Любовь, доверие и боевой опыт

 

[Следующие высказывания перекликаются с идеями, озвученными выше в связи с историей Бессонова]. Боец спецподразделений, работающих в условиях города [то есть в условиях, когда вокруг – мирное население], обязан думать головой, обязан принимать правильные решения. Особенностью отряда специального назначения является то, что здесь все основано на доверии, на взаимопонимании.

Спецподразделения вбирают в себя лидеров. Люди, по натуре своей являющиеся лидерами, могут объединиться для выполнения совместной задачи, если обладают определенным культурным уровнем. Чем ниже уровень сплоченности, тем выше уровень потерь[37].

 

Сплоченность, взаимопонимание, доверие, – это есть качества, проявляющиеся в группе, при наличии у членов группы эмпатии. Эти качества сами собой прорастают там, где любовь выбирается мерилом, как в случае, например, с Бессоновым.

Ориентация на любовь была в случае Бессонова связана с верой. Если военнослужащий является человеком верующим, если он знает, что такое молитва и реальное прикосновение Божественной благодати.

При прикосновении благодати страх отступает при полном сохранении способности чувствовать, видеть, понимать. Страх исчезает не в результате утраты способности чувствовать, а при прикосновении к душе мира Христова.

 

В этом смысле примечательны жития (помимо перечисляемых есть и другие):

Священномученика Никона (был воином), память 23 марта по старому стилю[38]. В безвыходной ситуации в одиночку пошел с копьем на превосходящие силы противника, в результате чего был переломлен ход сражения.

Святого мученика Андрея Стратилата (был воеводой), память 19 августа по старому стилю[39].

Святого мученика Нестора, память 27 октября[40]. Будучи юношей, вышел на бой с непобедимым борцом, убивавшем христиан и использовавшем магические техники боя.

 

Воины христиане могут внимательно прочитать полные версии этих житий. А также – о подвиге мученика Меркурия Смоленского, память 24 ноября по старому стилю[41]. О подвиге воинов, ставших монахами, – Пересвете и Ослябе, в частности о том, с каким именно противником, пришлось Пересвету сражаться на Куликовом поле[42]. О адмирале Федоре Ушакове (причисленном к лику святых), не проигравшем ни одного сражения (флот под его командование не потерял ни одного корабля, ни один человек не был взят в плен). О воине-христианине фельдмаршале Александре Суворове, не потерпевшем ни одного поражения.

Воины-христиане… Примечательно, что в монастырях Афона на фресках ближних всех к алтарю изображены именно они, «положившие души за други своя». Когда земля уходит из-под ног и гибель зрится явственно очами, человек молится совсем иначе, как мог бы молится в тиши своей усадьбы. Когда никакие человеческие ловкость, силы и разумность уже не могут помочь выжить, прикосновение Божественной благодати приносит покой и ясность ума.

Плоды этого прикосновения описаны в книге Виктора Николаева «Живый в помощи». Виктор, будучи боевым офицером, нес свою службу, как в охваченном войной Афганистане, так и в других «горячих» точках. «Когда мы вспоминаем о нашем русском православном Боге, – отмечал он, – возвращаемся к заветам предков, к традиционным нормам морали и нравственности, отходит от сердца злоба и ненависть, сребролюбие и трусость, и в нем водворяется смиренный христианский непобедимый покой воина, против которого никогда не выкуют, сколько бы ни старались, равноценного меча ни безбожный Запад, ни мусульманский Восток» (необходимо отметить, что до своего обращения к Православию Виктор не мог освободиться от комплекса психических и духовный явлений, называемых в совокупности военным синдромом или боевой психической травмой; с обретение веры он сдвинулся с мертвой точки по данному вопросу).

Связь между верой и бесстрашием, а также – с способностью выполнять сложные боевые задачи описана в упомянутой книге «Отец Арсений», в главе «Отец Платон Скорино». Священник Платон, описавший свою историю, рассказывал, как в годы Второй Мировой Войны во время службы в военной разведке он пришел к вере. К вере помог ему прийти его верующий командир. Также примечательны истории других военнослужащих, приводимых в главах «Плотик», «Мост», «Высота», «Отец Олег», «Милость Господа».

 

В этих историях участники боевых действий Второй Мировой Войны приводят удивительные подробности их духовного становления. Духовное становление, приобщение к некоей полноте жизни через деятельно реализуемую связь со Христом, любовь к людям, – все это давало положительный перевес, помогало не быть поглощенными паталогической доминантой.

