2020-06-29
78
На тропинке, ведущей вглубь леса, Красную Шапочку подстерегал Волк. Красная Шапочка понятия не имела, что это за зверь, и совершенно его не испугалась.
– Доброго утра, – сказал он.
– Спасибо, Волк!
– И куда же ты направляешься в такую рань, Красная Шапочка?
– К бабушке.
– А что у тебя в корзинке?
– Вино и пирожки, – отвечает, – мы испекли их вчера, чтобы бабушка окрепла и выздоровела.
– А далеко живет твоя бабушка?
– Далеко. Вон в той деревне за мельницей, в домике с краю, ты же знаешь.
Неожиданно, между тенями маленькой милой души, называемой здесь «Красная Шапочка», появляется острозубый безжалостный хищник, называемый «Волк». И несмотря на то, что они вроде никогда не встречались, Волк знает, что девочку зовут Красная Шапочка, а она, никогда ранее не видевшая волков, и, несмотря на то что ее мать категорически отрицала сам факт их существования, была уверена, что перед нею – Волк.
А так как вся эта история (которая в той же мере могла бы быть и сном) происходит в густой чаще подсознания одной и той же души, нам сразу становится ясно, что разговор идет о двух созданиях, глубоко знакомых друг другу, как и надлежит двум сторонам одной личности.
Они не нуждаются в представлении одного другому и сразу погружаются в беседу определенно личного характера. Волк забрасывает Красную Шапочку вопросами: дружески интимным «Куда в такую рань?» и требовательно любопытным «А что там у тебя в корзинке?». Исполняя роль внутреннего хищника, он делает все, чтобы показать, кто настоящий хозяин души. В это же время Красная Шапочка при первой возможности сообщает Волку, что бабушка больна, и тут же добавляет, что собирается ее вылечить. У Волка явно не хватает терпения, и он задает прямой вопрос: «Далеко ли живет твоя бабушка?», то есть хватит ходить вокруг да около, перейдем к делу – у Волка полно работы, ведь именно для этого ему и предоставили большую сцену. И девочка с готовностью дает ему подробный ответ: «Далеко. Вон в той деревне за мельницей, в домике с краю». И даже добавляет: «Ты же знаешь».
Ладно, подробное объяснение, но откуда она знает, что волку все это известно?
«Даже четырехлетний малыш не может не усомниться в поведении Красной Шапочки, которая, отвечая на вопрос Волка, дает ему четкие указания, как добраться до дома бабушки. К чему такие точные детали, как не для того, чтобы быть абсолютно уверенным, что Волк достигнет своей цели?» – так рассуждает (и совершенно справедливо) Бруно Беттельгейм в его книге «Очарование волшебных сказок»[54]. Хочу сразу отметить, что женщины, которые не впитали в себя образ надежной матери; женщины с неполным самосознанием или те, кто не готовы признать теневую сторону своей души из-за ощущения своей неполноценности (ведь они действительно не живут полной жизнью), склонны вступать в связь с внешним хищником, который посвящает их в свои жестокие игры, где они исполняют роль лакомого кусочка. Такое положение вещей удобно для обеих сторон: вблизи хищника всегда находится кто-то, о кого он может беспрепятственно поточить свои зубы, а жертва всегда может обвинить его в своих страданиях, не вынуждая себя признать, что этот самый «злодей» есть не что иное, как внешнее проявление элемента внутреннего саморазрушения.
Подобного рода ситуации таят в себе большую опасность: живое воплощение внутреннего хищника может нанести тяжелую рану, но без того укрепляющего, придающего стойкость эффекта, который наблюдается при погружении в подсознание и при встрече с притаившимся там хищным началом. Внешний хищник лишает нас сил и заглушает малейшие попытки внутреннего диалога.
Жизнь женщин, отдающих предпочтение волкам в человечьем облике, напоминает жизнь на вершине вулкана: она полна острых ощущений, ведь никто не может в точности предвидеть, когда волк оскалит свою зияющую пасть. Эта бурлящая адреналином жизнь как раз-таки и не оставляет места процессу погружения в глубины своего «Я», в результате которого в душе мог бы родиться добрый охотник – жизнеутверждающие силы, способствующие рождению заново. Жизнь с волком изнуряет, требует постоянного напряжения, и те, у кого не хватает сил удержаться, падают прямо волку в пасть, а оттуда – в зловонную утробу, в чужой ад, во внутренний мир кровожадного хищника.
Единственный урок, который мы можем извлечь из нашего знакомства с волчьей пастью (не заглядывая в нутро), – это уверенность, что нам там делать нечего. И тогда нам надо просто встать и уйти.
