Глава VIII. Новая эра в медицине

 

Это только начало. Новая доктрина открывается для медицины. Готовится великое будущее: я ожидаю его с убеждением верующего и рвением энтузиаста.

Булей о вакцинах Пастера

 

Сибирская язва – опустошительная болезнь, издавна свирепствовавшая во Франции, Италии, Испании, Венгрии, России, Египте. Происхождение ее легенда относит ко временам Моисея: это – одна из десяти казней египетских. Особенно для земледельческого населения в годы сильного развития заразы, когда овцы и рогатый скот дохнут тысячами, хозяева разоряются; от скота заражаются люди и умирают в жестоких мучениях.

Еще в 1850 году Давэн и Рейе, исследуя кровь животных, околевших от сибирской язвы, нашли в ней какие‑то посторонние тельца в виде тонких палочек. Нашли – и на том покончили; не придали значения своему открытию, не продолжили исследований. Только после работ Пастера о самозарождении, подчеркнувших и выставивших напоказ роль микробов в процессах разложения и гниения, Давэн спохватился, вспомнил о своем открытии и вернулся к нему. В 1863‑м он проверил свои исследования и высказал мысль, что найденные им тельца – виновники сибирской язвы. Давэн заявил в этой своей работе, что к такому выводу он пришел под влиянием идей Пастера. Но двое других исследователей, Жальяр и Лепла, подняли спор. Получив из провинции кровь животных, погибших от сибирской язвы, они привили ее кроликам: кролики заболели и издохли, но в их крови не оказалось бактеридий (так назвал Давэн открытый им микроб). Другие кролики, которым была привита кровь первых, тоже дохли, и кровь их тоже не содержала давэновских микробов. Стало быть, эти микробы, заключили Жальяр и Лепла, только случайные спутники болезни, но не причина ее.

Давэн проверил своих противников и убедился, что они правы. В крови зараженных кроликов не оказалось бактеридий; тем не менее, она заражала и убивала новых кроликов.

Давэн всё‑таки остался при своем мнении, Жальяр и Лепла – при своем. Началась бесплодная полемика. Вопрос остался нерешенным. Пастер в это время возился с пебриной, затем пережил припадок апатии под влиянием франко‑прусской войны, затем заканчивал работы над брожением. О сибирской язве он напечатал за все это время 2‑3 заметки, в которых высказывался в пользу Давэна; но решительных опытов для ответа на вопрос еще не предпринимал.

Роберт Кох.

 

В 1876 году в полемику вмешались немецкий доктор Кох, ныне знаменитый бактериолог, и французский физиолог Поль Бер. Кох подтверждал мнение Давэна, не объясняя, однако, противоречий. Поль Бер опровергал это мнение очень убедительными опытами: брал каплю крови с бактеридиями, убивал их сжатым кислородом; затем прививал эту кровь животным: они заболевали и дохли, причем в их крови не оказывалось искомых микробов. “Следовательно, – делал вывод Поль Бер, – бактеридии не могут считаться причиной болезни”.

Итак, вопрос запутался окончательно. Проблема оказалась неразрешимой, то есть пастеровской. Пастер и взялся за ее разрешение.

Прежде всего он установил основной факт: причинную связь между сибирской язвой и бактеридией Давэна. Каплю крови от зараженного животного он перенес в питательную жидкость: содержавшаяся в крови бактеридия размножилась в этой среде. Каплю этой культуры перенес в новый баллон, из него в следующий и так далее. После целого ряда таких переносов получилась чистая культура микроба, не содержавшая и следов крови, взятой для первого баллона. Прививая эту культуру животным, Пастер вызывал у них типичную сибирскую язву. Дав отстояться культуре, так что бактерии опускались на дно, а вверху оставалась только жидкость, он прививал животным эту жидкость, не содержавшую микробов; сибирской язвы не получалось. Очевидно, культура не содержала в растворе какого‑нибудь яда, попавшего из крови. Сибирскую язву вызывают бактерии, и только бактерии. Факт был доказан, спорить не приходилось.

А как же опыты Жальяра и Лепла? Они прививали кроликам кровь, не содержавшую бактерий, кролики заболевали и дохли. Отчего? Очевидно, не от сибирской язвы, которая не могла появиться без давэновских микробов. Жальяр и Лепла заразили своих кроликов какой‑нибудь другой болезнью. Но эта болезнь – как заразная–должна иметь своего микроба. Надо было его отыскать. Пастер отыскал.

