Государственное поручение

 

ГАЛИЯ

 

В Авзян Хлопуша торопился как мог. Шутка ли сказать, у него государственное поручение. Сам царь‑батюшка, отправляя в поход, так и сказал: "Государственное".

– А главное, ‑ наставлял Пугачев, ‑ привези мне мортиры. Хоть две штуки. Чтобы навесным огнем можно было стрелять по Оренбургу.

Хлопуше в сопровождение было придано пять казаков. Ехал с ним и заводской человек с Авзяна, низенький, маленький мужичонка по имени дядя Митяй.

Хлопуша и казаки едут верхом на конях. Дядя Митяй и Гришатка по‑барски ‑ в санках.

То и дело к Гришатке подъезжает Хлопуша:

– Не холодно тебе, дитятко?.. Не голодно?

На четвертый день пути отряд остановился ночевать в башкирском сельце Иргизла. Хлопуша решил здесь дать и людям и лошадям отдых. Устроили дневку.

Хлопуша, дядя Митяй и Гришатка расположились в одной юрте. Казаки ‑ в других, по соседству.

Юрта большая, занавесками перегорожена.

Уселись ужинать. Уплетает Гришатка навар из бараньего мяса, поднял глаза кверху. Смотрит ‑ из‑за занавески выглядывает девочка. Волосы на голове черные‑черные. Косички свисают. Глаза шустрые‑шустрые. Из стороны в сторону бегают.

Увидела девочка, что Гришатка ее заметил, ‑ юрк за занавеску.

Опустил Гришатка глаза. Переждал минуту, опять поднял. Видит ‑ снова торчит из‑за занавески с косичками голова. Вот опять скрылась.

Весь ужин Гришатка только и занимался тем, что глаза то в миску, то в сторону занавески, то в миску, то в сторону занавески. Даже шея заныла. А девочка то спрячется, то наружу, то спрячется, то наружу. Даже рука, что дергала занавеску, устала.

На следующий день с утра Гришатка возился около санок. Вдруг слышит за спиной кто‑то пронесся верхом на лошади. Повернулся Гришатка ‑ знакомая девочка.

Промчалась девочка в одну сторону. Развернула коня. Промчалась мимо Гришатки в другую. Потом еще и еще раз.

У Гришатки аж дух захватило. Ну и девчонка!

Наконец девочка сбавила прыть. Осадила коня рядом с Гришаткой. Спрыгнула ловко на снег. Остановилась, смотрит на мальчика.

– Как тебя звать? ‑ обратился Гришатка.

Молчит девочка. Видимо, не понимает русскую речь.

Стал Гришатка тыкать рукой: мол, звать как тебя, девчонка?

– Га‑ли‑я, ‑ наконец протянула девочка.

– А я Гришатка, ‑ проговорил мальчик, затарабанив пальцем себе в грудки.

– Гри‑шат‑ка, ‑ повторила девочка. Потом зачастила: ‑ Шатка, Шатка, и улыбнулась.

– Да не Шатка, а Гришатка, ‑ стал поправлять мальчик.

Однако девочка его не слушала и повторяла свое:

– Шатка. Шатка. Шатка.

Гришатка махнул рукой.

Девочка стала с любопытством рассматривать висящую на боку у мальчика саблю, и Гришатка сразу же оживился. Он вытянул наполовину клинок, потом полностью. Взмахнул, описал полукруг и с победоносным видом вскинул снова его в ножны.

Девочка не удивилась.

Гришатка повторил все снова.

И опять Галию это не поразило.

Огорчился Гришатка, думает, чем бы еще похвастать. Вспомнил про шапку. Теперь она не спадет ему на глаза. Ушила ее Ненила. Снял мальчик шапку, крутит в руках, начинает объяснять Галие, что это шапка не простая ‑ с царской она головы, а он, Гришатка, заслужил ее за меткую стрельбу из ружей. Гришатка ого‑го какой целкий!

– Пах, пах! ‑ объясняет мальчик. ‑ Фу ты, какая бестолковая. Пах, пах! ‑ вскидывает он руки на манер словно стреляет.

Но вот девочка закивала головой, побежала в дом, через минуту вернулась ‑ в руках дробовое ружье.

– Ну, поняла наконец‑то.

Протянула Галия Гришатке ружье ‑ хотел же, так стрельни.

– Куда бы стрельнуть? ‑ рассуждает Гришатка.

А Галия схватила с его головы шапку и подбросила вверх. Вскинул Гришатка ружье ‑ бах! Мимо.

– Тьфу ты!

Тогда ружье взяла Галия.

"Ах, так! ‑ думает Гришатка. ‑ Ну на ‑ промахнись и ты". Подбросил он шапку высоко‑высоко. Ушла та в небо метров на двадцать. На секунду повисла. Растопырилась зонтом и снова к земле.

В это время раздался выстрел.

Не задела дробь мерлушковые бока, не затронула ‑ угодила в самый малиновый верх. Вышибла. Только его и видели.

