Шестнадцать дней на полюсе

Э С Виленский

Шестнадцать дней на полюсе

 

Виленский Э С

Шестнадцать дней на полюсе

 

Э.С.ВИЛЕНСКИЙ

ШЕСТНАДЦАТЬ ДНЕЙ НА ПОЛЮСЕ

СЫНУ МОЕМУ МАРИКУ ПОСВЯЩАЮ ЭТИ МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ О ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

ЗАРОЖДЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ

Михаил Васильевич Водопьянов сидел у себя дома, когда зазвонил телефон.

‑ Вас просит приехать Отто Юльевич Шмидт.

Водопьянов сел в машину и поехал в Главное управление Северного морского пути. Он вошел в большой кабинет Отто Юльевича, увешанный картами. На длинном столе стояли глобусы и большой макет ледокола. За письменным столом, приветливо улыбаясь, сидел товарищ Шмидт.

‑ Знаете, Михаил Васильевич, зачем я вас просил приехать? Я хочу посоветоваться с вами об одной экспедиции. Что вы думаете о полете на Северный полюс?

Водопьянов ожидал от Шмидта интересных предложений, но то, что он услышал, превзошло все его ожидания.

‑ С радостью,‑сказал он,‑с радостью, Отто Юльевич. Разрешите только мне об этом подумать.

‑ Подумайте...

Водопьянов уехал домой, просидел всю ночь и на другой день привез Шмидту четыре листочка бумаги, на которых был изложен краткий план экспедиции на Северный полюс.

С тех пор и Шмидт, и Водопьянов, и многие другие люди, которых наметил в состав экспедиции Шмидт, жили только мыслью о полете на полюс.

Шмидт привлек к этому делу известных полярников‑Ивана Дмитриевича Папанина, радиста Эрнеста Теодоровича Кренкеля и научных работников Петра Петровича Ширшова и Евгения Константиновича Федорова.

13 февраля 1936 года Отто Юльевич был приглашен к товарищу Сталину. Товарищ Сталин расспрашивал Шмидта и вызванных к нему летчиков о полетах через полярные районы и неоднократно подчеркивал, что такие полеты можно совершать только в том случае, если они не будут связаны с большим риском.

Отто Юльевич рассказал товарищу Сталину о плане воздушной экспедиции на Северный полюс и организации там научной станции.

Товарищи Сталин и Ворошилов подробно расспрашивали, что сможет дать эта станция для будущих полетов. Товарищ Сталин принес глобус и предложил показать, что и где Шмидт собирается делать.

Отто Юльевич подробно изложил свои планы. Товарищ Сталин одобрил их.

Началась горячая работа по подготовке экспедиции. Водопьянов и Махоткин совершили на двух самолетах пробный полет на Землю Франца‑Иосифа. Это был первый в истории мира перелет с материка1 на далекий северный архипелаг2. Летчики осмотрели острова, и установили, что на острове Рудольфа можно создать хороший аэродром.

Иван Дмитриевич Папанин совершил на ледоколе "Русанов" два плавания к острову Рудольфа и организовал там зимовочную станцию.

Экспедиция на Северный полюс должна была не только долететь до самой северной точки земного шара, но и организовать там, на льдине, научную станцию. Решено было, что в районе полюса останутся жить четыре человека ‑ Папанин, Федоров, Ширшов и Кренкель, что они займутся изучением погоды, движения льдов, морских течений. Прожить на полюсе несколько месяцев, а то и год, не так‑то легко. Поэтому подготавливалась экспедиция очень серьезно, продуманно и тщательно.

Когда составлялись планы и расчеты экспедиции, выяснилось, что папанинская группа может взять с собой девять тонн груза. В эти девять тонн нужно было вместить и продовольствие на полтора года, и горючее (бензин и керосин), и научные приборы Ширшова и Федорова, и палатки, и радиостанции Кренкеля, и одежду, и оружие, и многое, многое другое.

Прикинув количество продовольствия, нужное на полтора года, Папанин пришел в ужас: оказалось, что одной еды надо взять с собой больше восьми тонн. А как же быть с остальными предметами?

Выход был один: сделать все грузы как можно более легкими. И в этом направлении начала работать мысль будущих жителей Северного полюса.

1 Материк ‑большая часть суши, окруженная со всех сторон морями и океанами.

2 Архипелаг ‑ группа островов.

Прежде всего надо было подумать о продовольствии.

Папанин пришел в Московский институт инженеров общественного питания и сказал:

‑ Сделайте мне, пожалуйста, обед на полтора года и чтобы он почти ничего не весил.

Инженеры общественного питания улыбнулись, посмеялись, но взялись за работу.

Сообразив, что на Северном полюсе воды сколько угодно, они поняли, что облегчить папанинские продукты можно одним способом: выпарив из них воду.

Так они и сделали. Тысячи кур, десятки голов скота, сотни килограммов овощей и фруктов были высушены и спрессованы. Они стали очень легкими, и в них нехватало только воды, которую надо было добавить во время приготовления пищи. Папанинские продукты стали не только легкими, но и значительно уменьшились в объеме, что было очень важно при погрузке на самолеты.

Немало пришлось потрудиться инженерам и конструкторам над научным оборудованием полярной экспедиции.

Ширшову нужна была лебедка с очень длинным тросом‑ не короче пяти тысяч метров; с помощью этой лебедки Ширшову предстояло измерять глубины моря и брать пробы воды и донного ила.

Сделав миниатюрную лебедку из легких металлов и максимально облегчив ее вес, Ширшов занялся тросом. По его заказу был изготовлен тоненький, но очень крепкий тросик. Сердцевина его была сплетена из шелка, а верхняя оболочка ‑ из тончайших стальных нитей.

Лебедка вместе с тросом весила всего 80 килограммов. Это бесспорно была самая легкая в мире лебедка, обладающая тросом такой большой длины.

В папанинский "багаж" входили полторы тонны бензина и керосина, чтобы готовить пищу и отапливать полярной ночью жилую палатку.

Во что налить это горючее?

Бочки очень тяжелы. Бутыли легко разбить. Как же быть?

Тогда Папанин пошел на завод "Красный треугольник" и сказал:

‑ Сделайте мне такие резиновые мешки, чтобы в них можно было держать бензин.

‑ Этого сделать нельзя, ‑ ответили ему.‑ Вы ведь знаете, что бензин растворяет резину.

‑ А вы сделайте такую резину, чтобы она выдерживала действие бензина...

Инженеры‑резинщики пожали плечами, но они не знали Папанина. Он пристал к ним, стал уговаривать, упрашивать.

И вот лаборатория изобрела новый состав резины. Из нее были сделаны мешки, оплетенные бечевочной сеткой. В них налили бензин и поместили в комнату, где была температура 60 градусов мороза.

Мешки лежали в этой комнате несколько дней и прекрасно выдержали испытание. Ни один из них не треснул. Резина отлично выдерживала действие бензина и очень низкую температуру.

Шаг за шагом облегчал Папанин свои грузы. Ему сделали очень легкий ветровой двигатель, легкую складную посуду, сравнительно нетяжелые радиостанции.

Где только можно было, папанинцы заменяли тяжелые медь, железо, сталь легким дюралюминием или пластмассами. Они экономили в весе и объеме. Для них было радостью, если они могли облегчить какой‑нибудь предмет хотя бы на килограмм или даже на сотню граммов.

‑ Курочка по зернышку клюет, ‑ говорил в таких случаях Иван Дмитриевич.

И вот так, по зернышку, по килограмму, папанинская четверка с помощью советских конструкторов, изобретателей, механиков, инженеров свела вес всех своих грузов к девяти тоннам.

‑ Сказано девять ‑ значит, девять, ‑ сказал Папанин улыбаясь.

Впрочем, потом мы убедились в том, что Папанин отнюдь не успокоился на этой цифре.

Итак, все снаряжение экспедиции готово. Но как оно сделано? Работает ли радиостанция? Достаточно ли удобна палатка? Как действует ветряк?

Надо все проверить. И вот в феврале 1937 года большой грузовик выехал из Москвы. Он прикатил в Теплый Стан, что находится в нескольких десятках километров от Москвы. На грузовике было основное снаряжение будущей полюсной станции.