Но это не похоже на историю с Красной Шапочкой. Волк действительно вырывается на свет из глубин души Красной Шапочки или, вернее, бабушка выпускает его побродить по тропинкам внутреннего леса. Лесная старуха слишком больна, чтобы заниматься воспитанием внучки, и поэтому она вынуждена воспользоваться сомнительными услугами наемного помощника. Волк выполнит необходимую работу – в этом бабушка уверена; она только не представляет, насколько черной окажется эта работа. Бабушка, которая, по традиции, символизирует женское начало – Древнюю Женщину, первозданную силу, неразрывно связанную с природой (Кларисса Пинкола Эстес называет ее инстинктивной силой), натравливает на свою внучку другого инстинктивного обитателя лесов, ее приближенного – кровожадного волка. Волк настолько предан своей хозяйке, что на какое-то время принимает ее облик: внучка, которая отлично знает, как выглядит ее бабушка, не сразу замечает мелкие детали, отличающие лежащего на кровати коварного злодея от проглоченной им старушки. Волк становится приближенным бабушки, потому что склонностью к людоедству он ничем не отличается от других кровожадных наставниц – мачехи Белоснежки, мечтающей «попробовать» печень и легкие своей падчерицы, или матери принца из ранних версий «Спящей Красавицы», которая собиралась проглотить невестку и внуков. Ну и, наконец, волк состоит «в команде» бабушки, потому что в одной из ее прошлых жизней бабушка Красной Шапочки – это La Loba, Дикая Старуха, женщина-волчица.
Ее историю нам рассказывает Кларисса Пинкола Эстес.
Ла Лоба живет среди пустынных гор; она лазает и ползает по сухим руслам рек в поисках волчьих костей, а когда соберет весь скелет, разводит костер, встает над зверем, вздымает над ним руки и заводит песню. И тогда волчьи ребра и кости лап начинают обрастать плотью, и зверь покрывается шерстью. Ла Лоба продолжает петь, и зверь начинает дышать. Она поет – и волк открывает глаза, вскакивает и убегает вниз по каньону, а затем, стремительно удаляясь, внезапно превращается в смеющуюся женщину, которая свободно бежит к горизонту[55].
А может, Ла Лоба – это бабушка Красной Шапочки, воспевающая в себе волка? Волк является одной из сторон бабушки. Да и Красной Шапочки тоже.
И проглотив их, он это подтверждает.
Если бы бабушка была здорова, она, подобно Дикой Старухе, пела бы над своей внучкой, ведя ее через обратимую смерть, через ожившего в ней волка к раскрепощенной женщине. Если бы бабушка была здорова, Красная Шапочка не была бы проглочена.
То, каким образом в нас могут таиться волки, рассказывает известный антрополог проф. Нахум Мегед, который описывает свой поход с группой паломников в священную пустыню Вирикута в центре Мексики[56]: группа паломников во главе с шаманом делает привал у Ворот Святой Земли – места, откуда начинается священная зона для ритуала очищения возле пылающего костра.
«Мария, молодая женщина, примкнувшая к группе вместе с мужем и больным сыном, который должен был исцелиться под влиянием священных сил, пожаловалась на плохое самочувствие… Внезапно ею овладела непреодолимая усталость, веки распухли и ноги налились тяжестью. Она лежала на холодной земле, и на лице ее сына ужас сменялся выражением скорби и беспомощности… Усталость атаковала и доброго маракаме [57]. Он не поддался недомоганию, а тут же приступил к работе: его веки плотно сомкнулись, и он запел, запел…»
Если бы бабушка была здорова, она, как добрый маракаме, пела бы песню выздоравливающей души, надломленной изнуряющими странствиями. Но бабушка больна, и все, что она может сделать для своей внучки, – это наслать на нее волка.
«Женщина рассказала [58]: стая собак или волков окружила ее, когда она стояла одна на холме, – продолжает Мегед свои записки, – …вдруг из огня раздался звук, сильный, как гром, что-то наподобие воя вместе с лаем. Собаки или волки исчезли, а она смотрела и не понимала, что происходит… Шаман поднял женщину и произнес, обращаясь к ней: „Татавари (добрый бог) – он твой отец. И он решил тебе помочь. Много волков вышло из тебя; так много, что была опасность, что они не станут твоими сыновьями, а съедят тебя…“»
Не имея в проводниках шамана или наставника, который будет вести нас за руку по покрытым мраком лесным тропинкам подсознания, наше знакомство с по-волчьи коварным элементом нашей души может оказать на нас оглушающее или даже парализующее действие. Многие люди испытывают приступы болезненного упадка сил уже в самом начале пути.