(Один участник Второй Мировой Войны, призванный на фронт в студенческие годы, рассказывал, что, помимо прочего (он был верующим человеком) его поддерживала мысль о возвращении к учебе после войны. Чтобы быть способным вернуться к учебе, он в краткие минуты передышки решал математические задачи по учебнику, который носил с собой. Другой участник боевых действий рассказывал, что в самые жестокие времена ему помогало одно воспоминание: он помнил себя младенцем лежащим в люльке и ту атмосферу любви и безопасности, которая пронизывала пространство дома; рядом с люлькой стояли его сестры, и, покачивая люльку, пели).

Паталогическая доминанта может формироваться не только у участников боевых действий. Любые формы трансляции условий, потенциально влияющих на погружение в жесткий эмоциональный стресс, способны вызвать переключение сознания на негатив, страх, ненависть. Вследствие этого переключения формируется особая доминанта восприятия, которая тормозит все прочие проявления жизни, такие как творчество, эмпатию, если они недостаточно крепко укоренены в личности (а также, в нервных центрах).

Торможение, подавление прочих сторон жизни можно отчасти уподобить гангрене конечностей, некрозу тканей. Когда к конечностям, органам, тканям прекращается приток питательных веществ с кровью, они отмирают. Так и человек, имеющий слабую мотивацию, чтобы вспоминать (и не только вспоминать, но и реализовать) о активностях, не связанных с войной, постепенно поглощается войной, «перепрошивается» ею.

В этом смысле примечателен рассказ одного офицера спецназа, вошедшего в состав группы специального назначения, выполнявшей боевые задания в горах. По идее, через некоторое время бойцы группы должны были выводиться из боевых действий, ведь долго жить в состоянии натянутой струны – трудно. Но в данном случае бойцам за дополнительное время нахождения в зоне боевых действий были обещаны высокие оплаты по контракту, льготы в будущем. Они лишь на малое время спускались с гор для перевооружения и снова уходили в горы.

Комментируя тему последствий беспрерывного нахождения в зоне боевых действий (учитывая, прочие не озвученные здесь факторы), офицер говорил, что один из бойцов группы в течение 45 суток рассказывал ему одну и ту же историю. Офицер не знал, куда ему деваться, так как больше не мог один и тот же пересказ. Он был свидетелем последствия выжиганий тех сторон человеческой личности, которые не были напрямую связаны с войной.

 

Некоторые мысли о выжигании такого рода приводятся в главе «Несколько слов о военнослужащих и их душевных травмах» в упоминавшейся выше книге «"Победить свое прошлое": Исповедь – начало новой жизни» [43].

 

В этом смысле выжигание / гангрена / некроз, возникающие вследствие поражения сознания боевой психической травмой, в каком-то смысле могут быть сопоставлены и теми поражениями, которым подвергались люди, оказавшиеся в условиях крайнего голода и психоэмоционального стресса, транслируемых концентрационными лагерями. Если в людях не были укоренены принципы любви, заботы о других, то при разрастании в сознании очага голода, все, что не было непосредственно связано с едой, словно отмирало. Люди превращались в так называемых «живых трупов».

 

О превращении в «живой труп» и о сопротивлении этому процессу, см. в четвертой части цикла лекций «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря», с пункта 19.1 (еще ближе к теме – с пункта 24), а также в части третьей того же цикла, в пунктах 20-23.

О параллелях между процессом превращения в «живой труп» в лагерях и процессом скатывания к сходному состоянию в условиях офисов и мегаполисов см. в одноименной статье, в части 4.2 «Мы человеческого рода…» [44].

 

Апатия, безразличие, вызванные обжигающим воздействием голода и запредельного стресса, могли выражаться, в том числе, и в потери страха перед угрожающими смертью условиями. Так в блокадном Ленинграде (о блокадном Ленинграде речь еще впереди) при запредельной голоде и постоянных бомбежках (блокада длилась 900 дней, почти три года!) у многих исчезал страх перед бомбежками. Но не столько вследствие присутствия силы духа и веры, сколько вследствие отупения, угасания эмоций.

Угасание эмоций, как пишет С. Яровой в своей книге «Блокадная этика», может быть отмечено в самых различных блокадных эпизодах. Но, пожалуй, наиболее характерным проявлением этого угасания, «было безразличие к бомбежкам и вообще к смерти. … Голод, а не обстрелы, скоро стал главной темой разговоров ленинградцев. … безразличие к обстрелам было нормой». Безразличие к обстрелам развилось настолько, что милиционеры буквально выгоняли с улиц людей и даже начали штрафовать тех, кто не хотел идти в бомбоубежища.

