Был ли язык у австралопитека?

 

При исследовании происхождения языка невозможно обойти вниманием вопрос о том, у кого и когда появился язык. Возник ли он вместе с видом Человек разумный или, может быть, лишь на каком‑то этапе его существования? Или, может быть, он появился уже у архантропов, а какими‑то зачатками языка обладали еще австралопитеки?

 

Рис. 3.1. Эволюция человека (шуточный вариант).

Знания об ископаемых гоминидах за последнее время значительно пополнились ¹ . Только за первые годы ΧΧΙ в. были открыты такие новые виды, как Ardipithecus kadabba ², Kemanthropus platyops ³ , Orrorin tugenensis ⁴ , Sahelanthropus tchadensis ⁵ , Homo floresiensis ⁶  ; совсем недавно был описан вид Australopithecus sediba ⁷  ; кроме того, была пересмотрена классификация уже известных видов. С этим связан довольно значительный разнобой в назывании одних и тех же гоминид в разных работах, например, один и тот же вид может быть назван и зинджантроп, и Australopithecus boisei, и Paranthropus boisei; под термином Homo erectus может пониматься любой из питекантропов / синантропов, но ряд исследователей выделяет наиболее ранних эректусов в отдельный вид Homo ergaster (или подвид Homo erectus ergaster). Человека современного физического типа одни считают отдельным видом Homo sapiens, другие – подвидом Homo sapiens sapiens, наряду с неандертальцем (который в этом случае обозначается как Homo sapiens neanderthalensis).

Все виды, которые после того, как 7–8 млн. лет назад линия, ведущая к человеку, отделилась от линии, ведущей к современным человекообразным обезьянам, оказались на первой из этих линий, составляют так называемую “кладу человека”. Всех представителей этой клады я буду, следуя работе Л.Б. Вишняцкого ⁸, обозначать словом “гоминиды”, пользоваться термином “австралопитековые” для всех австралопитеков и парантропов (а также ардипитеков, кениантропа, са‑хелантропа и оррорина), термином “архантропы” для Homo ergaster и Homo erectus и термином “неоантропы” для людей современного физического типа.

Стало уже окончательно ясно, что эволюция человека не может быть описана как простая линейная последовательность – разные виды сосуществовали и даже, возможно, конкурировали друг с другом. Например, современниками человека разумного, появившегося более 100 тыс. лет назад, были неандертальцы ⁹ (последние находки датируются временем 28–29 тыс. лет назад), а также Homo floresiensis (жившие 95–12 тыс. лет назад) ¹⁰. Парантропы жили в то же время, что и Homo rudolfensis, Homo habilis, а возможно, и Homo erectus. Было даже высказано мнение, что “наша состоявшаяся эволюционная история – это только один из многих потенциально существовавших ее сценариев, который, в отличие от других, не остался запасным лишь в силу во многом случайного стечения мало связанных между собой обстоятельств” ¹¹.

 

Рис. 3.2. Эволюционное древо человека (одна из существующих версий). Линии обозначают связи между предками и потомками (спорные случаи отмечены пунктиром).

У истоков генеалогического древа человека стоят гоминиды конца миоцена. Наиболее древние находки относятся к видам Sahelanthropus tchadensis ^{23} (7–6 млн. лет назад; датировки приведены по данным сайта Антропогенез. ру ¹²), Orrorin tugenensis (6 млн. лет назад) и Ardipithecus kadabba (5,5 млн. лет назад); по мнению эфиопского палеоантрополога Йоханнеса Хайле‑Селассие и его коллег, все эти три вида достаточно близки друг к другу и, возможно, не должны считаться отдельными родами ¹³.

 

От Ardipithecus kadabba происходит Ardipithecus ramidus ¹⁴ (4,4 млн. лет назад), считающийся предком всех австралопитеков и парантропов: от него происходит самый примитивный из австралопитеков – Australopithecus anamensis (4,2–3,9 млн. лет назад), предок афарского австралопитека (Australopithecus afarensis – вид, к которому относится найденная Дональдом Джохансоном знаменитая “Люси”; время существования – 4,0–2,5 млн. лет назад).

 

Потомки афарского австралопитека – Australopithecu safricanus (3,5–2,4 млн. лет назад), Australopithecus bahrelghazali (3,5–3,0 млн. лет назад) и Australopithecus garhi (2,5 млн. лет назад). От австралопитека афарского (или, по другим версиям, от австралопитека африканского) ведут свой род парантропы (они же “массивные австралопитеки” – в противоположность прочим, “грацильным”): Paranthropus aethiopicus (2,5 млн. лет назад) и его потомки Paranthropus robustus (2,5–0,9 млн. лет назад) и Paranthropus boisei (2,5–1,0 млн. лет назад). От какого‑то из грацильных австралопитеков – по одной версии, от Australopithecus afarensis, по другой, от A. africanus, возможно, через промежуточную ступень A. garhi – происходит первый человек, Homo habilis (“человек умелый”; впрочем, некоторые ученые считают его не первым человеком, а, скорее, последним австралопитеком ¹⁵), предок архантропов. В ряде работ часть хабилисов выделяют в отдельный вид – Homo rudolfensis (2,3–1,5 млн. лет назад), причем этот последний иногда рассматривается как переходное звено к Homo habilis в узком смысле (2,3–1,5 млн. лет назад) от австралопитека афарского ¹⁶. Французский антрополог Брижит Сеню, нашедшая вместе со своими коллегами оррорина, считает, что Homo rudolfensis должен быть объединен с Orrorin tugenensis в род Praeanthropus, который ведет прямо к человеку, минуя австралопитеков.

 

А по мнению Мив Лики, нашедшей и описавшей в 1999 г. вид Kenianthropus platyops (3,5–3,2 млн. лет назад), Homo rudolfensis – прямой потомок кениантропа и должен быть включен в род Kenianthropus, ведущий свое происхождение от Australopithecus anamensis. По мнению южноафриканского палеоантрополога Филиппа Тобайаса, Homo rudolfensis, как и Homo habilis, является потомком Australopithecus africanus; существует и точка зрения, возводящая Homo rudolfensis вместе с Homohabilis к Australopithecus afarensis. Было высказано также предположение о происхождении Homo habilis (или Homo rudolfensis) от Australopithecus sediba (2,0–1,8 млн. лет назад), потомка Australopithecus africanus ¹⁷. Как пишет палеонтолог Александр Владимирович Марков, “распутать этот клубок трудно, потому что все формы, о которых идет речь, – и поздние австралопитеки, и ранние люди – приходились друг другу очень близкой родней (примерно как современные шимпанзе и бонобо). По‑видимому, в период между 2,5 и 1,8 млн. лет назад в Южной и Восточной Африке жили разнообразные популяции продвинутых гоминид, подвергавшиеся сходному действию отбора и эволюционировавшие более или менее в одном направлении, но с разной скоростью. Какие‑то из этих популяций скрещивались друг с другом, какие‑то нет. Подразделить эту разношерстную компанию на “еще обезьян” (австралопитеков) и “уже людей” (ранних Homo) можно лишь с большой долей условности” ¹⁸.

