Империи уходят на покой

 

Вопрос, возросло внутригосударственное насилие после 1945 года или снизилось, остается спорным. Но международное насилие явно достигло самого низкого уровня за всю историю. И, пожалуй, самая очевидная примета нового международного климата – разрушение европейских империй. Во все исторические эпохи империи железным кулаком сминали восстания, когда же их силы иссякали, то и сами империи погибали в потоках крови. Гибнущие империи пускали в ход все ресурсы, чтобы спастись, а их поражение обычно приводило к анархии и распрям между наследниками. С 1945 года большинство империй предпочло мирно отправиться на пенсию. Они распались сравнительно быстро, мирно и аккуратно.

В 1945 году Британия управляла четвертью территории Земли. 30 лет спустя под ее властью оставалась лишь горстка небольших островов. За эти десятилетия метрополия уступала колонию за колонией: выстрелов прозвучало немного, солдат погибло максимум несколько тысяч, никакой катастрофы и массового истребления. Значительная часть похвал, возносимых Махатме Ганди с его ненасильственным сопротивлением, по праву должна бы достаться Британской империи. На месте империи появились десятки независимых государств, которые в большинстве своем получили стабильные границы и в основном мирно живут с соседями. Да, напоследок империя, обороняясь, сгубила десятки тысяч людей, и в некоторых горячих точках с уходом империи прорвались этнические конфликты и унесли уже сотни тысяч жизней (особенно в Индии). Но по сравнению с тем, что мы обычно наблюдаем в истории, уход англичан из колоний – образец порядка и миролюбия. Французская империя оказалась упрямее. Ее распад сопровождался кровавыми арьергардными боями во Вьетнаме и Алжире, которые обошлись в сотни тысяч жертв. Но и французы убрались из доминионов достаточно быстро – и даже сравнительно мирно, – оставив после себя жизнеспособные государства, а не хаос и междоусобицы.

Еще более мирно закончился коллапс Советского Союза в 1989 году, хотя среди его последствий – этнические конфликты на Балканах, на Кавказе и в Средней Азии. Никогда прежде могущественные империи не исчезали столь быстро и столь спокойно. Советская империя к 1989 году не потерпела военных поражений нигде, кроме Афганистана, не было внешнего вторжения или восстания, ни даже масштабного, в духе Мартина Лютера Кинга, движения гражданского неповиновения. В распоряжении советской власти были миллионы солдат, десятки тысяч танков и самолетов, достаточное количество ядерных боеприпасов, чтобы несколько раз уничтожить Землю. Армия была лояльна правительству – оставались лояльными и войска Варшавского договора. Стоило последнему советскому правителю, Михаилу Горбачеву, отдать приказ, и армия открыла бы огонь по недовольным массам.

Но советская элита и коммунистические режимы большинства стран Восточной Европы, за исключением Румынии и Сербии, предпочли не пускать в ход даже малую часть этой силы. Они осознали банкротство коммунистической идеи, отказались от применения силы, собрали вещички и разошлись по домам. Горбачев и его коллеги отдали без боя не только приобретения Советского Союза во Второй мировой войне, но даже давние царские завоевания в Прибалтике, Украине, на Кавказе и в Центральной Азии. Страшно подумать, что могло бы произойти, если бы Горбачев повел себя как сербский президент или как французы в Алжире.

 

Рах atomicа [11]

 

Независимые государства, образовавшиеся на месте империй, категорически не склонны воевать. За редким исключением после 1945 года одни государства уже не вторгаются в другие с целью покорить их и поглотить. Такие завоевания составляли основной сюжет истории с незапамятных времен. Например, в 1389 году турки-османы вторглись в Сербию, разбили сербов в битве при Косово, захватили страну и присоединили ее к своей империи. В 1396 году те же турки разбили крупную христианскую армию у Никополя и присоединили к себе Болгарию. В 1453 году они уничтожили Византийскую империю, овладели Константинополем и превратили его в столицу своей империи. В 1460-м завоевали Грецию, в 1517-м – Сирию и Египет, а в 1526-м – Венгрию. Потом они покорили и присоединили к империи Месопотамию, Кипр и многие другие регионы Западной Азии, Северной Африки и Восточной Европы. Так создавались великие империи, и народы полагали, что так будет всегда. Но все изменилось. Завоевательные кампании, подобные той, что много лет вели турки, ныне нигде в мире невозможны. После 1945 года ни одна независимая страна, признанная ООН, не исчезла с карты мира.

 

Локальные войны все еще время от времени происходят, и в совокупности на них гибнут миллионы, однако даже такие войны уже не считаются нормой. Всякое бывает – кто-то и в луже тонет. И существует вероятность погибнуть на войне. Однако местные провалы грунта, вроде Второй Конголезской войны или Первой Афганской, не меняют общую картину. Многие думают, что международные войны прекратились только среди богатых западных демократий, но на самом деле в Европу мир пришел позже, чем в другие части света. В Южной Америке последними крупными войнами стали конфликты между Перу и Эквадором в 1941 году и между Боливией и Парагваем в 1932–1935 годах. До того большая война в Южной Америке случилась в 1879–1884 годах: Чили против Боливии и Перу.

Арабские государства не представляются нам образцом спокойствия, но с тех пор, как они получили независимость, лишь однажды одна арабская страна осуществила полномасштабное вторжение в другую (Ирак – в Кувейт, в 1990 году). Пограничных столкновений немало (например, Сирия – Иордания, 1970), нередки вооруженные вмешательства (Сирия в Ливане), многочисленные гражданские войны (в Алжире, Йемене, Ливии), революций и переворотов не счесть. И все же Война в заливе остается единственной полномасштабной войной между арабскими государствами. Даже если посмотреть шире, на мусульманский мир в целом, добавится только один крупный конфликт: ирано-иракский. Турецко-иранских, пакистаноафганских или индонезийско-малазийских войн не было.

 

 

Золотые прииски в Калифорнии в эпоху золотой лихорадки (слева) и штаб-квартира Google в окрестностях Сан-Франциско. В 1894 году состояния в Калифорнии делало золото, а теперь – кремний. Но если золото имелось в калифорнийской земле физически, то сокровища Кремниевой долины заключены только в головах специалистов сферы высоких технологий

 

В Африке дела обстоят хуже. Однако и здесь большинство конфликтов – гражданские войны и перевороты. С тех пор как африканские страны обрели независимость в 1960-1970-е годы, они очень редко нападают друг на друга в надежде подчинить соседа.

Периоды относительного спокойствия случались и раньше – например в Европе с 1871 по 1914 год, – но ничем хорошим они не кончались. Но теперь все иначе, ибо настоящий мир – не просто отсутствие войны. Настоящий мир – это невозможность войны. В этом смысле подлинного мира на Земле никогда не было. С 1871 по 1914 год европейская война все время оставалась допустимой и возможной, самый ход мысли военных, политиков и рядовых граждан определялся ожиданием войны. С теми же предчувствиями люди жили во все прочие исторические эпохи. Железный закон международной политики гласил: «Для любых соседних государств существует вероятный сценарий, который в ближайший год спровоцирует между ними войну». Этот закон джунглей господствовал в Европе конца XIX века, в средневековой Европе, в Древнем Китае и в античной Греции. Если в 450 году до н. э. Спарта не воевала против Афин, существовал вполне вероятный сценарий войны на 449 год до н. э.

Ныне человечество вырвалось из джунглей. Наконец-то установился мир, а не временное отсутствие войны. Для большинства государств нет вероятностного сценария войны в ближайший год. Что может спровоцировать в будущем году войну между Германией и Францией? Или между Китаем и Японией? Бразилией и Аргентиной? Незначительные столкновения на границе все еще возможны, однако полномасштабная война-2014 присутствует разве что в апокалиптических сценариях: аргентинские танковые дивизии устремляются к Рио-де-Жанейро, бразильские бомбардировщики утюжат пригороды Буэнос-Айреса. Такие конфликты еще могут вспыхнуть между Израилем и Сирией, Эфиопией и Эритреей или США и Ираном, однако это исключения, подтверждающие правило.