– О‑ох! ‑ вырвался вздох у Гришатки.

На следующий день с рассветом отряд Хлопуши покинул сельцо Иргизлу. Едет Гришатка, голове холодно. Прикрывает он темя рукой, сокрушается:

– Эх, эх, и чего хвастал! Чего не сдержался. Царскую шапку испортил. Ну и девчонка!

 

ДЯДЯ МИТЯЙ

 

Гришаткину беду первым заметил дядя Митяй:

– Э, чего там у тебя? Чего руку‑то тянешь и тянешь?

Подъехал Хлопуша. Всплеснул руками:

– Дитятко, да где это ты?! Где же верх твой малиновый?

Гришатка молчал, не признавался. Однако потом рассказал.

– Ах она такая, разэтакая! ‑ гудел великан. ‑ Да как она посмела забижать государева человека? Ах, ах! Ну, мы ей покажем!

– Да я сам виноват, ‑ пытался защитить Галию Гришатка.

Однако Хлопуша не слушал его.

– То‑то я смотрю: глаза у нее так и бегают, так и бегают. Да ты не горюй, Гришатка. Мы тебе на шапку новый поставим верх. Еще лучше будет. Желаешь ‑ атласный. Желаешь ‑ парчовый. Хочешь, садись верхом на коня, неожиданно предложил Хлопуша.

Поменялись они местами. Рад Гришатка до смерти. Вот научится ездить верхом ‑ берегись, Галия!

В отличие от Хлопуши, дядя Митяй оказался на редкость сварлив. То ему сено в санках плохо подмощено, то кони тихо бегут, то Гришатка все время вертится.

– Неспокойный я очень, ‑ сознавался дядя Митяй. ‑ Душа у меня в раздражении. А почему? Жизнь извела, Гришатка.

Дядя Митяй хотя ростом и мал и с виду хил, зато по рукам сразу видать ‑ человек рабочий. Руки у него широкие, совками, цепкие. И аппетит хороший. На первой же остановке умял целую баранью ногу и не крякнул. Куда только лезет?

– Наголодались мы на заводах, ‑ смущаясь, объяснял дядя Митяй.

На восьмой день к вечеру, проехав с начала пути без малого триста верст, путники приблизились к поселку Авзяну.

– Тут он и будет, Петровский, рода Демидовых, наш, стало быть, завод, ‑ сообщил дядя Митяй.

За эти дни отряд Хлопуши вырос до ста пятидесяти человек. То в степи к нему примкнуло сорок человек конных башкир, то, откуда ни возьмись, появилась целая толпа безоружных крестьян, потом в лесу, уже почти у самого Авзяна, присоединилось человек пятьдесят углежогов.

– Постой с людишками тут, ‑ предложил дядя Митяй Хлопуше. ‑ Заночуй. А я вмиг слетаю в Авзян, упредить надобно.

Утром дядя Митяй вернулся.

– Сполнено, ‑ заявил он Хлопуше. ‑ И пушки есть, и мортиры ‑ целых три штуки, и ядра в большом количестве. И людишки работящие нас ждут. Вот так‑то.

– Благодарствую, ‑ произнес Хлопуша.

 

ВЕЧНООТДАННЫЕ

 

Заводской люд встретил Хлопушу торжественно. И не только потому, что он был посланцем самого царя императора, но и потому, что сам Хлопуша произвел на всех огромное впечатление.

– Ух, батюшка, да и ты‑то порченый! ‑ кричали люди, завидя безносое лицо Соколова. ‑ Видать, и тебе не сладко пришлось в жизни.

– Не сладко, не сладко, работнички, ‑ отвечал Хлопуша. ‑ Да что было ‑ прошло, миновало. Нынче все круто в другую сторону. Царь Петр Федорович, долгие лета ему, нынче всех нас, сирых и битых, великий заступник. Ура царю‑батюшке!

– Ура! ‑ кричали работники.

Собралось их на заводской площади тысячи две. Изможденные, лица в дыму и копоти. Одежонка ‑ рвань. Стоят, смотрят воспаленными глазами на огромную фигуру Хлопуши, ловят каждое слово.

Тут же на площади был оглашен манифест Пугачева. Говорилось в нем, что царь‑батюшка дарует рабочим людям всякие вольности и шлет им свое царское благословение.

И снова "ура" всколыхнуло воздух.

В общей толпе Хлопуша заметил группу людей, закованных в цепи. Все людишки, как тень, а эти и вовсе: кожа да кости. Не человеки, а слезы.

– Что за народ? ‑ обратился Хлопуша к дяде Митяю.

– Это вечноотданные, батюшка.

– Какие еще вечноотданные?!

– А это те, батюшка, которых вместо вечной ссылки в Сибирь сюда ‑ к нам на завод. До конца своих дней так в цепях им и маяться. Из них многие к тачкам прикованы. Так и спят, так и работают. О, господи!

Нахмурилось лицо у Хлопуши.

– Эй! ‑ закричал. ‑ Кто здесь вечноотданные, выходи‑ка сюда!

