2020-06-08
80
(Декабристы в 1854 году)
Гарнизон Петропавловска‑на‑Камчатке заметно встревожился, когда в феврале 1854 года фельдъегерь привез с зимней почтой эстафету: Англия и Франция, очевидно, в скором времени будут воевать с Россией.
Тревога усилилась, когда в марте, ранее всех сроков, в Авачинской губе бросил якорь корабль американского китобоя. Китобой привез в Петропавловск письмо из Гонолулу, от короля гавайского Камехамехи III. Король, памятуя о дружбе своих предков с русскими, предупреждал начальника Камчатки, старого моряка Завойко, что англо‑французская эскадра летом намеревается напасть на Петропавловск. Полуостров мужественно приготовился к обороне.
В это же время в Иркутске деятельно разрешался столь назревший «амурский вопрос» и губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев приступал к снаряжению экспедиции на Амур. На Сахалине уже успел побывать Буссэ. На берегах Шилки уже были построены канонерки. И тогда же фрегат «Паллада», шхуна «Восток» и транспорт «Двина» – эскадра Путятина, дымя, продвигалась к Японскому морю.
Далеко от Амура, в деревянных городках угрюмой Тобольской губернии, томились на поселении декабристы. Они с жадностью ловили известия о назревавших на Востоке событиях. Еще в октябре 1853 года Николай Бестужев – вечный искатель, изобретатель, бывший моряк и историограф флота – писал Дмитрию Завалишину в Читу: «Меня оживили добрые известия о славных делах наших моряков, но горизонт омрачается. Не знаю, удастся ли нам справиться с англичанами и французами вместе, но крепко бы хотелось, чтобы наши поколотили этих вероломных островитян за их подлую политику во всех частях света…» Бестужеву нельзя было отказать в пророчестве. Это письмо предвосхищало камчатские события.
В мае 1854 года Муравьев поплыл вниз по Амуру. Но за двенадцать дней до этого события Владимир Штейнгель, сидя в Тобольске, писал большое послание Ивану Пущину в Ялуторовск. «…Из Иркутска сюда есть известие. Уже пишут, что Николай Николаевич отправится по Амуру», – сообщал он в этом письме.
Почему Дальний Восток был так близок сердцу Штейнгеля?
Сын камчатского чиновника, моряк, нищий барон, служивший за кусок хлеба в Охотске, Штейнгель знал все горести жизни на тихоокеанской окраине, но горячо любил воспитавший его край. Он знал в лицо многих камчатских и аляскинских мореходов, зверобоев: мичман Гаврила Давыдов, прославивший себя стремительным походом на Сахалин в 1806 году, был его другом.
Впоследствии Штейнгель, укрывшись под псевдонимом Тридечного (от английского «deck» – «палуба»), напечатал в «Северной пчеле» три фельетона о Русской Америке.
Посмотрите, как он засыпает письмами Пущина! Штейнгель – Трехпалубный пишет сухопутному Пущину о делах, которые волнуют сердца истых моряков.
Штейнгель выражает удовлетворение тем, что «добрый старец» Петр Рикорд, бывший начальник Камчатки и человек, вырвавший своего друга Головкина из страшного японского плена, назначен оборонять Кронштадт и Петербург от англичан. («Это истый моряк и не ударит в грязь лицом!» – восклицает Штейнгель.)
18 июня он снова пишет туда же, в Ялуторовск. Штейнгель радуется муравьевскому походу и предрекает: «На Восточном Тихом океане открывается сцена деятельности для России, с которой можно далеко идти. Меня радует перед отходом, что фантазия моей юности начинает сбываться. Если правда, что в Соединенных Штатах заказан и строится 90‑пушечный винтовик, как бы хорошо провесть его в Ново‑Архангельск. Дай бог, чтобы Николай Николаевич успел занять гавань, о которой вы мне, помните, писали, что найдена южнее устья Амура…»
Тут приходится поневоле изумляться. Пущин, штатский человек, на море не бывавший, не только проявляет интерес к Амуру, Камчатке и аляскинским делам, но кое‑что знает даже больше Штейнгеля, годами когда‑то наживавшего себе цингу в Охотске!
А Штейнгель через девять дней снова доносит Пущину: в Тобольск приехал сын иркутского прокурора, привез письмо и передал подробности отплытия флотилии Муравьева. Перед отходом будто бы отказалась работать машина парохода. Но в июле Штейнгель торжествующе сообщает, что прокурорский сын, на его взгляд, действительно заслуживает клички «Критянина», которой не зря наградил его Пущин (жители Крита в древности считались отчаянными лжецами): паровой корабль Муравьева исправен, сам Муравьев уже достиг развалин древней русской крепости Албазин на Амуре, все в порядке. Штейнгель радуется, что слухи о появлении англичан в устье Амура оказались ложными.
«Не бойтесь бледности похода Николая Николаевича, – убеждает Штейнгель Пущина. – На Восточном океане, или лучше на Тихом море, гам могут со временем совершиться великие события под русским флагом – и он будет все‑таки началоположником…»
И снова письмо Пущину и очень важное сообщение о нем: китайские мандарины – «соседи» – беспокоятся, делают запрос на Кяхту: правда ли, что Муравьев уже проплыл Амур? «После утвердительного ответа замолчали».