 

 

От Homo habilis (или, по другим версиям, от Homo rudolfensis или даже напрямую от Australopithecus sediba ¹⁹) происходят архантропы, Homo erectus (1,5 млн. лет назад – 400 тыс. лет назад, а возможно, если верна датировка яванских находок и эти находки не относятся к виду Homo heidelbergensis, даже 50 тыс. лет назад). Переходная форма была обнаружена в пещере Сварткранс (Южная Африка), это экземпляр, известный под названием SK 80/846/847 (или “Телантроп III ” ²⁰). Возможно, правильнее выделять его в отдельный вид – Homo ergaster; останки сходного типа были найдены и в других местах; вид датируется временем 1,8–1,4 млн. лет назад. Еще одна возможная переходная форма между хабилисами и архантропами – гоминиды, жившие в районе нынешнего Дманиси (Грузия) 1,8 млн. лет назад. Обычно их относят к Homo erectus или Homo ergaster, но иногда рассматривают и как отдельный вид – Homo georgicus ²¹. Высказывалось предположение, что эволюция африканских и азиатских архантропов проходила независимо (немецкий антрополог Франц Вейденрейх на основании особенностей строения зубов предположил, что азиатские популяции неоантропов произошли непосредственно от азиатских Homo erectus, см. ниже). Отдельная ветвь архантропов – “хоббиты” с острова Флорес (Индонезия), Homo floresiensis (95–12 тыс. лет назад), имевшие рост около метра и объем мозга около 400 см³. Скептики, правда, считают, что найденные останки принадлежат представителю нашего вида, больному микроцефалией (при этой врожденной патологии резко уменьшается объем черепа). Но сторонники реальности вида Homo floresiensis указывают на то, что, помимо найденного в 2003 г. единственного целого черепа (известного как Лянг Буа, или LB1), в 2004 г. была обнаружена также челюсть столь же маленького размера, принадлежавшая, судя по степени истертости зубов, взрослой особи ²². В пользу реальности “хоббита” говорят и данные посткраниального скелета (так называются все кости, кроме черепа): как показали исследования, по строению плечевой кости “хоббит” гораздо больше похож не на современного человека, а на кенийского Homo erectus (экземпляр, известный как “подросток из Нариокотоме”, “Turkana boy” или KNM‑WT 15000), его стопа отличается по строению от стопы современного человека ²⁴, а запястье более примитивно не только чем у неоантропа или неандертальца, но даже чем у их общего предка ²⁵. Недавние исследования слепка мозговой полости черепа Лянг Буа 1 показали, что мозг “хоббитов” был устроен не так, как у больных микроцефалией ²⁶.

Первооткрыватели “хоббитов” Майкл Морвуд, Питер Браун и их коллеги считают, что эти гоминиды, вероятнее всего, происходят от Homo erectus, попавших на остров около 800 тыс. лет назад, – такую дату дают первые каменные

 

 

Рис. 3.3. Homo erectus

орудия, найденные на Флоресе (если это действительно орудия, а не природные образования ²⁷), весьма похожие на те, что были найдены вместе с “хоббитами” ²⁸. Впрочем, кости Homo erectus, которые должны были бы изготавливать эти орудия, на острове Флорес не найдены. Высказывалось предположение, что предками “хоббитов” могли быть не эректу‑сы, а более примитивные гоминиды, подобные тем, что были найдены в Дманиси ²⁹.

 

Следующая ступень эволюции человека – Homo heidelbergensis (800–200 тыс. лет назад). Антрополог Александр Александрович Зубов, подробно описавший этот вид, отмечает у него мозаику черт, свойственных архантропам и неоантропам (но не неандертальцам). Объем мозговой коробки гейдельбержца был сравнительно невелик, меньше, чем у неандертальца, но высота свода при этом была

 

Рис. 3.4. Вот такими камнями, возможно, пользовались предки “хоббитов”, жившие на о. Флорес около 800 тыс. лет назад ³⁰.

больше и лоб был менее покатым. Затылок был не вытянутым назад, как у неандертальца (“неандертальский шиньон”), а более округлым, как у сапиенса. Более изогнутым было основание черепа – если связывать это с положением гортани (см. ниже), то получается, что к членораздельной звучащей речи гейдельбержцы были ближе, чем неандертальцы. В то же время у гейдельбержцев отмечаются и архаичные признаки – кости свода черепа очень толстые, толще, чем у неоантропа, а заглазничная область сильно сужена ³¹. Многие образцы, относимые ныне к этому виду, ранее рассматривались либо как прогрессивные эректусы, либо как ранние неандертальцы. Переходным звеном от архантропов к гейдельбержцу является, вероятно, группа гоминид, представленная экземпляром OH9 (иногда называемым “шелльским человеком”, или Homo leakey), который был найден в слое II в Олдувайском ущелье ³² и датируется временем 0,9–1 млн. лет назад ³³.

Близки к Homo heidelbergensis останки, обнаруженные в пещере Гран Долина (район Атапуэрка) в Пиренеях и датируемые временем порядка 800 тыс. лет назад. Испанские исследователи Хуан Луис Арсуага, Антонио Росас и Хосе Бермудес‑де‑Кастро (авторы находки) полагают ³⁴, что это отдельный вид (названный ими Homo antecessor), являющийся непосредственным предком человека разумного. Гейдельбергский человек, по их мнению, также является потомком, Homo antecessor.

 

А.А. Зубов рассматривает Homo antecessor как “представителя примитивной формы Homo heidelbergensis или еще более раннего, неопределенного вида” ³⁵.

Гейдельбержцы широко расселились по земному шару: их находят в Европе, Африке (как Северной, так и Южной) и Азии – в Израиле, Карабахе, Индии, Китае (эти находки некоторые исследователи считают результатом эволюции местных, китайских, архантропов) и даже на Яве.

А.А. Зубов считает гейдельбергского человека предком и неандертальца, и человека разумного, но при этом оговаривается, что вся европейская линия вела к неандертальцу, неоантропы же произошли от популяций, оставшихся в Африке (эти последние иногда выделяют в отдельный вид Homo helmei ³⁶, а иногда причисляют к виду Homo antecessor).

Далее, в процессе адаптации к условиям приледниковой зоны развиваются анатомические особенности, характерные для неандертальца (см. картину Николая Ковалева на вклейке, илл. 10): небольшой рост (примерно 160 см у мужчин), плотное телосложение, энергетически выгодный теплообмен, высокий уровень физического развития. Мощная мускулатура кисти руки обеспечивала огромную силу захвата и удара. Наиболее ранние неандертальцы – так называемые “атипичные”, вероятно, представляют собой переходную ступень от Homo heidlbergensis к неандертальцу ³⁷. “Классические” неандертальцы, обладавшие полным комплексом неандерталоидных черт, датируются временем около 70–30 тысяч лет назад.

