Глава двадцать восьмая

 

Вымыв умывальник, прибрав барак, Андрей направился за кипятком для бака. Он шел и, размахивая пустыми ведрами, насвистывал любимую песню:

 

Кто весел – тот смеется,

Кто хочет – тот добьется,

Кто ищет – тот всегда найдет…

 

Эта песня как нельзя лучше отвечала его душевному состоянию. Он хотел и, следовательно, добился своего, он искал и нашел то, к чему стремился… Встречному эсэсовцу он так лихо откозырял снятием шапки, что тот только самодовольно ухмыльнулся.

– Андрей, подожди, – из дверей ревира махал рукой Пельцер. – Ты что не заходишь?

Бурзенко повернул в ревир:

– В гости к старым друзьям всегда со всем удовольствием.

У Пельцера, несмотря на приветливую улыбку, в глазах была грусть. Это заметил Андрей.

– Ты что, старина, печалишься?

– А ты что, не знаешь? Разве радоваться есть время?

– Моя веселость никого не страшит. Я не Смоляк.

– Да нет, я не об этом, – Пельцер посмотрел на Андрея долгим взглядом.

– Умирают только один раз, – не унимается Андрей, – и хуже смерти ничего не бывает.

– Бывает и хуже, – и, немного помолчав, Пельцер спросил: – Ты Костю‑моряка давно встречал?

– Костю? Черноморда? Недавно… – Андрей задумался: когда же они в последний раз виделись? – Ну, недели полторы‑две тому назад… А что?

– Почему он не показывается? Не случилось беды с ним какой?

– Костя из огня выскочит и в воде не утонет.

– Ты еще юн, молодой человек. Я слышал, к ним в кочегарку фрау Эльза заглядывала. Там, где побывает Эльза, всегда трупы остаются… Хуже гадюки она, чирий ей на всю голову…

Андрей принес кипяток, залил бак. Спрятал ведра. «Странно, почему Пельцер о Косте беспокоится?» Андрей задумался. Когда же, действительно, он в последний раз встречался с Костей? Стал перебирать дни, недели. После памятной ночи, когда они вместе лупили зеленых, черноморец забегал только раза два. А потом? Потом продукты из кухни начал приносить другой товарищ. Испанец Перессо. Андрей спросил у него, где, мол, Костя, но тот ничего вразумительного не ответил. И вот уже продолжительное время с Костей они не встречаются. Беспокойство Пельцера передалось Андрею. А вдруг и в самом деле с Костей что‑либо случилось? Может, ему помощь нужна? А я песенки распеваю.

И Андрей направился к старосте блока. «Если нет каких либо дел, – решил он, – попрошу поручения на кухню. Надо бы повидаться с моряком».

Альфред Бунцоль сидел у стола, положив голову на ладони. Когда он поднял голову, Андрей увидел в его серых глазах слезы.

– Что с вами? – Андрей подскочил к нему. – Больны?

– Не надо, не надо, – остановил его Альфред. – У меня вот тут болит, – он показал на сердце. – Душа болит…

И вдруг его словно прорвало. Стукнул ладонью по столу:

– Мы это ему не простим! Слышишь, Андрэ, никогда не простим! Сволочь! Выродок! Людоед двадцатого века!

Альфред махал кулаками, ругался, грозил всемирным судом истории. Андрей никогда не видел старосту таким возбужденным и не знал, что делать: стоять или уходить…

Израсходовав весь запас ругательств, Бунцоль сел, потом вскочил и, сжав руками голову, заходил по комнате:

– Какой ужас! Какой позор! Какое глумление над цивилизацией!

– Успокойтесь, не надо… – Андрей попробовал утешить его. – Вы же в концлагере. Здесь нечему удивляться. Ну, что вы от фашистов хотите?

– Все, только не это. Только не этого…

Успокоившись, Альфред рассказал Андрею, что сегодня он встретился с одним старым приятелем. Тот – художник. Попал в Бухенвальд за карикатуры. Они в детстве учились в одной школе. Зовут художника Макс. Макс находится в секретной мастерской патологии.

