2020-08-05
83
Около 10 часов вечера, пока это сообщение было еще в пути, Николай принял генерала Рузского. На просьбу царя откровенно изложить свое мнение Рузский высказался в пользу создания думского кабинета. Выслушав его, царь объяснил, почему с этим не согласен. Как вспоминал впоследствии Рузский, «основная мысль государя была, что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, «подав с кабинетом в отставку». «Я ответствен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится, — сказал Государь, — будут ли министры ответственны перед Думой или Государственным советом — безразлично, я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность».
Когда Рузский пытался убедить царя принять формулу «государь царствует, а правительство управляет», он ответил, «что эта формула ему не понятна, что надо было иначе быть воспитанным, переродиться, и опять оттенил, что он лично не держится за власть, но только не может принять решения против своей совести и, сложив с себя ответственность за течение дел перед людьми, не может считать, что он сам не ответствен перед Богом. Государь перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена в качестве ответственных перед палатами министров, и высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые несомненно составят первый же кабинет, все люди совершенно неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться с своей задачей»112.
Разговор с Рузским закончился около половины двенадцатого ночи, когда царю вручили телеграмму Алексеева с проектом манифеста Базили. Документ, составленный высшим офицером, произвел на него глубокое впечатление. Удалившись на несколько минут, Николай вызвал к себе Рузского и сообщил ему, что принял два решения. Рузский должен информировать Родзянко и Алексеева, что он уступает и позволяет Думе составить кабинет. Второе распоряжение касалось генерала Иванова. Ему следует послать сообщение следующего содержания: «Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать». [Мартынов. Царская армия. С. 145. Телеграмма Иванову была послана по просьбе Алексеева (см.: КА. 1927. № 2 (21). С. 31)].
Этими распоряжениями царь отказывался от идеи подавить петроградские беспорядки и вступил на путь политического примирения. Он надеялся, что его манифест произведет такое же успокоительное действие на народ, какое в свое время он ожидал от Манифеста 17 октября 1905 года. [Иванов добрался до Царского Села, где встретился с императрицей (Мартынов. Царская армия. С. 148), но его экспедиция в Луге, на подъезде к Петрограду, была остановлена восставшими, и солдаты разагитированы не исполнять своей миссии (см.: РЛ. 1922. № 3. С. 126)].
Это было 2 марта в час ночи. Николай удалился в свой спальный вагон, но всю ночь не мог заснуть, мучимый сомнениями, приведут ли к желаемому результату его уступки, и беспокоясь о семье: «А мысли и чувства все время там! — записал он в дневнике. — Как бедной Алике должно быть тягостно одной переживать все эти события!» В 5.15 он все еще не спал113. Рузский связался с Родзянко по аппарату Хьюза в 3.30. Их разговор, длившийся четыре часа, возымел решающее действие на принятие Николаем решения об отречении, ибо именно из этого разговора Рузский, а через него и другие генералы высшего командования узнали, сколь отчаянное положение сложилось в Петрограде, и поняли, что манифест, дарующий Думе право назначить кабинет министров, пришел слишком поздно114. И они, в свою очередь, стали добиваться от царя отречения.
Рузский сообщил Родзянко, что царь согласился на создание кабинета, назначаемого законодательными органами и ответственного перед ними. Родзянко ответил: «Очевидно, что его величество и Вы не отдаете себе отчета, что здесь происходит. Настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так-то легко... Войска окончательно деморализованы, не только не слушаются, но убивают своих офицеров. Ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов... Считаю нужным Вас осведомить, что то, что предполагается Вами, уже недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром». На просьбу Рузского объясниться Родзянко ответил, что «везде войска становятся на сторону Думы и народа, и грозные требования отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича становятся определенным требованием». [В действительности «народ» вовсе не требовал на трон царевича при регентстве: так хотелось думать части думских политиков.]. Он порекомендовал прекратить присылку в Петроград частей с фронта, «так как они действовать против народа не будут».
Пока Рузский беседовал по прямому проводу с Родзянко, запись их разговора передавалась телеграфом Алексееву. Алексеев был потрясен тем, что ему пришлось прочесть. В девять часов утра 2 марта он связался с Псковом, прося немедленно разбудить царя («Все этикеты должны быть отброшены») и показать ему запись разговора Рузского с Родзянко — на карту поставлена судьба не только царя, но и всей династии, и самой России115. Генерал на другом конце связи ответил, что царь только недавно заснул и что через час назначен доклад Рузского.