Через месяц Пущин опять распечатывает новое письмо из Тобольска. На этот раз Штейнгель пишет:
«…О нашем Востоке, Амуре, Камчатке, Америке очень часто помышляю. Мне кажется, можно было бы усилить Путятина винтовиками[3] из Нью‑Йорка или Бостона…»
Не забудьте, что Штейнгелю в 1854 году шел семьдесят второй год. В такую пору жизни, когда слабеет сердце, тускнеют орлиные глаза моряка, болит натруженное каторгой тело, Штейнгель с юношеским восторгом спешит известить друга о своем восхищении событиями на Камчатке:
«…Вероятно, вы теперь от самого героя, князя Максутова, знаете, чем ознаменовался английский поиск на Камчатке, и уже, конечно, обстоятельнее нас, и, верно, порадовались. Я той веры, что на Амуре должен быть флот и тогда Англия поплатится китайской и индейскою торговлею. Положим, что это случится и после дождичка в четверг, но мне так сдается, что этот дождик не запоздает…»
Так престарелый Штейнгель и тоже седой Пущин, которому шел тогда шестой десяток, с юным пылом воспринимали вести с Амура и далекого, но родного их сердцам полуострова на самом краю России.
Этого, однако, мало. 16 июня в Томске сидел с гусиным пером в руке Гавриил Батеньков, бывший воспитанник «военно‑сиротского отделения» в Тобольске, инженер и поэт, узник равелинов, двадцать лет не видевший солнца. Он писал Пущину:
«…Летят, летят на крылах ветряных…»
Или:
«…Плывут, плывут, плывут…»
Кому посвящены эти строки? Лебедям, стаям иных птиц? Нет, Батеньков пишет о движении шилкинской флотилии к устью Амура!
Пущин, сорвав печать с письма Батенькова от 22 августа, прочел:
«Аргонавты совершили свое странствование благополучно и овладели Колхидою… Жду от Свербеича[4] обстоятельной реляции, а сам не берусь анализировать сего Агамемноновского или по крайней мере Пизарровского дела в XIX веке. Это потому, что я довольно пристрастен, по званию не имеющего чина поэта (разумеется, на Геликоне), как к геройству, так и лично к герою. Пошлая проза ничего не выразит, а все же браво!»
Так подслеповатый, почти глухой старик, сидя в Томске, выражал свои чувства в письме к другу и соратнику. Воспитание чувств – большое дело. Неравнодушие, горение Батенькова не случайны, как не случаен и пыл Штейнгеля.
Батеньков вспоминал, что первое, о чем он сам прочел ребенком, было описание Трафальгарской битвы. Работая в Сибири еще при Сперанском, инженер искал пути вокруг Байкала, сделал план топографической съемки Сибири, изучал границу с Китаем, решил задачу прокладки путей к Тихому океану. В кругу декабристов Батеньков предлагал во время восстания превратить ненавистную Петропавловскую крепость в твердыню революции, «поместив в ней городскую стражу и городской совет…». Храбрец, пятнадцать раз раненный в наполеоновскую войну, чудом оставшийся в живых, старик жил в 1854 году за Томском в лесном доме, разводя цветы. Но и тогда не остался равнодушным к судьбам родины.
Те же чувства владели и Сергеем Волконским в Иркутске. Через двадцать дней после того, как Батеньков отослал свое первое письмо в Ялуторовск, на берегу Ангары было написано новое послание Пущину. Таинственный вестник не замедлил доставить и это письмо.
«Ты желаешь знать, что происходит у нас на Востоке; плавание началось 17 мая… плавание и сношение с туземцами благополучное. Дай бог полного успеха предприятию, великого последствиями…» – писал бывший смертник и нерчинский каторжанин.
В конце августа от Волконского пришло новое письмо на имя Матрены Мешалкиной. Нам это имя ничего не говорит, но почему‑то жившей в Ялуторовске Мешалкиной сообщалось:
«…Подробно положительно о совершившемся столь удачно плавании не имею достопримечательных сведений, многие возвратились мимоездом и видел их мельком. Но дело велико последствиями…»
Все дело в том, что Матреной Мешалкиной был… сам Пущин.
Декабристам при пересылке писем не раз приходилось прибегать к таким ухищрениям. Матрена Михайловна Мешалкина была прислугой в доме Пущина, и нередко письма шли на ее имя – в том случае, если люди, передававшие их, считались не вполне надежными. Обилие писем к Пущину в 1854 году заставляло его принимать меры предосторожности.
В сентябре в Ялуторовск снова пришло послание из Иркутска. Два моряка из эскадры адмирала Путятина – Савич и Крюднер, остановясь в Ялуторовске, заглянули к Пущину. Вот отрывок из письма Сергея Волконского:
«…Разговор об итоге Амурской экспедиции, о снаряжении и видах новой экспедиции по Амуру, подробные итоги и предположения плавания Путятина и все, что относится до нашей рекодорожной – от устьев Амура до Императорской гавани, – так занимательно, что взял с них слово, чтобы известный стратегический пункт Ялуторовска не миновали и хоть несколько часов у тебя и у вас отдохнули и потешили своими рассказами…»
Итак, Пущин видел участников похода Путятина, беседовал с героем обороны Камчатки (о Максутове подробнее мы скажем ниже). В «стратегический пункт» в Ялуторовске летели не только письма, но и приходили свидетели и участники русских дел на Дальнем Востоке.
Матрену Мешалкину вновь извещает из Иркутска Сергей Трубецкой.