Шаман, ныряющий следом за женщиной в глубины ее сновидений, посвящен в тайнопись души, и ему удается вывести свою подопечную на твердую душевную почву. Он объясняет ей ее сон:
«Во сне тебе рассказали, что после страданий, которые ты перенесешь, выполняя свою клятву, с твоим сыном произойдет что-то хорошее». И Мегед продолжает: «Выслушав его, Мария встала на ноги, поначалу неуверенно, а затем пустилась в пляс, ничего не замечая вокруг себя, кроме пылающего костра – доброго старца. Ее танец длился всю ночь – и все остальные танцевали вместе с ней».
Мегед заключает свое повествование словами:
«Так, на чужбине, познавая мир языческих богов, я вдруг понял смысл еврейской молитвы „Открой нам Врата в час, когда Врата запираются“… В обоих случаях говорится о священных вратах, перед которыми стоит верующий человек. Эти ворота дают ему возможность совершить ритуал перехода из одного состояния души в другое и собрать достаточно душевных сил, чтобы сказать самому себе, что все старые счета оплачены и закрыты».
Остановиться, погрузиться в сновидения, иногда – переболеть, встретить нашу внутреннюю волчью стаю; провести ночь у костра, вместе с членами семьи отрешенно кружась в наполненном тайным смыслом танце, – это только часть ритуалов, через которые должна пройти Красная Шапочка, чтобы повзрослеть; это только часть ритуалов, которые должна пройти каждая из нас, чтобы разобраться со старыми долгами – с родителями, детьми, спутниками жизни, когда мы меняемся, когда они меняются… Это та самая молитва, которая способна открыть перед нами новые ворота в час, когда за нами захлопываются предыдущие.
Это только часть из тех ритуалов, участницей которых я так и не стала, лишившись плода, потерянная, безмолвная, не имея рядом с собой никого, кто бы растолковал мне мое состояние, которое, как я теперь понимаю, было отрицаемым, не признанным мною трауром.
Никто не пел тогда над моими костями, никто не обратился к моим волкам, никто не танцевал со мной вокруг моего костра – моего доброго старца, исполняя вместе со мной танец сковавшей меня жути, танец еле теплившейся надежды. Подобно Красной Шапочке, меня проглотил мой волк, и я очень долго находилась в его брюхе.
Цветы Персефоны
Маки, маленькие адские огоньки,
Вы не причиняете зла?
(Плат С. «Июльские маки». Пер. А. Пустогарова)
И пошел волк рядом с Красной Шапочкой и говорит:
– Красная Шапочка, погляди, какие кругом красивые цветы, почему ты не посмотришь вокруг? Ты разве не слышишь, как прекрасно распевают птички? Ты идешь, будто в школу торопишься, а в лесу-то как весело время провести! Глянула Красная Шапочка и увидела, как пляшут повсюду, пробиваясь сквозь деревья, солнечные лучи и все кругом в прекрасных цветах, и подумала: «Хорошо бы принести бабушке свежий букет цветов, – это будет ей, наверно, тоже приятно; еще ведь рано, придти вовремя я успею».
И она свернула с дороги прямо в лесную чащу и стала собирать цветы. Сорвет цветок и подумает: «А дальше вон растет еще покрасивей», – и к тому побежит; и так она уходила все глубже и глубже в лес… Красная Шапочка все цветы собирала, и когда она уже их набрала так много, что больше нести не могла, вспомнила она о бабушке и отправилась к ней.
Все здесь действует против Красной Шапочки: и болезнь бабушки, и потеря связи с природой настолько, что она, идя по тропинке, не замечает ни пестрого цветочного ковра, ни искрящихся солнечных кружев. А напутствия матери, боящейся до ужаса всего, что связано с миром теней (леса и его обитателей, темных углов комнаты), должны усыпить инстинкты Красной Шапочки.
Страх настолько велик, что на его существование нет даже намека: никто не прячется в неосвещенных углах комнаты, в лесу не водятся волки, а если кто-то и упадет, не ударится, и больно не будет – только бутылка разобьется…
Красная Шапочка сворачивает с дорожки материнских пустых предостережений и углубляется в лес волчьих обещаний. В этот миг устанавливается первичная связь между воспитанницей и миром инстинктов. Перед ней открылась дверь в подсознание, и оттуда раздаются хоть и приглушенные, но ясно различимые звуки леса.
На первый взгляд, казалось бы, земля не проваливается под ногами у каждой сказочной девушки, протянувшей руку, чтобы сорвать цветок: ни крошка Брайт из «Волшебных сказок» графини де Сегюр, ни Красная Шапочка, ни другие героини не оказываются, подобно Персефоне, в преисподней. Но все они дорого платят за это невинное будничное занятие.