Алексеев и другие генералы Ставки теперь решили, что выбора не осталось: Николаю следует последовать совету Родзянко и отречься116. Но Алексеев достаточно хорошо знал Николая, понимал, что он пойдет на это только под давлением со стороны военных, и поэтому взялся сообщить текст разговора Рузского с Родзянко главнокомандующим фронтов и флотов. Он сопроводил сообщение собственной рекомендацией об отречении царя в пользу царевича Алексея и вел. кн. Михаила Александровича, с тем чтобы предотвратить развал армии, сделать возможным продолжение войны и спасти независимость России и судьбу династии. Он просил всех принявших его послание сообщить свое мнение непосредственно в Псков, а копию направить ему117.
Рузский пришел с докладом к царю в 10.45 и вручил запись переговоров с Родзянко. Николай прочел их молча. Затем отошел к окну вагона и стоял там неподвижно, глядя на открывающийся пейзаж. Обернувшись, он сказал, что обдумает предложение Родзянко, но добавил: «Я опасаюсь, что народ этого не поймет: мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования; меня обвинят казаки, что я бросил фронт»118. Он еще раз напомнил: «его убеждение твердо, что он рожден для несчастия, что он приносит несчастье России; сказал, что он ясно сознавал вчера уже вечером, что никакой манифест не поможет. «Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов на это»»119.
В этот момент Рузскому вручили телеграмму, которую Алексеев разослал главнокомандующим с просьбой высказать мнение по поводу его предложения об отречении. Рузский прочел эту телеграмму царю вслух120.
Приблизительно к двум часам дня в Псков стали поступать ответы военачальников на телеграмму Алексеева. Вел. кн. Николай Николаевич «коленопреклоненно» молил государя отказаться от короны, чтобы спасти Россию и династию. Командующие Западным фронтом генерал А.Е.Эверт и Юго-Западным фронтом генерал А.А.Брусилов тоже высказались за отречение. Генерал В.В.Сахаров, командующий Румынским фронтом, полагая Временное правительство «разбойной кучкой людей», тем не менее тоже не видел пути избежать отречения. [Отречение Николая II / Под ред. П.Е.Щеголева. Л., 1927. С. 203-205. Адмирал А.И.Непенин, командующий Балтийским фронтом, тоже присоединился к голосам за отречение. Его телеграмма пришла позже. Сам он был убит матросами два дня спустя (см.: Easily N.de. Diplomat of Imperial Russia, 1903-1917: Memoirs. Stanford, Calif., 1973. P. 121; РЛ. 1922. № 3. C. 143-144). От адмирала Колчака, командующего Черноморским флотом, ответа не последовало.].
Между двумя и тремя часами дня Рузский вновь пошел к царю в сопровождении генералов Ю.Н.Данилова и С.С.Савича, взяв с собой телеграммы от вел. кн. Николая Николаевича и командующих фронтами121. Внимательно просмотрев их, царь попросил генералов откровенно высказаться. Они горячо заговорили, что и по их мнению у царя не остается иного выбора. Помолчав, Николай перекрестился и сказал, что готов к этому. Генералы тоже перекрестились. Николай удалился и появился вновь через четверть часа (3.05) с двумя сообщениями, написанными от руки на телеграфных бланках и адресованными — Родзянке одно, другое — Алексееву.
Первое гласило: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего, великого князя Михаила Александровича»122.
Телеграмма Алексееву была по существу такой же, за исключением того, что в ней не упоминалось о регентстве123.
Николай попросил в Ставке составить манифест об отречении. Алексеев поручил эту работу Базили. Основываясь на Своде законов, Базили составил текст, который в 7.40 был передан в Псков царю на подпись124.
