Мать перед портретом отца

Стихи Романова Александра Александровича.

СОЛДАТ

 

В высоком звании солдата

Прошел он до конца войны.

Лицо от пороха щербато

И на руках рубцы видны.

 

Теперь он стар. В запас не годен.

И оттого, взгрустнув порой,

Он ищет карточку в комоде,

Ту, на которой молодой.

 

А там, завернуты в бумагу,

Полузабытые лежат

За Бухарест, Берлин и Прагу

Медали, что принес солдат.

 

И вновь в огне душа солдата.

Стоит, впервые удивлен,

Что пол-Европы смог когда-то

Пройти не кто-нибудь, а он!

<1958>

 

РУССКИЕ ДЕРЕВНИ

 

1

 

Сколько их на Руси поставлено,

Деревенек и сел бревенчатых,

Подпоясанных палисадами

И рябинами увенчанных!

То речушки со щучьими плесами,

То леса их к себе привадили...

Широко по земле разбросаны,

Словно дети одной матери.

И в озерах ржаных да клеверных

Чередуются, будто пристани.

Еле слышные – ближе к северу,

Ближе к югу – голосистые.

Среди них одинокими вехами

Есть такие, что глаз не радуют.

Пассажиры давно все уехали

И не взяли билеты обратные.

Где они и в какой же гавани,

У каких маяков прописаны?

Смотрят вдаль, за леса, не мигая,

Позабытые эти пристани.

Между ними, будя минувшее,

Там и тут церквушки на склонах

Кораблями лежат затонувшими

И белеют на дне зеленом.

 

2

 

Кто жил в селе, тот знает:

Легко понять без слов

Характеры хозяев

По облику домов.

Гляди – на бабку древнюю

Похожа та изба,

Плывут цветы по дереву –

Старинная резьба.

А вон за палисадом,

От краски полосатом,

Иного склада дом:

С простецким мезонином,

С распахнутым крыльцом.

Стоит и взглядом синим

Он смотрит на друзей,

Как парень в картузе.

...Я с малых лет к деревне

Любовь свою несу

За мудрое терпенье,

За строгую красу.

И за ржаные реки,

За клеверный уют,

За то, что век от века

Здесь мастера живут.

Петряево, Налимья, Житково, Бор Петров...

То прозвище, то имя

Не тех ли мастеров?

Никто о них не знает,

Они легенд древней

И живы лишь в названьях

Российских деревень.

<1959>

***

Легко и просто сердце ранить,

Легко и просто:

Слова бывают, словно камни

И словно гвозди.

Лишь стоит взять слова неверно,

Сказать неверно,

Глядишь – и чья-то радость меркнет,

Улыбка меркнет.

А молвишь ради пустословья

И суесловья –

Тебя на низости изловят,

Всегда изловят.

А если что-то бухнешь сдуру,

Пойдет потеха...

В ответ тебе взметнется буря

Крутого смеха.

А промолчишь, когда бы надо,

Сказать бы надо,

Слова немые – как досада,

Себе досада...

Слова – не пули, но бывают,

Как пули, остры.

Легко и просто сердце ранить,

Легко и просто.

<1962>

 

***

Как мало все-таки ценим

Простого дружества круг

С непринужденностью мнений,

С веселым пожатьем рук

Без всякого величанья,

Не вспоминая услуг,

С беседой за чашкой чая,

А то с неурядицей вдруг.

Как мало все-таки знаем

О тех, кто рядом живет,

Бок о бок проходит с нами

С усталостью от забот,

Кто, может быть, ждет совета,

Участья, поддержки ждет.

Но мы того не заметим

И мимо пройдем вперед.

Как мало все-таки видим

Певучую красоту

В траве, в ветвях перевитых

И в капельке на лету,

И в лютиках, нам привычных,

Что у дороги растут,

И в серой какой-то птичке,

Срезающей высоту...

...Но вот зазнобил меня ужас:

Упал и не встал мой друг.

И понял я, содрогнувшись,

Как дорого все вокруг.

<1964>

 

ТРЕВОГА

 

Это было в деревне, которой нету,

Но в которую можно вглядеться,

Потому что деревня эта

Называется нашим детством.