Долгое время считалось, что неандертальцы были предками неоантропов – эта точка зрения в рамках стадиальной концепции обосновывалась тем, что по степени сложности орудий неандертальцы занимают промежуточное положение между архантропами и сапиенсами времен верхнепалеолитической революции. Но впоследствии оказалось, что неандертальцы и неоантропы в течение многих десятков тысяч лет были современниками, а значит, первые не могли быть предками вторых. Последнюю точку в этом вопросе поставили генетики. В 1997 г. Сванте Пяябо и его коллеги ³⁸ сумели прочитать фрагмент митохондриальной ДНК неандертальца (найденного еще в середине XIX в. близ Дюссельдорфа). Митохондриальная ДНК – сравнительно небольшая кольцевая молекула дезоксирибонуклеиновой кислоты, которая находится не в ядре клетки, а в митохондриях, которые передаются человеку только от матери. Некоторые участки мтДНК (так же, как и некоторые участки ядерной ДНК) не кодируют, согласно современным данным, ничего такого, что могло бы подпасть под действие естественного отбора, поэтому замены нуклеотидов на этих участках происходят чисто случайно, и, соответственно, по скорости этих замен можно вычислить время, когда жила последняя общая “праматерь” рассматриваемых организмов. С тех пор были проанализированы митохондриальные ДНК еще нескольких неандертальцев ³⁹ (в том числе неандертальского ребенка, чьи останки были найдены на Кавказе, в пещере Мезмайская ⁴⁰), а в 2008 г. был полностью прочитан митохондриальный геном неандертальца из Хорватии, жившего 38 тыс. лет назад (экземпляр Виндия 75) ⁴¹. Генетический материал неандертальцев сравнили с материалом современных людей и шимпанзе. Выяснилось, что все рассмотренные неандертальцы достаточно близки друг к другу – примерно так же, как некоторые популяции современных людей, и гораздо ближе, чем разные популяции шимпанзе. Расстояние от шимпанзе до неандертальцев оказалось примерно таким же, как расстояние от шимпанзе до современных людей, различие же между неандертальцами и современными сапиенсами указывает на то, что последний их общий предок жил 660 000 ± 140 000 лет назад. Значит, неандерталец не был предком неоантропа и, соответственно, неандертальская система коммуникации – какова бы она ни была – не является системой, непосредственно предшествующей человеческому языку. К моменту встречи с неандертальцами сапиенсы уже, несомненно, обладали некоторой коммуникативной системой, сформировавшейся на базе коммуникативной системы вида‑предка; вопрос же о том, оказали ли на нее какое‑либо влияние контакты с неандертальцами, остается открытым. Впрочем, на мой взгляд, такое влияние едва ли имело место, поскольку языки Европы (т. е. той территории, где могли происходить наиболее интенсивные контакты с неандертальцами) отличаются от всех остальных языков мира не в большей степени, чем отличаются от других языки любого другого крупного региона. В случае же неандертальского влияния ожидалось бы, что языки Европы будут противопоставлены прочим языкам сильнее, чем любые из этих прочих языков противопоставлены друг другу.

Что же касается современных людей, то их общая прародительница (названная “митохондриальной Евой”) была определена еще раньше. По мтДНК, полученной от 147 представителей различных рас (африканцев, европейцев, азиатов, австралийцев и жителей Новой Гвинеи), американский генетик Алан Уилсон из Калифорнийского университета и его коллеги установили, что “митохондриальная Ева” жила более 100 тыс. лет назад. В настоящее время в литературе фигурируют разные датировки общей прародительницы человечества по генетическим данным – от приблизительно двухсот до 130 тыс. лет назад. Примерно такие же датировки были получены на основании анализа Y‑хромосомы, которая, наоборот, передается только по мужской линии: в качестве наиболее вероятного времени существования “Y‑хромосомного Адама” называют период от 57 до 135 (а по некоторым данным – до 180) тыс. лет назад. Разумеется, это не означает, что все люди произошли от одной пары – для нормального воспроизводства необходима полноценная популяция (минимально необходимое количество особей для разных видов различно), просто если через какое‑то время никто из дочерей (внучек, пра‑пра‑…‑правнучек) прародительницы не оставит потомков женского пола, ее мтДНК будет утрачена; точно так же утратится Y‑хромосома, если ни у кого из мужчин‑потомков (не важно, в каком поколении) мужчины‑предка не будет сыновей. Несколько групп генетиков независимо пришли к выводу, что людей в популяции “митохондриальной Евы” было в те времена от 10 до 30 тысяч, то есть Homo на этом этапе своего существования прошли через так называемое “бутылочное горлышко” (сильное сокращение численности).

Генетика помогла также прояснить вопрос о том, было ли происхождение человека нашего вида единичным процессом или же неоантропы возникли в нескольких местах независимо. В середине прошлого века и гипотеза моноцентризма, и гипотеза полицентризма имели своих сторонников. Основным аргументом в пользу гипотезы полицентризма служило сходство в строении зубов синантропов и современных жителей Юго‑Восточной Азии, отмеченное Ф. Вейденрейхом ⁴². Их так называемые “лопатообразные резцы” не являются приспособлением к условиям окружающей среды, а значит, едва ли могли возникнуть независимо. Существовала также гипотеза “широкого моноцентризма”, выдвинутая советским ученым Яковом Яковлевичем Рогинским – согласно ей, центр сапиентации был один, но охватывал очень большую территорию.

Но, по современным данным, обе эти гипотезы неверны. Анализ мтДНК позволяет определить степень родства разных групп людей между собой и построить генеалогическое древо современного человечества. Первое ветвление на этом древе указывает на Африку – одна из групп африканцев выделилась раньше, чем прочие группы (включающие население всего остального мира, в том числе и других африканцев) разделились между собой. Это говорит о том, что человек разумный возник всего один раз – в Африке, и, судя по малочисленности предковой популяции, территория, на которой это происходило, была достаточно невелика.

На Африку указывают и ископаемые данные. Как пишет А.А. Зубов, именно там “спектр переходных форм в процессе сапиентации не имеет четких разрывов в последовательности” ⁴³. Самый отдаленный предок современных людей, более всего близкий к архантропам, был найден в Бодо, его существование датируется временем 600 тыс. лет назад. Следующую ступень представляет собой индивид, чьи останки известны под названием Омо 2, далее – Элие Спрингс, потом – индивид Летоли 18, и наконец, Омо 1, чьи анатомические характеристики при самой строгой оценке не выходят за рамки внутривидового разнообразия человека разумного. Все эти находки были сделаны в Африке. Они демонстрируют мозаику архаичных и прогрессивных черт, так что одни и те же экземпляры разные исследователи причисляют к разным видам. Индивид из Бодо в одних работах фигурирует как “ранний архаичный сапиенс”, в других – как гейдельбергский человек ⁴⁴; Омо 2 называют и просто сапиенсом, и поздним архаичным сапиенсом, и гейдельбержцем, а в некоторых работах он и все последующие члены этого ряда, кроме Омо 1, называются отдельным видом Homo helmei.