Четверка папанинцев начала выносить из грузовика множество самых разнообразных ящиков, тюков, чемоданов, коробок.

Здесь, в Теплом Стане, папанинцы решили проверить свое жилище, аппараты и приборы.

Разбив большую черную палатку, они приладили свою, особой конструкции, печку, установили ветровой двигатель, смонтировали радиоаппаратуру, поставили радиомачту.

‑ Теперь представим себе, что мы живем на Северном полюсе,‑сказал Папанин.

И четверка зажила в Теплом Стане, как будто это был не подмосковный район, а дрейфующая льдина центрального полярного бассейна.

Они спали в палатке на койках, забравшись в спальные мешки; топили печку, готовили пищу из тех концентратов, которые им приготовил Институт инженеров общественного питания; Ширшов и Федоров проверяли свои приборы и вели научные наблюдения, Кренкель связывался с центральными радиостанциями и любителями‑коротковолновиками.

Все оборудование оказалось сделанным на славу. Пришлось сделать лишь очень незначительные переделки, просто чтобы все было еще лучше и удобнее.

Ii когда в Теплый Стан приехал Отто Юльевич Шмидт, папанинцы заявили ему:

‑ Все в порядке!

Но Отто Юльевич сам захотел все осмотреть и проверить. Он вошел в палатку, пообедал вместе с полярниками, осмотрел все приборы, аппараты, внимательно наблюдал за работой ветрового двигателя.

‑ Это очень важная машина, ‑ сказал он.‑Если испортится, вам придется туго. Без электричества в длинную полярную ночь жить очень тяжело. И особенно трудно без электрического света вести научные работы.

‑ Не испортится, ‑ ответил Папанин, ласково поглаживая стойку двигателя.‑Машинка сделана на совесть.

Убедившись в том, что у папанинцев все благополучно, Шмидт тепло простился с ними и уехал в Москву.

Через несколько дней возвратились из Теплого Стана и участники дрейфующей экспедиции. Папанин и Кренкель занялись мелкими переделками палатки и приборов. Федоров продолжал составлять и проверять свои сложные астрономические таблицы и расчеты. А Ширшов‑тот занялся совершенно неожиданным делом: он уехал в Ленинград и с утра до вечера проводил время в одной из больниц.

Не думайте, что Ширшов заболел. Просто никто из папанинцев не был врачом и почти ничего не понимал в медицине. Вот и решили они, что Петр Петрович ‑ биолог по специальности‑должен хоть немного поучиться медицине.

Ширшов, как на занятия, ходил каждый день в больницу, вскрывал больным нарывы, присутствовал при операциях, дежурил возле тяжело больных. Он изучал те медицинские случаи, которые могут произойти на дрейфующей льдине.

Врачи читали ему лекции, сам он прочитал немало книг. И теперь, вооруженный неплохой аптечкой, инструментами и пособиями, Ширшов сумеет оказать своим товарищам или самому себе нужную медицинскую помощь. Так, не увеличив числа зимовщиков, папанинцы приобрели в своем коллективе врача.

Время летело незаметно.

Прошел год. 13 февраля 1937 года Шмидт снова был приглашен в Кремль на заседание к товарищу Сталину. Там присутствовали товарищи Молотов, Ворошилов, Орджоникидзе, Каганович, Микоян, Чубарь и Ежов. Товарищ Сталин одобрил мероприятия по подготовке; Вылет экспедиции, намеченный на вторую половину марта, был разрешен. Товарищ Сталин первым подписал проект постановления.

Во время этого заседания товарищ Сталин расспрашивал об участниках полета на полюс и зимовщиках. Герои Советского Союза и другие выдающиеся полярные летчики оказались хорошо известными руководителям партии и правительства.

Товарищ Чубарь очень хорошо отозвался о Папанине.

Товарищ Ворошилов дал согласие на участие в экспедиции в качестве главного штурмана Ивана Тимофеевича Спирина. Ему предстояла почетная задача: привести экспедицию точно на полюс.

С теплой дружеской улыбкой было встречено имя Кренкеля.

Однако, одобряя мероприятия Главсевморпути, товарищ Сталин и другие руководители партии и правительства несколько колебались ‑ разрешить ли участвовать в полете самому Шмидту. Иосиф Виссарионович и здесь проявил свою исключительную заботу о человеке. Он указал, что было бы нежелательно подвергать Шмидта этому риску.

Шмидт говорил о том, что он как полярник мечтает быть участником и руководителем этого дела. Он заверил правительство, что проведет экспедицию спокойно, настойчиво, осмотрительно.

Только получив это заверение, товарищ Сталин согласился на участие Шмидта в полете.

До отлета оставался месяц. Это были самые горячие дни. Летчики проходили тренировку, инженеры и механики еще и еще раз проверяли самолеты. Заводы, фабрики, институты посылали машины, приборы, аппараты. Будущие зимовщики получали обмундирование, меха, посуду, продовольствие, снаряжение.

И наконец, 22 марта 1937 года, из Москвы с Центрального аэродрома имени Фрунзе улетели на далекий север пять оранжево‑красных самолетов.

Всюду по пути были готовы к встрече славной эскадрильи.

В Холмогорах, в Нарьян‑Маре, на Маточкином Шаре были подготовлены аэродромы, лежали бочки с бензином и маслом.

Всюду изучали погоду и готовились как можно лучше принять и обслужить отважных полярников.

САМОЛЕТЫ ПРИЛЕТЕЛИ В АРКТИКУ

Раньше всех в Холмогоры ‑ на родину великого русского ученого Михаила Ломоносова ‑ прилетел Головин. Он вылез из самолета и пошел осматривать аэродром. Головин летел разведчиком. В Холмогорах все было готово к приему экспедиции.

В конце дня туда прилетели четыре четырехмоторных самолета. Первый этап ‑ 1006 километров ‑ они покрыли за 4 часа 48 минут.

В Холмогорах экспедиция пробыла восемь дней. На самолеты были погружены дополнительные припасы, привезенные из Москвы в поезде. Колеса были заменены лыжами, и 30 марта экспедиция простилась с Холмогорами.

Путь до Нарьян‑Мара‑685 километров ‑ был пройден за 2 часа 50 минут. Дул сильный попутный ветер, и самолеты шли очень быстро, иногда со скоростью больше чем 240 километров в час. Для тяжелых транспортных самолетов это большая скорость.

Плохая погода задержала экспедицию в Нарьян‑Маре, в центре ненецкого национального округа, тринадцать дней. Лишь 12 апреля самолеты улетели на Новую Землю, в пролив Маточкин Шар. В составе экспедиции летел и я.

Недалеко от Карского моря находится зимовочная станция Матшар, прозванная так по имени пролива ‑ Маточкин Шар.

Это уже настоящая Арктика.

Последнюю часть пути к Матшару мы летели над Новой Землей. Внизу расстилались изумительно красивые горные пейзажи. Еще вчера здесь бушевал двенадцатибальный шторм. Ураганный ветер зализал ледовый покров, очистил его от мягкого снега. Холмистая страна блестела на солнце, отражая его яркие лучи. Казалось, что под самолетами проплывали не суровые новоземельские хребты и ледники, а огромный макет полярного острова, отлитый из стеарина искусным скульптором.

Вскоре мы прилетели к проливу Маточкин Шар. Здесь природа подготовила нам такой аэродром, какой вряд ли мог бы создать человек. Абсолютно ровный лед, покрытый жестким снежным настом, оказался очень хорошей посадочной площадкой. Самолеты мягко сели и подрулили к берегу.

Здесь нас ждали все обитатели Матшара. Не вышла лишь навстречу самая юная обитательница станции‑Таня, родившаяся здесь же, на зимовке, двадцать три дня назад.

Самолеты быстро привязали ко льду. Крепкие пушистые лайки, радостно повизгивая, мчали к аэродрому нарты (сани), нагруженные бочками с бензином. Некоторые из нас начали перекачивать бензин в самолеты. Другие отправились в главное здание станции. Здесь для нас были приготовлены комнаты. Слушая радио, читая при свете электрических ламп, беседуя по телефону с радиорубкой, мы забывали о том, что находимся не в городской обстановке, а на 73‑м градусе северной широты, на далекой полярной станции.