Ветры теплые там разносили,

Чтобы людям радостно было,

Вечерами в сумерках синих

Дробный стук золотых молотилок.

И, в кепчонки картошки ранней

Накопав, сухой, розоватой,

За деревней в легком тумане

Веселили костер ребята.

Это было счастьем, пожалуй,

Только кто понимал – едва ли.

И картошины с пылу да жару,

Как мячи, на ладонях летали.

Был один среди нас всех старше,

Всех бойчей – Тихомиров Васька.

Говорили матери наши,

Что дружить с ним надо с опаской.

Без отца, без матери парень,

Без присмотра живет у тетки.

Вот и курит уже недаром,

Вот и шляется, рвет подметки.

Называли матери шалым,

Называли его баламутом.

Только Ваську зря обижали –

Это было ох как не мудро.

Васька нас удивлял смекалкой.

Доставал из штанины ножик –

И в ружье превращалась палка,

И в свистки – ивняк придорожный.

А за это ему ребята

Иногда из карманов отцовских,

Как подарок, несли воровато

По одной или две папироски.

Он закуривал, осмотревшись,

И сквозь зубы чиркал красиво.

Снисходительная небрежность

В каждом жесте его сквозила.

Он ходил все в одной рубашке

И в одном пиджаке потертом,

Но зато – всегда нараспашку,

Но зато – перед нами гордо!

А зимой, бывало, в метели,

Нам из дому не отлучиться,

Если мы шарфы не надели

Или шубные рукавицы.

Ну, а Васька даже до школы,

А потом не спеша обратно

Брел за пять километров в холод,

Кулаки в рукава запрятав.

Рукавиц у него не бывало,

А пиджак был слишком коротким.

Ох, не сладко жилось у старой,

У какой-то троюродной тетки...

А потом... Не ждали такого –

Вдруг заряды немецкой стали

Где-то ухнули подо Львовом,

А как будто у нас упали.

Сразу выкрик – война! – осколком

По окошкам и здесь шарахнул –

И качнулась деревня с пригорка,

Будто кто ударил с размаху.

И повестки с железным слогом

Полетели из сельсовета.

Мужики по жаркой дороге

Уходили в морозное лето...

От беды увядали краски.

Бабы горестно голосили.

Постарела деревня. И Васька

Раньше времени стал Васильем.

Он мотался с плугом по пашне

И ворочал мешки на севе.

И девчонки, намного старше,

Перед ним, потупясь, краснели.

Он остался парнем последним –

Им под вечер и выйти не с кем.

Только он все чего-то медлил,

Все стеснялся... И вдруг – повестка.

Провожали вечером зимним –

Шли и плакали женщины рядом.

В первый раз вот такое с ними:

Стали все ему матерями!

Запоздавшее чувство горько...

Торопясь, из домов приносили

Самосад, папиросы, махорку –

Мол, бери и кури, Василий.

Он по улице шел, как бывало,

Кулаки в рукава запрятав.

Рукавицы ему совали –

Сколько вдруг! – на меху, на вате.

Что бы сделать еще – не знали...

Мы, мальчишки, ватагой спешили.

Он сначала простился с нами,

А потом простился с большими.

Уходил он старинной дорогой

Навсегда – только мы росли бы:

Из деревни она – для многих,

А обратно – лишь для счастливых...

... Вот с приятелем мы в деревне.

Вспоминаем давнее время.

Вдруг заминка, и слышу с болью:

«Тихомиров? Васька? Не помню...»

Умирают солдаты дважды –

От штыка или пули вражьей

И спустя много лет, в грядущем,

От забывчивости живущих.

Только сердце не примирится

И не будет с этим согласно.

Мне которую ночь не спится...

Встань в стихах, Тихомиров Вася!

<1964>

***

Пятистенок, снегами зажатый,

Тишины накопил для меня.

Приходите, друзья, приезжайте

Ради светлости дня.

 

Самовар я поставлю веселый,

Бок бараний с печного огня,

Огурцы золотого засола

Ради светлости дня.

 

И в сиянии низкого солнца

Мы усядемся, будто родня,

И нальем, что у нас приведется,

Ради светлости дня.