Все говорит о том, что Николай II отрекся из патриотических соображений, желая избавить Россию от позорного поражения и спасти ее армию от разложения. Окончательным доводом, заставившим его пойти на этот шаг, было единодушное мнение командующих фронтами, в особенности телеграмма вел. кн. Николая Николаевича. [Мартынов. Царская армия. С. 159. Впоследствии, вернувшись в Царское Село, Николай показал графу Бенкендорфу телеграммы от командующих фронтами в объяснение принятого им решения (см.: Benckendorff Р.К. Last Days at Tsarskoe Selo. Lnd., 1927. P. 44—45).]. Не менее знаменателен факт, что Николай обсуждал возможность отречения не с Думой и ее Временным правительством, а с генералом Алексеевым, как бы подчеркивая, что отрекается перед армией и по ее просьбе. Если бы царь в первую очередь заботился о сохранении трона, он мог бы скоропалительно заключить мир с немцами и бросить войска с фронта на усмирение бунта в Петрограде и Москве. Он предпочел отказаться от короны ради спасения фронта.
Хотя все это время царь не терял самообладания, отречение явилось для него большой жертвой, и вовсе не потому, что ему были дороги сама власть или ее внешний блеск — первое он считал тяжким бременем, второе — скучной показухой, — но потому, что этим актом, по его мнению, он нарушал клятву, данную перед Богом и страной125.
Однако на этом его испытания не кончились. В тот самый момент, когда государь император подписывал акт об отречении, в Петрограде два представителя Временного правительства, Шульгин и Гучков, сели в специальный поезд, следующий в Псков. Они везли их собственный вариант манифеста об отречении, надеясь добиться от царя того, что он — о чем знать они еще не могли — уже сделал. Эту миссию им поручило Временное правительство, пришедшее этой ночью к решению, что для успешной деятельности ему необходимо отречение старой власти. Новое правительство надеялось, что, действуя стремительно, оно сможет представить народу нового царя, в лице цесаревича Алексея, прежде, чем Совет объявит установление в России республиканского строя.
Когда Рузский вышел из царского поезда, ему сообщили, что Шульгин и Гучков в пути. Он доложил об этом царю, и тот попросил вернуть телеграммы, предназначенные Родзянке и Алексееву. Рузский подумал, что, быть может, посланцы нового правительства, оба известные монархистскими взглядами, везут сообщение, позволяющее царю остаться на троне126.
Ожидая их приезда, царь решил переговорить с придворным врачом, профессором С.П.Федоровым, чтобы спросить у него прямо, возможно ли излечение цесаревича от тяжкого недуга. Царь открыл, что, по предсказанию Распутина, по достижении 13-летнего возраста — то есть в 1917 году — цесаревич полностью излечится. Правда ли это? Федоров ответил, что такое выздоровление от гемофилии при нынешнем состоянии медицинской науки было бы просто чудом. Однако цесаревич может прожить долгие годы. И добавил: по его мнению, не следует надеяться, что после отречения Николай сможет держать сына, объявленного теперь царем, при себе, ибо более чем вероятно, что бывшего царя вышлют за границу127. Это соображение заставило Николая изменить решение. Он не мог расстаться с сыном и поэтому вместо отречения в его пользу вручал корону вел. кн. Михаилу Александровичу.
Этот импульсивный жест был последним дыханием вотчинного духа, непроизвольным движением души, показывающим, как глубоко укоренился такой образ мыслей в сознании русской монархии. Порядок наследования императорской власти был четко определен: согласно Основным законам, корона автоматически переходит к старшему сыну царствующего императора, даже если он несовершеннолетний и не может править128. Николай не имел никакого права отрекаться от имени сына и назначать своим наследником вел. кн. Михаила: «Престол Российский — не частная собственность, не вотчина императора, которой он может распоряжаться по своему произволу»129. Выбор вел. кн. Михаила был вдвойне неправомочен еще и потому, что Михаил, взяв в жены женщину невысокородного происхождения, уже однажды разведенную, в любом случае не мог претендовать на престол.