Начальник станции Шоломов с гордостью угощал нас свежим молоком, холодным поросенком, свежей говядиной. Всю зиму матшарцы ели свежее мясо, масло, творог, сметану. Во время нашего пребывания на Матшаре, в конце зимовочного года, на складах станции лежало много свежих овощей‑картофеля, лука, чеснока и моркови.

Полярной ночью врач Матшара облучал зимовщиков кварцевой лампой.

‑ Скоро,‑сказал он нам, ‑ появится солнце, и на толевой крыше откроется полярный солярий. Защищенная от ветров площадка даст возможность полярникам загорать...

Закусив и послушав рассказы зимовщиков, мы пошли на аэродром сменить работавших у самолетов товарищей. Работали всю ночь. Было очень тихо, ветра почти не было. Но к утру погода испортилась. Подул сильный ветер. Скоро он превратился в шторм. Для того чтобы ходить от зимовки к самолетам и не заблудиться, мы протянули длинный канат. Держась за него, мы с трудом шли к самолетам, чтобы стоять на вахте. Снег забирался в карманы, в рукава, за воротник. Глаза нельзя было открыть, приходилось итти вслепую. Да и все равно вокруг ничего не было видно‑такая бушевала пурга.

Шторм трепал привязанные ко льду самолеты и сломал кусок хвоста машины "СССР‑Н‑172". Механики Сугробов, Гинкин и Шмандин не спали несколько ночей, но все‑таки умудрились исправить повреждение, хотя у них не было ни станков, ни нужных инструментов, которые обычно можно найти только на заводе или в большой мастерской.

Наконец шторм стих. Выглянуло солнышко, и вечером 18 апреля мы улетели из Маточкина Шара на остров Рудольфа. Этот путь мы пролетели за 6 часов 38 минут.

Рано утром 19 апреля самолеты снизились на самом северном острове архипелага Франца‑Иосифа ‑ острове Рудольфа, расположенном почти у 82‑го градуса северной широты.

НА ОСТРОВЕ РУДОЛЬФА

Остров Рудольфа небольшой. Там нет ничего кроме камня и льда. Это самая северная советская территория. В центральной части острова есть несколько огромных ледников, похожих на большущие хлебные караваи, усыпанные снегом. Берега ‑ низменные, усеянные скалами и камнями. Земли на всем острове нельзя найти ни клочка.

Остров Рудольфа имеет свою интересную историю.

В конце прошлого столетия сюда начали прибывать первые люди, стремившиеся достигнуть полюса. Здесь побывали австрийские, американские, итальянские путешественники. Все они пытались установить на острове свою базу и отсюда достигнуть Северного полюса. Никому из них это не удалось. Отойдя немного к северу, они возвращались обратно. Многие погибли. Другие просиживали на архипелаге по году, по два и с большим трудом добирались домой. Но никто из них не сумел провести здесь серьезной научной работы. Никто не сумел создать здесь научной станции.

В 1929 году на остров Рудольфа пришел первый советский корабль "Седов". На нем приплыл Отто Юльевич Шмидт. Экспедиция нашла на острове две полуразрушенные зимовки: одна из них была основана американской экспедицией Циглера ‑Фиала, другая‑итальянской экспедицией Абруццкого.

Шмидт и его товарищи обошли полуразрушенные зимовки. На берегу они нашли остатки экспедиционного снаряжения: фотоаппараты, инструменты, банки с консервами.

В 1932 году на острове была организована временная научная советская станция. Она проработала около года и собрала очень много ценных научных материалов.

Наконец в 1936 году Главное управление Северного морского пути создало на острове Рудольфа постоянную полярную станцию. Первой ее задачей было ‑ обслужить нашу экспедицию.

Когда мы прилетели на Рудольф, то увидели там много интересного. На центральном куполе ледника находились прекрасно оборудованный аэродром и механическая мастерская. Тракторы перетаскивали самолеты с места на место. Усевшись в специальные арктические автомобили‑вездеходы, мы поехали вниз, на зимовку. Там стояли два новеньких теплых дома, хорошо убранные, с удобной мебелью, светлые и чистые, радиостанция, скотный двор, склады, гараж. Топилась баня. Три десятка полярных собак встретили нас веселым лаем.

У входа в главный дом стояла на задних лапах огромная медведица. В лапах она держала поднос, на котором лежали хлеб и соль. На шее у нее висела большая цепь с ключом, а на ключе было написано: "Ключ от Северного полюса".

Несколько дней назад эта медведица забрела на станцию. Зимовщики убили ее и поставили около дома. Через несколько минут мороз сковал убитого зверя в такой позе, какую старались придать ему зимовщики.

Мы очень смеялись, когда увидели этого страшного зверя, стоявшего у входа на зимовку и гостеприимно нас встречавшего. Но еще больше мы обрадовались, когда узнали, что у медведицы было двое медвежат, которых зимовщики держали до нашего прибытия в закрытом помещении. Медвежата скоро стали нашими большими друзьями. Мы их прозвали Мишей и Машей. Они очень озорничали, и поэтому их пришлось держать на цепи. Через несколько дней после нашего прибытия их поселили на открытом воздухе в двух ящиках. Они могли свободно выходить из этих ящиков, но все же были прикованы к ним цепью длиною в два метра.

Вскоре решили, что одного из медвежат можно освободить. Решено‑сделано. Маша осталась сидеть на цепи, а с Миши сняли ошейник. Сначала он никак не мог понять, что с ним происходит, но очень быстро освоился с новым положением и начал бегать по всей зимовке. Скандалил он невероятно. Стоило ему найти валенок, старый сапог или рогожу, как он схватывал их и тащил к своей сестре. Вместе они начинали рвать уворованную вещь и превращали ее в клочья. Когда все негодные вещи были использованы, Миша обнаглел и даже забирался в кухню, чтобы оттуда что‑нибудь стянуть. Впрочем, за эти выходки ему изрядно влетало.

Так как Маша выла, когда ее братца спускали с цепи, а Миша озорничал, мы решили Мишу посадить на цепь, а Машу освободить. Трудно представить себе, какой шум поднялся на зимовке! Маша, конечно, немедленно удрала далеко за радиостанцию, а Миша катался по снегу, ревел, визжал, выл, царапал снег лапами, старался стащить с себя ошейник, грыз цепь. Мы фотографировали его, кинооператор Трояновский снял его на плёнку. Но как нам ни было его жалко, мы все‑таки считали, что будет справедливо, если и он немножко посидит на цепи, а Маша погуляет. Обоих мы боялись спустить с цепи, так как не знали, достаточно ли они привыкли к зимовке, чтобы не убежать. Ведь если бы Миша и Маша ушли за пределы острова, они погибли бы. Сами добывать себе пищу они еще не умели и через несколько дней издохли бы от голода.

Когда же мы убедились в том, что они стали совсем ручными, мы спустили обоих. И не пожалели об этом.

Вдвоем они вели себя очень прилично и весело. Подходили к домам, влезали на сугробы и заглядывали в окна. За людьми они ходили, как собаки.

Маша и Миша ели невероятно много и очень быстро росли.

Самым большим удовольствием было для нас смотреть, как они пили из бутылки разбавленное консервированное молоко. Они брали бутылку в лапы и пили, точно маленькие ребята.

Помимо медвежат, у нас были и другие развлечения. Мы ходили на лыжах, гуляли, осматривали остров, играли в домино и в шахматы, читали. Но для всех этих развлечений оставалось не много времени. Мы были очень заняты. В это время года в Арктике не бывает ночи. Там круглые сутки день. И почти круглые сутки мы работали. Мы откапывали из‑под глубокого снега бочки с бензином, перекачивали его в самолеты. Механики проверяли моторы, штурманы делали расчеты, изучали карты. Радисты возились со своим сложным хозяйством. Почти каждый день бывали совещания. Пилоты, штурманы, руководители экспедиции обсуждали планы полета на полюс, подсчитывали вес грузов и все время думали, как бы облегчить самолеты, чтобы было легче оторваться от снега и захватить с собой для Папанина еще немножко грузов.

А Папанин только и думал о том, чтобы захватить еще немного горючего, немножко мясца, еще ящик макарон, еще ящик спичек, еще мешок муки.

