Глава двадцать шестая

 

На вечерней проверке дежурный рапортфюрер приказал через микрофон:

– Лагерь, слушай. Завтра всем азиатам остаться в блоках и на работу не выходить!

Андрей насторожился: «Что это значит?.. Какую новую пакость придумали гитлеровцы?» Еще вчера Альфред Бунцоль сообщил ему, что товарищи из канцелярии видали какого‑то незнакомца в восточной одежде, приехавшего в лагерь на автомашине самого коменданта.

– Такие гости зря не приезжают, – сказал Альфред.

Эти слова оправдались. Утром всем узбекам, туркменам, татарам, киргизам дали отдельный завтрак. Впервые их накормили мучным супом, добавляя в каждую миску ложку постного масла, выдали по лишней пайке хлеба и, вместо суррогатного кофе, заварили настоящий чай. Узники, не понимая, чего от них хотят, настороженно переглядывались. Но скоро все выяснилось.

Когда после завтрака заключенных построили на плацу, к ним в сопровождении коменданта Пистера явилась делегация. Ее возглавлял загорелый белобородый мусульманин в полосатом шелковом халате ферганского покроя, подпоясанном расшитым платком – белбаком. Голову мусульманина украшала большая белоснежная чалма.

Батыр Каримов, догадавшись, в чем дело, усмехнулся и сказал по‑узбекски:

– Настоящий муэдзин. Такие в Узбекистане давно вывелись.

– Словно из музея, – добавил какой‑то молодой казах.

Мусульманин неторопливо вышел на середину плаца и ласково поглядел на узников.

– Селям‑алейкум, джигиты, – сказал он по‑узбекски и, воздев руки к небу, пропел гортанным голосом стихи Корана. Покачивая бородой, он стал покровительственно журить заключенных за то, что они нарушили шариат и пошли за неверными, за отступниками, и этот неправильный путь привел их в страшный лагерь грешников. Люди истосковались по родной речи. Кое‑кто жадно вслушивался в слова благочестивого мусульманина. А может быть, он прав?

– Но ваше положение не безнадежное, – продолжал мусульманин. – Аллах свидетель, я принес вам избавление. Есть у вас выход! Есть светлая дорога, указанная самим всевышним. Есть возможность каждому исправить ошибку молодости и с честью, как подобает истинному мусульманину, вернуться на землю отцов и дедов. Джигиты, клянусь минаретами Бухары, мавзолеями Самарканда и святыми камнями Шахимардана, по которым ступали копыта крылатого коня Аллаха, вы заслужили прощения. Ваш тяжкий грех вполне искупился слезами ваших родителей и жен. Джигиты, обратите взгляды в сторону солнечного восхода. Там, за горами и лесами, ваша родная земля. Вспомните своих отцов и братьев, жен и сестер, вспомните своих детей! Они ежедневно, с надеждой в сердце и со слезами на глазах, взирают на багряное зарево заката, мысленно переносятся в страну Запада. Они молятся Аллаху и просят его быть милостивым к вам и сохранить ваши жизни. И Аллах, могучий и всевидящий, снизошел к их мольбам, даровал вам жизни. И не только даровал жизни, а еще и шлет вам, греховникам, вседобрейшее прощение. Вознесите всевышнему, покровителю и вершителю судеб наших, должную славу. – Мусульманин, подняв глаза к небу, провел пухлыми ладонями по лицу и бороде.

– Омин! – ответили заключенные, проводя ладонями по изможденным лицам.

После минутного молчания мусульманин продолжал:

– О, правоверные! Все мусульмане земли, правоверные Востока и Запада, Юга и Севера встали под святое зеленое знамя Ислама и объявили «газо» – священную войну лживым большевикам. Мы создали свою армию. Она называется «Туркестанский легион». Все мусульмане из других лагерей, с благосклонного разрешения великого фюрера, уже вступили в этот легион. Я привез и вам всепрощение и высочайшее разрешение на свободу. Не теряйте времени, правоверные! Записывайтесь в «Туркестанский легион»! Святая земля предков ждет от вас мужества и храбрости! Ваши отцы и матери, братья и сестры, жены и дети с надеждой смотрят на вас и простирают к вам свои руки. Они ждут вас, освободителей! Они верят, что вы, встав под святое знамя Ислама, принесете им избавление от красной заразы коммунизма. Аллах смотрит на вас, джигиты!