«…Новостей много, – восклицает он. – Генерал приехал, донесение о Амурской экспедиции принято в Питере отлично, награждены Корсаков, Казакевич, Невельской – следующими чинами велено представить всех участвующих, нижним чинам дано по три рубля серебром на человека, дозволено генералу ехать в Петербург и тогда, вероятно, получит награждение – когда поедут неизвестно, поедет ли крестник с ним – неизвестно, но им очень довольны по данному ему поручению – и представили к чину…»
Крестник – не кто иной, как сын Сергея Волконского, Михаил. В то время он находился под начальством губернатора Муравьева. Крестный сын А. Пущина ездил осматривать, поселения на реке Мае и делать обследования тракта от Якутска до порта Аян на Охотском море. В августе Муравьев послал его на Амур для предварительных работ по устройству первых крестьянских поселений вдоль течения великой реки.
Король гавайский оказался прав. Англо‑французская эскадра нагрянула на Петропавловск. Завойко и Муравьев успели укрепить столицу Камчатки. Пущин и об этом знал, сидя в Ялуторовске.
Молодой Якушкин, сын соратника Пущина, служивший у Муравьева в Иркутске, писал в Ялуторовск, что Муравьев послал на Камчатку из Аяна триста казаков, снял с разоруженной путятинской «Паллады» часть пушек и отправил их Завойко, а ему предписал выстроить шесть батарей возле Петропавловска и одну – у входа в Авачинскую губу. 18 августа 1854 года эскадра союзников на рассвете начала военные действия. Два фрегата, два корвета, бриг и пароход показались в море, грозя Петропавловску жерлами почти 200 орудий. Силы были далеко не равные: на русских батареях стояло всего 45 орудий, 22 пушки на фрегате «Аврора» и 5 коротких пушек на «Диане». На русских батареях собрались защитники: линейные солдаты, казаки, крестьяне, чиновники, камчадалы, служащие Российско‑Американской компании, зверобои. Здесь был и начальник батареи № 2 Максутов.
20 августа, в 9 часов утра, завязалось жаркое сражение на Первой и Четвертой батареях; Максутов стойко оборонял Вторую. Союзникам удалось взять батарею № 4. На четвертый день неприятель снова пошел в наступление, но после ожесточенного боя потерпел поражение. Камчатские патриоты потеряли 85 убитыми, зато десант союзников был взят в штыки горстью храбрецов и низвергнут в море с высокой Никольской горы. Пущин с волнением читал описание этих дней в письме Якушкина:
«…Десант устремился на нашу третью батарею, с которой громили его ядрами, он дрогнул. В это самое время случайно упавшая бомба с неприятельного фрегата лопнула посреди уже сгущенной толпы. Весь десант обратился в бегство, преследуемый нашими. Потом и вся эскадра удалилась, остановившись в море в виду города, но вне выстрелов с наших батарей, на ней много было повреждено, и в продолжение трех дней ей необходимо было чиниться… С 23‑го на 24‑е, опять утром, неприятель, оставив в море три судна и на них только по 10 человек экипажа, с остальными судами приблизился к нашим батареям направо от города, две из них были устроены на самом берегу, а третья на высоте, в некотором отдалении. Первые, несмотря на беспримерную храбрость офицеров и нижних чинов, ядрами и бомбами с неприятельских фрегатов были приведены в бездействие. Гребные суда в большем числе, нежели 20‑го, пристали к берегу и высадили десант. Неприятельская колонна, состоявшая из 600 человек, направилась к городу. Максутов повернул свои орудия против неприятельской колонны и картечными выстрелами привел ее в совершенный беспорядок. Толпа пустилась бежать от батареи, ее поражавшей, в гору; взобравшись на гребень, окаймляющий тут море, она была встречена Завойкой и его малочисленным отрядом, с которым он бросился на нее в штыки. В этот раз неприятель потерпел полное поражение, бегущие бросались с крутого берега в море и тут же погибали. Некоторые гребные суда, слишком нагруженные ранеными беглецами, также не могли спастись, от погибели… Того же 24‑го числа неприятельская эскадра удалилась от наших берегов и направилась, как полагают, к Сандвичевым островам…»
Приезд Максутова в Тобольск и Ялуторовск, посещение Пущина не могли не взбудоражить поселенцев тобольских городков. (В 1854 году в Ялуторовске, кроме Пущина и старого Якушкина, жили Матвей Муравьев‑Апостол и Евгений Оболенский, в Туринске – Николай Басаргин, в Тобольске – Флегонт Башмаков, лекарь Вольф.) Декабристы‑ялуторовцы, без сомнения, видели Максутова в гостях у Пущина. Письменные сведения о боях на камчатском берегу были оживлены рассказами защитника Камчатки.
Не кто иной, как Максутов, открыл сражение. Он видел, как командир Четвертой батареи Попов меткой картечью уложил на месте адмирала Дэвиса Прайса, стоявшего на палубе парохода «Вираго». (Англичане потом распустили слух, что их адмирал покончил с собой.) 20 августа союзники старались поджечь пушечным огнем соломенные кровли города, высаживали на берег отряд, но десант был обращен в бегство сидевшими в засаде матросами и отличными стрелками‑камчадалами. К вечеру были потоплены две лодки с англо‑французским десантом.