– Знаете, этот новый домик, выстроенный специально для жены коменданта фрау Эльзы Кох? Она там полная хозяйка. Под ее руководством в домике орудует «доктор» Вагнер. Отвратительная, мерзкая личность. Людоед двадцатого века. Вот к этому палачу и «прикреплен» художник. Бедный Макс! Что от него осталось! Весь седой, руки трясутся… Он долго не вынесет… Вагнер заставляет его художественно оформлять альбомы. Но какие альбомы! У меня волосы встали дыбом, когда Макс показал один из них. Со слезами на глазах художник переворачивал страницы и показывал чудовищные вещи. Представьте себе массивный богатый альбом. В нем собраны не семейные фотографии, не коллекция марок или открыток. Нет, нет… В нем собрана редчайшая коллекция – татуировок! Рисунки на человеческой коже… Эльза Кох лично подбирала их. Она в сопровождении Говена появлялась в рабочих комнатах и заставляла заключенных снять куртки и рубахи. Узники с радостью выполняли ее желание. Они думали, что это милосердие. Но на самом деле гиена в женском облике высматривала красивые татуировки. Она записывала в свою записную книжечку номер узника. А через день узника вызывали по радио к третьему окошку, и он попадал в гестаповскую тюрьму. Оттуда в руки «доктора» Вагнера. И через некоторое время кусок кожи с красивой татуировкой вставляли в страницу альбома…

Там собраны различные рисунки, – Бунцоль говорит тихо, – различные татуировки. Каждая страница – загубленная жизнь. Я смотрел, и у меня мурашки по спине бегали. Макс показал страницу, которую только кончил оформлять. На ней кусок кожи. Видимо, с груди моряка. Красивая татуировка. Трехмачтовый бриг носом разрезает волны.

– Трехмачтовый корабль? – переспросил Андрей.

– Да.

– Паруса надуты ветром?

– Кажется, есть паруса.

– А сверху маленькая звездочка есть? – У Андрея сухо стало в горле.

– Да, есть, – все так же безучастно ответил Бунцоль и, вдруг поняв вопросы Андрея, встрепенулся: – Андрэ, ты… Ты знал этого человека?

– Знал… – голос Андрея дрогнул. – И вы его знали… Такая наколка была у Кости‑моряка…

– Костя‑моряк?.. – глаза Альфреда становятся круглыми. – Тот, который был кочегаром на кухне?

– Тот самый…

– О, доннерветер! – простонал староста блока и сжал костистые кулаки.

В гибель Кости Андрею не верилось. Не может быть! Внутренний голос подсказывал, что Костя жив. Ведь староста мог и ошибиться. И почему именно Костя? Андрей даже удивился сам себе. Действительно, почему он решил, что та татуировка принадлежит именно Косте? Ведь такая наколка могла быть и у другого моряка? Могла. Сам Андрей альбома не видел. А со слов человека, даже такого честного и правдивого, как Бунцоль, но все же со слов, он не имеет права делать такие выводы. «Нечего распускать нюни, – Андрей выругал сам себя. – Надо проверить. Нечего панику разводить. Не может быть, чтоб подпольный центр допустил его гибель».

Но в тот же вечер Левшенков подтвердил, что Костю забрали в гестапо и оттуда направили в «хитрый домик». И никто не мог ему помочь. Чешские друзья, которые работают в канцелярии, несколько раз самоотверженно спасали моряка. Его номер три раза фигурировал в списках заключенных, предназначенных к вызову к третьему окошку. Чехи как бы «невзначай» переставляли личную карточку Кости в другой отсек картотеки. И центр делал все возможное, чтобы спасти моряка. Но судьба Кости была предрешена, им заинтересовалась сама Эльза Кох. Она несколько раз приходила в кочегарку. И по ее личному распоряжению его взяли…

Гибель Кости‑моряка, товарища по неволе, друга по борьбе, была такой нелепой, такой чудовищной, что никак не хотелось верить в нее.

– Прощай, братишка!..

Крепкие кулаки боксера сжимались в яростной злобе.

 

* * *

 

Жизнь Бухенвальда с каждым днем становилась все напряженнее. Победы Советской Армии, ее стремительное движение на запад выводили эсэсовцев из себя. Они пытались палками и убийствами доказать беззащитным узникам, что Германия еще сильна. С особенным ожесточением избивали русских. На них фашисты отводили душу.

«Международное первенство скелетов», так презрительно именовали эсэсовцы состязания боксеров, превратилось в арену острой политической борьбы. Андрей был ненавистен хозяевам Бухенвальда. Уголовникам хотелось свести с ним счеты, но лагерфюрер Густ запретил убивать русского до тех пор, пока тот не будет побежден. Густ понимал, что уничтожить Андрея можно в любую минуту, но нельзя же просто убить общественное мнение?!

Между тем демонстрация превосходства высшей, арийской, расы с треском проваливалась. Уголовники, зеленые, всполошились. Откормленных арийцев‑бандитов и других приспешников эсэсовцев побеждал голодный русский солдат. Побеждал честно, убедительно. Победы Андрея были бесспорными: все его противники побывали на земле…

В лагере, чтобы хоть немного умалить значение успеха Бурзенко, распускались слухи, будто он чуть ли не абсолютный чемпион СССР.