Он ходил от летчика к летчику и упрашивал:

‑ Позволь, я еще ма‑а‑ленъкий ящичек тебе подброшу...

‑ Подбрось.

И вот мы видели, как Митрич‑так мы называли Папанина‑тащил на нартах большой и, очевидно, очень тяжелый жестяной ящик.

Пилоты укоризненно качали головами, но Папанин продолжал свое. В экспедиции поговаривали, что его девять тонн уже превратились в двенадцать. Во всяком случае, никто не мог сказать, сколько сейчас весят папанинские грузы.

Наконец терпение летчиков лопнуло. Они пришли к Отто Юльевичу и заявили протест.

Отто Юльевич вызвал Папанина и сказал ему:

‑ Будет вам, Иван Дмитриевич. Пилоты жалуются и говорят, что вы перегрузили самолеты и они не оторвутся. Прошу вас больше ничего не догружать.

‑ Слушаю, ‑ отвечал Папанин.‑А перегружать можно?

‑ Конечно.

И Папанин начал перетаскивать грузы с одного корабля на другой. Конечно, это была не только перегрузка. Под видом перемещения грузов Папанин добавил не один десяток килограммов.

А когда добавлять уже стало невозможно, Митрич стал ходить к участникам экспедиции и просить, чтобы они взяли в свои личные вещи еще "сотню спичек", "несколько коробок папирос", "бутылку лимонного сока", "пачку‑другую табаку"...

Каждый, конечно, брал. Разве трудно положить в сумку или в мешок небольшой пакет?

А в итоге Митрич сумел взять на полюс еще несколько десятков килограммов самых разнообразных продуктов и припасов.

Мы видели и отлично понимали все хитрости Папанина, но закрывали на них глаза. Ведь целый год предстояло прожить на льдине нашим товарищам.

Мы лишь с нетерпением ждали прилета на полюс, ибо только там мы могли узнать, сколько же все‑таки Папанин ухитрился взять с собой грузов.

Замечательно отпраздновали мы на острове Первое мая. С утра мы слушали радиопередачу из Москвы. Но как только закончился парад на Красной площади и диктор объявил о начале демонстрации, зимовщики Рудольфа и участники экспедиции покинули кают‑компанию.

Небольшой колонной, по четыре в ряд, мы двинулись на свою демонстрацию. Ветер развевал красное знамя, ярко алевшее под лучами ослепительного полярного солнца.

Демонстрацию сопровождал вездеход. Бодрым шагом колонна прошла полтора километра, до бухты Теплиц. Сделали привал около зимовки экспедиции Абруццкого. От его дома остался лишь деревянный скелет, на котором ветер еще и сейчас треплет последние клочья холщевой обтяжки.

Рядом‑зимовка Фиала. Его домик по самую крышу забит снегом и льдом. Вокруг в снегу валяются сгнившие соломенные тюфяки, обломки инструментов и аппаратов, ржавые бидоны, разбухшие банки с консервами, осколки фаянсовой посуды.

Здесь, наконец, в 1932 году зимовала советская группа научных работников. В их домике сейчас никто не живет, но он вовсе не производит впечатления заброшенного. Все осталось на своих местах. На плите стоит самовар. В передней висит наряженный карабин.

Кажется, что только вчера отсюда ушли люди и вот‑вот вернутся, чтобы затопить печку, обогреться и отдохнуть после тяжелой работы.

Около этих зимовок рудольфовцы организовали свой торжественный первомайский митинг. Вездеход превратился в трибуну. На нее взошли Шмидт, Шевелев, Водопьянов, Молоков, Бабушкин, Папанин. В морозном воздухе зазвучали слова о коммунистической партии, о великом первомайском празднике, о родине, о счастье, радости и победах страны, которой принадлежит и этот маленький островок. Слова торжественно лились в величавой тишине задива, нарушаемой лишь легким потрескиванием киноаппарата. Облака тщательно обходили солнце, чтобы эта торжественная картина не потеряла своей красочности и нарядности.

Когда отзвучали краткие, взволнованные речи, мы подняли винтовки, карабины, ракетные пистолеты, и на безмолвных берегах самой северной советской земли трижды раздался первомайский салют. В небе, на фоне белых облаков, растеклись желтые и розовые пятна взорвавшихся ракет.

Мы торжественно запели "Интернационал"!

Люди в теплых шубах, в малицах, в валенках и рукавицах, обнажив головы, пели великий гимн победившего пролетариата.

Гулким взрывом аммонала, заложенного между торосами, закончился митинг. Зимовщики и участники экспедиции, разбившись на группы, гуляли вдоль берега, шутили, смеялись и радовались. День продолжал быть легким, веселым и радостным, каким должен быть день Первого мая.

Цех питания постарался не испортить праздника. Вечером в кают‑компании гостей с Большой земли угостили замечательным ужином.

Потом мы слушали по радио тонфильм ‑ запись праздника на Красной площади.

Ночью‑светлой полярной ночью ‑ мы долго не могли уснуть, взволнованные своим Первомаем, первым Первомаем на самом северном форпосте нашей родины.

День прошел великолепно. Единственное, что несколько омрачало настроение,‑это отсутствие нашего товарища. С нами в этот день не было зимовщика Латыгина. О том, где он был, читатель узнает в следующей главе.

ДВЕ ЭКСПЕДИЦИИ

28 апреля, в 8 часов вечера, у подножья центрального ледника острова Рудольфа зашумел мотор. Пробежав несколько десятков метров, маленький самолет "СП" легко оторвался и ушел в воздух.

Улетели трое ‑ штурман‑летчик Спирин, радист Сима Иванов и астроном‑магнитолог Федоров. Они решили сесть в ста километрах от зимовки. Надо было перед вылетом на полюс испытать на льду работу аварийной радиостанции, сделать несколько астрономических наблюдений и проверить действие островного радиомаяка.

Радиомаяк‑интересное радиоприспособление, помогающее штурману и летчику правильно вести самолет. Радиомаяк посылает в эфир радиоволны. От радиостанции они расходятся в разные стороны. Идя между двумя лучами, то есть в зоне маяка, и слушая эти два луча, штурман определяет, по правильному ли курсу ведет он корабль. Если начинает сильнее звучать правый луч, значит‑самолет уклонился вправо, и наоборот.

В Арктике часто приходится летать только над сплошными льдами. В этих случаях у летчиков нет никаких примет‑рек, земель, железных дорог,‑по которым можно было бы ориентироваться. Понятно поэтому, какое большое значение имеет в Арктике радиомаяк и как важен он для полетов. Главному штурману экспедиции Спирину предстояло вести самолеты к полюсу в зоне радиомаяка. Поэтому он и решил проверить его работу.

Когда самолет "СП" улетел, была прекрасная погода. На безоблачном небе сверкало солнце. Термометр показывал 14 градусов ниже нуля.

Спирин повел машину на юг. Тщетно искал он в проливах между островами хорошую посадочную площадку. Пришлось вернуться обратно. У острова Александра летчик нашел наконец площадку и снизился, чтобы выбрать место получше. Он разглядел на льду множество торосов1.

Сесть или лететь обратно? Решил сесть. Бреющим полетом прошел он над торосами, выбрал крошечную площадку и сел.

Экипаж "СП" сразу же принялся за работу. Федоров начал возиться с астрономическими приборами. Иванов взялся за радиостанцию. Спирин тем временем стал осматривать площадку. Осмотр не принес ничего утешительного. Торосов было больше, чем это казалось с воздуха. Крепкие, старые заструги густо покрывали лед.

По законам Арктики, надо было сообщить о посадке и местонахождении самолета. Спирин и Федоров начали крутить ручку моторчика радиостанции. Иванов взялся за ключ.

"УКВ... УКВ... УКВ..." настойчиво выстукивал Иванов позывные острова Рудольфа. Но радиостанция (или рация, как ее называют полярники) на острове почему‑то не слышала этих сигналов. Иванов перешел на прием. Рудольф слышен прекрасно. В чем же де

1 Торосы ‑ ледяные глыбы. *

ло? Десятки раз проверял Иванов свой передатчик. Все было в порядке. Почему же Рудольф не слышит его?