Несколько нарушают гармонию этого построения датировки: согласно современным данным, индивид Элие Спрингс жил 100–200 тыс. лет назад, Летоли 18 – 120 ± 30 тыс. лет назад. Для Омо 1, первого бесспорного представителя нашего вида, в литературе нередко фигурирует датировка 130 тыс. лет назад, полученная по раковинам нильских устриц, найденных чуть выше него. Но недавно ⁴⁵ в Эфиопии на месте его находки были проведены дополнительные исследования. Омо 1 (как и несколько более архаичный Омо 2) был найден между двумя слоями вулканического пепла. Нижний из этих слоев расположен прямо под костеносным слоем, его возраст, определенный калий‑аргоновым методом, составляет 196 ± 2 тыс. лет. Верхний слой пепла залегает значительно выше костей и датируется временем 104 ± 1 тыс. лет назад. По совокупности данных оба черепа получили датировку 195 ± 5 тыс. лет назад. Таким образом, если все приведенные датировки верны и классификационная принадлежность всех останков определена правильно, придется признать, что приведенный выше ряд переходных форм от архантропа к неоантропу представляет собой не лестницу последовательно переходящих друг в друга ступеней‑стадий, а, как и во многих других случаях эволюции, спектр одновременно существовавших вариантов, из которых в конце концов остался только один.

Итак, уже около 200 тыс. лет назад в Африке жили анатомически современные люди, и гипотезы о происхождении языка непременно должны это учитывать.

В частности, эти датировки показывают, что при исследовании происхождения языка не приходится, увы, полагаться на достижения сравнительно‑исторического языкознания. Наиболее хорошо изученный праязык – индоевропейский – отстоит от нас лишь на 6 тысячелетий. Примерно таким же временем – в рамках первого десятка тысяч лет до наших дней – датируется и время распада таких известных праязыков, как уральский, алтайский, картвельский, северокавказский, сино‑тибетский. Следующий уровень реконструкции – макросемьи, в частности, ностратическая (куда включаются индоевропейские, уральские, алтайские, дравидийские, картвельские и, предположительно, ряд других языков) и сино‑кавказская (объединяющая северокавказские языки с сино‑тибетскими, енисейскими и, возможно, еще некоторыми). Распад этих праязыков датируется временем порядка 14 тысяч лет назад. Весьма вероятно, что некоторые из существующих макросемей родственны между собой – но даже столь смелая гипотеза продвигает нас в глубь времен не более, чем на 20 тысячелетий ⁴⁶. Представители американской школы компаративистики (школы Джозефа Гринберга) утверждают, что смогли классифицировать все существующие на Земле языки и свести их к одному общему предку ⁴⁷, но уровень доказательности этой гипотезы совершенно недостаточен ⁴⁸. Таким образом, попытки экстраполировать на время глоттогенеза данные, полученные в рамках сравнительно‑исторического языкознания, при нынешнем уровне знаний едва ли могут претендовать на достоверность.

Но даже если праязык человечества будет когда‑нибудь надежно реконструирован, это, скорее всего, не приблизит нас к пониманию глоттогенеза: реконструкции доступны лишь те языки, которые не имеют принципиальных отличий от ныне существующих, так что в реконструированном всеобщем праязыке будут обнаружены слова, состоящие из фонем, – а не, скажем, “диффузные выкрики”. Происхождение же этих слов из элементов предшествующей языку коммуникативной системы останется вне рамок сравнительно‑исторического исследования.

Один из “вечных”, не решенных пока вопросов сравнительно‑исторического языкознания – так называемая “проблема моногенеза‑полигенеза”: произошли ли все известные языки Земли от одного общего праязыка или от нескольких разных. Но к возникновению языка из не‑языка эта проблема прямого отношения не имеет. В том случае, если язык возник в нескольких местах независимо (а это могло быть как в случае наличия нескольких независимых очагов сапиентации, так и в случае, если язык возник уже после появления – безразлично, в одном месте или в нескольких – человека разумного), один из этих праязыков человечества мог успеть вытеснить все остальные, оставшись на какой‑то момент единственным, и дать начало всем известным (ныне существующим и письменно зафиксированным вымершим) языкам. В том же случае, если очаг возникновения языка был один, остается возможность, что те черты, которые приводятся (например, в работах лингвиста А.Н. Барулина ⁴⁹) как аргументы в пользу полигенеза, были заимствованы в языки человека разумного из до‑языковых (но неизбежно близких к языку) коммуникативных систем – все эти черты относятся к числу таких, которые могут проникнуть в язык при интенсивных контактах ⁵⁰.

Другой, едва ли не более важный, вопрос состоит в том, могли ли другие представители рода Homo внести свой вклад в генофонд вида Homo sapiens, – если да, то это повышало бы вероятность того, что человеческий язык хранит следы влияния коммуникативных систем других гоминид. О возможности скрещивания между разными представителями рода Homo (прежде всего между неоантропами и неандертальцами) в литературе идут жаркие дискуссии. Археологи и антропологи усматривают у многих останков как неандерталоидные, так и сапиентные признаки – таковы неандерталоиды Палестины, поздние (фазы IVB и V периода Вюрм II, т. е. порядка 30 тыс. лет назад) “грацильные” (или “микродонтные”, по терминологии Мари‑Антуанетт де Люмле ⁵¹) неандертальцы Ортю (Франция) и Каригуэлы (Испания). По мнению одних исследователей, они представляют собой переходный этап от неандертальца к неоантропу, другие делают на основании анализа этих останков вывод о возможности метисации (или гибридизации, как предпочитают говорить те, кто считает их разными видами) между неандертальцами и сапиенсами ⁵²; третьи не исключают, что перед нами что‑то вроде попытки природы создать на основе неандертальца альтернативный сапиенсу разумный вид ⁵³.

Генетики же до самого недавнего времени были уверены, что метисации не было и не могло быть, поскольку неандертальские последовательности нуклеотидов отсутствуют в митохондриальной ДНК населения Европы – того региона, где обитали классические неандертальцы ⁵⁴. Впрочем, в статье, написанной генетиком А. Темплтоном еще в 2005 г. ⁵⁵, утверждается, что данные митохондриальной ДНК не могут являться однозначным свидетельством; разные участки разных молекул ДНК хранят следы разных событий в истории человечества: и следы заселения Евразии архантропами около 1,9 млн. лет назад, и следы более поздней ашельской экспансии (650 тыс. лет назад), и следы миграции из Африки человека разумного около 100 тыс. лет назад. Вероятность того, что смешения между различными представителями рода Homo не было, составляет, по его подсчетам, 10–17. В пользу метисации свидетельствуют и данные приматологов: многие виды обезьян “живут в тесном контакте друг с другом, обитают в сходных биотопах и зачастую образуют смешанные группы или стада” ⁵⁶, в таких группах появляются межвидовые гибриды, практически все из которых плодовиты ⁵⁷ (засвидетельствованы гибриды павианов анубисов и павианов гамадрилов, многих видов макак; гибриды бонобо с шимпанзе и гориллами ⁵⁸). Любопытно, что существование в составе смешанных стад может способствовать “значительному расширению коммуникативного репертуара”, по крайней мере, у одного из видов ⁵⁹.

С прочтением ядерного генома неандертальца стало окончательно ясно: неандертальцы и сапиенсы скрещивались между собой (хотя и не слишком активно), у жителей современной Евразии имеется 1–4 % неандертальских генов ⁶⁰.