Конечно, в будущем ситуация может измениться, и задним числом сегодняшний мир покажется до странности наивным. Но если смотреть на историю в целом, сама эта наивность достойна восхищения: никогда прежде мир не был настолько прочен, чтобы люди уже и представить себе не могли новую войну.

Книг и статьей по поводу столь счастливого поворота событий написано больше, чем возможно прочесть. Кратко подытоживая, специалисты выделили ключевые факторы устойчивого мира. В первую очередь это резко возросшая цена войны. Последнюю, и окончательную, Нобелевскую премию мира следовало бы выдать Роберту Оппенгеймеру и его команде, создавшей атомную бомбу. Ядерное оружие превратило войну между сверхдержавами в коллективное самоубийство. Насилие теперь уже не поможет овладеть Землей.

Цена войны возросла, а доходность упала. Почти во все века государства норовили обогатиться за счет добычи или присваивая себе вражеские территории. Богатство заключалось в полях, скоте, рабах и золоте, так что его легко было захватить, а отчасти и утащить. Ныне основное богатство – человеческие ресурсы, технические знания и сложные социально-экономические структуры вроде банков. Их сложно унести с собой или сделать частью собственных владений.

Взять, к примеру, Калифорнию. Когда-то этот штат разбогател за счет золотых приисков. Но сегодня его богатство – кремний да целлулоид, Кремниевая долина и целлулоидные холмы Голливуда. Что произойдет, если китайцы вторгнутся в Калифорнию, на пляжах Сан-Франциско высадится миллион солдат и устремится в глубь материка? Что они там захватят? В Кремниевой долине нет кремниевых рудников. Ее богатство – мозги сотрудников Google, сценаристов Голливуда, специалистов по спецэффектам, которые улетят первым рейсом в Бангалор или Мумбай задолго до того, как китайские танки покатятся по бульвару Сан-сет. Не случайно немногие полномасштабные войны, какие еще вспыхивают в мире, происходят именно там, где богатство понимается в старом, материальном виде. Кувейтские шейхи тоже могли улететь на частных самолетах, однако нефтяные скважины достались завоевателям.

Война сделалась убыточной, зато мир выгоден, как никогда прежде. В экономике традиционного аграрного общества международная торговля и иностранные инвестиции существенной роли не играли, а потому от мира не было особой выгоды (кроме той, что не приходилось тратиться на войну). Если в 1400 году Франция не воевала с Англией, то жителям этих стран не приходилось платить дополнительные военные налоги и страдать от последствий вторжения, но ничем больше на их кошельках это не сказывалось. В современной капиталистической экономике на первый план вышли инвестиции и международная торговля. Мирная жизнь приносит огромные дивиденды. До тех пор пока Китай не ссорится с США, китайцы могут продавать свою продукцию в Штаты, вести торги на Уолл-стрит и получать американские инвестиции.

И наконец (хотя этот пункт не менее важен), произошел тектонический сдвиг в политической культуре. Многие прежние элиты – вожди гуннов, викинги, ацтекские жрецы – видели в войне благо. Другие хотя и считали ее злом, но злом неизбежным, и старались лишь обратить себе на пользу. Впервые в истории миром правит пацифистская элита – политики, бизнесмены, интеллектуалы и деятели культуры искренне видят в войне зло, которого можно и нужно избегать. (В прошлом тоже были пацифисты, например первые христиане, однако в тех редких случаях, когда они приходили к власти, заповедь «подставить другую щеку» быстро забывалась.)

Все четыре фактора соединяются по принципу положительной обратной связи. Угроза ядерного апокалипсиса усиливает пацифистские настроения, с распространением пацифизма война отступает и расцветает торговля, торговля повышает доходность мира и убыточность войны. Со временем этот цикл порождает еще одну, возможно, самую надежную защиту от войны: плотная сеть международных связей лишает большинство стран свободы действий, снижает до минимума вероятность того, что они смогут единолично спустить с цепи псов войны. Большинство государств потому-то и не затевает ныне конфликты, что они не обладают полной независимостью. Граждане Израиля, Италии,

Мексики или Таиланда могут питать на этот счет какие-то иллюзии, но их правительства не могут осуществлять абсолютно независимую экономическую или международную политику и уж никак не могли бы самостоятельно объявить и вести полноценную войну. В главе 11 мы говорили о формировании всемирной империи. И эта империя, как все предыдущие, устанавливает в своих пределах мир. А поскольку ее границы вмещают весь земной шар, то всемирная империя будет поистине империей мира.

 

* * *

 

Так что же такое современная эпоха – эра бессмысленной резни, войн и угнетения? Окопов Первой мировой, ядерных грибов над Хиросимой и Нагасаки, маниакальных проектов Гитлера и Сталина? Или же это эра мира, и в Южной Америке никогда не будут рыть окопы, над Москвой и Нью-Йорком не поднимутся ядерные грибы, а в памяти останутся ясные лики Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга?

Ответ определяется нашей точкой временного континуума. Полезно понимать, насколько наше вйдение прошлого искажается событиями немногих последних лет. Если бы эта глава была написана в 1945-м или даже в 1962 году, она вышла бы намного мрачнее. Но она написана в 2012 году и потому предлагает довольно-таки оптимистичный взгляд на современную историю.

Чтоб не обидеть ни оптимистов, ни пессимистов, сойдемся на том, что наша эпоха отличается редкостным динамизмом. Мы стоим на пороге и ада, и рая, тревожно перемещаемся от одних врат к другим. История все еще не определилась с итогом, и ряд случайных совпадений все еще может подтолкнуть нас в том или ином направлении.

 

 

Глава 19

И зажили счастливо

 

Последние полтысячелетия стали свидетелями захватывающей дух череды революций. Земля превратилась в единый экологический и исторический конгломерат. Экономика росла по экспоненте, и сегодня люди наслаждаются таким богатством, о каком раньше лишь в сказках рассказывали. Наука и промышленная революция наделили человечество сверхъестественной мощью и неисчерпаемыми источниками энергии. Полностью преобразился социальный уклад, изменились политика, повседневная жизнь, психология.

Но стали ли мы счастливее? Можно ли отождествить то богатство, которое человечество копит уже пятьсот лет, со счастьем? Эти неисчерпаемые источники энергии – сулят ли они нам неиссякаемые источники блаженства? Охватим взглядом всю пройденную историю: эти семьдесят бурных тысячелетий со времен когнитивной революции – способствовали ли они тому, чтобы в этом мире стало приятнее жить? Был ли покойный Нил Армстронг, чей след до сих пор виден на Луне (там вечный штиль), счастливее, чем безымянный охотник-собиратель, который тридцать тысяч лет назад оставил отпечаток ладони на стене пещеры Шове? А если не был, то что толку развивать сельское хозяйство, города, письменность, денежную систему, империи, науку и производство?

Историки редко задаются подобными вопросами. Они не спрашивают, чувствовали ли себя жители Урука и Вавилона счастливее, чем их кочевые предки, сделал ли ислам лучше жизнь египтян, как отразился на жизни сотен миллионов людей крах европейских империй Африки. А ведь это – самые важные вопросы, которые следовало бы задавать истории. Большинство современных идеологий и политических программ опираются на довольно зыбкие представления об источниках человеческого счастья. Коммунисты верят во всеобщее счастье под властью диктатуры пролетариата. Капиталисты верят, что свободный рынок обеспечит наивысшее блаженство наибольшему числу людей, поскольку свободная конкуренция способствует экономическому росту и материальному изобилию, а люди учатся полагаться на себя и проявлять инициативу.