 

Обнажим затаенные речи,

Суету от стола отстраня,

Чтоб дышалось и чище, и легче

Ради светлости дня.

 

И в какой-то хорошей печали,

Чтобы высвежить душу до дна,

Может быть, и споем, что певали,

Ради светлости дня.

 

Стали годы для нас все короче,

Торопливее день ото дня,

Но об этом подумаем молча

Ради светлости дня.

<1972>

 

* * *

Пройдет и это, как сказал поэт

С улыбкой и печалью ясновидца.

Замены нет и повторений нет

Того, что было иль должно явиться.

Сижу на берегу в закате дня,

Смотрю на серебро воды...

Так что же? Ведь вместе с тем, что ненавижу я,

Пройдет и то, что мне всего дороже.

<1975>

 

РОДИНА

 

Слов певучих тихая отрада,

Ширь без края, белый всплеск берез...

Все, что в жизни человеку надо,

Воедино только здесь слилось.

Родина – одно на свете чудо.

Было так всегда и будет впредь.

Лишь она и светит, и врачует,

Чтоб до смерти сердцем не скудеть.

<1977>

 

МАТЕРИНСКОЕ ОДЕЯЛО

 

«Ложись-ко спать. Устал, сынок»,

И тащит одеяло.

И на меня от рук до ног

Что облако упало.

Она укрыла так любя,

Что сразу мне открыла

И очень малого себя,

И первозданность мира.

<1980>

 

МАТЬ ПЕРЕД ПОРТРЕТОМ ОТЦА

 

Вот плачу я, а ты молчишь...

Единственный в судьбе,

Порушь немую эту тишь.

Ведь я – жена тебе.

Ты – молодой, а я-то, я...

Старуха – погляди.

Вот навестили сыновья –

Растаяло в груди.

Давно семейные они,

И ты давненько дед.

Ну, хоть словечко оброни,

Ты их узнал иль нет.

Я твой исполнила наказ,

Все просьбы до одной.

Ребята добрые у нас –

Порадуйся со мной.

Вот станут в клубе выступать

На людях, на виду.

Сказали мне: «Пойдем-ка, мать»

Да я уж не дойду.

С тобой – так мне и час бы лих,

Мы сели б в средний ряд,

Чтобы услышать, что о них

Соседи говорят.

Но ты молчишь, но ты молчишь…

Единственный в судьбе,

Порушь немую эту тишь.

Ведь я – жена тебе.

<1981>

 

ДОМ

 

В родной избе под теплым боком печи

Мне спится так, как не спалось давно.

Уму раздольней здесь и сердцу легче,

И дождиком завешено окно.

 

Но мир не скрыт за скудными лесами,

Но мир безумный, он, чужой, и здесь.

Орет с простенка злыми голосами,

Плетет обман и набивает спесь.

 

И что в нас за доверчивость такая?

Ведь столько претерпели мы в судьбе.

А этим вражьим толкам потакая,

Вновь забываем о самих себе...

 

Как бесий хвост, как свищ змееподобный,

Шнур из розетки вырву и вздохну:

Вот, наконец, я человек свободный –

Не в телео, не в радиоплену!

 

И счастлив тем, что на разломе страшном

Есть у меня в тылу – в краю родном

Не особняк, не крепость и не башня,

А златостенный деревенский дом.

<1994>

 

КОЛОКОЛА

 

Звон вечевой, извечный

Замкнули на замки

И ложью, как увечьем,

Связали языки.

Но время шло... Расторглась

И расточилась мгла.

Слышь – будто правды возглас

Гудят колокола!

В сознанье нашем тусклом,

Как вихри в тупике,

Поют на древнерусском,

Забытом языке.

В порыве удивленья

Кипят у стен седых

Людские поколенья,

Не слышавшие их.

Ах, день какой хороший!

Как Вологда светла!

Над ней гудящей рощей

Растут колокола.

Здесь Батюшков и Яшин,

Здесь Клюев и Рубцов.

Взгляд каждого – бесстрашен,

Путь каждого — свинцов.

К собору вместе с нами

Из разных лет сошлись.

Кремлевскими часами

Их не исчислить жизнь.

А звон все наплывает,

Гуляет в небе звон.

И каждый звук пылает

Протяжностью времен.

<1994>