Коммуникативная система не оставляет непосредственных следов, которые могли бы быть обнаружены в ходе раскопок, поэтому о наличии языка у тех или иных ископаемых видов (точнее, о возможных свойствах их коммуникативной системы) приходится судить по косвенным признакам. Чаще всего в качестве определяющего свидетельства существования языка называют опущенную гортань: она представляет собой ту высокую цену, которую наши предки заплатили за возможность овладения членораздельной звучащей речью. Но гортань не содержит костей, а мягкие ткани не сохраняются, поэтому все имеющиеся в науке сведения о положении гортани у того или иного вида гоминид – это реконструкции, выполненные на основании предположения, что положение гортани связано с величиной так называемого базикраниального угла (угла основания черепа): чем сильнее изогнуто основание черепа, тем ниже расположена гортань ⁶¹. У австралопитеков и Homo habilis изгиб основания черепа примерно такой же, как у современных человекообразных обезьян, у архантропов он выражен значительно сильнее – поэтому некоторые исследователи (например, А.А. Зубов) предполагают, что “первыми “говорящими” гоминидами были, возможно, Homo ergaster ” ⁶². Поскольку у неандертальца перегиб основания черепа был меньше, чем у гейдельбергского человека, можно предположить, что “неандертальская специализация” была сопряжена с уменьшением приспособленности к речи. Впрочем, недавние исследования указывают на отсутствие (у современных людей) надежной корреляции между величиной изгиба базикраниума и положением гортани ⁶³.

 

Рис. 3.5. Анатомические характеристики (предположительно имеющие отношение к языку), которые можно наблюдать на ископаемых останках ⁶⁴.

Кроме того, следует уточнить, что для членораздельной речи важно не положение гортани само по себе, а соотношение длины ротовой полости и длины глотки: у современного человека эти длины приблизительно одинаковы, так что части языка, расположенные во рту и в глотке, примерно уравниваются, и это дает возможность четко различать в произношении все звуки, включая “крайние” гласные – [i], [u] и [a] ⁶⁵. У других видов гоминид такой возможности, видимо, не было, поскольку они, как видно по сохранившимся черепам, обладали достаточно сильно выступавшими вперед челюстями и, соответственно, длинной ротовой полостью. Чтобы уравновесить такую длину рта соответствующей длиной глотки, гортань должна была бы располагаться где‑то в груди, что крайне маловероятно ⁶⁶. Впрочем, невозможность произнесения “крайних” гласных сама по себе не может свидетельствовать ни об отсутствии языка (язык мог в принципе быть и жестовым), ни даже об отсутствии членораздельной звучащей речи – просто, если таковая была, она должна была в большей степени полагаться на различия согласных звуков ⁶⁷.

Помимо гортани, ниже, чем у других приматов, у человека расположена подъязычная кость – и это тоже связано с расширением возможностей для звучащей речи (см. гл. 2). Как была расположена эта кость у других представителей клады человека – неизвестно, поскольку эта небольшая кость, не прикрепленная к остальному скелету, обычно не сохраняется. К настоящему времени исследователи располагают лишь очень немногими образцами подъязычной кости. Наиболее известны найденная в Израиле (пещера Кебара) подъязычная кость неандертальца ⁶⁸ и подъязычная кость гейдельбергского человека из Испании (район Атапуэрка, пещера Сима де лос Уэсос); кроме того, в пещере Сидрон в Астурии, близ Пилона, была найдена частично сохранившаяся подъязычная кость гоминида, принадлежавшего к неандертальцам (или гейдельбержцам) ⁶⁹. Все эти кости, хотя и несколько отличаются по своему строению, чрезвычайно сходны с теми, которые можно наблюдать у современных людей ⁷⁰ (в частности, в них отсутствуют отверстия для воздушных мешков, свойственных современным шимпанзе ⁷¹), и это дает возможность высказать гипотезу, что голосовые аппараты неандертальца, гейдельбержца и современного человека анатомически чрезвычайно близки. Напротив, найденная недавно подъязычная кость афарского австралопитека оказалась такой же, как у шимпанзе ⁷². Однако вопрос о том, может ли форма подъязычной кости служить надежным индикатором наличия речи у соответствующего вида, остается дискуссионным ⁷³.

Подбородочный выступ имеется лишь у неоантропа, но у некоторых неандертальцев прослеживается определенная тенденция к его формированию ⁷⁴. Присутствует в зачаточном состоянии подбородочный выступ, например, у неандертальца из Кебары (экземпляр Кебара 2, известный как “Моше”), обладателя сохранившейся подъязычной кости. Правда, из этого едва ли можно делать какие‑либо выводы о системе коммуникации. Возможно, более показательно строение внутренней поверхности нижней челюсти ⁷⁵: в ее середине (в области симфиза) у человека имеются подбородочные ости (места прикрепления подбородочно‑язычной мышцы); у обезьян же на этом месте ямка (поскольку эта мышца прикрепляется к кости не сухожилием, а мясистой частью). Челюсти ископаемых гоминид демонстрируют спектр переходных форм.

Предположения о наличии у разных видов гоминид звучащей речи делаются также на основании толщины канала подъязычного нерва. Как заметили Ричард Кей, Мэт Картмилл и Мишель Балоу ⁷⁶, у представителей рода Homo этот канал как абсолютно, так и относительно больше, чем у человекообразных обезьян и австралопитековых. Однако, как уже говорилось в главе 2, и эта характеристика не является достаточно показательной.

Возможно, более информативна ширина позвоночного канала: она позволяет судить о возможности тонкой регулировки дыхания, очень важной для речи, по крайней мере, если эта речь не ограничивается односложными высказываниями. По имеющимся данным, у неандертальца и гейдельбергского человека этот канал был примерно таким же широким, как у неоантропа, тогда как у архантропа и даже у Homo antecessor – значительно у  же ⁷⁷. Увеличение ширины позвоночного канала не является простым следствием прямохождения: об этом говорит тот факт, что вполне прямоходящие архантропы имели позвоночный канал примерно такой же ширины, как у приматов, не входящих в кладу человека ⁷⁸.

Косвенным свидетельством адаптации к звучащей речи является устройство органов слуха. Как показали Игнасио Мартинес и его коллеги, уже у гейдельбергского человека слуховой анализатор был настроен на преимущественное распознавание звуков на тех частотах, которые характерны для речи современного человека. Поскольку эти гоминиды являются не прямыми предками нашего вида, а представителями линии, ведущей к неандертальцам, можно предполагать, что эти же частоты использовал для своей звуковой коммуникации наш общий с неандертальцами предок ⁷⁹.

 

 

Рис. 3.6. Пунктирные линии – слух различных экземпляров Homo heidelbergensis (из местонахождения Сима де лос Уэсос); для сравнения: сплошная черная линия – слух сапиенса, серая – шимпанзе ⁸¹.

 

Целый ряд гипотез о происхождении языка отводит важную роль в этом процессе развитию прямохождения⁸⁰. Например, по мнению Э. Карстейрса‑Маккарти, человеческий язык вполне может оказаться “лишь побочным продуктом изменения речевого аппарата, вызванного переходом наших предков к двуногому образу жизни”⁸².