Шульгин и Гучков прибыли в Псков без четверти десять вечера и были немедленно препровождены в царский поезд. Оба были небриты, в помятых одеждах, про Шульгина говорили, что у него был вид приговоренного130. В присутствии Рузского, графа Фредерикса и генерала Нарышкина, ведшего запись, Гучков мрачно описал положение в столице. Избегая смотреть императору в глаза, уставившись в стол перед собой, он особенно напирал на опасность распространения беспорядков на фронтовые части и на бесполезность присылки карательной экспедиции. Он подчеркивал, что бунт стихийный: помощник Хабалова сообщил ему, что войска немедленно перешли на сторону восставших. По свидетельству Рузского, Николай был совершенно потрясен сообщением, что его личный конвой принял участие в мятеже. После этого он уже едва слушал Гучкова131. Гучков продолжал рассказывать, что петроградские бунтовщики настроены крайне антимонархически и во всех несчастиях России винят династию. Это требует резко переменить образ правления. Временный комитет был образован для восстановления порядка, в особенности в войсках, но эта задача требует и других перемен. Невозможность сохранения престола за Николаем определялась не только враждебностью населения к императору и императрице, но и боязнью возмездия. «У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, — говорил Гучков, — уверенность, что водворение старой власти — это расправа с ними, а потому нужна полная перемена»132. Гучков заключил, что лучшим выходом для царя будет отречение в пользу сына и назначение регентом Михаила Александровича — таково мнение «Временного комитета». Такой шаг, принятый вовремя, может спасти Россию и династию.
Шульгин, наблюдавший за царем, пока Гучков излагал свою точку зрения, вспоминал, что тот был невозмутим. Когда Гучков закончил, он ответил «совершенно спокойно, как будто о самом обыкновенном деле», что еще раньше днем он принял решение отречься в пользу сына, «но теперь, еще раз обдумав положение, я пришел к заключению, что, ввиду его болезненности, мне следует отречься одновременно и за себя и за него, так как разлучиться с ним я не могу»133. Престол должен перейти к Михаилу. От неожиданности Гучков и Шульгин не нашлись, что ответить. Придя в себя от потрясения, они подняли вопрос о законности такой процедуры. Но среди присутствующих не было ни одного квалифицированного юриста, и вопрос повис в неопределенности. Шульгин и Гучков говорили, что, оставив в стороне вопрос о легальности такого акта, восшествие на престол юного цесаревича Алексея произвело бы большее впечатление на народ: «Прекрасный миф мог бы быть создан вокруг невинного и чистого дитя, — подумал про себя Гучков, — его обаяние могло бы успокоить озлобленные массы»134.
Но Николай не уступал. Он удалился в свой вагон, где оставался двадцать минут, в течение которых переделал манифест об отречении, назначив своим преемником Михаила. По просьбе Гучкова и Шульгина он включил в текст пассаж с заповедью брату дать клятву работать «в единении» с законодательными учреждениями. Это было за полчаса до полуночи, но царь пометил документ 3.05 пополудни, то есть временем, когда принял первоначальное решение, чтобы не создавалось впечатление, что он оставил трон под давлением со стороны Думы.
«Ставка
Копии всем командующим
Начальнику Штаба.
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою, признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государственными в полном и ненарушаемом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
Псков. 2-го марта
Николай
15 час. 5 мин. 1917 г.
[Скреплено]
Министр Императорского Двора
Генерал-Адъютант Граф Фредерикс»135.
Две черты этого исторического документа, которым завершилось трехсотлетнее правление Романовых, требуют пояснений. Первая: отречение было адресовано не Думе и ее «Временному комитету», фактическому правительству России, но верховному главнокомандующему генералу Алексееву. Очевидно, с точки зрения Николая, военное командование оставалось единственным носителем власти. Вторая черта, которая была повторена в прощальном обращении Николая к войскам 7 марта, — это осознание, что отныне Россия есть конституционная монархия в полном смысле слова: акт отречения предлагал Думе устанавливать новый конституционный порядок и определять роль монархии в нем.
Пока снималась копия с манифеста, которую думские делегаты должны были отвезти в Петроград, Николай по их просьбе написал две собственноручные записки Сенату. В одной он назначал князя Львова председателем Совета министров, что узаконило деятельность Временного комитета. По словам Гучкова, император, согласившись назначить Львова, спросил, какой чин он имеет. Когда Гучков ответил, что не знает, Николай только усмехнулся136: он, очевидно, не мог понять, как частное лицо, без всякого чина, может возглавить кабинет министров. Другое распоряжение касалось назначения вел. кн. Николая Николаевича преемником на посту Верховного главнокомандующего137. Хотя в действительности была уже полночь, оба документа помечены двумя часами дня, чтобы предшествовать по времени акту отречения.
