Иммиграция, доверие и сотрудничество

Рост числа людей, отличающихся низким уровнем доверия, может оказывать на общество дестабилизирующее воздействие. Если все больше людей вместо стратегий сотрудничества прибегает к оппортунистическим стратегиям, то не исключено, что и другим людям тоже станет неразумно использовать стратегии сотрудничества. Ключевой составляющей успешного сотрудничества служит готовность достаточно большого числа людей наказывать тех, кто не желает сотрудничать. Но если среди тех, кто использует оппортунистические стратегии, окажется непропорционально много иммигрантов, то их наказание может восприниматься как дискриминация, снижая у людей готовность наказывать уклоняющихся. Более того, другие представители иммигрантов тоже могут воспринимать наказание за оппортунизм как дискриминацию по отношению к их группе и сами будут наказывать тех, кто посредством наказания насаждает сотрудничество: вспомним, что в играх на основе сотрудничества виновными в его развале чаще всего оказываются «сверхзлодеи».

К сожалению, существуют факты, говорящие о том, что эти проблемы нельзя назвать чисто гипотетическими. Ведущим специалистом по общественным наукам в Гарварде и главным мировым авторитетом по концепции «социального капитала» является Роберт Патнэм. На основе крупной выборки по материалам США он изучил влияние иммиграции на доверие35. В число полученных им результатов входит неприятный, но вполне стандартный вывод о том, что чем выше доля иммигрантов в обществе, тем ниже взаимный уровень доверия между иммигрантами и коренным населением. Иными словами, повышение доли иммигрантов ведет отнюдь не к сближению и росту взаимопонимания, а только к укреплению взаимных подозрений. Эта взаимозависимость подвергалась активному изучению, и выводы, сделанные Патнэмом, вполне соответствуют итогам большинства аналогичных исследований.

Однако Патнэм получил еще один результат — совершенно новый и еще более тревожный. Чем выше доля иммигрантов в обществе, тем ниже уровень доверия не только между группами, но и в самих группах. Высокому уровню иммиграции соответствует пониженный уровень взаимного доверия среди представителей коренного населения в составе общества. Как и можно было бы ожидать, учитывая значение доверия при насаждении сотрудничества, пониженный уровень доверия проявляется во всевозможных формах сокращения сотрудничества. Патнэм называет этот эффект «уходом в оборону»: представители коренного населения, живущие в обществе с высокой долей иммигрантов, замыкаются в себе, меньше доверяя другим и слабее участвуя в социальной активности, имея меньше друзей и проводя больше времени перед телевизором. Я описываю результаты, полученные Патнэмом, как простые корреляции между долей иммигрантов в сообществе и уровнем доверия. Если бы дело обстояло именно таким образом, то работа Патнэма была бы уязвима для бесчисленных возражений статистического плана. Однако Патнэм — высокопрофессиональный исследователь, тщательно изучивший и подвергший критике множество неверных объяснений полученных им результатов. В общественных науках не существует ничего бесспорного, и с учетом того, что итоги исследования Патнэма с политической точки зрения совершенно неприемлемы для многих представителей общественных наук, они неизбежно должны были подвергнуться сомнению. И даже если окажется, что они ошибочны, от них не следует отмахиваться. Сам Патнэм, несмотря на очевидный дискомфорт, доставляемый ему результатами его работы, пишет: «Если политкорректные прогрессивисты станут отрицать реальность того вызова, который разнообразие бросает социальной солидарности, это было бы большим несчастьем»36.

Серьезным недостатком работы Патнэма, признаваемым им самим, служит то, что она представляет собой «моментальный снимок» реальности и не отслеживает изменений, происходящих с течением времени. Это не лишает силы ее результатов, однако данные, на которых она основывается, нельзя использовать для анализа того, каким образом можно уменьшить пагубные последствия иммиграции в плане сотрудничества. Что у нас остается — убедительный вывод о том, что иммиграция сокращает социальный капитал коренного населения. К сожалению, этот эффект ощущается весьма серьезно — по крайней мере в США. На уровне отдельных общин он тем заметнее, чем выше доля иммигрантов. В то время как вывод о том, что разнообразие приводит к сокращению социального капитала даже в рамках группы, является новостью, вывод более общего плана, согласно которому этническое разнообразие в общине препятствует сотрудничеству, делался уже неоднократно в самых разных контекстах. Очевидно, что границы этноса в первую очередь определяются не генами, а культурой: этнической принадлежности примерно соответствует культурная идентичность. Важным примером исследований такого рода, убедительно доказывающим несущественность генетических различий, является работа Эдварда Майгела из Беркли, изучавшего предоставление элементарного общественного блага — содержание деревенских колодцев — в сельской Кении37. В этой стране насчитывается около 50 различных этнических групп, и потому деревни здесь существенно различаются уровнем этнического разнообразия. Как выяснил Майгел, жители деревень с более высоким уровнем разнообразия высказывали меньше способности к сотрудничеству с целью содержания колодцев. Я вернусь к этому результату в главе 11, потому что в нем содержится еще один неожиданный момент.