Загремели люди цепями, потянулись к Хлопуше. Собралось их человек пятьдесят.

– Люди вечноотданные, ‑ забасил Хлопуша. ‑ Мученики и перемученики. Голос его сорвался, из глаз проступила слеза. ‑ Люди без роду и племени. Отцы и брательники. ‑ Голос Хлопуши снова окреп, понесся могучим гулом. Быть вам отныне не вечно униженными, быть вам вечно свободными. На веки веков. Эй, кузнецы! Живо! Немедля оковы долой!

– Батюшка, избавитель! ‑ бросились колодники в ноги Хлопуше.

Потом Хлопуша устроил суд над управителем Авзяно‑Петровского завода. Под одобрительный гул толпы управитель был тут же повешен.

На следующий день Хлопуша стал проверять заводское хозяйство. Приказал показать ему мортиры и пушки.

И вдруг выяснилось ‑ исчезли куда‑то мортиры. Обыскали весь завод. Нет их, словно и не было.

– Были, были они! ‑ уверяет дядя Митяй. ‑ Как я в ночь приходил были. Их, никак, управитель куда запрятал.

– Эх ты, рано вздернули управителя! ‑ сокрушался Хлопуша.

А вечером на Хлопушу свалилась вторая беда. Пропал куда‑то Гришатка.

– Да был он, был! ‑ разводил руками дядя Митяй. ‑ Туточка все время крутился.

– Не уследил. Не усмотрел! ‑ ревел Хлопуша. ‑ Дитятко! Где же ты, дитятко?

 

БАДЬЯ

 

С Гришаткой случилось вот что. Крутился, крутился он возле Хлопуши и дяди Митяя, ходил, ходил по заводу, потом надоело. Пошел он бродить по улицам Авзяна. Тут его и окружили мальчишки:

– Глянь, глянь, шашка висит!

Разговорился Гришатка с ребятами. Шашку достал из ножен. Рубанул залихватски направо, налево.

Разинули авзянские ребята рты:

– Настоящая!

Дивятся мальчишки. Это тебе не Галия. Приятно Гришатке.

Принялся Гришатка про шапку хвастать. Рассказал, что шапка с царской головы. Что за меткую стрельбу шапка ему досталась. А верх (пока нового верха у шапки не было, Хлопуша наскоро стянул мерлушковые бока ниткой) это Гришатка прострелил влет, чтобы доказать одной глупой девчонке свое умельство.

Не отстают от Гришатки ребята, ходят за ним по пятам.

– А у нас рудники есть, ‑ вдруг заявил кудлатый, конопатый мальчишка. ‑ Глубо‑о‑кие!

Побежали они смотреть рудники. На шахтах в этот день и в прошлый работы не было. По случаю приезда посланца от государя прекратил работу Авзянский завод. Подошли ребята к одной из шахт. Большая дыра в землю уходит. Над дырой, как над колодцем, на подпорках большое бревно. На бревне веревка намотана. С другой стороны веревки ‑ бадья.

– Это для спуска вовнутрь, ‑ стал объяснять конопатый. ‑ Руда‑то, она под землей. Саженей в полсотни. Там ее добывают, потом на завод.

Заглянул Гришатка в дыру ‑ ничего не видно.

– Хочешь, мы тебя враз! ‑ вдруг предложил конопатый.

Поколебался Гришатка. Да неудобно отказываться. Где же, скажут, твое геройство.

– Хочу!

Залез он в бадью. Стали ребята его спускать. Раскручивается веревка, что намотана на бревне. Придерживают ребята бревно, чтобы не очень оно вращалось.

Вот спустили Гришатку на треть, на половину, на две трети. Совсем немного осталось. И вдруг не удержали бревно ребята. Завращалось оно быстро‑быстро. Не ухватишь, не остановишь. Раскрутилась веревка. Бадья внизу о породу ‑ бах!

Обмерли ребята.

– Вытягивай, вытягивай назад! ‑ завопил конопатый.

Стали мальчишки выкручивать из шахты бадью. Торопятся. Выкрутили. Пусто в бадье.

– Побился! Побился!

– Эй, эй, отзовись! ‑ кричат ребята в дыру. ‑ Отзовись!

Тихо. Нет никакого ответа.

Страшно стало ребятам.

– Перестреляют нас казаки! ‑ закричал конопатый. ‑ Повесит безносый. Тикай по домам ‑ и молчок!

Поразбежались ребята.

 

ЗАБЫЛСЯ

 

Страшную ночь пережил Хлопуша. То казалось ему, что Гришатку убили, то ‑ что ушел, заплутал Гришатка в лесу и там загрызли его волки или медведи, то вдруг чудится Хлопуше Гришаткин голос. Великан срывался со своего места и стремглав выбегал на улицу.

– Найдется, найдется мальчонка, ‑ успокаивал Хлопушу дядя Митяй. Тута он, тута. Да куда ему деться? Не провалился же он под землю. Жив, помяни мое слово ‑ жив!