Одна женщина, например, при звуке даже отдаленной бомбежки поднимала всех в квартире, а потом ей стало безразлично – «ухает или нет». Дело дошло до того, что ее начали штрафовать за то, что она не прятала своих детей во время авианалетов и не будила их ночью во время бомбежки.

В результате нарастания безразличия «утрачивалось чувство ответственности за судьбу беззащитных людей – детей, стариков, инвалидов, нуждающихся в уходе». Также «ослабевали, а нередко исчезали и страх и ощущение опасности». Люди «не боялись и за других и потому не видели повода их защищать. Не заботясь о своем спасении и не осознавая того, что им угрожало, не обнаруживали и признаков своей деградации или не придавали им должного значения»[45].

Впрочем, отказ от спуска в бомбоубежища мог быть вызван не только указанными причинами. Так иеромонах Рафаил (Нойка), передает одну историю, рассказанной ему монахиней, принявшей Православие во время Второй Мировой Войны. Во время налета бомбардировщиков на Берлин (она была немкой и речь шла о времени окончания войны) на третьем этаже дома одна больная женщина не могла спуститься в бомбоубежище. С началом бомбежки она сказала сыну: «Сын, спускайся в бомбоубежище. Я прожила свою жизнь. Если что-нибудь, не дай, Бог, со мной случится, моя жизнь продолжится в тебе». Но сын отказался спускаться. Он сказал, что или они вместе выживут, или вместе погибнут. При этих словах он решительно сел.

Во время налета бомба попала в основание дома, и убежище, и сам дом были разрушены. «Люди, которые находились в бомбоубежище, погибли. Уцелел только угол здания, где на обломках плиты находилась кровать, на которой сидели мать с сыном. Когда закончилась тревога, появились пожарные, которые спасли их».

Комментируя эту историю, отец Рафаил говорил, что там, где существует любовь (любовь личностная, когда человек думает о другом, любовь, которая есть следование Божественной заповеди) «смерть невозможна». «Если бы Господь решил взять их с этой земли страданий, – это бы тоже означало жизнь для них обоих»[46].

 

Тема преодоления страха не вследствие «отупения», а по иными причинам, поднимается в иной книге о блокаде (о которой речь – далее) – «Мученики Лениградской блокады». Автор книги, пережившая блокаду будучи еще ребенком, писала, что бомбежек и обстрелов она не боялась. Ее мама «сумела смягчить тяжесть ожидания и ужас воздушной тревоги».

Бомбоубежища в доме не было, и во время бомбежки они с мамой оставались дома, сберегая силы [в результате запредельного голода, блокадникам было даже тяжело вставать с кровати]. После первого артобстрела мама показала девочке карту города и сказала, что прямое попадание бомбы в дом маловероятно, так как пространства города велики. Она сказала девочке, что «нечего бояться, а в ожидании катастрофы можно сойти с ума и даже умереть. Она смогла убедить меня, – вспоминала автор, – что не надо отчаиваться, и я поверила, успокоилась и убежденно повторяла мамину версию во дворе нашего дома, стараясь успокоить своих приятелей».

По вечерам девочка под уханье зениток и разрывы бомб играла с соседями в детскую настольную игру «Выше всех, дальше всех, быстрее всех». «Игра была мирная, без бомбардировщиков, истребителей и зениток. А за стеной грохотала война. Звенела и падала посуда из буфета, скользила по полу легкая мебель, но взрослые азартно играли со мной, – рассказывала автор, – оберегая детскую психику от ужасов войны».

Она также рассказывала, что мамины друзья и коллеги восхищались спокойствием мамы в часы прицельных бомбежек и обстрелов. Мама «была уверена в благоприятном исходе самых экстремальных ситуаций, в которые мы попадали, никогда не поддавалась панике и неизменно сохраняла достоинство педагога». С возрастом автор стала задумываться о удивительной натуре своей мамы. Мама «была добра и самоотверженна, – думала дочка, – привычно жертвовала своим здоровьем и благополучием для ближних и, по-видимому, свои поступки не считала жертвой. Должно быть, христианская доброта была потребностью ее души».

 

Можно сказать, применительно к строю данного текста, что у мамы был положительный перевес, который позволял ей не концентрироваться на звуках бомб, не уходить умом в проживание ощущения страха. Отсутствие положительного перевеса может иметь катастрофические последствия. Не имея возможности удержать свой ум от сползания в проживание страха (через внимание к иным сторонам жизни, к любви, к заботе о другом, к молитве), человек поглощался страхом, перераставшим в панику. И вследствие захвата сознания усилившейся паникой – погибал.