За последнее время картина анатомического строения предков человека пополнилась новыми деталями, больше стало известно и о походке различных Homo и австралопитековых; обсуждаются различные гипотезы о причинах перехода к двуногой локомоции ⁸³. Существует несколько концепций того, какие адаптивные преимущества давала бипе‑дия. Уильям Леонард в своем обзоре ⁸⁴ пишет: “Оуэн Лавджой (C. Owen Lovejoy) из Кентского университета предположил, что передвижение на двух ногах освободило австралопитекам руки для ношения детей и собирания корма. Позднее Кевин Хант (Kevin D. Hunt) из Индианского университета высказал мнение, что бипедия возникла как особая поза во время кормежки, благодаря которой гоминидам стала доступна пища, прежде находившаяся вне пределов их досягаемости. А Питер Уилер (Peter Wheeler) из Университета Джона Мора в Ливерпуле заявил, что прямохождение (благодаря которому сократилась площадь поверхности тела, доступная воздействию обжигающего африканского солнца) позволило нашим предкам лучше регулировать температуру тела. Проведенные мной исследования наводят на мысль, что двуногая походка оказалась энергетически более выгодной, чем четвероногая. Главные факторы, влияющие на энергозатраты при движении, – масса тела и скорость передвижения. Как ни удивительно, но при скорости, сравнимой со скоростью ходьбы, двуногая походка гораздо экономичнее, чем квадрупедия” (т. е. передвижение на четырех конечностях). Среди представителей клады человека, которые были всеядными существами и вели “широкий пищевой поиск” ⁸⁵, отбор по признаку энергетической эффективности передвижения должен был играть существенную роль.

Существует, впрочем, и такая точка зрения, согласно которой бипедия представляла собой вынужденное свойство: приматы, хорошо адаптированные к вертикальному древолазанию и/или брахиации (это такой способ передвижения по ветвям, при котором особь висит на верхних конечностях и перемещается, попеременно цепляясь ими то за одну ветку, то за другую), просто не смогли двигаться по земле с опорой на четыре конечности, хотя прямохождение приносило на первых порах больше вреда, чем пользы ⁸⁶.

Ходить на двух ногах гоминиды умели, по‑видимому, уже очень давно – это надежно подтверждают подробные исследования останков Ardipithecus ramidus ⁸⁷. Достаточно хорошо сохранившийся скелет самки ардипитека (получившей прозвище “Арди”) демонстрирует сочетание “обезьяньих” (ориентированных на эффективное лазание по деревьям) и “человеческих” (ориентированных на прямохождение) признаков. Впрочем, не исключено, что бипедия возникла еще раньше – судя по положению затылочного отверстия, на двух ногах передвигался сахелантроп; некоторые приспособления к бипедии отмечены у оррорина и у Ardipithecus kadabba ⁸⁸.

Было также установлено, что Арди не опиралась при ходьбе на костяшки пальцев, как это делают современные шимпанзе и гориллы – кисти ее рук совершенно не приспособлены для этого. Зато они гораздо лучше подходят для тонких манипуляций с предметами (а следовательно, для орудийной деятельности), чем руки современных человекообразных обезьян.

После исследования Арди стало ясно, что сценарий, приведенный на шуточном рисунке в начале главы, в корне неверен: ходьба с опорой на костяшки пальцев – это не тот способ передвижения, которым пользовались предки человека, а специализация боковых ветвей – шимпанзе и горилл, – их способ уйти от прямохождения.

Для афарского австралопитека, как пишет У. Леонард, “были характерны такие признаки двуногого существа, как сводчатая стопа, непротивопоставляющийся большой палец стопы и некоторые особенности строения колена и таза” ⁸⁹ (тем самым, его походка была более уверенной, чем у ардипитека). Прямоходящими были африканские архантропы ⁹⁰ (недавно этот вывод был подтвержден находкой ископаемых следов в Кении, на берегу озера Туркана ⁹¹), а также гейдельбержцы и неандертальцы ⁹².

 

Рис. 3.7. Один из следов архантропа, обнаруженных в Кении (в 5 км от деревни Илерет) ⁹³. Справа, для сравнения, след современного человека.

Приспособления к двуногому передвижению не обнаруживают корреляции с теми анатомическими характеристиками, которые считаются важными для звучащей речи, – величиной базикраниального угла, толщиной позвоночного канала и т. д. Кроме того, ходить на двух ногах – причем так же, как люди, полностью разгибая колени, – умеют, как недавно выяснилось, бесспорно не имеющие языка орангутаны ⁹⁴ (см. фото 7 на вклейке). Так что, скорее всего, прямого влияния на становление языка бипедия не оказала. Впрочем, освобождение передних конечностей для манипулятивной активности дало возможность сильно расширить спектр поведенческих стратегий, повысив тем самым “спрос” на развитые средства коммуникации. Кроме того, “вертикальное положение позвоночника дает возможность обладания бóльшим объемом мозга, чем горизонтальное или наклонное при равных размерах тела” ⁹⁵, а больший мозг дает возможность иметь более совершенную коммуникативную систему. Хождение на двух ногах привело также к расширению общего поля зрения, облегчило возможность обращать внимание сородичей на те или иные факторы окружающей среды – а это очень важно для языка, который, по свидетельству психологов, используется прежде всего не для побуждений, а именно для обращения внимания (англ. sharing attention) ⁹⁶. Это обусловило возможность возникновения в дальнейшем так называемого “остенсивного определения” – определения при помощи указательного жеста, который имеется во всех человеческих культурах ⁹⁷ (хотя в целом ряде их считается невежливым) ^{24}.

 

Рис. 3.8. Это остенсивное определение.

Для обеспечения функционирования языка необходим развитый мозг, и в кладе человека наблюдается постепенное увеличение его объема. Ранние гоминиды по этому показателю были сравнимы с шимпанзе: мозг сахелантропа имел объем ⁹⁸ 320–380 см³, ардипитека – 300–350 см³, австралопитека афарского – 380–450 см³, мозг Australopithecus africanus – 440–450 см³ (по некоторым данным, около 500 см³), мозг Paranthropus boisei – 530 см³ (ср. 350–550 см³ у шимпанзе). Но уже у Homo habilis мозг был объемом 500–800 см³(в среднем 650 см³), примерно таким же был мозг Homo rudolfensis (775 см³) и Homo georgicus (600–680 см³). Существенно увеличился мозг у архантропов – 900–1100 см³, еще более – у гейдельбержцев (например, индивид, найденный на стоянке Вертешсёллёш, имел мозг объемом 1300 см³, индивид из пещеры Петралона – 1170 см³, индивид из пещеры Фонтешевад, известный как Фонтешевад II, – 1450 см³). У неандертальцев объем мозга достигал примерно 1400–1600 см³, что даже несколько превышает среднюю величину, характерную для современного человека, – 1350–1400 см³. Впрочем, у многих ископаемых неоантропов мозг был крупнее. Например, у кроманьонцев из грота Кро‑Маньон объем мозга определяется как 1590 см³ (Кро‑Маньон I), 1450 см³ (Кро‑Маньон II) и 1775 см³, (Кро‑Маньон III), у индивида Схул V – 1518 см³, у Омо 1 – 1400 см³. Для сравнения: неандерталец Ля Ферраси 1 имел мозг объемом 1681 см³, неандерталец Шанидар 1 – 1610 см³, неандерталец Амуд I – 1750 см³.