Гришатка и вправду остался жив.

При ударе бадьи о грунт мальчик вылетел из нее наружу, стукнулся головой о какой‑то камень и на время лишился сознания.

Когда Гришатка пришел в себя, была уже ночь. Мальчик привстал, пощупал руки и ноги. Боли нет. Кости целы. Лишь в голове гул и непонятная тяжесть. Гришатка принялся звать на помощь. Никто призыва его не слышал. Слева и справа от мальчика виднелись какие‑то углубления. Это начинались штреки и штольни ‑ специальные ходы, которые вели в глубь шахты. Кругом темно, сыро.

Гришатка подумал и сделал несколько шагов по одному из коридоров: "А вдруг где‑то там впереди есть выход?" Коридор то суживался, то расширялся, время от времени его пересекали другие переходы. Гришатка сворачивал то налево, то направо; наконец он уперся в стену. Мальчик устал. От сырого и неприятного воздуха голова стала еще более тяжелой, и Гришатка чувствовал, как кровь ударяет в виски. Дышать становилось трудно.

Гришатка не выдержал и присел. Он машинально провел рукой по земле и вдруг натолкнулся на непонятный предмет ‑ что‑то длинное, круглое, отверстие в середине. Рядом второй такой же предмет, чуть в стороне третий.

"Так это же пушки, это мортиры! ‑ понял Гришатка. ‑ Ах, вот куда запрятал их управитель!" Мальчик вскочил и помчался назад. Он спотыкался, падал, подымался, снова бежал. Сколько прошло времени, Гришатка не помнил. Он очумело тыкался то в одну, то в другую сторону. Наскакивал на стены, ударялся о какие‑то балки и перекрытия. Наконец, полностью обессилевший, он опять опустился на землю. В нос снова ударил едкий, противный запах. Гришатка зевнул и забылся.

 

"ТУТ ОНИ, ТУТ"

 

После бессонной ночи Хлопуша казался чернее тучи. Страшно глянуть, страшно подойти к человеку.

Облазили казаки, башкирцы и сам Хлопуша вдоль и поперек весь завод, опросили всех жителей, на конях выезжали в лес и в степь. Никаких следов, ни слуху ни духу. Словно и вовсе не приезжал на завод Гришатка.

И вот, когда, казалось, все надежды потеряны, в избу к Хлопуше ввалился плечистый, бородатый детина. Бросился в ноги.

– Не гневись, батюшка.

– Подымись, работный человек, ‑ произнес Хлопуша.

Детина поднялся.

– Батюшка, сыскался, сыскался твой... ‑ пришедший детина запнулся, сынок, значит.

Хлопуша вскочил, схватил детину руками за грудки, тряхнул:

– Да где же он, говори!

– Играли, играли мальцы, ‑ заторопился детина. ‑ На руднике, на шахте. Да упустили бадью. А в бадье он, он самый ‑ твой, значит. Мальцы с перепугу молчали. А потом Санька ‑ мой, значит, взял и признался. Я его, батюшка, уже отодрал батогом, значит. Конопатый он у меня, до баловства дюже прыткий. Не гневись, батюшка.

К руднику Хлопуша мчал с лошадиной прытью, только пятки сверкали. Подлетел, сразу полез в бадью.

– Да куда ты, батюшка? ‑ пытался остановить великана дядя Митяй. ‑ Да ты тут постой, тут. Мы без тебя.

– Крути! ‑ крикнул Хлопуша сбежавшимся людям.

Спустили Хлопушу.

– Гришатка! Дитятко! Гришатка! ‑ кричит великан.

Тихо. Нет мальчика.

Бросился Хлопуша в подземные коридоры. Следом за ним спустились другие. С факелами, с фонарями в руках. Расползлись люди в разные стороны.

– Гришатка, Гришатка! ‑ несется со всех сторон.

– Гришатка, дитятко! ‑ перекрывает всех голос Хлопуши. Носится, мечется он по коридорам и переходам, словно ветер‑буран в непогоду.

И вот наконец великан различил маленький, съежившийся комок ‑ детское тельце.

– Дитятко, дитятко! Родненький. Сынок! ‑ задыхался от счастья Хлопуша. Подхватил он Гришатку на руки. ‑ Головушка моя, рученьки, ноженьки!..

Гришатка с трудом приоткрыл глаза.

– Дядя... Афанасий...

– Я, я! ‑ заревел Хлопуша, и слеза за слезой забили глаза.

Потащил он Гришатку к свежему воздуху, к выходу.

– Стой, стой, ‑ прошептал Гришатка.

Хлопуша остановился.

– Мортиры.

– Что ‑ мортиры? ‑ не понял Хлопуша.

– Тут они, тут.

– Да ну? ‑ только и молвил Хлопуша.

 

СИЛА К СИЛЕ

 

В тот же день мортиры были извлечены на поверхность.

– Они, они, ‑ говорил дядя Митяй. ‑ Они, голубушки. Самые.

Хлопуша стал торопиться с возвращением назад в Берды к Пугачеву.