Что бы произошло, если бы серьезное исследование опровергло эти гипотезы? Если экономический рост и умение полагаться на себя не имеют никакого отношения к счастью, то в чем же преимущество капитализма? Вдруг окажется, что подданные больших империй на круг счастливее, чем граждане независимых государств, что алжирцам лучше жилось под французским управлением, чем под властью сограждан? Как мы оценим тогда процесс деколонизации и право наций на самоопределение? Что, если исследование убедительно докажет, что освобожденные женщины нисколько не стали счастливее, что современная женщина радуется жизни меньше, чем ее бабушка, всю себя отдававшая заботам о детях, муже и родителях? Как в таком случае отстаивать феминизм?

Разумеется, все это лишь гипотетические возможности – до сих пор историки избегали даже ставить подобные вопросы, не говоря уж о попытках ответить на них. Рассматривают историю почти всего на свете: политики и общества, экономики, гендерных отношений, болезней, сексуальности, еды, костюма, – но почти никому не приходит в голову спросить, как все это сказывается на ощущении счастья.

Хотя специально историей счастья никто не занимался, почти у каждого специалиста и неспециалиста имеется некое смутное представление на этот счет. Согласно расхожему мнению, на всем протяжении истории человеческие возможности неуклонно расширялись, а поскольку своими возможностями человек, как правило, пользуется затем, чтобы избавиться от несчастий и осуществить свои желания, у нас есть все резоны быть счастливее наших средневековых предков. А те, в свою очередь, были счастливее, чем собиратели каменного века.

Но этот прогрессистский взгляд на историю вызывает сомнения. Мы уже убедились в том, что новые подходы, новые типы поведения и новые навыки не всегда улучшают жизнь. Когда в ходе аграрной революции люди освоили сельское хозяйство, их власть над окружающей средой возросла, но участь многих из них стала тяжелее. Крестьянам приходилось работать больше, чем охотникам и собирателям, а добывали они в результате менее разнообразную и калорийную пищу, не говоря уж об их беззащитности перед болезнями и эксплуатацией. Так же распространение европейских империй заметно увеличило коллективную мощь человечества – начался интенсивный обмен идеями, технологиями и местными ресурсами, открылись новые рынки. Но едва ли все это было приятно коренным жителям Африки, Америки и Австралии. Учитывая склонность человека злоупотреблять силой и властью, есть основания подозревать, что отождествление мощи со счастьем по меньшей мере наивно.

Существует диаметрально противоположная точка зрения. Ее сторонники предполагают обратную зависимость между человеческими возможностями и счастьем. Власть, говорят они, развращает. Чем больше власти и богатства накапливает человечество, тем оно ближе к холодному механистическому миру, равнодушному к нашим реальным потребностям. Эволюция предназначила наш разум и тело к жизни охотников-собирателей. Переход к сельскому хозяйству, а затем к промышленности вынудил нас вести неестественную жизнь, в которой не могут раскрыться наши природные склонности и инстинкты, не находят удовлетворения самые глубокие мечты. Где в комфортной жизни городского среднего класса найти дикое упоение, чистую радость охотников, затравивших и разделавших мамонта? С каждым новым изобретением мы увеличиваем расстояние между собой и Эдемом.

Но и романтическая потребность видеть в каждом изобретении лишь темную сторону столь же догматична, как слепая вера в прогресс. Возможно, со своим природным «Я» мы и утратили связь, но все не так уж плохо. Например, за последние два столетия медицина сумела снизить детскую смертность с 33 до менее 5 %. Это же счастье не только для самих выживших детей, но и для их родных и близких.

Существует и средний, более нюансированный подход. До научной революции не отмечалось однозначной корреляции возможностей и счастья. Средневековые крестьяне, быть может, и в самом деле оказались несчастнее своих предков охотников и собирателей. Но за последние несколько столетий люди научились более разумно использовать свои возможности. Триумф современной медицины – лишь один пример. Другие беспрецедентные достижения – заметное сокращение насилия, практическое исчезновение международных войн, отсутствие угрозы массового голода.

Но даже эта версия – упрощение. Во-первых, оптимистические оценки основаны на очень небольшой выборке. Подавляющему большинству людей плоды современной медицины достались не ранее 1850 года, а успешная борьба с детской смертностью – заслуга и вовсе XX века. От массового голода человечество страдало вплоть до середины XX века. В пору Большого скачка, осуществленного Китайской коммунистической партией в 1958–1961 годах, от голода умерло, по разным подсчетам, от 10 до 50 миллионов человек. Международные войны более-менее прекратились только после 1945 года из страха перед новым оружием и всеобщим ядерным уничтожением. Так что если последние несколько десятилетий и оказались долгожданным золотым веком, еще рано судить, произошел ли фундаментальный сдвиг в ходе истории или это лишь кратковременное стечение удачных обстоятельств. К тому же о современной эпохе мы склонны судить с позиций среднего американца XXI века, а неплохо бы учесть мнение валлийского шахтера XIX века, китайского опиумного наркомана или аборигена Тасмании. Труганини, последняя из аборигенов Тасмании, столь же достойна внимания, как и Гомер Симпсон.

Во-вторых, мы еще не знаем, не посеял ли наш краткий золотой век (последние полстолетия) семена грядущей катастрофы. За эти десятилетия мы столь многократно и разнообразно нарушали экологический баланс планеты, что нам это, скорее всего, еще аукнется. Множество фактов свидетельствует о том, что в оргии безответственного потребления мы уничтожаем самые основы человеческого благосостояния.

Наконец, радоваться беспрецедентным успехам современных сапиенсов можно, лишь закрыв глаза на судьбу всех прочих живых существ. Те запасы и те знания, которые защищают нас от голода и болезней, получены за счет лабораторных обезьян, молочных коров, инкубаторных цыплят. За последние два столетия сотни миллиардов этих созданий провели свой краткий век в условиях промышленной эксплуатации, по жестокости не знающей равных за всю историю планеты Земля. Если хоть десятая доля того, о чем вопиют защитники прав животных, справедливо, то современное индустриальное сельское хозяйство – величайшее преступление в истории. Оценивая всеобщее счастье, нельзя учитывать лишь счастье элиты, европейцев или мужчин. Возможно, столь же несправедливо принимать во внимание исключительно счастье человека.

 

Как учесть счастье

 

До сих пор мы говорили о счастье как о производной от материальных факторов: здоровья, питания, богатства. Если человек стал богаче и здоровее, значит, и счастья прибавилось. Но неужели все настолько примитивно? Философы, священники и поэты столетиями размышляли над сутью счастья и обычно приходили к выводу, что социальные, этические и духовные факторы имеют не меньшее значение, чем материальные условия. А что, если в современном процветающем обществе люди страдают от отчуждения и бессмысленности бытия? А наши не столь зажиточные предки находили больше радости в общении, религии, связи с природой?

В последние десятилетия психологи и биологи всерьез взялись за изучение факторов счастья. Что тут важнее – деньги, семья, гены или добродетели? Первым делом нужно определить, что именно мы измеряем. Общепринятое определение счастья – «субъективное благосостояние». То есть счастье внутри меня – это либо непосредственное переживание удовольствия, либо долгосрочное удовлетворение тем, как идет моя жизнь. Если это внутреннее ощущение, как же его измерить извне? Можно попробовать опрашивать людей об их субъективном самочувствии. Психологи и биологи, когда хотят оценить уровень счастья, выдают людям анкеты и подсчитывают результаты.

Типичная анкета, оценивающая субъективное благополучие, предлагает участнику оценить по шкале от 0 до 10, насколько к нему применима фраза: «Я доволен собой таким, каков я есть», «Я считаю свою жизнь очень удачной», «Я с оптимизмом смотрю в будущее», «Жизнь хороша». Затем исследователь складывает баллы и вычисляет уровень удовлетворенности респондента.