К мысли, что при столкновении с экстремальными обстоятельствами люди могут погибнуть именно вследствие паники, пришел врач Ален Бомбар – автор книги «За бортом по собственном желанию». «Отчаяние убивает гораздо быстрее жажды», – в таких словах он выразил свои взгляды на причины смерти потерпевших кораблекрушения.

Попавший в кораблекрушение человек, «за каких-нибудь три дня окончательно превращается в мертвеца». Бомбар, как врач, знал, что три дня – срок слишком недостаточный, чтобы вызвать смерть от жажды и истощения. «Жертвы легендарных кораблекрушений, погибшие преждевременно, – писал он, – я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда! Раскачиваясь на волнах под жалобные крики чаек, вы умерли от страха».

Для Бомбара стало очевидным, что многие из потерпевших крушение гибнут задолго до того, как «физические или физиологические условия, в которых они оказываются, становятся действительно смертельными». Работая над созданием теории выживания для потерпевших кораблекрушение, он «пришел к убеждению, что в отдельных случаях человек может перешагнуть через все нормы, обусловленные физиологией, и все-таки остаться в живых».

 

 

О Алене Бомбаре см. в третьей части данной статьи, в главе «Три (четыре?) мореплавателя и их отношение к травматическому опыту» [47].

 

Тема преодоления страха просматривается и в следом приводимых мемуарах Евгения Невесского. Его опыт показывает, что при конструктивном развитии ситуации страх преодолевается не в результате утраты чувств, а скорее вследствие того, что чувства человека обильно вкушают воодушевление.

 

Возвращаясь к истории Бессонова, можно подвести некие итоги сказанному. Его группа перешла благодаря сплоченности через реку, считавшуюся непроходимой. Через реку переходили по двое. Один, наиболее сильный, принимал на себя ударную силу быстрого течения, освобождая от борьбы с течением наименее сильного, давая тому возможность пройти через реку.

Еще: Сложно сказать, как именно осуществлялся Бессоновым сбор и анализ информации, но факт остается фактом, несмотря на предложение одного участника группы отсрочить время побега (чтобы более запастись провизией), Бессонов настоял на уже назначенной дате. Его решение было обусловлено тем, что, по его мнению, они должны были идти на подъеме, то есть, – не растеряв воодушевления в условиях ожидания.

Но колоссальной важности дополнительное следствие его решения как старшего группы проявилось во время прохождения непроходимого болота. Беглецы не утонули в болоте, так как промерзшее зимой болота не успело оттаять до конца. В глубине болота еще находился лёд, на который и опирался беглецы во время своего шествия.

Если бы они вышли позже, то утонули бы в болоте. Если же вышли бы раньше, то просто замерзли бы в суровых условиях северного региона. То есть для побега был выбран узкий временной интервал, в который побег мог удастся (Бессонов не сообщал, что информация о интервале была передана ему кем-то из местных жителей, потенциально имевших представление о промерзании болота и пр.).

Еще: группа разоружает конвоиров. Вооруженные конвоиры расположились таким образом, что Бессонову достается участь разоружить «краснощекого», который был «здоров, как бык». На определенной этапе развития ситуации у Бессонова мелькнуло в голове: «Сейчас или никогда». Он подал сигнал группе и сделал три-четыре прыжка к конвоиру, которого должен был «брать». Он произвел захват и на его удивление краснощекий опустился под ним. 

После разоружения охраны Бессонов как старший группы настаивал на том, чтобы не убивать охранников, и охранники были отпущены. Необходимо отметить, что, отпуская конвоиров, он вместе с группой шел на определенные трудности. Отпущенные конвоиры указали бы на направление, по которому далее двинулась группа, и потому группа должна была предпринять дополнительные усилия, чтобы запутать след.

 Несмотря на то, что другие участники побега настаивали на расстреле конвоиров, Бессонов с самого начала заявил, что не прольет лишней крови. «Я верил, – высказывал он свою позицию в отношении убийства, – что не для того меня Бог спасал, чтобы я стал убийцей. … Я убью только тогда, когда по совести будет совершенно ясен выбор: или убить, или умереть. Бог меня спасал, спасет и без убийств».

Интересны размышления Бессонова во время несения им караула (спали под открытым небом). У него стали рождаться надежды на обретение свободы, на то, что он сможет работать. Стали рождаться надежды на любовь [он не расшифровывает, что именно имел в виду; можно предположить, что он думал о профессиональной деятельности и семейной жизни, которые могли бы быть реализованы в случае удачного побега].