Мусульманин умолк. Люди в полосатой одежде, стоявшие по команде смирно, сурово смотрели на него. Тогда мусульманин начал говорить опять. Свою речь он произнес на казахском, киргизском, таджикском и туркменском языках. Он призывал своих братьев по вере вступать в «Туркестанский легион» и воевать на стороне немцев против Советов.

– Армия Великой Германии наступает на всем фронте. Войска фюрера разгромили главные силы Советов. В войну вступают Турция и Иран. Они уже заняли Ашхабад, Карши, Термез, Мары и ведут бои на подступах к священной Бухаре. Эмир бухарский шлет своим джигитам прощение и зовет в бой за единую и великую веру. Джигиты, вступайте под священное знамя Ислама!

Худые лица узников мрачнели все больше и больше. Выступил и немецкий офицер. Его речь переводил другой мусульманин в чалме. Офицер обещал большие привилегии за верную службу Гитлеру и предложил записываться в легион.

– Братья правоверные. Мы вас не насилуем, – добавил мусульманин, – нет, нет. Мы предлагаем вступить в «Туркестанский легион» добровольно. Подумайте, мусульмане, посоветуйтесь. Завтра мы придем.

Делегация удалилась.

Каримов злобно смотрел вслед важному мусульманину и глаза его сверкали гневом. «Хитро придумали гады!» – думал он.

После ухода делегации узников распустили. Комендант «подарил» им выходной день. Разбившись на группы, они обсуждали случившееся.

В стороне собралась группа узбеков. Каримов направился к ней. В центре ее стоял незнакомый заключенный, по‑видимому из вновь прибывших: он был не особенно истощен.

– Слышали? Турция и Иран объединили свои силы и объявили войну России, – торопливо говорил он по‑узбекски. – Их армии захватили Ашхабад, Кушку, Термез. Ведут бои почти у самой Бухары. Большевики бегут. Советы распались. Дехкане делят колхозные земли. Слава Аллаху, там начинается настоящая жизнь!

Узники недоверчиво молчали. Каждый вспоминал дорогие места, родных и знакомых. Кто‑то сочувственно поддакнул.

Каримов придвинулся ближе. Не скрывая негодования, он прямо глядел в лицо «новичку».

Тот вытащил из кармана листовку.

– Вот, братья, смотрите и читайте, что наш поэт пишет.

Листовка пошла по рукам. Каримов взглянул на фотографию и обомлел. С листка смотрело знакомое лицо. Прищуренный взгляд, чуть раскосый разрез глаз, широкие скулы. Бурон? Не может быть… Батыр не поверил своим глазам. Известный узбекский советский поэт Бурон, бывший друг Гафура Гуляма, чьи стихи читались запоем и учились наизусть, был сфотографирован в немецкой офицерской форме!

– Бурон тоже перешел к немцам, – незнакомец, полуприкрыв глаза, нараспев стал читать стихи Бурона, воспевающие гитлеровскую армию.

В Узбекистане, во всей Средней Азии поэт Бурон пользовался большой популярностью. Его любили и молодые и старые.

– Не может быть, что это Бурон, – сказал пожилой узбек и покачал головой, – не может быть.

– А фотография? – всполошился незнакомец.

– Фотографию можно сделать любую, – ответил узбек. – Я знаю, у меня сын фотограф.

– Врешь про Бурона! Он погиб, – расталкивая узников, к «новичку» пробирался седой, но еще сильный и мускулистый узбек. – Врешь, мерзавец. Я с фронта приезжал в Ташкент после ранения. Тогда газеты много про Бурона писали, целые полосы. Стихи его печатали и статьи о героической смерти. На фронте он погиб.

– И я читал про смерть Бурона, – поддержал ташкентца Каримов.

– Я тоже. И я! – раздались голоса.

Подпольная организация срочно принимала меры. Каримов и другие товарищи, рискуя быть схваченными, вели разъяснительную работу.

– Друзья, Карши не взяты, Термез стоит на месте. И ни Турция, ни Иран войны не объявили. Это все вранье.

– По всему видно, что у немцев дела на фронте плохие, – говорил Каримов землякам. – Иначе они б не стали создавать «Туркестанский легион». Но мы‑то не дураки! Нас не проведешь…

Заключенные утвердительно кивали головами.

– Да, видимо, у немцев плохие дела. Орел никогда не был другом шакала.