21 августа непрошеные гости хоронили адмирала Дэвиса Прайса, а русские восстанавливали разбитые батареи. Ожесточенное сражение началось 24 августа. Лавина раскаленных ядер обрушилась на камчатские батареи, пароход «Вираго» пытался прорваться в гавань, но его отогнали: меткое русское ядро сбило флаг с мачты корабля. Союзникам удалось сбить Шестую батарею, сторожившую Петропавловск с севера, и капитан Паркер ринулся на штурм города с колонной из 926 пехотинцев. Эту колонну и взяли в штыки 300 русских героев.
В полдень на земле Камчатки не было ни одного живого чужестранного пришельца. Триста солдат капитана Паркера и он сам лежали мертвыми на Никольской горе и у подножия при морских утесах. Семь офицерских шпаг, знамя Гибралтарского полка, флаг с корабля были трофеями защитников Камчатской земли. Луч русской военной славы с берегов Тихого океана дошел и до Ялуторовска. Здесь в 1854 году не раз вспоминали имя Завойко, старого «кругосветчика» и учредителя порта Аян, говорили также о Казакевиче, который незадолго до этого первым вошел в устье Амура, о храбрых лейтенантах Пилкине, Анкудинове и Михайлове и безвестных казаках и камчадалах.
Были ли вести из Петербурга и Москвы? Пущин мог бы узнать об успехах в обороне Балтики. Штейнгель не зря говорил, что старый вояка Рикорд «не ударит в грязь лицом»: седой адмирал не пустил неприятельские корабли дальше острова Котлина. Вскоре через Тобольск и Ялуторовск проехал Иван Гончаров. Он возвращался из Аяна, простившись с «Палладой»; крылатая красавица лежала на морском дне. Но люди «Паллады» успели открыть залив Посьет и описать берега Кореи. Если Пущин не видел Гончарова, то, безусловно, слышал о нем. Ведь после затопления «Паллады» Гончаров отправился вдоль берегов Кореи и Японии к устью Амура на шхуне «Восток», которую вел Никанор Савич – тот, что приезжал к Пущину с письмом от Сергея Волконского.
…В ноябре Пущина посетил новый гость с письмом от Сергея Волконского. Это был инженерный офицер Рейн, состоявший при особе Муравьева, теперь уже имевшего полное право носить имя Амурского. Он был послан «с разными прожектами укрепления и защиты Камчатки и нового берега, занятого от устья Амура – от вражеских покушений». Нужно думать, что Рейн подробно говорил об этих оборонных планах Пущину. В письме Волконский справляется, получил ли Пущин через Максутова письмо от А. И. Бибикова (тот был в свите Муравьева во время Амурского похода, и В. Якушкин шутя называл его «камер‑юнкером»). Затем идут похвалы Завойко и защита его от нападок Фрейганга. (А. Фрейганг, капитан 2‑го ранга, известен как ведомственный писатель из «Морского сборника», автор ряда статей о деятельности Российско‑Американской компании.)
В конце письма Волконский выражает твердую уверенность, что в связи с оборонительной работой на Камчатке «неприятель ничего не предпринимает, а на будущий год – милости просим, лишь бы все предположения были одобрены в Питере». В этих словах звучит уверенность, которая могла быть рождена только непосредственным знакомством со всеми проектами обороны Камчатки и только что присоединенного Амура. Иначе быть не могло!
Через двадцать дней в «стратегический пункт» в Ялуторовске (комендант этого пункта – Матрена Мешалкина!) приходит вновь эстафета из Иркутска. Волконского волнует судьба Камчатки.
«…Камчатке, полагаю, что с сильною волею, может быть дана сильная оборона. Честь и слава Завойко и всем защищавшим, но честь и слава Николаю Николаевичу, предусмотрением своим и даже на собственную свою ответственность взяв отправление слабых средств столь много, помогших к обороне Петропавловска».
Это последнее в 1854 году письмо было доставлено Пущину в декабре. Но переписка декабристов о русском Дальнем Востоке не оборвалась. Шли годы… В Ялуторовске была получена весть об амнистии, и многие из изгнанников возвращались в Европейскую Россию. К тому времени в низовьях Амура, возле озера Кизи, вырос город Мариинск; Завойко вскоре построил Николаевск‑на‑Амуре и перенес туда Камчатский порт, заперев на крепкий замок устье великой реки. Умер знаменитый мореплаватель Рикорд. Михаил Бестужев работал в Чите, выполняя поручения по разным амурским делам. Первая научная экспедиция Маака отправилась на Амур. У соединения Зеи и Амура был основан Усть‑Зейский пост – будущий Благовещенск. По фарватеру Амура пошли первые пароходы, полученные из Америки.
Приятель Штейнгеля и Пущина Н. Д. Свербеев выпустил книгу о походе Муравьева (автор был участником похода).
Батеньков жил уже в Петрищеве, возле тульского городка Белева, Пущин – в подмосковных Бронницах над Москвой‑рекой, Сергей Волконский – в Черниговщине, «ялуторовец» Муравьев‑Апостол – в Московской губернии, Штейнгель – в Царском Селе, Оболенский – в Калуге. Только один из «тоболяков» доживал остаток дней в Тобольске – Флегонт Башмаков.
Спустя три года после событий на Камчатке и Амуре Батеньков писал Пущину о последних проектах постройки железных дорог в Сибири и в бассейне Амура, о предполагавшемся строительстве грандиозной телеграфной линии из Канады и Аляски через Берингов пролив к устью Амура и дальше в Сибирь с веткой на Кяхту. Тут же Батеньков извещал, что Михаил Бестужев собирается ехать в Америку для покупки парохода на амурскую линию.
