Основополагающие для традиции тексты

Ни в Ведах, ни в Упанишадах я не нашел ничего, что хоть отдаленно соответствовало бы этой мистической перспективе. Хотя в Упанишадах можно найти некоторые созвучные формулировки, как, например, эта: «Любое сознание есть совокупность творений…» Нам напоминают также, что тот, кто стремится к освобождению[446], должен непрестанно говорить себе: «Ничто не отлично от меня», или другое, сводящееся в итоге к тому же: «Нет ничего кроме меня самого»[447]. Последняя фраза означает не тот факт, что кроме меня ничего в мире не существует, а тот, что все составляет просто часть меня.

К сожалению, тексты эти не ведут к тем выводам, которых можно было бы тут ожидать. К тому же, все три великих пути к Освобождению оказываются путями сугубо индивидуальных поисков: через йогу (аскеза), через познание, через отречение.

Алиетт Деграс‑Фахд долго изучала мир странствующих монахов, этих поразительных аскетов, веками блуждающих по дорогам Индии, «одетых в пространство»[448] и выпрашивающих пищу. Она видит в этом силу, которая «вдали от всего, но в виду всего обеспечивает движение противовеса и уравновешивает» силы зла. Для нее, действительно, странствующий монах, «в самом своем отречении, утверждает такую роль. При этом нет никакой нужды, чтобы он жил с кем‑то в группе. Он прекрасно знает, что удаленность от группы ни в коей мере не означает ее отрицания или полной отделенности от нее. Ведь… считать освобождение индивидуальным, значит ничего о нем не знать и не понимать природу Атмана, Брахмана»[449].

Должен признать, что все на самом деле так и есть и вполне соответствует той богословской линии, которую я тут прочертил. Заминка только в том, что такое вполне достойное уважения высказывание не встречается ни в одной из девятнадцати Упанишад, собранных в данный сборник. И мне кажется, что все мыслители этой великой и почтенной традиции никогда не подходили к данной проблеме на такой глубине. Нам то и дело напоминают, не уставая возвращаться к этому снова и снова, что аскет должен оставить все свои привязанности, родителей, жену, детей, друзей; что он ни с кем не должен связывать себя узами, а должен пребывать в абсолютном одиночестве. Конечно, при этом важно, чтобы он не причинял вреда никакому живому существу, будь то человек или животное. Но ему зато запрещено и приходить к кому бы то ни было на помощь:

«Аскет не должен совершать никаких действий ради блага мира, ни способствовать совершению таких действий другими»[450]. Конец этой фразы уж точно наводит на серьезные сомнения. Мне, конечно, на это возразят, что я просто ничего тут не понял. Отмечу, однако, что ответственность аскета перед себе подобными в позитивном ключе упомянута здесь один‑единственный раз, и состоит она лишь в том, что «он, как немой, должен явить людям Атман через свое видение Атмана»[451].

Т.е. речь тут вовсе не идет ни о какой глубокой солидарности, ни о гармонизации, ни о взаимовлиянии и т. п. Единственная благая роль аскета, способная принести благо ближним, состоит лишь в том, чтобы быть среди них откровением Абсолюта. Это не так уж и плохо, и у нас в царстве святых эта роль тоже немаловажна. Ведь все святые тоже оказываются свидетелями Абсолюта. Но в их задачу, как мы видели, входит и много чего еще.

Я вполне согласен с тем, что «санскрит часто выражает позитивную ценность в негативной форме»[452] и что, следовательно, тогда призыв ни когда не делать зла стоит расценивать как призыв делать добро. Но верно также и то, что во всех этих текстах Упанишад нигде не встречается конкретного указания на необходимость любить своего ближнего, помогать ему, облегчать его участь и утешать. И задача моя тут не в том, чтобы спорить с индуизмом или предъявлять ему претензии. Если и в самом деле верно, что индуизм стал источником жуткого деления общества на касты, то не менее верно и то, что христианство очень долгое время мирилось с рабством и приспосабливалось к нему[453]. Но верно и то, что именно христианству мы обязаны появлением лепрозориев, приютов, больниц для бедных и домов престарелых. Конечно, и таким делам милосердия вполне можно предъявить упреки (например, они слишком часто сочетаются с желанием поучать, с узостью взглядов и недопониманием истинных потребностей людей, с недооценкой местных культурных особенностей), но все же нельзя оспорить тот факт, что никакая другая мировая религия или идеология не отличалась никогда такой любовью к самым беззащитным.

Несмотря на все объяснения и оправдания, все же складывается убеждение, что призыв никогда не делать зла, сохранять внутреннее спокойствие и отрешенность и всегда трезво владеть собой, нацелен скорее на личное совершенствование, чем на подлинно духовный интерес к своему ближнему. Это всегда «каждый сам за себя». Тут мы слишком далеко отстоим от евангельского призыва к любви, доходящей до «любите врагов ваших».

Но не забудем, что этот крик Нового Завета звучал крайне революционно тогда и для всего окружающего мира. Так же он звучит и в наши дни. И все же, даже если этот призыв к любви не звучит на страницах Упанишад, это еще не значит, что индусы менее способны к любви, чем жители нашей Европы. Речь идет скорее о той основополагающей для индийской культуры интуиции, которая состоит в том, чтобы видеть мир как иллюзию. И если мы ее примем, тогда призыв к воздержанию нам покажется гораздо более естественным, чем призыв к действию.

Вникните, например, хорошенько в следующие цитаты, взятые из древних комментариев к Мандукья‑Упанишаде, и скажете мне потом, возникает ли у вас от них желание что‑нибудь предпринять и сделать:

«Живые существа не существую нигде и никогда». Или еще: «Ни я сам, ни другой, ничто реальное не рождается: бытие или небытие, или же и то, и другое одновременно, ничто реальное не рождается». Т. е. понимаете, что все, что рождается, уже тем самым не реально. Или: «Мысль не достигает ни объекта, ни даже видимости объекта; потому что объект не су ществует, а видимость от него неотличима». И наконец, последняя цитата, касающаяся поиска индуистского Абсолюта и стремления к освобождению от реинкарнации: «Нет ни распада, ни созидания; ничто не привязано, ничто не реализовано; нет никого, кто стремится к освобождению, ни того, кто будет освобожден; такова высшая правда». Понимаете теперь, что тут никто на самом деле не существует[454]? Ну‑ну, после этого, принимайтесь‑как за работу, за дело. В добрый путь!