По ходу размышления у него родились и сомнения в подлинности его внутренних содержаний. Так у него родилась мысль, что вера в Бога и в духовную жизнь человека, которые он обрел «путем стольких страданий», были навеяны лишь под влиянием внешних обстоятельств. «Неужели, – думал он, – во мне опять выявился человек только мирской жизни, и она меня за­хватит полностью?» То есть он переживал от мысли, что вера, мол, – лишь плод трудных условий жизни, и когда условия станут иными после побега, новая жизнь захватит его, и вера исчезнет.

«Нет, есть спасение, – остановился он на этой идее. И это спасение – любовь. Вот что будет двигать мною в жизни, что не позволит мне забыть прошлого и выведет на истинный путь в будущем». Есть Бог и есть любовь. «И в соединении их – счастье. К нему я сейчас иду. Дай его Бог!» Придя к этой мысли, Бессонов разбудил свою смену, передал винтовку и «радостным, счастливым лег спать»

Необходимо подчеркнуть, что радостным и счастливым ложится спать человек, за которым идет вооруженная погоня, и вследствие ареста наиболее ожидаемый финал – расстрел. Радостным и счастливым он ложится спать, когда у него и у членов группы «нет сил, еды».

 

Хотя группа ушла от потенциальной смерти, могущей настигнуть их в результате бой столкновения, впереди их ждала потенциальная смерть от истощения. «Продуктов не было совершенно. И как не верить в Бога?!»

«Не знаю, – писал Бессонов, – везло ли нам или Бог помогал, но тогда, когда нам приходилось очень плохо, я знаю, что Бог выручал». Беглецы наткнулись однажды на шалаш, в котором был местный житель (его не тронули) и продукты. В другой раз им встретилась на пути изба, где «под навесом лежало два ряда печеных, высушенных хлебов, стояло два мешка с пшенной крупой и банка из березовой коры с солью».

Однажды Бессонов даже удивился, когда членам группы стало тяжело после поглощения обильного количества мяса (был подстрелен олень). Почему удивился? Потому что ранее им не становилось плохо, хотя во время своего продвижения они находились в крайне тяжелых для телесной организации условиях, все время пили болотную воду. В этой воде «простым глазом можно было видеть множество каких-то маленьких головастиков». На привал они устраивались под снегом и проливным дождем. «Да что говорить. Просто Бог спасал».

 

Еще примечательный эпизод. Когда на тропинке показался след большого медведя, Бессонова потянуло пойти по следу. Ему «хорошо было на душе. Опять чувствовалась свобода». «Много ли человеку нужно для счастья? – подумалось ему. Кусок хлеба в полном смысле этого слова и кров. Природы. И природы вплотную. И при спокойной совести он счастлив».

Свое состояние Бессонов характеризовал в таких словах: «Я был свободен. Был близок к природе. Имел хлеб и кров. Я был счастлив».

Самая утонченная еда, по его мнению, не даст тех переживаний, которые получает голодный и усталый человек, когда у него есть кусок хлеба и крыша над головой. Впечатления всех городов мира не сравнятся с тем, что испытывает человек вплотную подошедший к природе. «Все свободы всех стран ничто перед свободой человека, для которого один закон – закон Бога – совести». Бессонов славил Бога, за то Он дал ему «это пережить».

Он благодарил Бога за то, что Бог спас его, уберег от преступления против Божественного закона, когда он находился «на пределе к отчаянию», когда ради сохранения жизни он мог пути пойти все: на убийство, грабеж, разгром деревни. «Он не дал мне со­вершить насилие, и вместе с тем Он дал мне все. И я от души славил Его».

Он считал, что сила – не в его упрямой воле (силу его воли, превозмогающей усталость, характеризуют хотя бы такие его слова: «Уже не хватало сил... … Голова работала только по компасу: запад и запад... … как кабан шел я впереди... Только на запад... Только ближе к цели...»). Сила – в воле Божией, «с которой, – писал Бессонов, – я должен слить свою, и правилен не мой путь борьбы за жизнь, а единственный истинный путь – путь, который нам указал Христос. Мне труден он. Я уклоняюсь от него постоянно, ежечасно, ежеминутно, и я расписываюсь: я слаб. И слаб потому, что я силен. Но я вижу идеал. Я верю в Любовь – Правду – Добро – Истину – Бога. Я шатаюсь, но я иду. Я иду, и я дойду».