А старый Штейнгель в 1857 году уведомлял Пущина, что в Царское Село из Тобольска приехал родственник тобольского почтмейстера Яков Слащев. Ему очень хочется устроиться «по почтовой части в устье Амура!».
Подведем итоги. Ялуторовск не случайно назван «стратегическим пунктом». И ясно одно – Пущин, Батеньков, Штейнгель, Трубецкой не только были в курсе всех дел, связанных с обороной Камчатки. Пользуясь расположением Муравьева‑Амурского, декабристы, вероятно, даже давали ему свои советы в этой области.
И если ранее было широко известно участие Д. Завалишина в амурской проблеме и его увлечение делами Камчатки, Аляски, Калифорнии, то внимание исследователей теперь, безусловно, будет привлечено к деятельности Пущина в 1854 году.
Для нас дорого то, что затерянные в тобольских и ялуторовских снегах пленники Николая I, несмотря на полную, казалось бы, оторванность от остального мира, имели безусловное влияние на судьбы Дальнего Востока, и к их мнению прислушивался деятельный Н. Н. Муравьев‑Амурский.
К ВЕРШИНЕ СОХОНДО
Известный естествоиспытатель Г. И. Радде (1831–1903), посетив Забайкалье, провел значительные исследования в бассейнах Ингоды, Онона и Аргуни, совершил восхождение на вершину Сохондо.
В Восточную Сибирь он прибыл в составе большой экспедиции Русского географического общества.
В 1855 году Г. И. Радде был занят работами на Байкале. Путешественник обошел на большой лодке северо‑западный берег озера от истока Ангары до оконечности Байкала, а оттуда стал спускаться к югу для того, чтобы достичь мыса Туркинского. Таким образом, ученый исследовал большую часть западного и восточного побережий «славного моря», потратив на это три летних месяца. Он выяснял особенности строения гранитных и сиенитовых берегов.
На участке от Ангары до Ольхонского пролива Г. И. Радде установил наличие крутых обрывов, казавшихся бездонными, так как они уходили на огромную глубину. Он открыл источники на дне Байкала, отметил колебания уровня озера и произвел ряд других исследований. Затем Г. И. Радде поехал на Гусиное озеро, где с успехом наблюдал осенний перелет пернатых. Уже в конце 1855 года натуралист составил краткое описание своей поездки вдоль берегов Байкала.
Только после этого, в 1856 году, Г. И. Радде пустился в поход к горному узлу Сохондо с его отвесными порфировыми стенами. Старый эвенк и несколько забайкальских казаков согласились сопровождать ученого к вершине Сохондо, почти всегда закрытой облаками. Туземцы верили в то, что на высях Сохондо обитает грозный дух гор.
Путники шли долиной речки Агуцакан, стесненной с обеих сторон горами.
Сначала их путь лежал через пышные зеленые луга. На высоте четырех тысяч футов начались болота. Здесь был мир высокогорной тундры. Среди густых мхов и зарослей брусники блестела вода многочисленных родников.
Лишь на третий день Г. И. Радде удалось подняться на второй огромный горный уступ, усеянный глыбами гранита. На террасе светились два небольших озера. Гранитный венец Сохондо был расположен на 1500 футов выше этих водных зеркал, к которым он и низвергался крутой, почти отвесной стеной. По камням, покрытым лишайниками, путники добрались до главной вершины Сохондо.
Во время этого похода ученый собирал данные о границе распространения растений на склонах Сохондо, изучал животный мир горных высот. Так, Г. И. Радде рассказал о сеноставках, альпийских воронах, сусликах, белых куропатках, сохондской форели. Восхождение на Сохондо завершилось благополучно, хотя во время подъема раздавались удары грома и сверкали молнии.
В том же, 1856 году Г. И. Радде двинулся из Иркутска к Яблоновому хребту, пересек его, переправился через Ингоду и вышел к голубому Онону. Опираясь на казачий пост Кулузутай, натуралист предпринял несколько поездок по степям Даурии.
Г. И. Радде посетил впадины Зун‑Торей и Барун‑Торей, превращавшиеся во время дождей в большие водоемы.
Там ученый видел огромные скопления птиц саджей с перьями песчаного цвета, украшенными богатыми узорами. Саджи прилетали в даурские степи из Китая очень рано, еще до таяния снега. Когда снег сходил, они поселялись в углублениях среди солончаков и выводили в этих ямках птенцов ранее, чем все другие перелетные птицы. Позднее Г. И. Радде проследил появление саджей в Западной Европе, когда их стаи, пролетев над Туркестаном, Каспием, Кавказом, Дунаем, достигали Германии и острова Гельголанда.
Путешественник описал область нагорной равнины, лежащей между верховьями Газимура и рекой Онон‑Борзя. Там нередко встречались джигетаи, приходившие из пустыни Гоби. Г. И. Радде провел по Онон‑Борзе северную границу распространения антилоп, которых осенью видел на Аргуни стадами в 3–4 тысячи голов. Будучи неплохим рисовальщиком, натуралист заполнял альбом набросками животных и растений. Он собрал богатые зоологические коллекции.
Весной 1857 года Г. И. Радде прибыл в Читу, где стал готовиться к экспедиции на Амур. Его спутниками были три забайкальских казака и подросток‑эвенк Иван. Прибыв на Шилку, они сплотили сорок надежных сосновых бревен и разместили на них припасы, промысловых собак и экспедиционное имущество.