Ночью, передавая Каримову сообщения информбюро и последние известия, Андрей посоветовал другу:

– Будь осторожен…

Каримов молча пожал боксеру руку. Мог ли думать Андрей, что видит Каримова в последний раз?

Утром, после завтрака, делегация явилась снова. Пленных построили. С короткой речью выступил комендант лагеря полковник Пистер. Потом мусульманин в чалме пропел молитву.

– Омин! – закончил он и провел ладонями по лицу и бороде.

– Омин! – нестройно повторили заключенные.

Немецкий офицер поднял руку:

– Прошу желающих вступить в «Туркестанский легион» подойти к столу.

Заключенные молчали. Желающих вступить под зеленое «знамя пророка» не оказалось. Офицер снова повторил призыв, Но вот, расталкивая плечом людей, из рядов вышел первый доброволец. За; ним еще четверо. Заключенные зашептались: неужели нашлись предатели? Каримов, взглянув на добровольцев, спрятал усмешку: все – чужие. Подосланные. Среди них и тот негодяй, который вчера распространял фальшивку о Буроне.

Пятеро быстро подходят к столу, по очереди берут лист бумаги с текстом присяги на верность Гитлеру, громко читают текст и, поставив подпись, выстраиваются возле мусульманина.

– Следующий? – говорит немецкий офицер. – Кто следующий?

Колонна молчит. Проходит минута, вторая. Офицер нервничает. Он начинает вызывать заключенных по списку. Первым к столу вызван пожилой таджик! Ему прочитали текст «присяги» и сунули в руку автоматическую ручку:

– Поставьте подпись. Вот сюда. Таджик вздохнул, посмотрел в упор на офицера и сказал:

– Извините, сынок, я неграмотный…

Мусульманин насупил брови, но тут же взял себя в руки. С добродушной улыбкой он прошелся вдоль молчаливого строя и остановился около Каримова:

– Эй, джигит, зеленое знамя пророка зовет тебя! Покажи пример этим воронам!

Каримов молчал, словно обращаются не к нему. Тогда подошел узбек в форме немецкого обер‑лейтенанта. Он ткнул пальцем в грудь Каримова:

– Ты, земляк, прояви смелость!

Каримов презрительным взглядом смерил с ног до головы изменника и, наконец, громко и отчетливо произнес:

– Я вступать в легион не буду!

– Что‑о?! Большевистская гадина!

Широко размахнувшись, предатель ударил ферганца в лицо. Из носа Каримова к подбородку поползла красная змейка. Немецкий офицер повернулся к солдатам и коротко бросил:

– Взять!

Батыра окружили автоматчики и повели к крематорию. А узбек в форме обер‑лейтенанта обратился к другому пленнику:

– Ты, надеюсь, более благоразумен?

– Я вступать в легион не буду, – последовал смелый ответ.

– А ты? – заорал изменник на следующего заключенного.

– Я вступать в легион не буду!

Офицер растерялся. Он посмотрел на коменданта, но тот, насмешливо улыбаясь, пошел с площади.

Затея немцев с позором провалилась. Пять провокаторов, втянув в плечи головы, словно побитые собаки, торопливо побежали за своими хозяевами. Узбеки, таджики, киргизы, казахи, туркмены отвергли гнусное предложение.

Но радость победы над врагом была не долгой.

Едва делегация «Туркестанского легиона» удалилась, как к заключенным рванулись взбешенные эсэсовцы. Ударами прикладов и дубинок они вымещали на беззащитных людях свою злобу. Избитых военнопленных погнали к двору крематория. Вскоре оттуда послышались автоматные и пулеметные очереди…

Всю ночь Андрей не смыкал глаз. За окном барака дымила черная труба крематория. Над нею колыхался венчик багрового пламени, озаряя все вокруг красноватым светом… Вчера там сжигали незнакомых, сегодня там горит его друг ферганец.

Андрей думал о гибели своего друга, и ему становилось жутко. Зловещий дым крематория, казалось, обволакивал весь мир. Кончится ли когда‑нибудь этот кошмар? Свобода вдруг представилась Андрею призраком, несбыточной мечтой, а его собственная жизнь ничтожной. И невыносимая тоска охватила боксера. Кому он нужен, кроме самого себя? И эта возня с боксом… Какая от нее польза? И стоит ли дальше жить, чтобы мучиться. Не покончить ли со всем этим, как некоторые? Один шаг – и ты на проволоке…