Прошло двадцать минут. Новая попытка связаться с островом также оказалась безрезультатной. Еще и еще раз бросал Иванов в эфир три буквы: "УКВ". Спирин и Федоров бешено крутили ручку моторчика. На ладонях появились мозоли. Моторчик работал на полную мощность, но все было напрасно.

Прошло три часа. Закончив астрономические работы, экспедиция начала готовиться к отлету. Тут произошла новая неприятность: мотор самолета не запускался. Полчаса бились трое людей над мотором, и все напрасно.

Для того чтобы запустить мотор, надо резко рвануть винт. В авиации пользуются при запуске моторов либо сжатым воздухом, либо резиновым амортизатором. Амортизатор ‑ это толстая резиновая веревка. Один конец ее надевается на лопасть винта, который придерживается при запуске руками. Амортизатор натягивается, и, когда он достаточно натянут, человек, держащий лопасть винта, отпускает ее. Амортизатор с силой двигает винт, он начинает вертеться, и мотор заводится.

На маленьких самолетах трудно возить баллоны со сжатым воздухом. Поэтому вместо сжатого воздуха употребляются резиновые амортизаторы.

Спирин достал из кабины амортизатор и отдал его товарищам. Он снова залез в кабину и сел к рычагам мотора. Федоров надел один конец каната на винт и стал его придерживать, а Иванов стал тянуть за другой конец. Сначала Спирину было смешно. Уж очень комично выглядела фигура Иванова! Он тянул

изо всех сил, падал, поднимался и снова тянул. Но скоро улыбка исчезла с лица летчика. Иванов один ничего не мог сделать.

Спирин вылезиз кабины. После короткого совещания было решено использовать айсберг. Но рядом айсберга не было.

С величайшим напряжением три человека, скользя и падая, расшибая колени и руки, тащили самолет к большому айсбергу.

Солнце стало расплываться. В воздухе появился туман. Погода явно портилась. Люди заспешили. Вырубили в айсберге охотничьим ножом зарубку, чтобы зацепить за нее амортизатор, но сил уже было мало. Даже втроем они не могли как следует натя

1 Айсберг ‑ пловучая ледяная гора.

нуть толстую резину. Попытка завести мотор снова окончилась неудачей.

Приборы показывали, что погода скоро ухудшится. Решили немного передохнуть и послушать Рудольф. Оттуда передавали:

"В три часа по вашему маршруту вылетает Головин. Он сбросит спальные мешки и продовольствие. Если есть возможность, выложите посадочные знаки и примите самолет".

Радиограмма напомнила о продовольствии. Много ли его в самолете? Посмотрели. Оказалось: шесть плиток шоколада, кусок сала и полкило сухарей. Не богато.

Начали готовить площадку для Головина. В качестве посадочного знака на льду разложили шубы, брезент, перчатки, чехлы мотора и приборов. Знак готов. Но портится погода. Начинается метель, сильный ветер. Амортизатор идет для крепления самолета. Одно крыло привязывается к айсбергу, другое шпагатом прикрепляется к треноге астрономического прибора, врытого в лед о помощью ножа.

Пуржит. Ясно, что Головин не прилетит. Знак убирается. Все очень устали. Федоров ложится на крыло самолета. Спирин забирается в кабину. Хочется спать, но уснуть невозможно. Страшно дует, кабина занесена снегом. Снег забирается под шлем, за воротник. В голову лезут разные неприятные мысли.

Оставшийся на дежурстве Иванов снова пытается связаться с Рудольфом. Спирин вылезает из самолета и помогает Иванову. Ничего не выходит, передатчик не работает. Спирин начинает ходить к айсбергу и обратно. Регулярно окликает товарищей, чтобы не уснули. Замерзнуть без спальных мешков во время сна можно незаметно. От еды все отказываются. Аппетит пропал, но напоминание о еде снова вызывает разговор о продовольствии. Федоров зимовал на Земле Франца‑Иосифа. Он знает, где находится запасный склад продовольствия на острове Рейнер, но до острова 20 километров, и без лопаты продуктов не достанешь.

Опять начинается совещание. Оно не похоже на обычные. Люди говорят короткими, отрывистыми фразами. Порядок поистине арктический. Самая длинная речь продолжается полминуты. На повестке дня один вопрос ‑ итти или ждать. Итти надо всего 60 километров. На это потребуется не больше двух суток. Выходить надо сейчас, пока есть хоть какое‑нибудь продовольствие. Но как пойдешь в пургу?

Мучительно долго тянется ночь. Собственно, о времени можно судить только по часам, циферблат которых разделен не на 12, а на 24 деления. Солнце, расплывшееся, мутное, упорно не уходит с горизонта. В это время года оно уже несет свое круглосуточное дежурство.

В 11 часов завтрак. Каждому выдается по маленькому кусочку сала, шоколада и сухарю. Температура повышается. Солнце начинает греть сильнее. На крыльях самолета висят красивые сосульки. Но раз стало теплее, значит, легче разогреть мотор. И снова тройка начинает пристраивать амортизатор к айсбергу.

Со второго усилия мотор фыркнул. Это показалось самой приятной музыкой. Новая попытка ‑и мотор прерывисто заработал. Сразу стало веселей. Но лететь все же нельзя: туман, пурга. Снова длинные часы ожидания. Регулярно запускается и прогревается мотор. Метель усиливается.

В 24 часа ветер несколько стих. Небо прояснилось. Тогда Спирин снова попытался взлететь. Три раза бросал он машину вперед, но безуспешно. Самолет не отрывался. Четвертая попытка. Машина побежала по площадке, но опять нехватило скорости, и она попала на группу ледяных гор. Убрав газ и бешено работая рулями, пилот лавировал между айсбергами. Только большое самообладание и огромный опыт Спирина помогли ему пролезть между глыбами льда и не разбить машину.

‑ Иван Тимофеевич, ‑ предлагают Федоров и Иванов,‑летите на Рудольф и привезите мешки, пищу, пошлите людей с собаками. Ведь все равно машина с тремя людьми не поднимется.

Спирин не находит нужным даже ответить на это предложение. Бросить товарищей без теплой одежды, без мешков, без палаток? Никогда..! Внезапно приходит новая мысль:

‑ А как с бензином? Много ли его осталось?

Антенна от рации опускается в бак. Идут расчеты и подсчеты. По‑видимому, минут на 40 хватит. До Рудольфа добраться можно, но надо экономить.

6 часов утра. Завтрак‑сухари и шоколад. От усталости ломит руки, ноги, спину.

7 часов. Небольшой просвет. Снегопад уменьшается, видимость увеличивается. Новое совещание. Решено лететь.

Для того чтобы легче было оторваться от земли, выбросили за борт все лишнее. С величайшей осторожностью стали запускать мотор‑ведь бензина мало и надо его экономить. Раз, два, три! Ура! Есть! Иванов раскачивает хвост. Самолет трогается с места. Иванов садится в машину на ходу. Спирин забывает об усталости и двух бессонных ночах. Надо взлететь во что бы то ни стало. Он обязательно должен взлететь... Рывок, другой ‑ и самолет в воздухе. Внизу мелькают два громадных айсберга.

Когда "СП" покинул остров Рудольфа, на зимовке жизнь шла своим чередом. В 9 часов мы поужинали, завели патефон, любители домино защелкали костяшками.

Небольшая группа ушла погулять на берег‑к мысу Столбовому.

Проходили часы, но самолет не возвращался. Мы начали беспокоиться. Рация работала беспрерывно. Иванов не отвечал.

В 2 часа ночи решено было послать Головина на розыски "СП", но внезапно на остров сел густой туман. Затем поднялась пурга. Головин вылететь не смог. Обеспокоенные, мы разошлись по своим комнатам.

Завтрак прошел в полной тишине. В полдень опытный полярник‑механик Латыгин, взяв десять собак, спальные мешки, продовольствие, палатку, уселся на вездеход. Машина доставила его на берег острова, к кромке льда. Там Латыгин запряг собак и отправился на поиски пропавших товарищей.

На станции потянулись часы, полные неизвестности и беспокойства.

Так продолжалось два дня. Вдруг утром, когда мы сидели за завтраком, в коридоре резко стукнула входная дверь.

‑ Летят!

Все, кто находился в кают‑компании, мгновенно выскочили на улицу. Там мы увидели самолет, который только что коснулся лыжами снега и сразу остановился,‑ такой сильный дул ему навстречу ветер.