44 дня странствовал Радде на этом плоту по системе Амура и наконец выбрал привольное место у Бурейских гор, в области диких лоз и ореховых деревьев. Решив остаться на зимовку, исследователи построили теплый дом с большой китайской печью, успели завести огород. Г. И. Радде подружился с местными эвенками‑бирарами; они, как только могли, старались помочь исследователю.
Испытывая огромные трудности, следопыт амурских дебрей прожил с двумя забайкальцами 20 месяцев в диких Бурейских горах. Он изучал местный климат, собирал шкурки животных и птиц, бабочек. Среди последних попадались виды, присущие Восточной Индии.
Вскоре Г. И. Радде удалось основать на Бурее первое поселение. Туда прибыли 24 семьи сибирских казаков. Новый поселок был назван в честь Радде.
В начале 1859 года исследователь возвратился в Читу.
После отдыха в Чите неутомимый натуралист вновь поспешил к Сохондо, чтобы еще раз произвести наблюдения за границей распространения растительности. Затем Г. И. Радде поднялся на самую высокую точку берегового Байкальского хребта – Хамар‑Дабан. Там он нашел крест с надписью «1831» и отметку высоты над уровнем Байкала: «5763».
По пояс в снегу исследователь прошел большой ледник Мунку‑Сардык в Саянах, исследовал долины Иркута и Оки, открыл самоцветы близ берегов Слюдянки, побывал в ряде других мест Восточной Сибири.
В начале 1860 года амурские, забайкальские и восточносибирские коллекции Г. И. Радде были переданы Академии наук в Петербурге. А спустя три года было издано двухтомное описание путешествия ученого. За отчет о своих научных работах Г. И. Радде получил Демидовскую премию Академии наук.
Академия наук СССР хранит в своих архивах «Дело» о походах натуралиста по Восточной Сибири и областям, лежащим за Байкалом. Но не исключено, что неизвестные материалы этого времени могут быть найдены и в архиве Кавказского музея, директором которого был Г. И. Радде после его сибирских путешествий.
ПЕТР СЕМЕНОВ НА ТЯНЬ‑ШАНЕ
В 1857 году Петр Семенов, впоследствии получивший к своей простой фамилии гордую приставку «Тян‑Шанский», закончил исследование Небесных гор.
За год до этого, прибыв в город Верный (ныне Алма‑Ата). П. П. Семенов познакомился с такими знатоками Семиречья, как Михаил Хоментовский и Василий Обух. Первый был начальником Заилийского края и «приставом Большой орды». Надо сразу оговорить, что звание это не имело ничего общего с полицейской должностью. «Пристав Большой орды» заведовал делами казахов Семиречья. Блестяще образованный полковник М. М. Хоментовский считался первым русским исследователем, видевшим берега Иссык‑Куля.
Храбрый русский офицер Василий Обух был первым метеорологом Верного; впоследствии он прославил себя как ученый и воин и окончил свою жизнь на штурмовых лестницах под стенами Ташкента.
Встречался П. П. Семенов и с Чоканом Валихановым.
Семенов рассказывал всем этим людям, что еще совсем недавно он беседовал в Потсдаме с великим Александром Гумбольдтом и тот сказал русскому гостю, что не хочет умереть до тех пор, пока на его рабочий стол не ляжет камень, отколотый от скал Тянь‑Шаня.
Семенов горел благородным рвением увидеть громады Тянь‑Шаня. Его мечта осуществилась, когда в августе 1856 года он достиг восточного берега Иссык‑Куля, где перед взором путешественника возникли горные цепи, блиставшие вечным снегом.
Семенов уже тогда определил важное географическое положение озера Иссык‑Куль: по словам ученого, оно находилось на равном расстоянии от Обской губы, Бенгальского залива, Черного и Желтого морей. Сопровождавшие Петра Семенова топографы Вараксин и Яновский произвели съемку восточной части озера.
Вслед за этим в том же 1856 году П. П. Семенов совершил поход в верховья Чу. Вызвано это было тревожными сведениями о нападении грабителей на русский караван, шедший из Верного в Ташкент. В Верном немедленно был собран отряд для наказания барантачей.
Четыреста казаков при двух орудиях и ракетных станках, казахские джигиты и проводники вышли в самом конце сентября из ворот Верного. С отрядом следовали П. П. Семенов, М. М. Хоментовский, В. В. Обух и Чокан Валиханов. Они прошли через перевал Кастек в долину реки Чу, в том месте, где река делала крутой поворот.
Отряд продвигался только ночами. В одну из таких ночей экспедиция, миновав ущелье Буам, прошла под пушками, глядевшими с глинобитных стен кокандской крепости Токмак. Русские всадники достигли западного берега Иссык‑Куля и увидели кочевья киргизов сары‑багишей, еще зависевших от власти Коканда. Семенову и его спутникам удалось установить вполне дружеские отношения с сары‑багишами, и они впоследствии помогли отряду пробраться через два снежных хребта обратно в Верный.
Экспедиция произвела первые съемки местности к северу и югу от берегов Иссык‑Куля. П. П. Семенов установил, что река Чу вовсе не вытекает из озера Иссык‑Куль, как думал об этом известный немецкий ученый Карл Рихтер, считавшийся непревзойденным знатоком географии Центральной Азии. Исследователи отыскали место, где Чу ближе всего подходила к озеру. Чокану Валиханову удалось тогда же подняться на высоты Тянь‑Шаня по реке Джиргалан.