Следует, однако, отметить, что даже для хорошо сохранившихся черепов оценки объема мозга у разных исследователей сильно варьируют. Так, объем мозга неандертальца из Ля Шапелль‑о‑Сен оценивается в диапазоне от 1093 до 1626 кубических сантиметров ¹⁰⁰ – и это при том, что измерения проводились по практически не требующему реконструкции черепу. А, например, от экземпляра Неандерталь 1 осталась лишь черепная крышка – соответственно, подсчеты объема его мозга оказываются еще более гипотетическими ^{25}.

Наиболее точные размеры мозга можно получить путем измерения эндокрана – отлива внутренней полости черепа (см. прежде всего работы Вероники Ивановны Кочетковой, Ральфа Холлоуэя и Станислава Владимировича Дробышевского ¹⁰¹). При этом следует иметь в виду, что, как отмечает С.В. Дробышевский, “эндокран не полностью соответствует форме мозга, поскольку между последним и черепом человека располагаются мозговые оболочки” ¹⁰². Подсчеты, проведенные на основании измерений черепа, менее точны. Но, каковы бы ни были конкретные цифры, можно с уверенностью утверждать, что общая тенденция к увеличению размеров мозга в ходе эволюции гоминид несомненно имела место.

Как отмечает Т. Дикон ¹⁰³, поскольку метаболизм одного нейрона ограничивает число синапсов, которые он может поддерживать, то, чем больше мозг, тем меньший процент от общего числа его нейронов будет связан с каждым данным нейроном. Таким образом, рост мозга ведет к фрагментации его функционирования и потере скорости обработки информации (поскольку разные структуры, необходимые для ее обработки, находятся физически дальше друг от друга и связываются через бóльшее количество промежуточных узлов). Зато такой мозг позволяет увеличить объем хранимой и различаемой информации. С ростом мозга растет способность применять знания к новым контекстам, но прямой зависимости между размером мозга и умом нет ¹⁰⁴. Общеизвестно, что мозг И.С. Тургенева был сильно больше средней величины, характерной для современного человека (2012 г.), а мозг Анатоля Франса – сильно меньше (1017 г.), но это не мешало им обоим быть великими писателями.

Существенно также, что наш мозг способен расти после рождения, увеличиваясь ко взрослому состоянию более чем втрое; судя по недавним исследованиям, особенности и темпы роста мозга у Homo sapiens отличаются от того, что имело место у других гоминид, в частности, у неандертальцев ¹⁰⁵.

С энергетической точки зрения мозг – не самый выгодный орган. Будучи равным всего 2 % веса тела человека, он потребляет около 20–25 % всей энергии организма (у взрослого человека в состоянии покоя, а у новорожденного – даже 60 %), что значительно больше, чем у обезьян (около 8 %) ¹⁰⁶. Значит, если у того или иного вида гоминид наблюдается рост мозга, можно с уверенностью утверждать, что эти гоминиды производили существенно больше энергии, чем их предшественники, и могли часть этой энергии тратить на поддержание функционирования коммуникативной системы. Расчеты У. Леонарда показывают, что “типичный австралопитек с массой тела 40–43 кг и объемом мозга 450 куб. см расходовал на его нужды примерно 11 % энергии. А Н. erectus, весивший 63–66 кг и обладавший мозгом в 850 куб. см, ежедневно затрачивал 250 из 1500 ккал, т. е. 16 % энергии” ¹⁰⁷. С другой стороны, более развитый мозг может обрабатывать больше информации, а значит, повышается спрос на источники этой информации, в том числе на коммуникативные действия сородичей.

Английским антропологом Артуром Кизсом ¹⁰⁸ в начале ХХ века была выдвинута гипотеза “мозгового рубикона”, согласно которой достижение “подлинно человеческого” культурного уровня и даже, возможно, появление речи у тех или иных гоминид определяется тем, достиг ли объем мозга цифры 750 см³ (кстати, именно таков в среднем объем мозга у детей того возраста, в котором происходит овладение речью). Если бы это было так, первыми обладателями языка были бы архантропы. Но открытие “хоббитов” поставило на этой гипотезе крест: типичные архантропы по своим анатомическим характеристикам, эти гоминиды умели делать орудия, пользоваться огнем, охотиться на карликовых слонов – стегодонов ¹⁰⁹. Но их мозг был уменьшен пропорционально уменьшению тела и составлял примерно 400 см³ (это в границах объема, характерного для шимпанзе, однако структура мозга у “хоббитов” была совершенно иной, существенно более прогрессивной ¹¹⁰). Если такой культурный уровень соответствует наличию речи, значит, Homo floresiensis умели говорить, – но тогда это должно означать, что для существования языка достаточно куда меньшего объема мозга, чем предполагает гипотеза “мозгового рубикона”. Если же предположить, что “хоббиты” говорить не умели, это будет означать, что “подлинно человеческий” культурный уровень достижим и без языка – и тогда гипотеза “мозгового рубикона” лишается оснований. Впрочем, аргументированная критика этой гипотезы высказывалась и ранее ¹¹¹.

Для языка имеет значение не только абсолютный объем мозга, но и его структура. На эндокране можно увидеть, какие зоны мозга существовали у различных видов предков человека, установить их форму, а также узнать, какие зоны мозга увеличены у исследуемого вида по сравнению с его предком. Так, например, по эндокрану австралопитека афарского прослеживается увеличение задней теменной ассоциативной коры. Это “указывает на наличие естественного отбора на более сложные формы познавательного поведения, чем те, которые наблюдаются у шимпанзе” ¹¹². Как пишет С.В. Дробышевский, “на основании того, что мы знаем о функциях разных долей мозга современного человека, можно предположить, что грацильные австралопитеки, вероятно, обладали несколько большей чувствительностью и подвижностью рук, чем современные человекообразные обезьяны. В сравнении же с массивными австралопитеками грацильные, вероятно, имели более развитый зрительный анализатор” ¹¹³. Согласно данным Ф. Тобайаса ¹¹⁴, у Homo habilis по сравнению с австралопитековыми значительно расширяется теменная область, появляется подобный человеческому узор борозд, а также возникают хорошо выраженные специфические выпуклости “в областях, где у людей находятся речевые центры (поле Брока и поле Вернике)” ¹¹⁵. По наблюдениям С.В. Дробышевского, у “ранних Homo ” (т. е. Homo habilis и Homo rudolfensis) строение мозга было чрезвычайно изменчиво. Но при этом общим для всех изученных эндокранов “является прогрессивное развитие области, которая у современного человека отвечает за согласование устной речи и движений рук” ¹¹⁶.

У архантропов, помимо формирования рельефа в области зоны Брока, происходит “бурное развитие зрительных центров затылочной доли” ¹¹⁷, что, по мнению Дробышевского, связано с началом выхода в открытые саванны. Кроме того, у них, “судя по развитию теменной доли, значительно развились тактильные возможности и намного улучшилась координация движений” ¹¹⁸ – и это позволяло им производить орудия более совершенного, ашельского, типа. Из архаичных особенностей строения мозга стоит отметить то, что “лобная доля мозга была низкая и узкая” ¹¹⁹.

У гейдельбергского человека “росла высота лобной доли, а расширение этой доли, вероятно, несколько обгоняло расширение всего мозга” ¹²⁰, при этом “височная доля… имела уже вполне современные пропорции, хотя и меньшие, чем у современного человека, размеры” ¹²¹. В целом “форма мозга Homo heidelbergensis свидетельствует о резком прогрессе в области контроля за движениями, в том числе способностей к прогнозированию и планированию своих будущих действий. Необходимо также отметить бурное развитие области, обеспечивающей согласование речи и движений рук, а также рельефное выступание зоны Брока” ¹²².