Такие опросы проводятся с целью соотнести субъективное чувство счастья и различные объективные факторы. Например, в исследовании сопоставляются люди, зарабатывающие соответственно $100 тысяч и $50 тысяч. Если обнаружится, что субъективное благополучие в первой группе достигает 8,7 балла, а во второй – только 7,3, исследователь вправе предположить позитивную корреляцию между богатством и субъективным благосостоянием – проще говоря: больше денег, больше счастья. Тот же метод можно применить для решения вопроса, насколько люди, живущие в демократических странах, счастливее тех, кто живет при диктаторском режиме, и в самом ли деле состоящие в браке счастливее одиночек, разведенных и вдовых.

Это дает солидную базу историкам: они могут исследовать уровень богатства и политической свободы или процент разводов в прошлом. Если установлено, что при демократии и в браке люди счастливее, у историка появляется право аргументированно утверждать: процесс демократизации в последние десятилетия способствовал счастью человечества, а растущий процент разводов – напротив.

Этот подход не свободен от недостатков, но прежде, чем разбирать его минусы, давайте рассмотрим плюсы.

Среди прочих интересных выводов получен и такой: деньги в самом деле влияют на ощущение счастья. Однако до определенного предела, а дальше разница стирается. Пока люди находятся в самом низу экономической лестницы, больше денег значит больше счастья. Американская мать-одиночка, которая зарабатывает $12 тысяч, убираясь в чужих квартирах, будет счастлива – то есть ее субъективная оценка собственного благосостояния существенно и надолго поднимется, – если выиграет в лотерею $500 тысяч. На эти деньги можно кормить и одевать детей, не обременяя себя все новыми долгами. Но если топ-менеджер с окладом 250 тысяч в год выиграет миллион или компания вдруг удвоит ему жалованье, ощущение счастья продлится лишь несколько недель. Эмпирические данные показывают, что долгосрочного изменения самочувствия не произойдет. Ну, купит машину покруче, переедет из квартиры в особняк, станет пить шато петрюс вместо калифорнийского каберне – но и это вскоре покажется обыденным и не таким уж интересным.

Еще одна интересная подробность: болезнь снижает уровень счастья, но источником долгосрочного огорчения она становится лишь тогда, когда причиняет мучительную и постоянную боль. А так, узнав о своем хроническом заболевании – например диабете, – люди некоторое время переживают, но, если болезнь не усугубляется, адаптируются к своему новому состоянию и набирают столько же «баллов счастья», сколько и здоровые. Проведем мысленный эксперимент. Люси и Люк – близнецы, из семьи среднего класса, согласились принять участие в исследовании субъективного благосостояния. По пути из психологической лаборатории Люси попала в аварию, переломы долго срастались, нога повреждена на всю жизнь. Как раз в тот момент, когда «скорая» везла Люси в больницу, Люк пытался дозвониться ей с радостной новостью: он сорвал джекпот в $10 миллионов. Два года спустя сестра все еще хромает, а брат намного богаче прежнего, но, когда психолог явится с очередным опросом, обнаружится, что их ответы мало чем отличаются от тех, которые близнецы дали в тот роковой день.

Семья и круг общения сказываются на уровне счастья больше, чем деньги и здоровье. Люди в крепкой семье, имеющие развитые и надежные дружеские и родственные связи, заметно счастливее тех, кто живет в разобщенной семье и не нашел или не искал для себя круг общения. Особенно важен брак. Одно исследование за другим подтверждает прямую корреляцию между удачным браком и высоким уровнем субъективного благосостояния, между неудачным браком и низкими баллами счастья. Это верно независимо от экономического и даже от физического состояния человека. Небогатый инвалид в окружении преданной семьи, любящей жены и добрых друзей может чувствовать себя намного счастливее, чем одинокий миллиардер. Единственная оговорка: если речь идет не о крайней нищете и если болезнь не причиняет боли и не слишком быстро прогрессирует.

Напрашивается теория: заметное улучшение материальных условий за последние два века уравновешивается крахом семьи и общины в целом. Если так, то в среднем житель Запада сегодня чувствует себя не более счастливым, чем в 1800 году. Даже столь ценимая нами свобода оборачивается против нас. Мы можем выбирать себе партнеров, соседей и друзей, но и они теперь вправе нас покинуть. С появлением у каждого человека беспрецедентной возможности самостоятельно выбирать свой жизненный путь все труднее даются пожизненные обязательства. Семьи и общественные связи рушатся, мы проваливаемся в одиночество.

Но главным открытием из всех является то, что счастье не зависит от объективных условий, от богатства, здоровья и даже от отношений. Скорее от корреляции между объективными условиями и субъективными ожиданиями. Если человек мечтал о быке и повозке и сумел добыть и то и другое, он доволен. Но если хотел новенький «феррари», а получил старый «фиат», депрессия гарантирована. Вот почему и выигрыш в лотерею, и авария в конечном счете сказываются на ощущении счастья одинаково: при улучшении ситуации увеличиваются ожидания – настолько, что, сколько ни улучшались бы объективные условия, удовлетворения все нет и нет. Когда же дела идут плохо, ожидания тоже «сворачиваются», в итоге даже тяжелая травма не мешает человеку чувствовать себя счастливым, как прежде.

Конечно, чтобы это выяснить, не обязательно было обращаться к психологам с их анкетами. Пророки, поэты и философы уже тысячи лет назад осознали: важнее удовлетворение от того, что имеешь, чем вечная гонка за тем, чего хочешь. Но все же приятно, когда современное исследование, все эти данные и графики подтверждают интуитивные выводы древних.

 

* * *

 

Историю счастья невозможно изучать, не принимая в расчет такого важнейшего фактора, как индивидуальные ожидания. Если бы счастье определялось только объективными условиями, богатством, здоровьем и кругом общения, было бы не так сложно определить уровень счастья для разных исторических периодов. Но поскольку счастье зависит от субъективных ожиданий, работа историка существенно затрудняется. Например, у нас теперь есть целый арсенал успокоительных и болеутоляющих средств, но и способность терпеть боль или дискомфорт снизилась настолько, что мы, возможно, страдаем от боли намного сильнее, чем наши предки.

Согласиться с такой аргументацией непросто. Наша оптика определенным образом искажена: когда мы прикидываем, насколько счастлив тот или иной человек сейчас или в прошлом, мы невольно подставляем на его место себя. Но такой подход не срабатывает, поскольку мы переносим в чужие материальные обстоятельства собственные субъективные ожидания. Средневековый крестьянин месяцами не мылся, и переодеться ему было не во что. От одной мысли о таком существовании – в жуткой грязи – современному человеку дурно, а средневековый крестьянин ничего не имел против. Он привык к запаху и прикосновению грязной нестираной рубахи. Не то чтобы он хотел ее сменить, а сменной не было – нет, он даже и менять ее не хотел. То есть собственная одежда его, по крайней мере, вполне устраивала.

И это, если вдуматься, не так уж удивительно. Наши родичи шимпанзе купаются еще реже, а одежду и вовсе не меняют, но ведь не жалуются. И нам не противно, что живущие с нами в одном доме собаки и кошки не принимают душ и не переодеваются. Мы все равно с ними обнимаемся и целуемся. И на благополучном Западе многие малыши не питают любви к шампуню и губке: требуется немалое родительское терпение и порой годы, чтобы привить им эту хорошую, как считают взрослые, привычку. Все определяется ожиданиями.