Во время путешествия 1856 года Валиханов записал великое эпическое произведение киргизского народа «Манас», нашел следы древних «чудских копей», собрал коллекции птиц и насекомых. Чокан вел дневник поездки на Иссык‑Куль.
Отряд возвратился в Верный прямым путем, пролегавшим через два горных хребта и высокие, занесенные плотным снегом перевалы Алатау.
Русские люди впервые прошли по этим горным тропам, пользуясь советами и помощью сары‑багишей. Из Верного Петр Семенов вскоре поспешил в Копал, откуда ему удалось проехать в Кульджу, где тогда побывал и Чокан Валиханов, составивший описание Западного Китая и Кульджи.
…Наступил 1857 год, и Петр Семенов, склонившись над руслом теплого источника, торжественно отколол несколько образцов пород от древних скал Тянь‑Шаня.
Давняя мечта путешественника сбылась! Во время этого похода исследователь проник в Тянь‑Шань через проход Санташ и Заукинский перевал. Там, с высоты около четырех тысяч метров, Семенову открылся вид на обширное плоскогорье, усеянное озерами, лежавшими в оправе из чистых снегов.
Река Зауку протекала между двух высокогорных озер, грохоча по каменным грядам. Неподалеку от Заукинского, перевала зарождалась Сырдарья, известная там под именем Нарына. Первым из европейцев достиг П. П. Семенов истоков одной из великих рек Средней Азии. Углубившись затем в самое сердце горной страны, он увидел заоблачную вершину горы Хан‑Тенгри, в ледниках которой начинался один из притоков Тарима.
Путешественник один за другим исследовал 23 горных прохода в Тянь‑Шане, в том числе Зауку, Кок‑Джар, Текес. Семенов сравнивал Алатау с Альпами, Джунгарский Алатау с Пиренеями, весь же Тянь‑Шань, по мнению ученого, по высоте своей не уступал Кавказу.
Наблюдая флору Тянь‑Шаня, Петр Семенов находил в ней черты, роднящие ее с растительным миром Гималайских гор.
Сопровождавший исследователя‑художник П. М. Кошаров из Томска рисовал виды Тянь‑Шаня, типы населения, одежду и утварь казахов и киргизов. Работы П… М. Кошарова перекликались с малоизвестными рисунками Чокана Валиханова того времени, например с портретами Бурумбая, верховного манапа рода киргизов‑богинцев, кочевавших в окрестностях Санташа и Зауку. Богинцы изъявляли Семенову чувства дружбы к русским и просили о русском подданстве. Сам манап Бурумбай выезжал навстречу Семенову к горному перевалу, приглашая путника в свой замечательный сад в долине Зауку. Семенова принимал с почетом также и предводитель казахской Большой орды – султан Тезек, сын Сюка, внук Адиля и правнук хана Аблая. Впоследствии полковник русской службы Тезек‑торе связал себя узами родства с Чоканом Валихановым.
В 1857 году Тезек собрал 800 казахских джигитов и приказал им сопровождать в качестве почетного конвоя П. П. Семенова во время его путешествия по Тянь‑Шаню.
Дружба русского путешественника с просвещенным казахским султаном особенно окрепла после необычного случая с Тезеком.
Один из личных врагов Тезека захватил его в плен, заковал в кандалы и увез в заточение в район Заилийского Алатау. Тогда П. П. Семенов обратился за помощью к манапу Бурумбаю и к дружественно настроенным русским богинцам. Они собрали в кочевьях, подчиненных Бурумбаю, вооруженный отряд и двинулись на помощь Тезеку. Вскоре тот был освобожден из плена.
Даже враждовавшие с богинцами кокандские данники – сары‑багиши в 1857 году высказывали П. П. Семенову чувства дружбы и уважения, несмотря на то, что он дружил со злейшими врагами сары‑багишей – богинцами, состоявшими под началом Бурумбая.
Пребывание экспедиции П. П. Семенова, М. Хоментовского, В. Обуха и Чокана Валиханова в 1856–1857 годах на Тянь‑Шане значительно содействовало улучшению отношений между местными кочевниками, которые видели в русских бескорыстных доброжелателей и мудрых советников.
П. П. Семенов не раз был гостем Умбет‑Алы, сына Урмана – предводителя сары‑багишей. Прошло всего каких‑нибудь три года после этих встреч в Тянь‑Шане, и Умбет‑Алы сам стал просить о русском подданстве.
Во время похода отряда М. М. Хоментовского и В. В. Обуха была покорена крепость, построенная султаном Таучубеком в долине реки. Чу, за первым горным хребтом от Верного. По указке кокандского Худояр‑хана этот султан не раз тревожил своими набегами молодой Верный, и В. В. Обуху, Г. Н. Потанину и М. М. Хоментовскому нередко приходилось укрощать его с помощью сотни казаков и ракетной батареи.
После похода П. П. Семенова в Тянь‑Шань произошло знаменательное событие. Еще при первой встрече с Чоканом Валихановым Семенов подарил «принцу кайсацкому» известную книгу Карла Риттера, посвященную землеведению Азии. В то время Гумбольдт и Риттер уделяли большое внимание Тянь‑Шаню. При этом П. П. Семенов сообщил, что в Тянь‑Шань со стороны Индии должны будут пройти два немецких географа – братья А. и Г. Шлагинтвейты.