Микроб сибирской язвы, размножаясь в крови животного, убивает его. Но раз оно погибло – микробу самому приходит конец. Он не может обойтись без кислорода, а с прекращением дыхания кровь перестает воспринимать кислород из воздуха. Бактерия гибнет. Ее место занимают другие микробы – вибрионы гнилокровия, которым кислород не требуется. Их зародыши всегда есть в кишках животного; но при его жизни они не развиваются; только по смерти проникают в кровь и размножаются в ней. Спустя несколько часов, самое большее сутки, по смерти животного, в его крови уже действуют вибрионы гнилокровия, септицемии.

Жальяр и Лепла получали для своих опытов кровь животных, погибших от сибирской язвы. Им доставляли ее из провинции. Пока она добиралась до исследователей, в ней успевали размножиться микробы септицемии. Исследователи прививали ее кроликам; микробы септицемии, которые действуют несравненно быстрее и энергичнее бактерий сибирской язвы, убивали кроликов. Понятно, что в крови кроликов, околевших от септицемии, не оказалось бактерий сибирской язвы. А вибрионов септицемии Жальяр и Лепла не нашли, потому что не искали.

Прививка пастеровской вакцины.

 

Пастер искал, и нашел, и доказал опытами, что прививка этого микроба вызывает у животных болезнь и смерть, как в опытах Жальяра и Лепла.

Неразрешимое противоречие явилось для него источником нового открытия; попутно с сибирской язвой он исследовал и другую болезнь, септицемию, открыл ее микроба и установил причинную связь между его присутствием и заболеванием.

По поводу этого микроба у него произошло значительно позднее столкновение с профессорами Туринской ветеринарной школы. Эти господа производили опыты с прививками сибирской язвы, употребляя кровь барана на другой день после его смерти. Пастер, следивший за опытами, написал туринским профессорам, что они поступают неправильно, потому что эта кровь содержит вибрионы септицемии. Профессора ответили ему, что кровь была ими тщательно исследована и никаких вибрионов не содержала. При этом они с иронией, но довольно глупо выражали изумление: как это Пастер, сидя в Париже, знает, какие микробы содержала кровь, которую они исследовали в Турине. Пастер отвечал, что он действительно знает это, так как опирается на принцип, доказанный и проверенный безупречными опытами,– и брался приехать в Турин и доказать тамошним ветеринарам adoculos [4], что любой баран, павший от сибирской язвы, спустя сутки по смерти будет содержать в крови вибрионы септицемии. Туринские профессора не приняли вызова.

Но оставалось еще противоречие в опытах Поля Бера – стало быть, можно было ожидать и еще одного открытия со стороны Пастера.

Поль Бер убивал бактеридий сгущенным кислородом, тем не менее, кровь заражала животных. Чем? Септицемией. Значит, он не мог убить ее вибрионов, а между тем кислород, несомненно, убивает их. Пастер объяснил это противоречие, показав, что вибрионы септицемии образуют так называемые споры – зародыши, гораздо более выносливые, чем сами вибрионы. Эти споры остаются целы и невредимы, несмотря на сжатый кислород, и, привитые животному, вызывают у него септицемию.

Таким образом, было доказано микробное происхождение двух заразных болезней: сибирской язвы и септицемии.

Причина заразных болезней была найдена; связь эпидемии с микробами впервые установлена безупречными опытами.

Но оставалась вторая половина задачи: найти средство исцеления болезни, выработать метод обезвреживания микробов,– задача, в исполнимости которой не сомневался в то время только Пастер. Остальные сомневались, не смели надеяться. Пастер не надеялся: он был уверен. Ведь у него были данные: невосприимчивость к болезни, приобретаемая благополучным перенесением этой болезни. Кто счастливо перенес скарлатину, становится невосприимчивым к скарлатине. Значит, микроб этой болезни сам служит противоядием против нее. Надо только исследовать, в чем тут секрет. Был и прецедент у Пастера: победа над оспой Дженнера. Дженнер нашел в ослабленном оспенном яде противоядие от настоящей оспы. Но Дженнер нашел его случайно; он не дал никакого метода, который бы могли применить против других болезней. Стало быть, все дело в том, чтобы выработать метод ослабления микробов – виновников заразы. Только это и нужно: с помощью готового метода врачи дружно примутся за дело и изведут все болезни, сотрут с лица земли ядовитых микробов.

За малым дело стало! Как же его найти, этот метод, когда не знаешь, с какого конца подступиться к делу, нет никакой зацепки, не за что ухватиться?