 

 

Революция в Египте в 2011 году. Египтяне восстали против режима Мубарака, хотя никакой другой режим в долине Нила от начала времен не обеспечивал им такой безопасной и продолжительной жизни

 

Поскольку счастье определяется ожиданиями, два столпа нашего общества – СМИ и реклама, – сами того не желая, истощают планетарные ресурсы удовлетворения. 5 тысяч лет назад восемнадцатилетний юноша в глухой деревне считал бы себя крутым, ведь в деревне всего 50 особей мужского пола и по большей части либо старики, морщинистые и покрытые шрамами, либо малышня. А современный подросток чаще всего боится «недотянуть». Даже если большинство одноклассников – не красавцы, он равняется не на них, а на кинозвезд, спортсменов и супермоделей, которых ежедневно видит по телевизору, в соцсетях и на гигантских рекламных щитах.

Так может быть, недовольство третьего мира подпитывается не столько бедностью, болезнями, коррупцией и политическим давлением, сколько сравнением со стандартами жизни в первом мире? При Хосни Мубараке вероятность умереть от голода, болезни или насилия для среднего египтянина стала гораздо ниже, чем при Рамзесе II или Клеопатре. Материальное благосостояние страны многократно умножилось. Казалось бы, когда в 2011 году египтяне вышли на улицы, им следовало плясать и благодарить Аллаха за милости. Но нет же, они вышли, чтобы свергнуть ненавистного Мубарака. Они сравнивали свою участь не с жизнью предков при фараоне, а с благополучием американцев при Обаме.

В таком случае даже у бессмертия может обнаружиться оборотная сторона. Представьте себе, что наука создаст лекарства от всех болезней, эффективную профилактику старения и регенеративное лечение, которое позволит бесконечно долго сохранять юность. Как бы все это не обернулось эпидемией тревожности и гнева.

Те, кому новое чудо-средство окажется не по карману, – огромное большинство человечества – с ума сойдут от ярости. Во все века бедные и угнетаемые утешались мыслью, что уж в смерти они, по крайней мере, равны. Богатые и могущественные тоже смертны. Как же смириться с мыслью, что ты, бедняк, умрешь, а богач вечно пребудет молодым и красивым?

Впрочем, не слишком-то обрадуется и то крошечное меньшинство, которому окажется доступно новое средство. У этих счастливчиков появятся новые причины для тревог: чудо-терапия продлевает юность и жизнь, но воскрешать трупы не под силу и ей. Ужасная мысль: я, мои любимые могли бы жить вечно, если бы не попали в аварию, если бы нас не взорвал террорист! Потенциально бессмертные будут бояться любого риска, а боль от потери супруга, ребенка или друга станет невыносимой.

 

Химическое счастье

 

Социологи задают в анкетах вопросы о субъективном «самочувствии» и соотносят ответы с социально-экономическими факторами, такими как богатство и политическая свобода. Биологи задают те же вопросы, но ответы соотносят с биохимическими и генетическими факторами. Результат, признаться, шокирует.

Биологи считают, что нашими мыслями и эмоциями управляют биохимические механизмы, отточенные миллионами лет эволюции. Как любое состояние души, субъективное ощущение счастья определяется не внешними параметрами – жалованьем, системой отношений, политическими правами, – а сложной системой нервов, нейронов, синапсов и биологически активными веществами: серотонином, дофамином и окситоцином.

Ни выигрыш в лотерею, ни покупка дома, ни повышение по службе, ни даже взаимная любовь не сделают человека счастливым. Человека делает счастливым только одно – приятное ощущение в организме. Тот, кто выиграл в лотерею или обрел любовь и скачет от радости, на самом деле бурно реагирует не на любовь и не на деньги. Он реагирует на гормоны в крови, на электрические разряды в определенных участках мозга.

И вопреки всем помыслам создать рай на Земле наша биохимическая система, по-видимому, запрограммирована на поддержание определенного уровня счастья. Естественный отбор здесь не работает: генетическая линия счастливого отшельника прервется, а набор генов двух тревожных родителей перейдет к следующему поколению. Счастье и несчастье играют роль в эволюции лишь постольку, поскольку в какой-то момент способствуют или препятствуют выживанию и воспроизводству. Не приходится удивляться тому, что эволюция сделала нас не слишком счастливыми и не слишком несчастными. Биологически мы приготовлены к тому, чтобы насладиться кратким моментом приятных ощущений. Но долго они не продлятся: рано или поздно счастье схлынет, сменившись менее приятными ощущениями.

Например, эволюция вознаграждает приятными ощущениями мужчин, которые передают потомству свои гены, занимаясь сексом с пригодными для этого женщинами. Если бы секс не сопровождался столь приятными ощущениями, многие мужчины вообще бы в нем не участвовали. Эволюция позаботилась и о том, чтобы приятные ощущения длились недолго. Если бы оргазмы затягивались на многие сутки, чересчур счастливые самцы умерли бы с голоду и уж во всяком случае не пустились бы на поиски других, еще не оплодотворенных самок.

Так что внешние события – секс, выигрыш в лотерею, автомобильная авария – на время могут сделать нас счастливыми или несчастными. Но биохимическая система не допускает превышения определенного уровня счастья, как и слишком сильного падения, и в конечном счете возвращается в равновесие. Некоторые ученые сравнивают нашу биохимическую систему с кондиционером, который удерживает в помещении температуру на заданном уровне, даже когда нагрянет жара или налетит снежная буря. События могут ненадолго изменить температуру, но кондиционер обязательно восстановит статус-кво.

Некоторые системы установлены на 30 °C, другие на 20 °C. И у людей эти «кондиционеры» тоже различаются. Одни люди от рождения обладают такой «жизнерадостной» биохимической системой, что их настроение колеблется от 6 до 10 баллов по десятибалльной шкале и чаще всего стабилизируется на отметке 8. Такой человек будет бодр и весел, даже живя в безумной столице, потеряв все деньги на бирже и заболев диабетом. У других биохимия угрюмая, настроение колеблется от 3 до 7, стабилизируется на 5. Такой пребывает в депрессии, даже когда у него вроде бы есть все: поддержка родни и друзей, миллионные выигрыши и здоровье олимпийца. Даже если этот мрачный субъект с утра выиграет 50 миллионов, днем изобретет лекарство от СПИДа, после обеда заключит вечный мир между Израилем и Палестиной, а вечером воссоединится со своим давно утраченным ребенком – выше семерки стрелка все равно не поднимется. Мозг этого человека попросту не приспособлен для бурного веселья, как бы ему ни везло.

Присмотритесь к своим родным и знакомым. Среди них наверняка есть люди, которые в любых обстоятельствах сохраняют бодрость духа, и есть вечно недовольные, какие бы дары мир ни клал к их ногам. Нам все кажется: стоит сменить место работы, жениться, дописать роман, купить новую машину, выплатить ипотеку и – победа! Но когда мы получаем то, чего хотим, мы не чувствуем настоящего счастья. Сколько ни покупай машин и ни пиши романов, биохимия не меняется. На короткое время стрелку можно сбить, но она непременно вернется на привычное место.

 

* * *

 

Как эти выводы соотносятся с упомянутыми выше психологическими и социологическими исследованиями, доказавшими, что люди в браке в среднем счастливее одиночек? Во-первых, исследования устанавливают корреляцию, а не причинно-следственную связь, которая может оказаться вовсе не той, что предположили исследователи, а обратной. Действительно, среди женатых больше счастливых людей, чем среди одиноких и разведенных, но это еще не означает, что брак гарантирует счастье – быть может, счастливые люди чаще вступают в брак. Или, говоря научным языком, высокий уровень серотонина, дофамина и окситоцина способствует браку. Люди с врожденной жизнерадостной биохимией обычно веселы и всем довольны. Они привлекательны, у них больше шансов вступить в брак. И разводятся они реже, ведь с довольным, счастливым человеком жить гораздо легче, нежели с мрачным и разочарованным. Соответственно, женатые люди действительно среднестатистически счастливее одиночек, но одинокая женщина с мрачным расположением духа вряд ли повеселеет, даже если найдет себе мужа.