Адольф Шлагинтвейт исчез в Кашгаре, не достигнув Тянь‑Шаня. Узнав об этом, П. П. Семенов начал настаивать, чтобы на поиски отправили сведущего и отважного человека в Кашгар из Заилийского края. Выбор Семенова пал на Чокана Валиханова, и с этого началась уже особая история замечательного пути Чокана через Заукинский перевал и Теректы в город чудес – глинобитный Кашгар, где, как вскоре оказалось, был казнен Адольф Шлагинтвейт.
Поход П. П. Семенова в Тянь‑Шань дал замечательные итоги, совершившие переворот в географической науке того времени. В частности, было опровергнуто распространенное среди ученых Западной Европы убеждение А. Гумбольдта о том, что в Тянь‑Шане существуют действующие вулканы. Русский естествоиспытатель собрал обширные научные материалы по географии Тянь‑Шаня и Заилийского края, в чем ему помогали люди, Среди которых были Чокан Валиханов, В. В. Обух, переводчик верненского отряда А. И. Бардашев, Г. Н. Потанин, М. Хоментовский.
П. П. Семенов‑Тян‑Шанский тепло отзывался об этих людях – героях чудесного Заилийского края, разделявших с ним не только опасности и тревоги трудных дорог, но и радость открытий, совершенных ими в самом сердце Тянь‑Шаня.
КОКАНДСКИЙ ПЛЕННИК
Взгляните на портрет Северцова, принадлежащий кисти Тараса Шевченко. Пытливый взгляд, большое, сильное лицо со следами от ударов узорчатых кокандских сабель…
В 1857 году Николай Алексеевич Северцов (1827–1885) совершил одно из своих значительных путешествий в пределах нынешнего Казахстана. К этому времени он успел получить большую научную подготовку. Магистр зоологии, член Общества испытателей природы, знаток жизни горных орлов и грифов, Николай Северцов обладал обширными и многосторонними знаниями.
Большое влияние на Северцова оказал Григорий Карелин, неустрашимый исследователь Туркмении и Казахстана, с которым Северцов в пятый раз виделся в 1845 году. «…С тех пор Средняя Азия сделалась научной целью моей жизни», – рассказывал впоследствии Н. Северцов.
…Поход начался весной 1857 года. Выехав из Петербурга, Н. А. Северцов прибыл в Оренбург, откуда поспешил к Эмбе, продвигаясь вдоль рек Илек и Темир.
В долине Аксу Северцову удалось открыть пласты угля. Близ Карачунгуля, в бассейне нижнего течения Эмбы – возле Манайли, Кайдарага и в других местностях – была найдена нефть.
С Эмбы экспедиция отправилась через Малые Барсуки к берегам Аральского моря и низовьям Сырдарьи. В конце октября 1857 года Н. А. Северцов, ботаник И. Боршов и препаратор И. Гурьянов достигли глинобитных ворот форта № 2 (Казалинск). Во время похода исследователи прошли 2500 верст по территории, которую еще не посещал ни один ученый‑путешественник.
Ученый исследовал Мугоджары, бассейн Эмбы, собрал данные об огромном пространстве от Илецка до побережья Аральского моря.
Весной 1858 года Н. Северцов, продолжая свои исследования в Казахстане, отправился из Перовска вверх по Сырдарье. В это время в степи было неспокойно, казахи, обитавшие в Каратау, восстали против ташкентского бека – наместника хана Коканда. Близ Сырдарьи рыскали шайки кокандцев. Вскоре пятнадцать кокандских всадников, напав на Северцова и его спутников, жестоко изуродовали путешественника и увезли с собой. Израненный ученый провел в плену 31 день. Несмотря на, казалось бы, безвыходное положение, в котором находился Северцов, даже в плену он старался продолжать свои исследования.
После осады казахами города Туркестана путешественник получил свободу. В начале 1859 года он вернулся в Петербург.
Во время экспедиции 1857–1858 годов Н. А. Северцов собрал богатые зоологические коллекции, образцы полезных ископаемых Казахстана и множество другого научного материала.
Впоследствии он еще раз побывал в горах и степях Казахстана.
В 1864 году Н. А. Северцова видели в Семипалатинске, Копале, Верном. Оттуда он, присоединившись к Восточному отряду Черняева, вместе с Чоканом Валихановым прошел к Кастекскому перевалу и впервые увидел Тянь‑Шань. Северцов присутствовал при закладке русской крепости Токмак в Чуйской долине, участвовал в штурме кокандского города Чимкента, за что получил орден Владимира с мечами.
После присоединения Ташкента к Русскому государству Н. А. Северцов снарядил Туркестанскую научную экспедицию (1865–1868). Он руководил всесторонними исследованиями в горах Каратау, где были открыты золото, свинцовые и железные руды и собраны палеозоологические коллекции, отправлялся из Верного на Иссык‑Куль, Нарын, Аксай. Он сделал ценные наблюдения, необходимые для познания геологической истории и строения Тянь‑Шаня, открыл новые виды животных и птиц, исследовал рыб высокогорных водоемов.
Н. А. Северцову удалось пересечь Тянь‑Шань с юга на север и с запада на восток. После Туркестанской экспедиции ученый снова посетил Семипалатинск, Копал, Аягуз. В Семиречье он проводил наблюдения за пролетом птиц.
Многие из знаменитых ученых трудов замечательного путешественника были посвящены Казахстану, его чудесной природе и богатствам, по‑настоящему освоенным лишь в наше время.