Вопрос был темнее всех, с которыми до сих пор приходилось иметь дело Пастеру. В такой темноте, очевидно, только он и мог отыскать дорогу.

Он отыскал ее, присоединив к своим исследованиям над сибирской язвой болезнь, известную под названием “куриной холеры”. Она поражает кур и другую домашнюю птицу.

Эта болезнь тоже вызывается микробом. Пастер получил его в чистой культуре; убедился, что он действительно вызывает куриную холеру у здоровых кур; изучил его всесторонне и нашел, между прочим, что культура, оставленная в пробирке, заткнутой тампоном из ваты, сохраняет жизненность и ядовитость в течение долгого времени. Но… не вполне сохраняет. Свежая культура, привитая курам, убивает их неизменно. Культура, простоявшая месяца три в пробирке, заражает их тоже,– но не смертельно: поболев немного, куры выздоравливают.

Этот факт явился зацепкой, исходным пунктом нового метода. Давно известно, что люди и животные, благополучно перенесшие заразную болезнь – например оспу, скарлатину,– становятся невосприимчивыми к ней, по крайней мере на время. Быть может, и куры, перенесшие прививку ослабленной культуры, приобретают невосприимчивость? Пастер испытал это, прививая им свежую культуру, сильнейший яд. Они переносили его вполне благополучно. Итак, ослабленная культура предохраняет от заболевания.

Пастер убедился, что ядовитость бактерий куриной холеры ослабевает под влиянием кислорода воздуха: если держать их в запаянной пробирке, они остаются ядовитыми неопределенно долгое время. Только при доступе воздуха ядовитость постепенно ослабляется. Таким образом, экспериментатор может получить культуру всех степеней ядовитости.

Опыты Пастера подтвердились на практике. Ветеринары и хозяева, получившие от него ослабленную культуру микроба куриной холеры, убедились, что она действительно предохраняет кур от заболевания.

Теперь Пастер уже с уверенностью взялся за сибирскую язву. Прежде всего он убедился на опыте, что животные, перенесшие болезнь, становятся невосприимчивыми: если им привить смертельный яд, они переносят прививку благополучно. Эта болезнь того же типа, что и куриная холера: ее микроб или убивает животное, или, если не убьет, то послужит предохранительной прививкой. Значит, можно быть уверенным, что, ослабив ядовитость микроба, превратишь его в противоядие.

Но как ее ослабить? Под влиянием кислорода бактерии сибирской язвы распадаются на мельчайшие крупинки – споры, на которые кислород уже не действует: они сохраняют свою ядовитость неослабленной. Пастер решил найти такие условия, при которых бактерии не распадаются на споры. Началась работа. Опыты следовали за опытами, условия культуры варьировались на все лады. Пастер являлся из лаборатории с озабоченным лицом, более чем когда‑либо рассеянный, хмурый, сосредоточенный, бормоча себе под нос какие‑то слова. На робкие вопросы домашних, подвигается ли дело, он отвечал отрывисто: “Нет, я ничего еще не могу сказать”.

Но однажды он явился сияющий, со слезами на глазах, в экстазе, и бросился обнимать домашних.

– Я бы не мог утешиться, – сказал он, – если бы открытие, которое мы сделали, не было французским открытием…

Он нашел наконец способ ослаблять “сибиреязвенных” бактерий действием высокой температуры воздуха.

Двадцать восьмого февраля 1881 года Пастер прочел в Академии наук сообщение о своих опытах.

Вскоре затем Меленское сельскохозяйственное общество предложило ему устроить публичную проверку метода предохранительных прививок.

Условились так. Общество предоставляет пятьдесят овец и десять коров. Двадцать пять овец и шесть коров получают предохранительную прививку по методу Пастера, остальные не получают; затем в назначенный день всем, привитым и непривитым, будет впрыснут смертельный яд, свежая культура бактерий сибирской язвы. Что из этого выйдет?

Пастер объявил: 25 овец, получивших предохранительную прививку, останутся целы и невредимы; 25, не получивших прививки, погибнут; 6 коров с прививкой не заболеют; 4 – не привитые, если не издохнут, то во всяком случае заболеют сибирской язвой.

Друзья и поклонники Пастера всполошились: их напугала его смелость. “Вы не оставляете себе никакой лазейки, никакой возможности отступления, – говорили они. – Как можно так рисковать? Ведь это не то, что лабораторные опыты!”

– Мои лабораторные опыты – достаточная гарантия, – отвечал Пастер.