Да и биологи не такие уж фанатики. Они признают, что счастье главный образом определяется биохимией, но учитывают также психологические и социальные факторы. Наш эмоциональный кондиционер все же может достаточно свободно переключаться внутри отведенных ему границ. Нарушить верхнюю и нижнюю планку практически нереально, но брак и развод могут повлиять на положение стрелки внутри этой зоны. Человек со средним уровнем счастья 5 не будет скакать от радости, но хороший брак позволит ему время от времени достигать вполне приятного уровня 7 и избегать тоски уровня 3.

Если согласиться с биологическим подходом к счастью, тогда в этом смысле история не так уж важна, ведь большая часть исторических событий не влияет на биохимическую систему отдельного человека. История подкидывает стимулы для выработки серотонина, однако его итоговый уровень не меняется, человечество не становится счастливее.

Сравним средневекового французского крестьянина и современного парижского банкира. Крестьянин жил в неотапливаемой глинобитной хижине с видом на хлев, а банкир возвращается с работы в роскошный пентхауз, битком набитый новейшей техникой, с видом на Елисейские Поля. Казалось бы, он намного счастливее: но счастье у нас в голове, а голове и дела нет до хижин и пентхаузов, хлева и Елисейских Полей – мозг регистрирует уровень серотонина. Когда в 1013 году крестьянин закончил строительство дома, нейроны его мозга выделили серотонин, достигший уровня 10. Когда в 2013 году банкир выплатил последний взнос за свой чудо-пентхауз, нейроны его мозга выделили столько же серотонина, и был достигнут уровень удовольствия 10. Мозг не ведает, насколько пентхауз круче глинобитной хижины, мозг знает одно: уровень серотонина достиг десятки.

Итак, банкир нисколько не счастливее своего далекого предка, средневекового крестьянина.

И это касается не только частной жизни. Взять хотя бы Французскую революцию. Революционеры работали не покладая рук: казнили короля, раздали землю крестьянам, провозгласили права человека, отменили привилегии аристократии и объявили войну всей Европе. Но биохимия французов не изменилась и, несмотря на все политические, социальные и экономические волнения, средний уровень счастья оставался стабильным. Те, кому в генетической лотерее досталась бодрая биохимия, и после революции чувствовали себя скорее счастливыми, чем недовольными, а кому с биохимией не повезло, те и при Робеспьере и Наполеоне продолжали ныть, как прежде при Людовике XVI и Марии-Антуанетте.

В таком случае много ли проку от Французской революции? Если люди не становятся счастливее, то ради чего этот ужас, война и кровопролитие? Биологи не стали бы брать Бастилию. Люди всякий раз надеются, что очередная революция или реформа их осчастливит, но биохимия раз за разом оставляет их с носом.

Только одно направление истории имеет смысл. Теперь, когда мы поняли, что счастье обусловливается биохимической системой, мы можем не тратить больше времени на политические и социальные реформы, всякие идеологии и путчи, а сосредоточиться на том, что может сделать нас по-настоящему счастливыми. Подправим свою биохимию. Если вложить миллиарды в разгадку биохимического кода и в поиск соответствующих лекарств, мы сделаем людей намного счастливее без всяких революций. Прозак, к примеру, никак не покушаясь на государственный строй, повышает уровень серотонина в крови и выводит пациента из депрессии.

Биологическую точку зрения идеально передает слоган нью-эйдж: «Счастье идет изнутри». Деньги, статус, пластические операции, роскошные дома, власть – всё это не даст счастья.

Долговечное счастье приходит лишь изнутри – это серотонин, дофамин и окситоцин¹¹⁰.

В антиутопии Олдоса Хаксли «Дивный новый мир», опубликованной в 1932 году, в разгар Великой депрессии, счастье понимается как высшая ценность и режим держится не на выборах и не на полиции, а на психотропных таблетках. Каждый день все получают свою дозу «сомы» – синтетического средства, которое делает человека счастливым без ущерба для работоспособности и функциональности. Охватившее весь земной шар всемирное государство не знает больше ни войн, ни революций, ни демонстраций, ни забастовок, потому что все люди вполне удовлетворены своим положением. На самом деле это видение будущего пострашнее, чем «1984» Джорджа Оруэлла. Но, хотя большинство читателей пугалось при чтении «Дивного нового мира», мало кто мог объяснить свой страх и отвращение. В мире Хаксли все всегда счастливы – что тут плохого?

 

Смысл жизни

 

Пугающий мир Хаксли вырос из биологической теории, приравнивающей счастье к удовольствию. Быть счастливым – значит испытывать приятные ощущения, не более и не менее того. Поскольку наша биохимия ограничивает размах и продолжительность таких ощущений, то, чтобы люди смогли продолжительное время ощущать высокий уровень счастья, нужно поработать с их биохимической системой.

Но не все ученые согласятся с таким определением счастья. В знаменитом исследовании Дэниела Канемана, получившего Нобелевскую премию по экономике, участникам предлагалось оценить стандартный будний день, эпизод за эпизодом: насколько они наслаждались каждой минутой или, напротив, испытывали дискомфорт. В отношении большинства людей к собственной жизни обнаружился парадокс. Взять, к примеру, труд, вкладываемый в воспитание ребенка. Оказалось, что, если механически подсчитать моменты радости и неприятные моменты, то обзаводиться детьми – не лучшая идея. Процесс состоит в основном из смены памперсов, мытья посуды и утихомиривания капризничающего чада – никто не любит этим заниматься. И тем не менее почти все родители называют детей счастьем своей жизни. Неужто люди сами не знают, чего хотят?

Нет, такой ответ, конечно, возможен, но есть и другой: счастье не сводится к превалированию приятных элементов над неприятными. Скорее счастье в том, чтобы наполнить жизнь смыслом и придать ей цель. В счастье присутствует заметный когнитивный, этический компонент. Очень многое зависит от точки зрения: «Я – несчастный раб маленького тирана» или: «Я любовно взращиваю новую жизнь»¹¹¹. Как говорит Ницше, тот, у кого есть зачем жить, легко выдержит любое как. Даже в испытаниях осмысленная жизнь приносит удовлетворение, а бессмысленная превращается в пытку при самых комфортных условиях.

Хотя удовольствие и страдание люди в любой стране и в любую эпоху чувствуют одинаково, смысл своему опыту они придают совершенно разный. А значит, история счастья – намного более сложная, чем видится биологам. Если оценивать жизнь эпизод за эпизодом, то, конечно, тяжелых моментов у средневековых людей было гораздо больше. Но если они верили в вечное посмертное блаженство, то вполне могли обрести в своей жизни куда больше смысла и содержания, чем современный атеист, которого в конце не ждет ничего, кроме полного и бессмысленного забвения. Отвечая на вопрос: «Удовлетворены ли вы своей жизнью в целом?» – средневековый человек, скорее всего, поставил бы по десятибалльной шкале высокий балл.

Так, значит, наши предки были счастливы, ибо находили утешение в коллективной иллюзии потусторонней жизни? Да. И пока у них не отобрали эту фантазию, с чего им было печалиться? Насколько мы можем судить, с сугубо научной точки зрения смысла в человеческой жизни маловато. Человечество возникло в результате случайного эволюционного отбора, не имевшего ни разумной причины, ни цели. Наши поступки отнюдь не часть божественного космического плана, и если завтра планета Земля взорвется, Вселенная будет себе существовать дальше, ничего не заметив. Пока у нас нет научных причин полагать, что наличие человека – субъективного наблюдателя – так уж необходимо Вселенной. А потому любой смысл, что люди приписывают своей жизни, иллюзорен, и мечта о потустороннем блаженстве, наполнявшая смыслом жизнь средневекового человека, столь же обоснованна, как те смыслы, что в своей жизни находят современные гуманисты, националисты и капиталисты. Ученый видит оправдание собственного бытия в том, что умножает сумму человеческих знаний; солдат – в том, что сражается за отчизну; предприниматель – в создании новой компании; и все они так же заблуждаются, как средневековые схоласт, крестоносец и строитель собора.