Пушки и мортиры срочно устанавливались на колеса. На телеги грузились ядра. В заводских погребах нашелся и порох.

Пока Хлопуша был занят заводскими делами, наблюдать за Гришаткой он поручил башкирцу Хакиму.

Уедет мальчик вместе с Хакимом в степь за завод. Учит башкирец Гришатку в седле держаться, ездить шагом, рысью, в галоп. Гришатка смекалист и ловок. Он уже может и с коня на всем скаку спрыгнуть, и не слететь, если конь вздыбится, и удержаться в седле при конском прыжке через рытвину или канаву. Где нужно, Гришатка привстанет на стременах, где нужно, к шее лошадиной прижмется.

– Якши, якши, ‑ хвалит Гришатку башкирец.

Потом Хлопуша отсыпал Гришатке пороху и выдал с полсотни пуль. Казак Ферапонт Узловой соорудил для Гришатки мишени и два дня с утра до самого вечера заставлял мальчика пулять в цель. То из положения "стоя", то "с колена", то "лежа". А затем "с ходу", с коня, как тогда стрелял сам Емельян Иванович. Настреляется Гришатка, прокоптится от дыма и пороха, набьет плечо от ружейной отдачи. Зато радость так и светится в глазах у Гришатки. Теперь не случайно, а как по заказу влетают Гришаткины пули тютелька в тютельку в самое яблочко.

– Умелец, умелец, ‑ хвалит Гришатку казак Ферапонт Узловой.

А перед самым отбытием из Авзяна Хлопуша приказал испробовать целость пушек. И Гришатке было разрешено выстрелить из мортиры. Поднес Гришатка к стволине запал. Гаркнула мортира во весь свой пушечный дых ‑ слушай, сбегайся народ, смотри на нового артиллериста.

Наступил час отъезда.

Многие из работных людей хотели присоединиться к Хлопуше. Однако он отобрал всего пятьдесят человек.

– Нельзя, нельзя, ‑ отвечал остальным. ‑ У батюшки людишек хватает. Пушек, ядер, ружей у него мало. Вы уж тут потруждайтесь. В сем ваша главная сила. Вы да мы, ‑ добавил Хлопуша. ‑ Сила к силе ‑ двойная сила!

– Потруждаемся, батюшка, потруждаемся! ‑ кричали рабочие.

Хлопуша оставил за старшего на заводе дядю Митяя.

– Ну, прощайте!

– С богом, с богом, Афанасий Тимофеевич!

 

КОСИЧКИ ВРАЗЛЕТ

 

Гришатка теперь ехал не в санках, а по‑казацки ‑ верхом. Пришпорит он сивку‑бурку ‑ своего удалого коня, вихрем по степи промчится. Смотрит, любуется на Гришатку Хлопуша.

В башкирском сельце Иргизле Хлопуша снова устроил дневку.

– Ну, где твоя Галия? Вот мы сейчас ей покажем.

– Дядя Афанасий, ‑ взмолился Гришатка.

– Ладно, ладно, сынок.

– Шатка, Шатка! ‑ закричала Галия, увидев мальчика. Закричала и покраснела.

Снова ели навар из бараньего мяса, долго сидели в юрте, вели разговоры. На сей раз Галия не пряталась за занавеску. Она то исчезала куда‑то, то возвращалась вновь, приносила на огромных мисках‑подносах еду. А Гришатке подсунула такой здоровенный кусок жирного мяса, что и дядя Митяй с таким бы не справился.

На следующий день Гришатка и Галия сели верхом на коней и уехали в степь. Хотел было Гришатка похвастать девочке про стрельбу и про пушку. Однако сдержался.

Ехали они рядом. Тихо кругом. Кони идут копыто к копыту, головы опустили. Хорошо Гришатке. Как‑то радостно на душе. Начинает он рассказывать Галие про Хлопушу, про царя‑батюшку, потом про Тоцкое, потом про синь‑даль и свободу.

Слушает девочка, словно бы понимает. А может, и понимает.

Пропадали они до самого вечера. А где ездили, Гришатка не вспомнит. Не видел мальчишка дороги. Лишь лошадиные холки. Лишь стремена и уздечки. Да косички, косички вразлёт...

Вечером Галия взяла у Гришатки шапку и вшила ему новый верх. Правда, не парчовый, не атласный, а из простого сукна зеленого цвета. Глянул Гришатка ‑ ну и верх! Лучше, лучше прежнего. Поклянется Гришатка, что лучше!

Наутро обоз Хлопуши тронулся дальше в путь.

Галия у дороги стояла грустная и долго‑долго махала рукой.

– Прощай, Галия! ‑ прокричал Гришатка.

– Шатка, Шатка! ‑ приносил в ответ ветерок шепоток. ‑ Ша‑а‑тка!

