Ненила всплеснула руками

 

Всю эту ночь Гришатку пугали страшные сны.

То вдруг явился генерал Рейнсдорп с трубкой в руке и снова бил Гришатку по темени. Потом появилась тетка Степанида. Она снова кричала: "Ваня, Ванечка!" ‑ обнимала и прижимала к себе Гришатку.

Затем неожиданно всплыл губитель Гришаткиного отца ‑ офицер Гагарин.

Гагарин не один, вместе с солдатами. Вскинули солдаты ружья, направили на Гришатку.

"Пали!" ‑ командует офицер.

Гришатка вскрикнул, заметался во сне. Подошла Ненила.

– Дитятко, дитятко, не жар ли с тобой? На бочок, на бочок повернись, дитятко.

Мальчик успокоился, но вскоре началось все снова. Опять Рейнсдорп, опять Степанида, снова Гагарин. И вдруг ‑ Пугачев:

"Кто забижает Гришатку?"

Исчезают Рейнсдорп и Гагарин. Остается одна Степанида. Смотрит мальчик, а то вовсе не Степанида, а Гришаткина мать.

"Царь наш, заступник!" ‑ бросается женщина к Пугачеву. "Не царь он, не царь, ‑ кричит Гришатка, ‑ а простой казак Пугачев Емельян Иванович!"

Лицо Гришаткиной матери становится строгим, смотрит она на сына укоряющим взглядом.

"Царь он, царь он, Гришатка!"

И вдруг врывается голос Хлопуши:

"Царь он народный! Вождь и заступник!"

И снова голос Гришаткиной матери:

"Вождь и заступник!"

Гришатка проснулся. Стоит у постели Ненила.

– Дитятко, я кашу тебе приготовила.

Вскочил Гришатка:

– Тетка Ненила, а где... где царь‑батюшка наш?

– Уехал, уехал, Гришатка, Оренбург с казаками уехал брать.

В это время на кухню к Нениле ввалился еще по первой встрече знакомый Гришатке казак, тот высоченный, с серьгой в оттопыренном ухе.

– Сей минут из‑под Оренбурга. Ух и сеча! Ух и сеча! Сам царь‑батюшка водил казаков и башкирцев на приступ. Людишек много, оружия мало у нас. Неосторожен царь‑государь. В самое пекло лезет. Ты, Ненила, доглядай за Гришаткой, наказал император.

– Ох, ох! ‑ вздыхала Ненила. ‑ Тут‑то догляжу. Как они там, родные?

Принялась Ненила угощать казака варевом. А Гришатка незаметно полушубок на плечи, пистолет из‑под подушки за пояс и на улицу ‑ шмыг.

Подбежал он к коню, на котором прискакал казак из‑под Оренбурга. Ногу в стремя, на спину ‑ скок, пятками в лошадиное брюхо ‑ трогай!

Взвился лихой скакун с места галопом.

Выбежали казак и Ненила.

– Стой! ‑ закричал казак.

– Ох ты, дитятко! ‑ всплеснула руками Ненила.

 

"КРОВИ ЧАСТИЦА НАРОДНОЙ"

 

К исходу дня Пугачев начал новую атаку на Оренбург. На сей раз в конном строю.

– За мной, детушки!

Взяли казацкие кони в карьер. Вмиг промахнули открытым полем.

Вот и ров, вот и вал.

– На штурм! На слом! ‑ привстав в стременах, кричит Пугачев.

И снова градом навстречу картечь, снова несмолкаемым гулом бабахнули ружья.

Ударила пуля Пугачева в левый рукав ‑ отлетел клок от полушубка, словно перо из птицы.

Ударила другая пуля в правый рукав ‑ обожгла чуть повыше локтя.

– Не трусь! ‑ кричит Пугачев. ‑ Дело святое, правое. Смерть не страшна. Слазь с коня! Валом кати на вал!

Однако казаки не успели выполнить приказ Пугачева. Сверху, с вала, посыпались на пугачевцев солдаты. Врезались они в ряды конных, взыграл рукопашный бой.

Заработали казаки пиками, саблями. Крошит Пугачев солдат. Не подставляй головы, береги плечи! Удар у Пугачева пудовый. Сабля острая. Раз ‑ взмах, два ‑ взмах! Не шути с государем.

– Емелька! Это Емелька! ‑ кричат царские солдаты и, словно к магниту, лезут к отважному всаднику.

– Неразумные! Сирые! ‑ кричит Пугачев. ‑ Так‑то своих встречаете?! И снова саблей во весь богатырский мах.

Бьется Емельян Иванович, мышцы как сталь, лицо в напряжении. Зрачки как маятник ‑ в разные стороны бегают. На взлохмаченной бороде сосулька повисла.

Метнул Пугачев глазами налево ‑ рядом верхом на коне Гришатка.

– Прочь! ‑ взревел Пугачев. ‑ Откуда ты, глупое! Эй, казаки, оттащить Гришатку в безопасное место!