Напрасно уголовники выискивали сильных людей, бывших боксеров, кормили их до отвала и усиленно тренировали. Никто из них не смог устоять перед ударами советского боксера.

После победы Андрея над сильным польским спортсменом Бойко зеленые выдвинули нового противника. Это был французский профессиональный боксер Жак Дулье. «Чемпион Франции среди профессионалов, – рекламировали его зеленые, – неоднократно участвовал в первенстве мира. Он покажет русскому настоящий кулак!»

Жак был чуть ли не на голову выше Андрея, превосходно работал на дальней дистанции, легко передвигался по рингу и умело сочетал защиту с контратаками. Состязаться с ним оказалось трудно. Осторожный француз все время ускользал от схватки, тщательно избегал сближения и стремился, отвечая быстрыми ударами, набрать очки. Бил он слабо, но часто. Замысел его не отличался оригинальностью. Он просто хотел продержаться на ногах до конца встречи и победить по очкам. «Ну, что ж, пусть пока будет по‑твоему», – решил Андрей, помня просьбу Ивана Ивановича.

В быстро чередующихся атаках и контратаках прошли два раунда. Француз радовал зеленых. Они уже готовились торжествовать. Наконец‑то непобедимый русский потерпит поражение!

Но на последних секундах третьего раунда Андрей, проводя ложную атаку и якобы обескураженный сопротивлением Жака, сделал шаг назад. Француз бросился за ним, рассчитывая нанести два двойных прямых удара и снова отскочить на безопасное место. И в тот момент, когда кулаки противника начали движение вперед, когда уже нельзя было остановить начавшуюся атаку, Андрей неожиданно «нырнул» под руку Жака и сильно ударил его в корпус. В следующую секунду, распрямляясь и не видя головы Жака, Бурзенко наугад ударил в челюсть. Перчатка точно попала в цель. Жак упал. Нокаут.

Так поединок за поединком Андрей нокаутировал бывших профессиональных чемпионов Германии, Австрии и Венгрии, побеждал сильнейших югославских и итальянских боксеров.

Трудно было Андрею растягивать поединки. Внутренний голос подсказывал ему, что этот риск равносилен самоубийству: в конце концов у него может не хватить сил, чтобы в последнем раунде провести решающий удар, бросить противника на землю. Андрей знал, что если он не выиграет бой, зеленые тут же воспользуются этим и учинят над ним расправу.

Когда‑то в Ташкенте Бурзенко читал в учебнике бокса, что спортсмен за один раунд расходует столько же мышечной энергии, сколько тратит ее землекоп за восемь часов работы. Энергия целого рабочего дня сгорает за три минуты раунда! Три раунда – три рабочих дня. Колоссальное напряжение!

И все же Андрей проводил трех‑, четырех– и шестираундовые бои. Он всеми способами тянул время на ринге. А мысли его были там, за рядами зрителей, – в тесных умывальнях, в подвалах прачечной и в бане, там, где в эти минуты делали свое дело бойцы подпольной армии мстителей.

Андрей выходил на ринг, а в это время в подвале малого госпиталя, на чердаке восьмого блока Евгений Яльцев, Леонид Орлов, Владимир Холопцев и Борис Сироткин по винтикам, по частям, тайно вынесенным из цехов военного завода «Густлов‑Верке», вручную собирали винтовки и пистолеты. В подпольной лаборатории Павел Лысенко заряжал взрывчаткой, приготовленной из ваты и кислоты, самодельные, изобретенные им, гранаты. Член подпольного центра Степан Бакланов опускался в канализационную трубу и испытывал оружие.

Андрей выходил на ринг, а рядом, в сорок четвертом блоке, командир подпольного батальона Валентин Логунов организовывал автороту. На чердаках и в подвалах шли очередные занятия подпольных подразделений. Бойцы, собравшись небольшими группами в пять‑десять человек, повторяли Устав, изучали немецкое оружие, учились владеть самодельными гранатами и бутылками с зажигательной смесью.

Андрей выходил на ринг, а рядом в подвале кочегарки собирался командный состав подпольной военно‑политической организации и во главе с Иваном Ивановичем Смирновым разрабатывал планы боевых операций, намечал места будущих атак и боев.

Андрей тянул время на ринге, а рядом, в секретном блоке патологии, шло заседание подпольного антифашистского интернационального центра, и руководитель русской военно‑политической организации Николай Симаков докладывал о ходе подготовки к массовому освободительному вооруженному восстанию…