 

 

Глава пятая

ВОЛЬНАЯ ПТИЦА

 

КАР‑ГЕНЕРЛЛ

 

Роста малого. Ноги тонкие. Руки тонкие. Большеголовый. Глаза как у зайца ‑ в разные стороны. Волосы торчком, с медным отливом. На щеке бородавка, на подбородке другая. Это Кар. Кар‑генерал.

Едет Кар по завьюженной Оренбургской степи. Спешит на выручку к осажденному Оренбургу, к другу своему генералу Рейнсдорпу.

Разбить и схватить Пугачева ‑ таков приказ генералу Кару.

Мороз. Ветер. Сидит Кар в открытом возке. Засунул руки в дамскую муфту. От мороза и ветра ежится. Растянулись походной колонной солдаты. И им на морозе холодно. "Эх, полушубки бы нам, сапоги валяные. Ради чего страдаем!"

Едет Кар, рассуждает: "При одном появлении моем разбегутся злодеи. Войско у меня регулярное. Ружья и пушки. Молодцы гренадеры. Схвачу Пугачева ‑ новый чин и награда".

Вдруг шевельнулся легким облаком снег на горизонте. Впереди, с боков, сзади. Из снега выросли всадники. Криком и гиком наполнилась степь.

Выпрыгнул Кар из санок:

– К бою! Становись! Стройся! Пушки вперед!

Построились солдаты. Ружья наизготовку. Пушки вперед.

Все ближе и ближе пугачевские конники.

– Ух ты, несметная сила!

– Братцы, погибель пришла! ‑ понеслось в генеральском войске.

– Молчать! За матушку царицу! Из пушек пали! ‑ кричит разъяренный Кар.

Стрельнули пушки. Понеслись ядра и злая картечь в сторону наступающих. Молодцы пушкари, точен солдатский глаз. Да только не дрогнули пугачевцы. На месте погибших ‑ сразу же новые, словно нет никаких потерь.

– Их смерть не берет!

– Их великие тысячи! ‑ зарокотали снова солдаты.

– Бей, пали! Бей, пали! ‑ не унимался Кар.

Кричит, а сам нет‑нет да на санки свои посмотрит. Кони быстрые, санки легкие. В случае чего, спасут они генерала.

Еще ближе придвинулись пугачевцы. Теперь уже не только конные, но и пешие на виду. Движутся, движутся, движутся. Не остановишь восставших рать.

– Отходи! Отступай, братцы! ‑ понеслось по солдатским рядам. Сдавайся царю государю Петру Третьему.

Зашевелилось Карово войско. Врассыпную солдаты. Кто в плен, кто в сторону недалекого леса.

Прыгнул Кар в свои генеральские санки. Эх, эх, пропадай чины и награды!

Отъехал генерал версты три. Остановился, перевел дух. Вдруг невесть откуда появилась ворона. Поравнялась она с генеральским возком, растопырила крылья:

"Кар‑р!"

"Свят, свят", ‑ закрестился генерал с перепугу и снова плеткой коней. Да так, что дамская муфта из санок вон.

 

"СЛУШАЮСЬ, ВАШЕ СИЯТЕЛЬСТВО!"

 

Ждал генерал Рейнсдорп генерала Кара. Не прибыл на помощь Кар‑генерал.

Ждал генерал возвращения Хлопуши, не вернулся Хлопуша.

Понял губернатор, что колодник его провел.

– Русише швайн, ‑ ругнулся.

Стал Рейнсдорп думать о том, как все же покончить ему с Пугачевым.

– Вот что. Позвать ко мне старика Кобылина.

Явился Кобылин.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

– Хочешь сто рублей серебром и медаль от царицы?

– Желаю, ваше сиятельство.

– Ну и хорошо, собирайся.

– Куда, ваше сиятельство?

– В лагерь к злодею.

Понял старик зачем, в глазах помутилось.

– Да я же стар! ‑ взмолился Кобылин.

– Ничего‑ничего. Так оно даже и лучше есть.

– Да я и кинжала ему в ребра не всуну.

– Не надо, не надо кинжал. Ты ему ‑ яду.

– Яду?! Так стариковские руки мои дрожат.

– Что?! ‑ заревел генерал. ‑ Руки дрожат? Плетей захотелось? О, доннерветтер, всыпать ему плетей.

Понял старик Кобылин ‑ выбора нет.

– Слушаюсь, ваше сиятельство!

 

ЧЕСТЬ И ПРИВЕТСТВИЕ

 

Вот так радостный день у Пугачева! То‑то удача! И Кара разбили, и вернулся Хлопуша. Порох, ядра, пушки привез. Мортиры ‑ целых три штуки. И привет от работного люда. Дружбу‑союз с Урала. И Гришатка вернулся. Герой! Без него ‑ как знать, может, и не было бы здесь мортиры.

– Ну, Соколов‑Сокол, уважил, уважил! Исполнил, как есть, мое государственное поручение. Ну, Соколов‑Соколенок, порадовал!

Произвел Пугачев Хлопушу в полковники.

– Ну, а тебе какую награду? ‑ обратился к Гришатке.

Подумал Гришатка:

– Мне бы, батюшка, в Тоцкое...