У неандертальца “ширина мозга крайне велика, максимальна для всех групп гоминид. Очень характерны относительно малые размеры лобной и теменной долей при очень большой – затылочной. В орбитной области (на месте зоны Брока) были развиты рельефные бугры” ¹²³. В частности, значительное развитие зоны Брока отмечается у “грацильных” неандертальцев типа Ортю. По мнению С.В. Дробышевско‑го, мозг неандертальца “отличался от мозга современного человека, вероятно, бóльшим развитием подкорковых центров подсознательного контроля за эмоциями и памятью, но, вместе с тем, меньшим сознательным контролем за этими же функциями” ¹²⁴. Вероятно, они также несколько отставали от современного человека “в плане возможностей контроля и координации движений” ¹²⁵.

У неоантропа сильно увеличиваются зоны синтеза сигналов, абстрактного мышления ¹²⁶. Возрастание способностей к сложной психической и интеллектуальной деятельности демонстрирует рост лобных долей (в особенности префронтальных формаций коры). Как отмечает Дробышевский, “у людей верхнего палеолита, в сравнении с неандертальцами, увеличилась длина и высота мозга, выросла лобная доля” ¹²⁷. И это позволило представителям нашего вида делать выводы и выбирать поведенческие программы с учетом большего числа факторов. Соответственно, у неоантропа возникла потребность в такой коммуникативной системе, которая сможет предоставить эти факторы в его распоряжение. Гоминиды с меньшими лобными долями получили бы меньшую выгоду от высокоразвитого языка.

Нередко одним из наиболее надежных свидетельств наличия языка у тех или иных ископаемых гоминид считается наличие в их мозге зоны Брока (а также зоны Вернике) ¹²⁸. Однако следует отметить, что эндокран показывает лишь форму того или иного участка мозга, но не его функцию; функция же может меняться не только в ходе эволюции, но и в течение жизни индивида, поскольку нейроны способны перепрофилироваться. Гомологи человеческих речевых центров, как уже говорилось выше (гл. 2), имеются и у обезьян, так что вопрос о том, был ли язык у того или иного ископаемого вида гоминид, анализ эндокранов полностью не проясняет.

Сильно возрос за последнее время объем археологических данных о культурах и технологиях эпохи палеолита, – а по мнению некоторых исследователей, например, археолога Иайна Дэвидсона, это едва ли не единственное, что может пролить свет на происхождение языка.

Нередко считается, что сами по себе орудия являются свидетельством “обратного моделирования”: ментальный образ объекта предшествует его появлению в реальном мире ¹²⁹. Как пишет А.А. Зубов, “созданная мозгом абстрактная модель предмета или процесса воплощается в жизнь, то есть как бы встраивается в реальный мир, где ее до этого не было и, часто, не могло быть” ¹³⁰. Согласно чеканной формулировке английского археолога Гордона Чайлда, “ручное рубило как стандартизованное орудие есть само по себе ископаемая концепция”. Такой подход восходит к гипотезе, высказанной еще в XVIII в. эдинбургским профессором Джеймсом Барнетом Монбоддо, согласно которой использование орудий является надежным критерием, выделяющим человека из мира животных.

Орудийная деятельность связывалась также с развитием доминации правой руки, которая делает орудия, – именно поэтому, как считается, основным для языка является, как и для правой руки, левое полушарие. Однако, как показывают исследования (см. гл. 2), связь языка с доминированием правой руки, вопреки распространенному мнению, не прямая, а опосредованная ¹³¹.

Чтобы делать орудия, надо предвидеть результаты своих действий, например, “направленного удара по камню с целью придания ему более эффективной формы” ¹³². И действительно, можно проследить определенные корреляции между усложнением мозга и усложнением орудий. Изготовлявшие примитивные каменные орудия хабилисы – первые гоминиды, на эндокранах которых просматривается увеличение в области “речевых зон” ¹³³. Орудия хабилисов относятся к так называемой олдувайской (олдовайской), или галечной, культуре – это округлые камни размером от грецкого ореха до большого яблока, оббитые с одной стороны, грубые рубящие орудия, острый край которых получался в результате нанесения разнонаправленных сколов. Такой камень можно было удерживать за необработанную часть силовым захватом. Орудия архантропов – ашельские, существенно более сложные, их “постоянная форма… свидетельствует об абстрактном мышлении и целеполагании у древнейших гоминид” ¹³⁴. Еще более совершенна мустьерская индустрия неандертальцев – в ней насчитываются многие десятки типов каменных орудий, некоторое количество костяных, имеются свидетельства существования составных орудий, прослеживаются разные локальные традиции. И, наконец, самыми совершенными орудиями располагает наш вид – человек разумный.

Однако более внимательный анализ показывает, что тип орудий не имеет жесткой связи с видом. Так, древнейшие каменные орудия, по‑видимому, были изготовлены не хабилисами, а австралопитеками: обнаруженные в Дикике (Эфиопия) следы, оставленные каменными орудиями на костях крупных млекопитающих, датируются временем около 3,4 млн. лет назад ¹³⁵ – а тогда на этой территории жили представители вида Australopithecus afarensis ¹³⁶ (Homo habilis появляются в палеонтологической летописи примерно на миллион лет позднее). Правда, неизвестно, умели ли эти австралопитеки изготавливать орудия или же они только пользовались острыми камнями, образовавшимися естественным путем. Но гоминиды, жившие 2,6 млн. лет назад в бассейне реки Када Гона в Эфиопии, технологией изготовления каменных орудий (несколько более примитивных, чем олдувайские) уже несомненно владели ¹³⁹. Кроме того, у австралопитеков, как предполагал еще их первооткрыватель Раймонд Артур Дарт, могли быть орудия из кости и рога ¹⁴⁰. Возможно, примитивные орудия могли изготавливать парантропы – по крайней мере, кисти рук у них по своему строению ближе к человеческим (тогда как у грацильных австралопитеков – к кистям шимпанзе) ¹⁴¹.

 

 

 

Рис. 3.9. а. Олдувайское рубило можно сделать примерно за 10 ударов.

б. Для того, чтобы сделать ашельское рубило, нужно не менее 60 ударов.

в. Мустьерские орудия более совершенны, чем ашельские, но требуют еще бóльших трудовых затрат ¹³⁷.

г. Эти орудия мустьерского типа были найдены в том же слое, что и первый анатомически современный человек (Омо 1 ) ^138.

д. Каменные орудия времен позднего палеолита. Для изготовления такого орудия необходимо сделать более двух сотен ударов, разделенных на 10–11 различных операций.

Олдувайские орудия делали как Homo habilis, так и Homo ergaster и Homo erectus ¹⁴², а по некоторым данным, кое‑где их продолжали изготавливать вплоть до XIX в. ¹⁴³. Ашельскими орудиями пользовались не только архантропы, но и гейдельбержцы ¹⁴⁴, и неандертальцы. Мустьерские орудия, которые первым начал изготавливать H