Сделали, как было условлено. Двадцать пять овец и шесть коров получили предохранительную прививку, затем 31 мая, в присутствии толпы зрителей, всем шестидесяти животным был впрыснут смертельный яд сибирской язвы. Назначили день – 2 июня, – чтобы собраться снова и посмотреть, что выйдет.

Ферма Пуйи ле Фор, на которой были произведены опыты вакцинации против сибирской язвы.

 

Второго июня в Пуйи ле Фор съехалась многочисленная публика. Тут были и хозяева, и ветеринары, и репортеры, и сенаторы, и друзья Пастера, с беспокойством ожидавшие исхода опытов, и недруги, собравшиеся посмотреть, как провалится и оскандалится самоуверенный “химик”, вообразивший себя реформатором медицины.

Что же оказалось? Из двадцати пяти овец, не получивших прививки, двадцать две уже погибли от сибирской язвы, две издыхали, одна была чуть жива и издохла к вечеру. Двадцать пять овец, получивших прививку, были здоровы и веселы. Четыре коровы, не получившие прививки, оказались заболевшими сибирской язвой: у них образовались гнойные нарывы, температура поднялась; они отказывались от еды. Шесть коров, получивших прививку, не обнаруживали ни малейших признаков заражения.

Предсказание Пастера сбылось.

– Что? – сказал его друг и поклонник Булей одному из скептиков, явившихся взглянуть на фиаско “химика”, – “обратились” вы? Теперь вам остается только поклониться учителю, – прибавил он, указывая на Пастера, – и сказать: “Вижу, знаю, верю – убедился!”

Великий день, о котором говорил Тиндалль, наступил. Благодаря Пастеру человечество дожило до небывалого явления: медицина стала вылечивать болезни. Цель, которой она тщетно добивалась в течение тысячелетий, была наконец достигнута. Виновники заразных болезней найдены, метод борьбы с ними выработан. Болезнь подчинена воле человека: он держит ее в руках, может вызвать по своему произволу смерть, заболевание, выздоровление.

Конечно, предстоит еще громадная и долгая работа по исследованию каждой отдельной болезни, но это работа осмысленная, по данному методу, а не блуждание наудачу. Ничего подобного еще не было в истории человечества. Медицина блуждала в тумане эмпиризма, действовала ощупью, наугад. Ощупью вырабатывались полезные средства, случайно отыскивались хорошие лекарства. Но ощупью же вырабатывались убийственные приемы, случайно открывались средства, отравлявшие, а не вылечивавшие больных. Чего больше – вреда или пользы – натворила допастеровская медицина? Право, на этот вопрос трудно ответить. Современные доктора признают кровопускание одним из способов медленного убийства, а ведь было время, когда оно применялось как панацея против всех болезней. Сколько жертв унес один этот прием? Ирония Буало, изображавшего печальную участь больных его времени: “L'un meurt vidй de sang, l'autre plein de senй”, [5] – не лишена основания. Читая старинных докторов, изумляешься живучести людей: выздоравливали же все‑таки, претерпев такую медицину!

Во всяком случае, заветная цель медицины – побеждать болезни, вылечивать больных – вечно ускользала. Да и не могло быть иначе, раз причина болезней оставалась неизвестной. Как бороться с тем, причина чего не известна? За все время своего существования медицина нашла случайно средства против двух болезней: лихорадки (хинин) и оспы (дженнеровская вакцина). Но эти находки не давали никаких указаний для борьбы с болезнями; после них, как и раньше, можно было рассчитывать только на случай: не пошлет ли он в руки докторов еще какого‑нибудь “верного средства” против той или другой болезни. При всех успехах физиологии, анатомии, химии и прочего медицина оставалась по существу эмпирическим искусством, то есть знахарством,– ученым, но все‑таки знахарством.

Если бы Пастер только отыскал причину болезней, и тогда его открытие было бы переломом в истории медицины. Но он сделал больше: он отыскал врага, взял его в плен и обезоружил; нашел причину болезней (болезнетворных микробов), овладел ею (указал способ изолирования и культивирования микробов) и одолел ее (научил превращать ядовитых микробов в противоядие).

Опыт в Пуйи ле Фор, публично доказавший могущество нового метода, можно считать гранью между старой и новой эпохой в истории медицины. Со второго июня 1881 года научная медицина, освободившаяся от знахарства, должна вести свое летоисчисление.