И вот едет Гришатка в Тоцкое. Сабля при нем. Шапка на нем. Пистолет настоящий за поясом.

Блестит, искрится на солнце снег. От яркого света глаза смыкаются. Прикроет Гришатка глаза. Вырастает, как в сказке, Тоцкое.

Сбежался, сгрудился народ. Встречают Гришатку жители. Честь ему кричат и приветствие:

"Ура! Ура! Соколов Гришатка приехал".

"Он у царя‑батюшки в видных начальниках".

"То‑то будет теперь Хлыстову".

Приятно от таких мыслей Гришатке. За спиной у него сундучок. В нем полушалок для матери, сарафан для сестрички Аннушки, для дедушки Тимофея Васильевича сапоги, козловые, новые, никем не ношенные.

Справа от Гришатки казак Ферапонт Узловой, слева ‑ башкирец. Хаким. Специально посланы вместе с Гришаткой.

Резво бегут казацкие кони. Верста за верстой, верста за верстой ‑ все ближе и ближе родимое Тоцкое.

Вот и оно. Божий храм на пригорке. Погост. Каменный дом купца Недосекина. Каменный дом штык‑юнкера Хлыстова. Мельница. Вот и замерзшая речка, речка Незнайка. Вот и Шарик бежит. Стойте, буланые, стойте! Не торопитесь. Приехали.

Радостно бьется Гришаткино сердце. Встречай, выползай из хибарок, народ!

Но что такое? Наперерез путникам выбежала группа крестьян. С топорами, с вилами, с косами.

– Не шевелись! Кто такие?

– Мы здешние, здешние, тоцкие! ‑ закричал во всю мочь Гришатка.

Смотрит мальчик ‑ мужики незнакомые. Обступили они приехавших со всех сторон. Вышел вперед горбоносый, в треухе детина:

– Здешние, не здешние ‑ слазь!

Схватились Ферапонт и Хаким за сабли. Гришатка руку быстрей к пистолету. Да где тут! В один момент набросились мужики на конных. Стащили на землю. Руки за спины. Скрутили, связали.

– Тащи их, тащи к командиру! ‑ кричит горбоносый в треухе.

Потащили крестьяне.

Вот так встреча! Вот так честь и приветствие!

 

"УХ ТЫ! ОХ ТЫ!"

 

Приволокли мужики пленников к командиру. Втащили в каменный дом к Хлыстову.

Глянул Гришатка ‑ Вавила!

Глянул Вавила ‑ Гришатка!

– Ух ты!

– Ох ты!

Смотрят мужики остолбенело на Вязова. Горбоносый почесал за ухом. Понимает, что вышла промашка. Видать, и вправду не тех словили.

Рассказал Вавила Гришатке, в чем дело. Вот уже две недели, как он здесь, в Тоцком. Послал Рейнсдорп дровокола в Тоцкое за продуктами.

Трудно с харчами сейчас в Оренбурге. Приехал Вязов, а назад не вернулся.

Снова, как весной, заволновались тоцкие мужики. Избрали Вавилу своим командиром.

К тоцким присоединились крестьяне соседних сел и деревень. Организовался целый отряд. Волю всем объявили. Землю барскую стали делить. А вот теперь собираются идти в Берды к Пугачеву.

– Порядок у нас строгий, ‑ объяснил Вавила. ‑ Охрана. Вы уж не сердитесь, что так получилось, ‑ обратился он к Хакиму и Узловому.

– А как же Хлыстов? ‑ задал вопрос Гришатка.

– Повесили, повесили, вздернули. Да ты‑то мамку видел? Эй, позвать Соколову! ‑ крикнул Вавила.

Прибежала Гришаткина мать, взвыла при виде сына:

– Кровинушка, родненький, дитятко!

Плачет, не верит своим глазам.

– Он, он. Он самый, тетка Лукерья, ‑ улыбается Вязов.

Примчалась сестренка Аннушка. За ней дед Тимофей Васильевич.

За ними соседи и просто тоцкие жители. Набился хлыстовский дом до отказа.

– Гришатка, Гришатка! Ух ты! И стрижен на казацкий манер, и пистолет, и сабля, и шапка, гляди, мерлушковая!

Пришлось Гришатке до позднего вечера рассказывать всем про Берды, Оренбург и Пугачева.

Пробыл мальчик в Тоцком три дня. На могилку сходил к родителю. Вволю поплакал. Повидал своих старых дружков и приятелей. Удаль свою в стрельбе показал. Похвастал про Авзянский завод.

Но вот пора и назад к царю‑батюшке.

– Вот что, ‑ сказал Вавила. ‑ Едем все разом.

Собралось Вавилово войско. Кто конно, кто пеше, кто в санках. Присмотрелся Гришатка. Ба ‑ и дед Тимофей Васильевич тут же! В новых, привезенных Гришаткой козловых сапогах.

– Да куда же ты, дедушка?!

– Молчи, молчи, ‑ оборвал старик. ‑ К нему, к амператору. В войско казацкое.

