Идея всеобщего братства

Юный месяц блестит, как хрусталь.Надо мною витает печаль.Как вдолбить мне соседям идею всеобщего братства?Им плевать на ученье мое,Им важней, где развесить белье.Занята моя паства захватом чужого пространства. Может, хватит орать и ругаться?Может, сесть, забухать и обняться?Всем сестрам — по серьгам,Всем быкам — по рогам,Каждый должен сейчас побрататься: Правый с левым,Черный с белым,Умный с глупым,Доктор с трупом,Суд с бандитом,Гой с семитом,Водка с квасом,Лужков с Чубайсом —Братство! …Под окном огорожена грядка,Отчуждающий символ упадка.Но я иду по грядеАки Бог по воде,И кричит мне соседская бабка: «Камо гредеши?Куды глядеши?Видать, нажрамшиИ не проспамши».Но людям — братство,Гадам — гадство,Бабкам — грядки,Бардам — бабки!Dixi! Виктор Шендерович

Какое счастье: сперли кошелек!

Как нынче я отделался легко-то.

А ведь могли раздеть до босых ног,

Глаз выдавить, пырнуть заточкой в бок —

Да мало ли чего, была б охота!

Могли для смеху челюсть своротить,

В психушку спрятать для эксперимента,

В чулан, как Буратину, посадить

За оскорбленье чести Президента.

Могли послать сражаться в Сомали,

Копаться на урановую залежь...

Да мало ли чего еще могли —

У нас на что надеяться, не знаешь.

На службе ли придавит потолок,

В больнице ли пришьют к затылку ногу —

А тут какой-то жалкий кошелек —

Да пропади он пропадом, ей-богу!

* * *

Любой пройдоха корчит тут пророка,

Что ни мерзавец, то посланец Бога,

И если вправду есть Господне око,

Оно давно закрылось от стыда.

Засим же никому из них не страшно.

По кумполу бы дать вошедшим в раж, но

Скорей они тобой удобрят пашню

Под всенародно-радостное «да!».

Игорь Шевчук

Когда я шел, гонимый отовсюду

Когда я шел, гонимый отовсюду,Мне в черном небе хоровод кометВнушил, что хоть средь них мне места нет —Есть место на Земле мое, покудаНа каблуке стою я на своем.К тому ж, вдобавок к той подошве плоской,Я головою наделен неброской —И шляпой — не объять ее объем! Размер ботинка — мой размер земной.Моя проекция в травинки, лист черники.А головы проекцию черкни-каВот эти звезды — те что надо мной. Пусть на Земле тебе уж места нет.Но голова свое свершает чудо.Включил ее я в хоровод комет,Когда я шел, гонимый отовсюду.

Этот-как-его-там

Я не стал бы болтать вам напрасно,Не ходил бы за мной по пятам,То хрипя, то вздыхая ужасноЭТОТ-КАК-ЕГО-ТАМ. Пальцы тоже не стал я кусать бы —Взвоет вдруг ни с того, ни с сегоИз развалин старинной усадьбыЭТОТ-КАК-ТАМ-ЕГО. То в шкафу заскрипит среди ночи,То в лесу заберется в овраг...Он, по-моему, съесть меня хочетЭТОТ-ТАМ-ЕГО-КАК. И у ЭТОГО-ТАМ-ЕГО-КАКАДесять щупалец, как на подбор!Пять клыков,Шесть клешней, как у рака,Три гранатыИ семь минометов!Или — десять?Я точно не помню.Я его не видал до сих пор.

Вера Никольская

Дикое поле

Навеяно к/ф Михаила Калатозишвили
«Дикое поле»

Первозданная Русь – первобытное, дикое поле,
Словно в центре Вселенной, лежит безграничная степь.
Непокорные сопки вокруг продолжают раздолье,
Превращаясь вдали в нескончаемых контуров цепь.

Изваянья живые в степи – длинноногие кони,
Если бросятся вскачь, то летит сумасшедший табун
Над землёй распластавшись, как в самой последней погоне,
Воплощая свободу – полёт и степную судьбу.

Здесь естественна жизнь человека, животного, птицы.
Дом, открытый для всех, устоявший на сотне ветров.
Солнцем братства полны навсегда опалённые лица,
Словно лики пришельцев из дальних, безвестных миров.

В позабытом краю – запустенье, нет денег и власти,
Заменяют их всюду бесценные руки врача,
Что целительной силой снимают и хворь, и напасти
С жертв невинных беды, и паршу на плечах палача.

Тот палач простодушно был принят за ангела света,
Холм вблизи от жилья – за достойный его пьедестал.
Для чего он спустился – за спиртом, едой, сигаретой?
Почему погубил он того, кто другим помогал?

Наша вечная Русь – первобытное, дикое поле,
Уходящая в небо дорогой бессмертная степь.
Отлетев, сверху смотрит душа на родное раздолье,
Где паденье и святость сплелись в неразрывную цепь. Алексей Решетов Память

Горите, флаги красные, горите!
Я с детства помню слезы ранних вдов,
Заиндевевший громкоговоритель
И снег в морщинах сбившихся платков.
Я помню, как сирена завывала,
Я помню хруст оконного стекла.
Гремели взрывы...
В печке остывала
Зола позавчерашнего тепла.
И умещались двести
хлебных граммов
На сводке с фронта
в двадцать строгих строк.
И первоклассник худенький
упрямо
– Мы не рабы! – заучивал урок. Небо

На дымок из русской печки
Опирается оно,
На три кедра возле речки
Опирается оно...
И над явью и над былью
Наших дней и прошлых лет
Режут небо птичьи крылья,
Режут-режут – следа нет.
Нет конца и края небу.
Нет конца, но до клочка
Эта синь над морем хлеба,
Над пиликаньем сверчка,
Над пробитой в травах стежкой,
Над прищуром добрых вод
Нам близка: мы все немножко
Подпираем небосвод.

Земля

В ней золотые жилы не устали
Ждать, что за ними дерзкие придут.
В ней кости и зеленые медали
Солдат, которых девушки не ждут.
В ней все, в земле: начало радуг, хлеба,
Тонюсенькой черемухи, ручья...
И эту землю на седьмое небо,
Живой и мертвый, не сменяю я.