Когда все было закончено, Николай сказал Шульгину, что намерен провести несколько дней в Ставке, затем навестить в Киеве мать и наконец присоединиться к семье в Царском Селе, где собирается оставаться до выздоровления детей от кори. [Мартынов. Царская армия. С. 171. По свидетельству Воейкова (Падение. Т. 3. С. 79), Николай предпочел направиться в Ставку, а не в Царское Село, куда путь был еще прегражден.]. Все три документа были отосланы с курьером в Могилев для распространения. Следом в том же направлении двинулся царский поезд. В дневнике Николай записал: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!» А на следующий день, проведенный в пути к Ставке, «читал много о Юлии Цезаре».
Новость об отречении Николая распространялась быстро и к полудню следующего дня достигла Царского Села. Александра Федоровна вначале не желала в него верить, говоря, что не может себе представить, чтобы ее супруг поступил так опрометчиво. Когда к вечеру слух подтвердился, она объяснила, что «император предпочел отречься от короны, чтобы не нарушать данную при коронации клятву удержать и передать своему наследнику самодержавие в том виде, в каком он принял его от своего отца». Потом она заплакала138.
В контексте политической ситуации того времени отречение императора Николая II произошло уже на спаде событий, ведь несколькими днями ранее петербургская толпа свергла его своею властью. Но в более широком контексте российской политической жизни это был акт величайшей важности. Во-первых, потому, что государственные служащие и военные в России приносили клятву верности самому царю и отречение освобождало их от этой клятвы и от их обязанностей. До тех пор, пока на трон не взойдет Михаил (и только в этом случае), чиновники и офицеры были вправе поступать по своему усмотрению, не имея над собой верховной власти, которой следует подчиняться. Во-вторых, поскольку народные массы в России привыкли идентифицировать личность монарха с государством и правительством, уход монарха означал для них развал империи.
* * *
Шульгин и Гучков уехали в Петроград в три часа ночи. Перед отъездом они сообщили телеграфом правительству содержание трех царских документов. Текст манифеста об отречении привел кабинет в замешательство, так как никто не предвидел отречения царя в пользу брата. Думский кабинет, боясь, что манифест в таком виде вызовет новые волнения, решил на время приостановить его публикацию.
Комитет провел остаток ночи в горячих спорах о программе дальнейших действий. Главными противниками были Милюков и Керенский. Милюков, выдвигая уже не раз приводившиеся им основания, доказывал, что важно сохранить монархию хоть в каком-то виде. Керенский возражал: как бы ни были вески исторические и правовые аргументы Милюкова, сегодня, учитывая настроение народа, такой курс совершенно невозможен. Кабинет взял сторону Керенского. Было решено как можно скорее устроить встречу с вел. кн. Михаилом и убедить его отказаться от престола. Родзянко сообщил об этом Алексееву и Рузскому, прося их пока сохранять царский манифест в тайне139. В иных обстоятельствах вел. кн. Михаил мог бы быть весьма подходящим кандидатом на роль конституционного монарха. Он родился в 1878 году и с 1899-го по 1904 год был естественным наследником престола. Но в 1912 году запятнал себя морганатическим браком, женившись в Вене без позволения царя на разведенной женщине. За этот проступок над ним и его имуществом была установлена опека, ему запретили возвращаться в Россию и уволили из армии. Позднее его царствующий брат смягчился, разрешил ему вернуться и позволил его жене Н.С.Вульферт носить титул княгини Брасовой. Во время войны Михаил служил на Кавказе командующим знаменитой Дикой дивизии и Вторым Кавказским корпусом. Был он мягким, скромным человеком, мало интересующимся политикой, столь же нерешительным и слабым, как и его старший брат. И хотя во время февральской революции он был в Петрограде, но оказался совершенно бесполезным для думских лидеров, надеявшихся на его помощь в восстановлении порядка.
В шесть часов утра Комитет Думы связался по телефону с вел. кн. Михаилом, остановившимся в доме княгини Путятиной. Его осведомили о решении брата передать ему российский престол и просили о встрече с кабинетом. Михаил был удивлен и раздосадован поступком брата, возложившего на него столь тяжкую ответственность без предварительной договоренности. Встречу с кабинетом отложили до утра, очевидно, потому, что министры хотели услышать отчет Шульгина и Гучкова об их миссии в Псков. Однако эмиссары задержались и пришли в дом Путятиной к моменту начала встречи140.