Собрался Гришатка отъехать подальше от Пугачева, да вдруг заметил, как из‑за крепостной стены из‑за огромных бревен высунулось бородатое лицо солдата. Поднял солдат ружье, целит прямо в грудь Пугачеву.

– Берегись, берегись, государь!

Однако Пугачев то ли не услышал Гришаткиного крика, то ли не понял, в чем дело. Как был, так и остался на старом месте.

Сощурил бородатый солдат левый глаз. Момент ‑ и нажмет на ружейный курок.

И вдруг Гришатка что есть мочи ударил коня. Дернул за узду так, что у лошади в губах кровь проступила.

Взмыл, привстал конь на задние ноги. Прыгнул вперед, заслонил Гришаткой и собой Пугачева.

Свистнула солдатская пуля. Ударила мальчика. Выпустил Гришатка из рук поводья. Осел, словно кто к земле потянул. Качнулся и рухнул с коня на снег.

– Гришатка! ‑ закричал Пугачев. Он рванулся к мальчику, спрыгнул на землю, подбежал. ‑ Гришатка, Гришатка!

Враз несколько казаков окружили Гришатку и Пугачева.

– Дитятко, ‑ тормошит Пугачев Гришатку. ‑ Дитятко!

Смотрит мальчик полузакрытыми глазами на Пугачева, смотрит, ничего не видит, не слышит. Не дышит Гришатка. Отжил, отгулял свой недолгий мальчишеский век Соколов‑Соколенок.

– Гришатка! Гришатка! ‑ кричит Пугачев.

Расстегнул Пугачев полушубок Гришаткин. Рванул залитую кровью рубаху ‑ у самого сердца рана навылет.

Вдруг что‑то зашуршало в руках Пугачева. Потянул он ‑ бумага. Развернул ‑ пугачевский портрет, тот самый, что рисовал как‑то Гришатка. Конь. Пугачев. Генеральская лента. Пистолеты за поясом. Снизу надпись: "Царь‑государь Петр Третий Федорович". Только надпись теперь перечеркнута. И вместо старой поверх нее новая ‑ во весь разворот листа: "Пугачев Емельян Иванович ‑ вождь и заступник народный".

– Дитятко! Сокол! ‑ взревел Пугачев. ‑ Крови частица народной. Кровушки. ‑ И слеза, огромная слеза, размером в горошину, поползла по заросшей щеке Пугачева и тут же, застыв на морозе, повисла серебряной, стонущей каплей.

 

ПОЛЕ, ОГРОМНОЕ ПОЛЕ

 

Поле, огромное поле. Только что вырытая в промерзшей земле могила. На краю ее ‑ маленький гроб с Гришаткой. Вокруг ‑ огромной толпой притихшие люди.

– Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего, отрока Соколова Григория, и сотвори ему вечную па‑а‑амять! ‑ вытягивает прощальную молитву священник Иван.

Он, по привычке, в поповской ризе поверх тулупа. Только лицо на сей раз не ястребиное, не строгое. Как‑то сморщилось лицо у попа Ивана. Служит он панихиду, а сам нет‑нет да носом потянет. Забивается нос, в глазах проступают слезы.

И голос сейчас у него тихий, и губы почти не шевелятся, словно бы вовсе и не он те слова произносит, а льются они откуда‑то сами и несет их ветер из дальних далей.

Поп Иван подает команду. Все медленно опускаются на колени и, сотрясая притихшую степь, трижды повторяют за священником:

– Вечная па‑а‑амять.

Четверо казаков подымают гроб и опускают его в могилу.

По приказу Пугачева гремит прощальный салют из пушек.

Опять тишина, и вдруг!..

– Гришенька, родненький! ‑ взорвал немоту плачущий голос Ненилы.

– Дитятко, сокол! ‑ крик‑стоном метнулся хрип из груди Хлопуши.

И следом сотни людей:

– Ушел, ушел! Улетел! Закрылись очи твои соколиные.

– Детушки, детушки, ‑ перекрыл человеческий плач дрогнувший бас Пугачева. Он пробился к самому краю могилы, поднялся на бугор из отрытой земли. ‑ Неверно. Неверно! Жив он, жив Соколенок! Соколам вольное небо. Ширь им, простор им и вечность. ‑ Пугачев вскинул руки, простер их вверх в синеву, к небу. ‑ Здесь он, здесь он, наш Соколенок!

Все невольно подняли головы к небу. И хотя не было там ничего, но всем вдруг ясно представилась вольная птица. Она кружилась, махала крылом, издавала призывные крики. Она то взмывала, то падала вниз и манила, манила людей...

А голос Пугачева крепчал и крепчал, наливался медью, гудел, словно колокол в час набата.

– Соколам вечная слава! Соколам жить да жить! Не забудет смелых русский народ. Внуки и правнуки нас не забудут.

Люди притихли. Хлопуша вытер слезу рукавом.

 

 

Примечания

 

1

 

Гут (нем.) ‑ хорошо.

 

2

 

О, русише швайн (нем.) ‑ русская свинья.

 

3

 

Их бин золдат (нем.) ‑ я солдат.