Рвать цветы в ухоженном саду сознательного – это одно, а собирать букеты в лесу – учат нас сказки, – за это надо платить. Цветы в лесу, как и юные девушки в лесу, символизируют гремучую смесь, источающую сладковатый запах табу.
Братья Гримм, Шарль Перро и особенно графиня де Сегюр, которые зачастую в своих повествованиях берут на себя роль представителей «общества», описывают эти лесные прогулки с явным осуждением, придавая им другой (не так уж старательно скрытый) смысл: срывание цветка для них – «дефлорация», позариться на цветок – позариться на девственность.
Так Златовласка удаляется все глубже и глубже в чащу заколдованного леса, выбрасывая на ходу уже сорванные ею цветы, потому что ей кажется, что там, вдали, цветы еще красивее. Она срывала и бросала, и срывала вновь, пока не оказалась в самой гуще таинственного лесного лабиринта, откуда уже нет дороги назад. И Красная Шапочка, собирая цветы, тоже потеряла счет времени: она опомнилась лишь тогда, когда наступили сумерки. А Персефона оказалась на лугу среди цветов «красоты невообразимой» и так и не смогла насытиться, пока не увидела и не сорвала нарцисс. Только после того, как эта ненасытная, напоминающая вакханалии во имя Диониса, оргия сбора цветов наконец-то утихла, вспомнили девушки о себе самих, о продолжающейся где-то рядом жизни, о своих обязанностях, о своих семьях. Красная Шапочка, Персефона, Златовласка протирают глаза, будто очнувшись после экстаза эротической пляски с природой, и теперь, придя в себя, они точно знают, что уже никогда не будут такими, как прежде.
Вот какими предстают перед нами женщины Древней Греции, поклоняющиеся Вакху:
«Все, и молодые и старые, но особенно девы… прежде всего, они распустили себе волосы на плечи, прикрепили небриды, если у кого успели развязаться узлы, и опоясали эти пятнистые шкуры змеями, лизавшими себе щеку. Другие тем временем, у кого после недавних родов болела грудь от прилива молока, а ребенок был оставлен дома, – брали в руки сернят или диких волчат и кормили их белым молоком. После этого они увенчались зеленью плюща, дуба или цветущего тиса. И вот одна, взяв тирс, ударила им о скалу – из скалы тотчас брызнула мягкая струя воды; другая бросила тирс на землю – ей бог послал ключ вина; кому была охота напиться белого напитка, тем стоило концами пальцев разгрести землю, чтобы найти потоки молока; а с плющевых листьев тисов сочился сладкий мед»[59].
Возможно, в ранних версиях нашей сказки красная богиня сбрасывает с себя свою алую накидку и кружится в танце обнаженной. Вот она сливается с лесной опушкой; солнечные лучи робко проникают сквозь густую листву, еле различимым шепотом журчит ручей, а издалека слышно, как рычит река, вгрызаясь в неподатливые бока валунов. Трели птиц, жужжание насекомых и пьянящий аромат цветов. Так, вероятно, воздает Персефона, дочь Деметры и возлюбленная Диониса, хвалу величию весны.
Благодаря серому Волку – посланнику леса прозревает и Красная Шапочка: она открывает для себя резвящиеся блики солнечных лучей и дурманящий аромат цветов; она освободилась от груза пуританских запретов, которыми снабдила ее мать и которые заслонили, как тучи, солнце, все то дикое, красочное, неприрученное, чем так богат лес и чему она (из-за этих запретов) не была в состоянии радоваться. Опьяненная восторгом она рвет цветы, чтобы роскошным букетом порадовать бабушку, которая, если бы была здорова, должна была (она, а не волк) посвятить ее в таинства леса, наполненного светом и тенями, пахнущего цветами и прелыми листьями, упирающегося в землю и в небосвод, укрывающего поющих птиц и рычащих хищников.
Несомненно, что даже этого погружения в глубины души достаточно, чтобы обеспечить Красной Шапочке, оказавшейся на пороге бабушкиной избушки, доступ – пусть и ограниченный – к естественным механизмам предостережения и особого чутья, которых она была лишена ранее. И все же, условности и правила поведения, которыми ее безжалостно пичкали с детства, по-прежнему мешают ей прислушаться к заложенному природой инстинкту самосохранения:
Она удивилась, что дверь настежь открыта, а когда вошла в комнату, все показалось ей таким странным, и она подумала: «Ах, боже мой, как мне нынче тут странно, а ведь я всегда бывала у бабушки с охотой!»
Перекормленная материнскими назиданиями, она игнорирует предупреждающий об опасности внутренний голос и, как ни в чем не бывало, направляется прямо в волчью пасть.