Так, может быть, счастье – в совпадении собственных иллюзий с коллективными? Пока мой личный нарратив укладывается в общие сюжеты, я сумею убедить себя в том, что моя жизнь полна смысла, и буду счастлив этим убеждением.

Довольно мрачный вывод. Неужели счастье – в самообмане?

 

Познай самого себя

 

Если счастье заключается в приятных ощущениях, то для умножения счастья нужно перестроить свою биохимию. Если счастье основано на ощущении осмысленности жизни, то для его умножения нужно поумнее обманывать себя. Третьего не дано?

Оба вышеизложенных мнения проистекают из единой предпосылки: счастье – субъективное ощущение (удовольствия или осмысленности), и для оценки его уровня нужно попросту спросить человека, насколько он счастлив. Нам это кажется логичным, поскольку в наше время среди идеологий господствует либерализм, освящающий субъективные чувства индивида. Именно им отдается приоритет: что хорошо, а что плохо, что красиво, а что уродливо, чему быть, а чему не быть – обо всем этом каждый судит исключительно по собственным ощущениям.

Либеральная политика исходит из того, что избиратели знают, чего хотят, и не нуждаются в Большом Брате, который разъяснил бы им, в чем их благо. Девиз либеральной экономики: клиент всегда прав. Либеральное искусство провозглашает: красота – в глазах смотрящего. Студентов в либеральных школах и университетах учат думать самостоятельно. Реклама еще решительней: «Делай что хочешь». Фильмы, спектакли, мыльные оперы, романы, повсюду звучащие песенки внушают неустанно: «Будь собой!», «Прислушивайся к себе!», «Иди, куда влечет сердце». Классическую формулировку этой точки зрения дал еще Жан-Жак Руссо: «В чем я вижу добро – то и есть добро, а в чем вижу зло – то зло».

Люди, с малолетства взращенные на подобных лозунгах, склонны полагать, что счастье субъективно и что каждый человек лучше знает, счастлив он или несчастен. Но такой подход характерен исключительно для либерализма. Большинство исторических религий и идеологий полагали, что для добра, красоты и должного есть строгая мера. Они невысоко ценили чувства и предпочтения обычного человека. У входа в храм Аполлона паломников приветствовала надпись: «Познай самого себя!» Подразумевалось, что обычный человек не знает своего истинного Я, а потому не найдет и истинного счастья. Вероятно, Фрейд с этим согласился бы[12].

Да и христианские богословы апостол Павел и Блаженный Августин прекрасно знали, что большинство людей предпочитает молитве секс. Но разве из этого следует, что секс – основа счастья? Ни в коем случае, ответили бы и Павел, и Августин. Из этого, по их мнению, следует только, что человек по природе своей грешен и поддается сатанинскому соблазну. С христианской точки зрения подавляющее большинство людей – все равно что наркоманы. Допустим, психолог надумал исследовать уровень счастья среди наркоманов. Он проводит опрос и убеждается, что все до единого чувствуют себя счастливыми, когда уколются. Неужели после этого психолог напишет статью о героине как источнике счастья?

Не только христианство скептически относится к идее, будто все сводится к субъективным ощущениям и ими определяется. В вопросе о субъективных ощущениях, пожалуй, даже Дарвин и Докинз сойдутся со святым Павлом и святым Августином. Под давлением естественного отбора люди, как любые другие животные, склонны выбирать то, что способствует сохранению их генов, даже в ущерб конкретному индивиду. Большинство мужчин всю жизнь напролет трудятся, тревожатся, соревнуются, сражаются, потому что ДНК манипулирует ими в своих эгоистических целях, лишая покоя и счастья. Подобно Сатане, ДНК искушает мужчин приманкой мимолетного счастья – и заставляет себе служить.

Большинство религий и философий подходят к вопросу счастья совсем не так, как либерализм¹¹². Особенно интересен ответ, предложенный буддизмом. Буддизм занимался проблемой счастья, пожалуй, больше, чем любая другая религия. Две с половиной тысячи лет буддисты систематически изучают суть счастья и его источники, а потому и специалисты все чаще обращают внимание и на буддийские философию и медитативные практики. Счастье в буддизме рассматривается не как субъективное ощущение удовольствия или осмысленности, а как свобода от погони за субъективными ощущениями.

С точки зрения буддизма большинство людей придают слишком большое значение своим чувствам, отождествляя приятные ощущения со счастьем, а неприятные со страданием. В итоге люди стремятся получать как можно больше приятных ощущений и избегают неприятных. Но они глубоко заблуждаются: наши субъективные ощущения на самом деле лишены и субстанции, и смысла. Это скоротечные вибрации, изменчивые как океанские волны. Боль вы чувствуете или удовольствие, кажется ли вам жизнь бессмысленным фарсом или исполненной непреходящего смысла космической драмой, – все это лишь мимолетные вибрации.

Если придавать этим внутренним волнам слишком большой вес, мы оказываемся у них в плену, разум становится беспокойным и ни в чем не находит удовлетворения. Мы страдаем. Даже приятным ощущением наш разум не насытится: захочет, чтобы удовольствие усилилось, или будет тревожиться, как бы оно не пропало. Погоня за субъективными ощущениями – утомительное и бессмысленное занятие, отдающее нас во власть капризного тирана. Источник страдания – не боль, не печаль и даже не отсутствие смысла. Источник страдания – сама погоня за субъективными ощущениями, которая держит нас в постоянном напряжении, растерянности, неудовлетворенности.

Люди освободятся от страданий лишь тогда, когда поймут, что субъективные ощущения – всего-навсего мимолетные вибрации, и перестанут гоняться за удовольствиями. Тогда и боль не сделает их несчастными, и наслаждение не нарушит спокойствия духа. Разум пребывает в спокойном, ясном и удовлетворенном состоянии. В итоге наступает глубочайшее блаженство, какого те, кто проводит жизнь в лихорадочной гонке за приятными ощущениями, и представить себе не могут. Они подобны человеку, который многие годы стоит на берегу, радуясь «хорошим» волнам и стараясь их удержать, и отгоняя «плохие», чтобы не подобрались чересчур близко. День изо дня он стоит на берегу, доводя себя до исступления этим бессмысленным занятием. Наконец усаживается на песок и расслабляется – пусть себе волны грохочут как вздумается. Вот оно, блаженство!

Современной либеральной культуре эта идея настолько чужда, что, когда западные движения нью-эйдж столкнулись с буддистскими откровениями, они перевели их на язык либеральных понятий, поставив, естественно, с ног на голову. Нью-эйджевые культы провозглашают: «Счастье не зависит от внешних обстоятельств. Оно зависит лишь от внутренних ощущений. Нужно отказаться от погони за внешним – богатством, статусом – и воссоединиться со своими внутренними ощущениями». Короче говоря: «Счастье внутри тебя». Биологическому подходу это не противоречит, но с учением Будды расходится диаметрально.

Будда согласился бы с современными биологами, а также с пророками нью-эйдж в том, что счастье не зависит от внешних условий. Но более важная, более глубокая его мысль упущена: истинное блаженство не зависит и от субъективных ощущений. Чем большее значение мы придаем субъективным ощущениям, чем активнее их ищем, тем больше страдаем. Будда советовал перестать гоняться не только за внешними достижениями, но и, самое главное, за внутренними ощущениями.