Спирин, Федоров, Иванов вернулись. Но Латыгин не возвращался.

По нескольку раз в день вылетал на поиски Мошковский. В бухту Тихую‑на острове Гукер‑было отдано распоряжение, чтобы самолет "П‑5", вылетая на остров Рудольфа, обязательно искал Латыгина.

Но в бухте Тихой была непогода, а Мошковскому туман мешал летать низко.

Наконец, 5 мая из бухты Тихой прилетел летчик Крузе. Он видел Латыгина. Он сбросил вымпел. Латыгин поднял его, прочитал записку и приветственно замахал руками.

6 мая вечером кто‑то закричал: ‑ Идет!

От бухты быстро приближалась упряжка. Через полчаса мы жадно расспрашивали отважного товарища о его восьмидневной жизни на льду.

‑ Вы видели Спирина?

‑ Видел, но он был очень высоко, и я думал, что это из Тихой летит "П‑5". Поэтому продолжал поиски.

‑ Как перенесли переход?

‑ Отлично, ‑ улыбнувшись, ответил Латыгин.

Но спустя полчаса доктор установил, что у него пульс 130.

Впрочем, на другой день он вышел в кают‑компанию. Его красное, как дубленая кожа, лицо лучше всего говорило о восьми тяжелых днях, проведенных на льду. Несколько раз он пережил пургу. Он встретил медведицу с двумя медвежатами. Он испытал все невзгоды Арктики. Он заболел, но не повернул.

Даже тогда, когда он видел самолет, он не прекратил поисков, ибо не был уверен в том, что друзья уже дома.

Да и как иначе мог поступить этот человек, наш полярник, воспитанный в лучших традициях своей родины ‑ мужественный, скромный и незаметный герой Советской Арктики?

ПУТЬ ОТКРЫТ

Очень надоело сидеть на острове Рудольфа. Погода все время была плохая. Лишь 4 мая вечером наступило некоторое улучшение. На горизонте серо‑голубые тона морских и небесных просторов осветились узкой желтоватой полоской. Это были отраженные лучи солнца.

‑ Пожалуй, можно будет вылететь, ‑ сказал Водопьянов.

‑ Вылететь‑то можно будет, ‑ ответил синоптик1 Борис Львович Дзердзеевский, ‑ но вряд ли на полюсе удастся сесть. По моим расчетам; там завтра будет облачно...

Решено было послать на разведку Головина на его двухмоторном самолете. Если облаков над полюсом не будет, Головин сообщит нам об этом по радио, и тогда вылетят остальные самолеты. Старт Головина был назначен на И часов утра. Ночью у самолета "СССР‑Н‑166" начали возиться бортмеханики Кекушев и Терентьев.

Приехал радист Стромилов.

1 Синоптики ‑научные работники, занимающиеся изучением погоды. Получая сведения о погоде из разных концов земного шара, они составляют прогноз, то есть определяют, какая погода будет в ближайшее время.

К 11 часам самолет был готов.

‑ В путь! ‑решило командование. И самолет, раскаченный десятками рук, сдвинулся с места. Пройдя по ледниковому куполу и развернувшись против ветра, оранжевая птица плавно оторвалась от крепкого снежного наста и, описав круг над островом, ушла на север.

Отлет Головина не сопровождался никаким торжеством. Друзья пожали руки. По‑деловому в последний раз осмотрели части самолета. Что‑то посоветовали. И первая советская воздушная разведка к Северному полюсу начала свой прямой и вместе с тем очень сложный полет. Это было в 11 часов 32 минуты.

С купола центрального ледника до зимовки около четырех километров. Вихрем помчались мы туда на лыжах, чтобы поскорее попасть в радиорубку и узнать, что сообщает Головин.

В рубке радист Богданов отодвинул в сторону стопку телеграмм, ожидавших очереди. Сейчас не до них. Потом, когда Головин вернется, можно будет бросить в эфир эти короткие сообщения ‑ деловые, научные, дружеские и семейные. Пока же ‑все внимание Головину. Радиопередатчик обратил свои волны к самолету. Радиоприемник слушал только Головина.

Скоро прибыла первая радиограмма. Она скупо сообщала о том, что пилот лег на курс, прекрасно слышит островную радиостанцию и идет в зоне радиомаяка.

В 13 часов 03 минуты пришла радиограмма No 2. Уже было пройдено около 250 километров. Головин сообщал:

"Широта 84 градуса. Высота 1400 метров. Ясно. Впереди на горизонте показались облака. Лед торосистый. Никогда еще не залетал в такие широты советский самолет. Он был далеко от нас, но мы ясно представляли себе фигуру Головина в теплой шубе, крытой мерлушкой и подбитой лисьим мехом. Он отрастил за время экспедиции усы, белокурые молодые усы. Они особенно запомнились на старте, когда он, обвязанный теплым шарфом, в шлеме с наушниками, в овчинных чулках и нерпечьих башмаках влезал в самолет. Тогда его обмотанная и закутанная фигура была какой‑то чужой, неуклюжей, и только усы сверкали молодостью, весельем и юмором, столь свойственным нашему другу, весельчаку и балагуру.

Нам казалось, что мы видим молодого, румяного штурмана Волкова, которого нельзя было себе представить иначе, как обложенного картами, линейками и разными таблицами.

Мы как будто видели двух замечательных механиков маленького головинского экипажа ‑ Кекушева и Терентьева. И, верьте или не верьте, нам показалось даже, что Терентьев потирал щеки, отмороженные им во время пурги на Матшаре.

Богданов прервал наши размышления. Он принял новую телеграмму Головина:

" 14 часов 30 минут. Ясно. Видимость 25 километров. Лед старый. Места для посадки встречаются часто. Головин".

Это хорошо, что есть площадки для посадки. Прочитав эту телеграмму, удовлетворенно кивнули Шмидт, Шевелев, Водопьянов, Спирин. Они дежурили в радиорубке и разговаривали только шопотом.

Шевелев запрашивает Головина:

"Сколько осталось в баках бензина?"

Головин отвечает:

"15 часов 45 минут. Осталось 1800 килограммов".

Что ж, бензина хватит. До полюса осталось лететь часа два да обратно шесть. Итого восемь. На это время Головину понадобится не больше 1500 килограммов.

Снова начинается оживленный обмен радиограммами. Головину задают технические и деловые вопросы. Он шлет ответы, описания, справки. И вдруг сообщает о том, что самолет пошел над облаками. Затем следуют одна за другой короткие радиограммы. Они сообщают одно и то же: облачность, облачность, облачность...

‑ Итак, ‑ заметил Спирин, ‑ Дзердзеевский оказался прав. Район полюса закрыт облаками. Жаль...

Головину до полюса осталось лететь несколько минут. В радиорубке нам становится удивительно жарко. Пот катится градом. Очень хочется выйти наружу, освежиться, вдохнуть морозного воздуха. Но карандаш радиста вдруг начинает притягивать, как самый сильный магнит. Порядок в комнате несколько нарушен. Все взволнованы. Все столпились вокруг Богданова. Он принимает радиограмму:

"16 часов 32 минуты. Широта 90. Под нами полюс. Он закрыт сплошным слоем облаков. Пробиться через облака не удалось. Повернули обратно. Головин".

Полюс!

Сердце особенно сильно забилось. И я выхожу из радиорубки. В ясном небе высится радиомачта. Это она шлет в эфир чудесные волны, связывающие остров с самолетом. А вот коротенькие столбики ‑ антенны радиомаяка, указывающего пилоту путь. А вот антенна приема. Это она собирает в эфире дорогие весточки. Это она только что приняла три драгоценных слова: "Под нами полюс".

Два радиста сидят за 900 километров друг от друга. Богданов склонился над столом. Он вспотел от жары и напряжения. Интересно ‑ жарко ли Стромилову, который сидит, согнувшись, в своем тесном уголке на самолете? Вероятно, жарко. Ему досталось в этом перелете. Но он с честью вышел из испытания. Он принял все радиограммы, которые ему посылали с острова. А его маленький передатчик работал прекрасно: он был отлично слышен в течение всего пути, и даже с полюса.