– Да ты же старенький, дедушка.

– Эка скажешь! ‑ обиделся дед. Тряхнул бородой. ‑ Стар, да умел! Я еще при царе Петре Первом со шведами бился...

Но тут подбежала Гришаткина мать:

– Ах ты, старый, ах ты, глупый, ах душа твоя неспокойная! Да кто же в такой мороз и в козловых сапогах! Не смеши народ. Сиди, дед, дома.

И Аннушка вцепилась в дедов армяк.

Остался дед Тимофей Васильевич.

Уехало крестьянское воинство.

– Эх, эх! ‑ еще долго сокрушался старик. ‑ Как они там без меня! Хватит ли без меня у них силушки?

 

БОЖИЙ СТРАННИК

 

Вернулся Гришатка в Берды ‑ новостей целый ворох.

– Ой, что тут было, что тут было! ‑ докладывала ему Ненила. ‑ Дружка твоего словили.

"Какого это еще дружка?" ‑ подумал Гришатка.

– Ну, того, того самого, что тебя плетками драл, что в водовозах у губернатора.

– Деда Кобылина?!

– Его, его самого. Он царя‑батюшку травить собирался.

Рассказала Ненила, что появился старик Кобылин в слободе под видом божьего странника.

– На молебен, все говорил, иду. Из Сибири в далекий град Киев, в Киево‑Печерскую лавру. Все за нашего царя‑батюшку помолиться там обещался. Я ему еще сухарей на дорогу дала и баранины кус зажарила, ‑ призналась Ненила. ‑ А он, ох, ох, душонка его бесстыжая, мне же в котелок, где уха для государя варилась, взял и подсыпал отраву.

– Повесили? ‑ поинтересовался Гришатка.

– Нет, нет! Отпустил его государь. Говорит: "Ступай в свой Оренбург. Не имею на тебя зла, потому что человек ты глупый и темный. Иди и подумай". Да еще этому супостату десять рублей пожаловал. Чудной наш батюшка. К людям доверчив. Воистину царская, святая у него душа.

Пожалел Гришатка, что не к нему в руки старик попался. "Ишь ты, царя‑батюшку явился травить! Да я бы его, как Хлыстова, на одну перекладину!" ‑ совершил свой приговор Гришатка.

 

ПОРТРЕТ

 

Сидел как‑то Гришатка в царевой горнице.

Взял лист бумаги, карандаш и стал рисовать портрет Пугачева.

Нарисовал коня, на коне верхом царя‑батюшку. Бороду нарисовал, генеральскую ленту, пистолеты за поясом. Снизу написал: "Царь‑государь Петр Третий Федорович".

Посмотрел Пугачев на портрет, усмехнулся.

– Похож, как есть похож. Мастак ты, Гришатка. ‑ Потом подумал и произнес: ‑ А знаешь, Гришатка, я вовсе не царь.

Вылупил Гришатка на Пугачева глаза: "Ну и шутник батюшка. Право, такое скажет".

– Не царь, не царь, ‑ повторил Пугачев. ‑ А простой казак Пугачев Емельян Иванович. Вот так‑то, Гришатка.

Лицо у Гришатки стало глупым‑преглупым. Рот по‑лягушечьи разинулся до ушей. Не знает, как и принять слова государевы.

– А как же царские знаки? ‑ потянулся Гришатка рукой к груди Пугачева.

– Знаки? ‑ Пугачев рассмеялся. ‑ Так это с прусской войны. Картечины эти царские знаки мне припечатали.

Провалилась под Гришаткой земля. Голова закружилась. Думал, царь настоящий. А тут казак, да к тому еще и простой. Обидно до слез Гришатке. Смотрит мальчик на шапку свою, смотрит на валенки. Выходит, и шапка не царская, не царские валенки.

Бродил в этот день мальчик по Бердам, словно в воду опущенный.

А вечером под большим секретом рассказал о словах Пугачева Хлопуше.

– Эку новость принес! ‑ рассмеялся Хлопуша. ‑ Вестимо, не царь. Вестимо, Пугачев Емельян Иванович. Стал бы тебе настоящий царь воевать для народа землю и волю. Эх ты, Гришатка!

Смутился Гришатка.

– Царь наш батюшка, ‑ продолжал Хлопуша, ‑ тем и велик, что он сам из народа и что для народа он первый заступник.

– Так, дядя Афанасий, он же не царь!

– Как так ‑ не царь? ‑ оборвал Хлопуша. ‑ Кто сказал, что не царь? Настоящий он царь!

Совсем замутилась Гришаткина голова. Вот так запутал Хлопуша!

– Царь он, доподлинный царь, ‑ повторил Хлопуша. ‑ Только не дворянский. Мужицкий он царь. Народом на царство венчан. Вождь он, Гришатка, народный. А сие выше, выше, чем царь. Понял?

– Понял, ‑ произнес Гришатка. А сам подумал: "Выше, чем царь, ‑ эка куда хватанул Хлопуша!"