Мы с Патнэмом отнюдь не хотим сказать, что текущий уровень разнообразия, порожденного миграцией, серьезно угрожает сотрудничеству. Суть не в том, чтобы уличить миграцию прошлых лет, а в том, чтобы выявить потенциальный риск, скрывающийся в дальнейшем серьезном росте разнообразия. Как ни странно, европейские общества с высоким уровнем взаимного внимания, возможно, подвергаются более значительному риску, чем США с их явно более низким уровнем взаимного внимания. С учетом того, какими разными путями шла миграция в разных регионах, неудивительно, что европейским странам по сравнению с США присуща более высокая сплоченность, отражающаяся в их социальных нормах. Выводы Патнэма относятся только к Соединенным Штатам; насколько мне известно, пока еще никто не проводил аналогичного исследования на европейском материале. Однако есть два факта, настраивающих на пессимизм. Первый из них состоит в том, что США достигли более заметных успехов в интеграции иммигрантов, чем Европа. И этому едва ли стоит удивляться: в отличие от Европы, «корни американской идентичности скрываются не в национальности, а в том, чтобы привечать чужаков»38. Другим фактом служит то, что в последнее время основную долю иммигрантов в США составляют испаноязычные уроженцы Латинской Америки, фигурирующие в вышеупомянутом исследовании. Разнообразие зависит не только от численности, но и от культурной дистанции между иммигрантами и коренным населением. Культурный разрыв между латиноамериканцами и жителями США выглядит не таким большим, как разрыв между прибывающими в Европу иммигрантами из бедных стран и коренными европейцами. Но не является ли такая оценка культурных различий чистым предубеждением?

Можно предложить такой хитроумный и объективный способ оценить культурный разрыв, как языковое дерево. К настоящему времени лингвисты построили глобальное языковое дерево, позволяющее увидеть, сколькими ветвями отделены друг от друга два любых языка. Но даже если мы таким образом получим объективную оценку дистанции между языками, годится ли она в качестве меры расстояния между культурами? Вопрос о том, соответствует ли дистанция между языками дистанции между культурами, недавно изучили Монтальво и Рейнал-Квероль, используя этот показатель при анализе межгруппового насилия в пределах отдельных стран39. Оказывает ли языковой разрыв между двумя этническими группами в одной и той же стране серьезное влияние на их склонность к взаимному проявлению насилия? Выяснилось, что чем больше дистанция между языками, тем выше склонность к межгрупповому насилию. Данный анализ проводился в глобальном масштабе, но так как межгрупповое насилие в богатых странах носит очень ограниченный характер, то это важное наблюдение было сделано на материале других стран. Однако не стоит делать отсюда вывод о том, что иммигранты, принадлежащие к лингвистически отдаленным группам, существенно повышают склонность богатого общества к насилию. Современные развитые общества создали столько защитных механизмов против межгруппового насилия, что этот вопрос не относится к числу злободневных: впервые упомянутый Энохом Пауэллом и с тех пор преследующий либеральных интеллектуалов призрак «рек крови», к которым приведет насилие между иммигрантами и коренным населением, останется надуманной фантазией вне зависимости от масштабов миграции.

Нас интересует вопрос о доверии в группах, а не о насилии между ними. Однако, если в тех обществах, в которых межгрупповое насилие не относится к вещам немыслимым, языковая дистанция повышает его вероятность, будет вполне разумным вывод о том, что она усугубляет и другие сложности, связанные с насаждением взаимного внимания. Взаимная неприязнь и взаимное внимание — две крайние точки одного спектра. Культурный разрыв между группами иммигрантов и коренным населением стран Европы, оцениваемый как степень их языкового несходства, в большинстве случаев действительно окажется шире, чем между испаноязычными латиноамериканцами и коренным населением США. Соответственно, хотя результаты Патнэма получены для Америки, европейцы поступят безрассудно, если станут отрицать их значимость для Европы на том лишь основании, что Европа — это не США. Ниже приводятся два недавних примера из Великобритании, возможно, отражающие именно такой процесс уничтожения местного социального капитала, который анализируется в работе Патнэма.