Я возвращаюсь в рубку, когда передается радиограмма:

"16 часов 47 минут. Головину и всему экипажу. Горячо, сердечно поздравляю с историческим достижением. Приветствую вату инициативу и смелость. Шмидт".

Головин летит обратно. Но над островом Рудольфа сгущается туман. Уже не видно накатанной вездеходами и тракторами снежной дороги, ведущей от зимовки к аэродрому. Сесть наверху, на куполе ледника, нельзя. Идут спешные приготовления к встрече самолета внизу, у поселка. Водопьянов поднимается на легком самолете и летит на разведку. Он осматривает прибрежный лед, облака, определяет их высоту и густоту. Затем Головину сообщают:

"Рудольф закрыло очень низкой облачностью. Входите смело под облака и идите бреющим полетом, оставляя остров Рудольфа слева. Принимаем вас около зимовки. На посадку заходите через бухту Теплиц. Посадочные знаки выложены: в начале два костра, в конце ‑ один. Шевелев".

Ждать осталось меньше двух часов. Пожалуй, это самые беспокойные часы. Хватит ли бензина? Правильно ли ведет штурман? Ведь малейшее отклонение от курса может увести пилота далеко в сторону, в открытое море. И если придется искать остров, бензина может нехватить. Найдет ли он в этом случае место для посадки?

Эти вопросы обсуждаются не только в радиорубке, но и в кают‑компании, и на кухне, и на улице, где уже прогуливаются самые нетерпеливые.

‑ Он близко, близко!‑кричит Богданов. ‑ Слышу, что он очень близко.

Все выскакивают из радиорубки.

На горизонте появляется черная точка. Затем она превращается в черточку. Вот она уже совсем близко. Это наш разведчик, возвращающийся в нашу тесную семью. Он скользит над черной скалистой грядой, над дымящимися кострами и садится.

Металлическая птица бежит по снегу. В ней не чувствуется усталости. Она кажется нам сейчас особенно гордой.

Люди в валенках, в меховых сапогах, в теплых шубах бегут за самолетом. На ходу расстегиваются футляры фотоаппаратов.

Вылез Головин. Он разорвал шубу‑как и когда, не помнит. Он плохо слышит ‑над ушами почти 12 часов подряд ревели винты. К нему подошел Шмидт. Он крепко обнял первого советского летчика, побывавшего над Северным полюсом, и поздравил его с победой. Затем он поздравил и других ‑ бортмехаников, радиста, штурмана.

А когда вечером начальник зимовки Либин преподнес Головину роскошный торт, приготовленный рудольфовским поваром Василием Васильевичем, кают‑компания заполнилась грохотом аплодисментов, искренних, радостных и победных.

ПОБЕДНЫЙ ДЕНЬ

Прошло еще 15 дней. Погода капризничала, глумилась над нами. Иногда бывали редкие прояснения, но вслед за ними начинались снегопады, оттепели, туманы, циклоны. Бывало, что на острове стояла хорошая погода, но на пути к полюсу по‑прежнему бушевала метель или донельзя сгущался туман.

Вечером 20 мая Дзердзеевский заявил, что утром будет хорошая погода. Сборы были недолгие‑все уже давно были готовы к тому, чтобы лететь в любую минуту. Через четверть часа трактор тащил на купол ледника огромные деревянные сани, на которых легко разместились участники экспедиции.

18 и 19 мая была оттепель, шел снег. Самолеты оказались как бы зарытыми в снег по самое брюхо. Крылья и фюзеляж были совершенно белыми от покрывавшего их снега и льда. Началась лихорадочная работа. Тракторы подвезли к самолетам специальные машины с горячей водой. Механики, взобравшись на самолеты, окатывали струями кипящей воды замерзшие крылья. Машины быстро приобрели свою окраску‑ оранжевую и коричневую. Одновременно шло откалывание шасси. В снегу были вырыты глубокие коридоры. Сбоку казалось, что самолеты лежат на снегу. Их широко расставленные "ноги", обутые в огромные лыжи, утонули в этих коридорах. Но теперь их уже можно было сдвинуть с места.

В два часа утра над горизонтом показалась светлая полоска. Мы встретили ее, как великий праздник. Полоска раздвигалась по горизонту, расширялась, и вскоре лед бухты засветился под косыми лучами солнца. В четыре часа с неба ушло последнее облако. ]Мы надели темные очки: ослепительно яркий снег резал глаза. Водопьянов прошелся по аэродрому и с радостью сообщил, что ни разу сапоги его не продавили снежного наста.

‑ Пожалуй, оторвемся без особого труда,‑сказал он.

Наступила долгожданная минута. Начинался полет на Северный полюс! Движения стали сосредоточенными и до удивительности точными. Все говорили тихо, и даже шумный, всегда веселый Папанин стал говорить вполголоса. Шмидт внимательно наблюдал за работой двух тракторов, которые, зацепив тросами самолет, плавно выкатывали его из снежных коридоров. Кинооператор буквально летал вокруг самолета, снимая тракторы, посадку людей, последние работы.

Шевелев уточнял с Шмидтом план операции. План был таков: флагманский корабль летит первым, находит большое гладкое поле, садится. Тогда немедленно, по сигналу Шмидта, вылетают остальные три самолета.

Последние рукопожатия.

‑ До скорой встречи! ‑ кричат товарищи сквозь шум четырех винтов. Прилетайте скорее, мы ждем вас, не задерживайтесь!

Водопьянов и Спирин помахали нам большими меховыми рукавицами. "CCCP‑H‑170" плавно обогнул аэродром, бешено заревел своими могучими моторами и побежал. Оторвется ли? На самолете было 13 человек ‑ Шмидт, Водопьянов, Бабушкин, Спирин, папанинская четверка, механики Бассейн, Петенин и Морозов, радист Иванов и кинооператор Трояновский. На борту корабля разместили двухмесячный запас продовольствия, палатки, радиостанции Кренкеля, резиновые лодки, лыжи, нарты, оружие. В баках было 7200 килограммов бензина. Самолет со всеми грузами весил больше 24 тонн. Оторвется ли на лыжах эта махина? Но не успела эта мысль смениться другой, как мы увидели, что лыжи отделились от снега. Флагман был в воздухе.

Всего 25 секунд бежал корабль по снегу, и мы не смогли сдержать своего восхищения перед блестящим мастерством Водопьянова, поднявшего свою громадину так свободно, будто это был легкий учебный самолет. Мы забыли о фотоаппаратах, мы не сняли последнего момента пробега, мы пришли в восторг. Волна радости захлестнула нас. Изо всех сил закричали мы "ура".

Самолет взлетел в 4 часа 48 минут утра. Сейчас же заработал радиомаяк. В радиорубке началось бессменное дежурство.

Скоро пришли первые радиограммы. Они шли на Москву, на Диксон, на Рудольф. Они сообщали о движении, движении вперед, по прямой, по точно установленному курсу. Радиограммы были скупыми и торжественно радостными. С каждой радиограммой страна приближалась к полюсу. И вдруг в 11 часов 12 минут Иванов оборвал на полуслове свою передачу. Тщетно наша рация бросала в эфир позывные самолета Водопьянова ‑ " РВ", " РВ"... Флагман молчал.

Радисты заволновались. Ключи зачастили в их руках, как будто они чувствовали всю многозначительность наступившей в эфире тишины. Шевелев умолк и всю силу своего внутреннего возбуждения как бы передавал радисту, заставляя его взглядом: "Найдите, найдите их!" Но эфир оставался неумолимым.

Ни одного слова, ни одной точки, ни одного тире1...

Сначала все успокаивали себя тем, что сдала рация.

Но когда прошло четыре часа, ‑ срок, достаточный для установки зимовочной рации Кренкеля, ‑ и эфир продолжал молчать, внутреннее беспокойство начало проявляться.

Что могло случиться с самолетом? Он очень крепок и надежен.

Молниеносной катастрофы произойти не могло ‑ радист всегда успел бы передать одно‑два тревожных слова.

В чем же дело?

Шевелев ходил по комнатам, разгоняя группы людей, обсуждавших причины молчания флагмана, и насильно укладывал их спать.

Зимовка затихла. Кто читал или делал вид, что читает. Кто спал или делал вид, что спит. Казалось, будто станция внезапно опустела, что нет уже в ее стенах участников экспедиции и зимовщиков, сросшихся за этот месяц в единое целое.