 

* * *

 

Подведем итог: анкеты, поверяющие субъективное благополучие, отождествляют благополучие с субъективным ощущением, а погоню за счастьем – с погоней за конкретными эмоциональными состояниями. Напротив, многие традиционные философии и религии, например буддизм, видят ключ к счастью в том, чтобы познать свое истинное «Я» – понять, кто ты есть и что собой представляешь. Многие люди ошибочно отождествляют себя со своими чувствами, мыслями и пристрастиями. Когда они испытывают гнев, они говорят себе: «Я разгневан. Это мое переживание». И всю жизнь кладут на то, чтобы добиться одних видов переживаний и избежать других. Им не дано понять, что человек и его переживания – не одно и то же, что неустанная погоня за конкретными ощущениями загоняет их в ловушку.

Если это действительно так, то наше представление об истории счастья может оказаться в корне неверным. Возможно, не так уж важно, осуществились ли ожидания и насколько приятные ощущения получили люди. Главный вопрос: удалось ли людям познать себя. Сумеем ли мы доказать, что сегодня человек понимает свое истинное «Я» лучше, чем древний собиратель или средневековый крестьянин?

Ученые занялись историей счастья лишь несколько лет назад, и пока что мы только формулируем первые гипотезы и нащупываем методы исследования. Слишком рано делать жесткие выводы и обрывать только начавшуюся дискуссию. Нужно испробовать разные подходы, научиться ставить ключевые вопросы.

Большинство исторических книг уделяют основное внимание идеям великих мыслителей, отваге воинов, милосердию святых или гению художников. Там подробно описывается, как складывались и распадались социальные структуры, как возникали и рушились империи, как создавались и распространялись технологии, но нет ни слова о том, как все это влияло на счастье и страдание людей. Это величайший пробел в наших исторических знаниях. Пора бы его заполнить.

 

 

Глава 20

Конец Homo sapiens

 

Вначале этой книги мы определили историю как очередную стадию в континууме «физика-химия-биология». Поскольку люди подчинены тем же физическим силам, химическим реакциям, процессам естественного отбора, что и все живые существа, то и события, в которых они принимают участие, – исторические события – в конечном счете тоже управляются законами естественного отбора. Естественный отбор обеспечил Homo sapiens значительно большую свободу, чем всем остальным организмам, но и тут есть свои границы. Смысл в том, что, несмотря на все свои усилия и достижения, сапиенсы не могут вырваться за установленные биологией рамки.

Так было всегда. Но теперь все изменилось. На заре XXI века Homo sapiens начинает выходить за биологические пределы. Он отменяет законы естественного отбора, заменяя их законами разумного замысла.

Все живые организмы четыре миллиарда лет развивались в процессе естественного отбора, ни один не был создан по обдуманному плану. Жираф, например, обзавелся длинной шеей благодаря конкуренции между древними жирафами, а не по прихоти высшего разума. Протожирафы с более длинной шеей добывали больше пищи и потому давали более многочисленное потомство, чем протожирафы с короткой шеей. И никто не сказал: «Длинная шея позволит жирафу срывать листья с вершин деревьев. Давайте ее вытянем». Красота теории Дарвина в том и состоит, что для объяснения, как у жирафа появилась длинная шея, не требуется прибегать к фигуре гениального проектировщика.

Миллиарды лет никакой разумный замысел и не был возможен – за отсутствием какого-либо разума. Микроорганизмы, на протяжении миллиардов лет безраздельно владевшие планетой, способны на удивительнейшие вещи. Представители одного вида могут включать в свою клетку генетические коды других видов и тем самым приобретать новые способности, например резистентность к антибиотикам. Но микроорганизмы, насколько мы знаем, не обладают сознанием, не ставят себе целей и не строят планов.

На какой-то стадии такие организмы, как жирафы, дельфины, шимпанзе и неандертальцы, приобрели сознание и способность планировать. Возможно, неандертальский парень и мечтал о жирных и ленивых нелетающих птицах, которых мог бы просто пойти и добыть голыми руками, как только проголодается. Но претворить свою мечту в реальность он не мог. Ему приходилось охотиться на птиц, созданных естественным отбором.

Первая трещина в старом укладе появилась примерно 10 тысяч лет назад, в ходе аграрной революции. Сапиенсы, мечтавшие о жирной и неповоротливой дичи, обнаружили: если скрестить самых жирных кур с самыми медлительными петухами, часть потомства окажется и жирной, и медлительной. Если продолжать скрещивать таких особей, появится линия жирных и медлительных птиц. Так по замыслу не божества, но человека были выведены куры, прежде природе неизвестные.

Ho Homo sapiens, в отличие от всемогущего божества, был существенно ограничен в реализации своих замыслов. Сапиенсы могли проводить направленный отбор, обходя или ускоряя естественные процессы, но не могли привнести новые качества, если их не было первоначально в генофонде тех же диких кур. Отношения между сапиенсами и курами строились по принципу многих симбиозов, которые возникают в природе. Человек оказывал на кур специфическое влияние, приводившее к отбору толстых и ленивых – так и пчелы, опыляя цветы, влияют на отбор растений: лучше всего размножаются те, что ярче цветут и душистее пахнут.

Сегодня, после четырех миллиардов лет своего господства, основной эволюционный процесс – естественный отбор – стоит перед вызовом совершенно иного свойства. В лабораториях по всему миру ученые создают живых существ. Они беспардонно нарушают законы естественного отбора, не ограничивая себя изначальными характеристиками организмов. Эдуардо Кац, бразильский биохудожник, в 2000 году надумал создать оригинальное произведение: зеленого светящегося кролика. Кац связался с французской лабораторией и предложил гонорар за кролика, изготовленного по его заказу. Французские ученые взяли эмбрион обычного белого кролика, подсадили в его ДНК ген зеленой светящейся медузы и – вуаля! Месье Кац получил зеленого светящегося кролика. Вернее, крольчиху. Он назвал ее Альба.

Существование Альбы не укладывается в законы эволюции. Она является продуктом обдуманного решения. Альба – предвестница нашего грядущего. Если скрытый в крольчихе потенциал будет полностью реализован (а человечество тем временем не истребит само себя), то научная революция может оказаться чем-то гораздо большим, чем еще одна революция в истории. Возможно, это будет главная биологическая революция с момента появления жизни на Земле. После четырех миллиардов лет естественного отбора Альба – это предвестник новой космической эры, когда жизнь будет проектироваться по разумному замыслу. Если так произойдет, вся человеческая история задним числом будет переосмыслена как путь экспериментаторства, ученичества, в результате которого преобразились сами правила игры под названием «жизнь». Этот процесс следует рассматривать в масштабах космических миллиардов лет, а не человеческих тысячелетий.

Биологи всего мира сражаются против движения сторонников разумного замысла, которые оспаривают преподавание теории Дарвина в школах и утверждают, что неупрощаемая биологическая сложность подтверждает существование некоего «разумного творца», продумавшего все биологические детали до тонкостей. Биологи правы относительно прошлого. Но в будущем поборники разумного замысла могут восторжествовать.

Сейчас, когда я пишу все это, намечаются три пути вытеснения естественного отбора продуманным дизайном:

а) биоинженерия;

б) создание киборгов (киборги – живые существа, сочетающие органические и неорганические части);

в) создание неорганической жизни.

 

О людях и мышах

 

Биоинженерия – продуманное вмешательство на биологическом уровне (например, имплантация генов) с целью модифицировать внешний вид, способности, потребности или желания, чтобы реализовать некую заранее сформулированную идею (например, эстетические предпочтения Эдуардо Каца).

Ничего нового в биоинженерии как таковой нет. Люди пользовались ею на протяжении миллионов лет, желая изменить себя или другие организмы. Простейший пример – кастрация. Люди холостили быков на протяжении, наверное, десяти тысяч лет и использовали в работе волов: волы послушнее и быстрее обучаются тянуть плуг. Люди кастрировали и юных пред