С помощью пастеровского метода медицина за тридцать лет сделала больше, чем за прошедшие тридцать веков. Это не преувеличение. Правда, только пять болезней (куриная холера, рожа свиней, сибирская язва, бешенство, дифтерит) могут считаться побежденными, но громадные результаты дало предупреждение  заболеваний путем антисептики и дезинфекции. О хирургии мы уже говорили. Падение смертности в госпиталях сохранило жизнь миллионам людей. В акушерских клиниках умирало от послеродовой горячки не менее 10 % (в лучшем случае) рожениц; теперь смертность не превышает 1%. (Между прочим, это – прямое последствие одного из открытий Пастера,– тех открытий, которые он делал мимоходом, попутно с решением главной задачи. Он доказал микробный характер послеродовой горячки и возможность избавиться от нее с помощью дезинфекции). В детских госпиталях дети умирали, по выражению одного доктора, не столько от тех болезней, с которыми они там появлялись, сколько от тех, которыми заражались в больнице. Доктор Гранше, описывая детский госпиталь, которым ему пришлось заведовать, рассказывает о мальчике с параличом ног, который последовательно заражался дифтеритом, коклюшем, корью, золотухой, коростой, скарлатиной, бронхопневмонией и умер наконец от этой последней болезни. Благодаря дезинфекции и изолированию заразных больных всё это отошло в область преданий в благоустроенных больницах. Есть болезни, легко устранимые при соблюдении известных предосторожностей,– например, тиф, почти изгнанный из французской армии, где он раньше свирепствовал.

Санитарные меры понизили смертность в больших городах до 20, 19, даже 17 случаев (Амстердам) на тысячу вместо прежних 25–30 и больше. Опыт показал, что средняя смертность в 20 случаев на тысячу легко достижима при санитарном “благоустройстве”. Сделаем расчет: в России 130 миллионов населения, средняя смертность – 35 на тысячу; понижение ее до 20‑ти сохранило бы жизнь почти четырем миллионам людей ежегодно.

Конечно, современное человечество пользуется только крупицами тех благ, которые могла бы доставить ему наука. Невежество, а главное, черная нищета – удел массы – закрывают большинству людей путь к этим благам. Каждый шаг, каждое новое завоевание, каждая новая победа науки над внешним миром вопиет о необходимости внутренних преобразований в отношениях людских.

Каждый шаг, каждое завоевание, каждая победа науки ярче и ярче выставляет на обозрение “основы” современного быта: эгоизм, несправедливость и жестокость. Эти незыблемые устои, еще не пошатнувшиеся от напора цивилизации, обессиливают плодотворнейшие открытия. Из‑за нас Пастер не может быть назван “благодетелем человечества” – титул, который дают ему некоторые биографы. Нет, к несчастью, он, как и все великие ученые, пока только “благодетель сытого человечества” – то есть меньшинства людей…

Несмотря на полное торжество Пастера, сомнение и недоверие к нему еще не рассеялись. Слишком новой и небывалой, неслыханной и сказочной казалась эта победа, эта возможность командовать заразой. “Все это пахнет романом!” – говорили неверующие. Доктор Кох, узнав о результате опыта в Пуйи ле Фор, заявил: “Это слишком хорошо, чтобы быть верным”. И долго еще – больше года – он оспаривал действенность предохранительных прививок.

Характерное сомнение! Оно показывает, как трудно даже сильным умам разбить кандалы рутины. Доктор Кох, один из главных последователей Пастера, не сомневался в его принципах и знал, что они оправдались на деле. Но… хоть знаю, а не верю! Слишком хорошо – трудно поверить! Это не тот скептицизм, результат критической мысли, который, не принимая на веру, требует доказательств. Это скептицизм рутины, который отвергает доказательства, принимая на веру старое, привычное.

Однако новый метод оправдался на деле, а дело уже само постояло за себя. Предохранительная прививка сибирской язвы живо распространилась во Франции, позднее в других странах. Смертность от сибирской язвы во Франции и Венгрии упала ниже 1 %; прививка сберегла миллионы земледелию, и недалеко то время, когда сохранится только воспоминание об этой опустошительной эпизоотии.

Кроме сибирской язвы и куриной холеры, Пастер одолел краснуху, или рожу свиней. Эта крайне опасная болезнь особенно дала себя знать в Венгрии. Венгрия поставляла свинину на всю Европу, но из‑за краснухи ее свиноводство совсем было запропало. Пастер в сотрудничестве с Тюлье изучил микроб краснухи и выработал способ предохранительной прививки. Способ еще требует усовершенствований, но и в теперешнем виде систематическое применение его понизило смертность от краснухи во Франции и Венгрии до полутора‑двух процентов вместо прежних двадцати.