От имени большинства в кабинете Родзянко заявил вел. кн. Михаилу, что, если он примет престол, в считаные часы разразится новый страшный бунт, который выльется в гражданскую войну. И правительство, не имея в своем распоряжении никаких надежных войск, ничего не может гарантировать. Поэтому решать вопрос монархии всего вернее предоставить Учредительному собранию. Керенский говорил в том же духе. Милюков высказал противоположное мнение (поддержал его только Гучков). Отказ принять корону будет означать гибель России, проговорил он голосом, осипшим от многодневных бесконечных выступлений, и продолжал: «Сильная власть, необходимая для укрепления порядка, нуждается в опоре привычного для масс символа власти. Временное правительство одно без монарха... является утлой ладьей, которая может потонуть в океане народных волнений; стране при таких условиях может грозить потеря всякого сознания государственности»141.
Тогда в полемику вступил Керенский: «П.Н.Милюков ошибается. Приняв престол, вы не спасете Россию!.. Наоборот. Я знаю настроение масс... Сейчас резкое недовольство направлено именно против монархии... именно этот вопрос будет причиной кровавого разлада. Умоляю вас, во имя России, принести эту жертву»142.
В попытке примирить несогласные стороны и сохранить хоть что-то от монархического принципа Гучков предложил великому князю принять титул регента143.
В час дня Михаил, с возрастающим нетерпением выслушивавший эти споры, пожелал поговорить с Родзянко с глазу на глаз. Все согласились, однако Керенский захотел удостовериться, что великий князь не станет советоваться с женой, имевшей репутацию политической интриганки. Усмехнувшись, великий князь заверил, что его жена сейчас находится в Гатчине. По словам Родзянко, основной вопрос, который ему задал великий князь, когда они остались наедине, был: может ли Дума гарантировать его личную безопасность, и отрицательный ответ Родзянко решил исход дела144.
Возвратившись к думцам, вел. кн. Михаил заявил, что принял бесповоротное решение придерживаться воли большинства в правительстве и отказаться от престола до тех пор, пока его не предложит ему Учредительное собрание. Он прослезился. Керенский воскликнул: «Ваше высочество, вы — благородный человек. Отныне я буду это всюду говорить»145.
Для составления манифеста об отказе от престола пригласили двух юристов — В.Д.Набокова и Б.Э.Нольде. До вечера они занимались составлением документа, иногда к ним присоединялся и великий князь, желавший, чтобы в тексте они подчеркнули его уважение к воле Учредительного собрания. К шести вечера ему было предложено скрепить подписью следующий текст:
«Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае воспринять Верховную Власть, если таковая будет воля Великого народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учред. собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Гос. думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа»146.
Великий князь подписал документ и передал Родзянко, который обнял его и назвал «благороднейшим человеком».
На следующий день, 4 марта, два манифеста об отречении — один высочайший от своего имени и от имени наследника, другой вел. кн. Михаила — появились напечатанными рядом на одном листе. По словам очевидцев, они были встречены населением с восторгом147.
Прав ли был Милюков? Мог ли вел. кн. Михаил спасти страну от кровопролития, если бы последовал его совету, а не уговорам большинства? Едва ли. Довод, что русский народ осознает государственность только в связи с личностью монарха, был, без сомнения, весьма весомым. Однако эти теоретические соображения на время отступили перед настроениями толпы, почитавшей себя жертвой обмана и предательства монархии, и никто не сделал больше для воспитания этих чувств, чем сам Милюков своим достопамятным выступлением в Думе 1 ноября 1916 года. Вновь обратиться мыслями к монархии Россия была готова, лишь пережив год анархии и большевистского террора.
Как и остальные члены императорской фамилии, вел. кн. Михаил Александрович погрузился в частную жизнь.
* * *
Интеллигенция, образовавшая российское правительство, готовила себя к этой роли многие годы. Совершенно неправомочно утверждать поэтому, как это делал Керенский в одном из вариантов своих мемуаров, что Временное правительство оказалось у кормила власти «неожиданно»148: будущие члены правительства еще с 1905 года протестовали и требовали права сформировать кабинет. Почти все они принадлежали к Прогрессивному блоку, и их имена фигурировали в разнообразных неофициальных списках кабинета, уже многие годы публикуемых в российских газетах. Всем образованным людям они были известны как ведущие оппоненты царского режима, и, получив власть, они вроде бы реализовали свое естественное право.