В воздухе висела мрачная, угрюмая тишина.

1 Точки и т и р е ‑ условные обозначения в телеграфной связи, которые заменяют буквы. Эта азбука называется азбукой Морзе. В радиотелеграфии точка ‑ короткий, отрывистый звук, тире ‑ продолжительный звук.

И вдруг в радиорубке раздался дикий крик. Прижав наушники к голове, радист Стромилов кричал одно слово:

‑ Сели, сели, сели!

Вероятно, пожар не смог бы так быстро поставить на ноги затихшую зимовку.

В рубке стало тесно. Стромилов быстро выводил на бумаге буквы, а Мошковский протиснулся вплотную к столу и решил не сдавать своей позиции даже под самой страшной угрозой. Шопотом он читал слово за словом:

."81 час 36 минут. 88. (На условном языке радистов 88‑ это любовь и поцелуй.) Все живы. Самолет цел. У Сими сгорела его основная машинка. У меня сдали аккумуляторы. Если связь прервется, то вызывайте в полночь. Отто Юльевич пишет радиограмму. Лед мировой!.."

Это Кренкель передавал от себя. А затем мы приняли первую радиограмму с Северного полюса, ту радиограмму, в которой Шмидт сообщал в Москву о высадке на полюс.

Шмидт писал:

"В 11 час. 10 мин. самолет "СССР‑Н‑170" под управлением Водопьянова, Бабушкина, Спирина, старшего механика Бассейна пролетел над Северным полюсом.

Для страховки прошли еще несколько дальше. Затем Водопьянов снизился с 1750 метров до 200, пробив сплошную облачность, стали искать льдину для посадки и устройства научной станции.

В 11 час. 35 мин. Водопьянов блестяще совершил посадку. Е сожалению, при отправке телеграммы о достижении полюса внезапно произошло короткое замыкание. Выбыл умформер рации, прекратилась радиосвязь, возобновившаяся только сейчас, после установки рации на новой полярной станции.

Льдина, на которой мы остановились, расположена, примерно, в 20 километрах за полюсом по ту сторону и несколько па запад от меридиана Рудольфа. Положение уточним. Льдина вполне годится для научной станции, остающейся в дрейфе в центре полярного бассейна. 'Здесь можно сделать прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом станции.

Чувствуем, что перерывом связи невольно причинили вам много беспокойства. Очень жалеем, Сердечный привет.

Прошу доложить партии и правительству о выполнении первой части задания. %‑ Начальник экспедиции ШМИДТ".

Потом пришла вторая радиограмма, в которой Шмидт дал ряд практических указаний.

На этом Рудольф простился с полюсом. Мы пожелали нашим товарищам спокойной ночи. Мы обещали им скоро ‑ прилететь и ушли в кают‑компанию, чтобы за чаем поделиться друг с другом своей большой радостью за успех, за благополучие нашего авангарда, за победу, одержанную родиной.

Утром произошел обмен радиограммами с первыми людьми, прожившими сутки на полюсе.

Оттуда сообщили: навис туман, солнце просвечивает, видимость один километр, слабый снег. Итак, лететь пока нельзя. Надо ждать. Опять ждать...

Мы передали советским полюсникам поздравления, полученные из Москвы. Р1з Ленинграда Федоров получил сообщение жены о том, что у него родился сын. Мы очень жалели, что не видели нашего друга в этот момент.

БОЛЬШАЯ РАДОСТЬ

Прошел день.

23 мая мы провели обычно: ходили смотреть на небо и каждый час справлялись в радиорубке‑нет ли чего‑нибудь с полюса.

Но когда мы кончали обедать, в кают‑компанию вошел дежурный радист, взволнованный, растерянно улыбавшийся.

Он вызвал из‑за стола Шевелева.

А через несколько минут в кают‑компании начался митинг.

В воздухе зазвучали слова, которые вонзались в тишину, как звенящая сталь:,.

"НАЧАЛЬНИКУ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС ТОВАРИЩУ О. Ю. ШМИДТУ.

КОМАНДИРУ ЛЕТНОГО ОТРЯДА ТОВАРИЩУ М. В. ВОДОПЬЯНОВУ. ВСЕМ УЧАСТНИКАМ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС.

Партия и правительство горячо приветствуют славных участников полярной экспедиции на Северный полюс и поздравляют их с выполнением намеченной задачи ‑ завоевания Северного полюса.

Эта победа советской авиации и науки подводит итог блестящему периоду работы по освоению Арктики и северных путей, столь необходимых для Советского Союза.

Первый этап пройден, преодолены величайшие трудности. Мы уверены, что героические зимовщики, остающиеся на Северном полюсе, с честью выполнят порученную им задачу по изучению Северного полюса.

Большевистский привет отважным завоевателям Северного полюса!"

Первым это приветствие подписал товарищ Сталин.

Когда были произнесены последние слова дорогого приветствия, бурное "ура" прогремело в кают‑компании.

Здесь собрались все зимовщики Рудольфа и участники экспедиции.

Взволнованные, со слезами радости на глазах, мы долго не могли сказать ни слова.

Наконец выступил Шевелев. Горячо и возбужденно

говорил он о чувстве радости и благодарности, которое охватило коллектив, удостоившийся такой большой чести. ^

Под крики "ура" мы провозгласили здравицу товарищу Сталину, партии и правительству.

ТРИДЦАТЬ ТРИ ЧАСА

Около полуночи 25 мая три самолета ‑ "СССР‑Н‑171", "СССР‑Н‑172" и,,СССР‑Н‑169*‑покинули остров Рудольфа и взяли курс на Северный полюс. Самолеты шли врозь, так как не удалось взлететь всем сразу. Я летел на самолете "СССР‑Н‑172". В 6 часов 35 минут штурман нашего самолета Жуков, проделавший перед этим ряд наблюдений и расчетов, оторвался от штурманского пульта и, стараясь перекричать оглушительный шум четырех мощных моторов, заорал:

‑ Мы над полюсом!

Внизу, сквозь стеклянную решетку пола, видны были ледовые поля. Они выглядели маленькими‑самолет шел на большой высоте. На льдинах лежали небольшие бугорки. Они напоминали снежные кучки, какие ворошит юркий песец.

Сообщив командиру самолета Анатолию Дмитриевичу Алексееву о том, что мы прошли над полюсом, Жуков стал принимать радиограммы. Заместитель начальника экспедиции Шевелев сообщил о том, что Молоков сел рядом с Водопьяновым, и приказал нам сесть, точно определиться и сразу же перелететь в лагерь. Мазуруку было передано такое же распоряжение. Алексеев сделал круг, опытным глазом полярного летчика выбрал льдину и пошел на посадку.

Моторы умерили свое бешеное дыхание. Самолет уходил вниз. Тело стало легким. Рука невольно ухватилась за раскос. У окна промелькнули огромные ропаки. "Вот они, песцовые кучки!" мелькнуло в мозгу, но мысль прервалась от толчка. Машина бежала по снегу.

Когда мы вышли из самолета, нами овладело странное чувство. Мы были на Северном полюсе! Но мы были несколько разочарованы. Наша льдина ничем не выдавала своего почетного географического положения.

Это была обычная льдина, довольно большая, покрытая таким крепким снегом, что лыжи почти не оставили на нем следов. Только тишина, абсолютная тишина подчеркивала необычность нашего местонахождения.

Воздух был спокоен. Ни птичий крик, ни шум шагов, ни человеческий говор, ни даже движение льда не нарушали этого совершенно удивительного безмолвия.

После семичасового рева винтов уши особенно остро воспринимали эту тишину. Почувствовалось, что мы действительно на полюсе. Механик Володя Гинкин открыл в крыле люк и стал выбрасывать на снег чехлы от моторов. Другой механик ‑Ваня Шман‑дин‑принимал их внизу. Первый механик Сугробов полез за инструментами. Жуков стал производить астрономические определения. Второй пилот Мошков‑ский разочарованно спросил:

‑ А где же знамена и флаги?

И сразу стало шумно.

Началась работа. Думать, мечтать и наслаждаться было некогда.

Алексеева у самолета не оказалось. Этот обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:

---

---