Гражданская война: первые битвы (1918)

 

 

Царский режим, утвердившийся в России с четырнадцатого века, пал поразительно быстро и бесповоротно в феврале—марте 1917 года, когда шла Первая мировая война. Причины его крушения многочисленны и брали начало в глубоком прошлом, но одной из самых значительных было недовольство общественности ходом войны. Российская армия показала себя не лучшим образом в кампаниях 1914–1915 годов, германские войска наносили ей частые поражения, в результате чего русскими были оставлены обширные богатые территории, в частности Польша. Широко ходили слухи об измене в высших кругах империи, создавалось отчужденное и враждебное отношение к консерваторам. Население городов негодовало на инфляцию, недостаток топлива и продовольствия. Искрой, возжегшей пожар революции, явилось восстание Петроградского гарнизона, укомплектованного заждавшимися демобилизации крестьянами. Сразу же по возникновении вооруженного выступления солдат общественный порядок в считаные часы был нарушен, при поддержке либералов и радикалов, рвавшихся к власти. С отречением Николая Второго, произошедшим 2 марта, весь бюрократический аппарат был парализован.

Образовавшееся пространство заполнили представители интеллигенции, чьи политические амбиции превосходили имевшийся у них опыт управления страной. Либералы, к которым затем присоединились умеренные социалисты, составили Временное правительство, в то время как радикалы примкнули к Советам, состоявшим из рабочих и солдатских депутатов, но управляемым интеллигенцией из социалистических партий. Создавшееся в результате двоевластие оказалось недееспособным. Уже к лету 1917 года Россию разрывали на части социальные и национальные противоречия, общинное крестьянство захватывало частные земли, рабочие брали власть на фабриках, национальные меньшинства требовали права самоуправления. Премьер-министр Александр Керенский сделал попытку взять диктаторские полномочия, но по характеру плохо подходил для этой роли, к тому же не имел эффективной опоры для применения силы. К осени общественное мнение оказалось уже основательно поляризованным, а Керенский все еще пытался проводить срединный курс между радикалами и либералами. Последний удар его власти был нанесен ссорой, произошедшей между ним и главнокомандующим, генералом Лавром Корниловым, обвиненным Керенским в попытке совершить государственный переворот. В результате армия, единственная сила, еще способная защищать правительство, обратилась против него, предоставив свободу действий большевикам.

Большевистская партия была явлением уникальным. Созданная как группа конспираторов со специальной целью захвата власти, совершения революции сверху сначала в России, а потом и во всех странах мира, она была совершенно недемократична как по идеологии, так и по методам действия. Ставшая прототипом для всех последующих организаций тоталитарного толка, она напоминала скорее тайный орден, нежели партию в общепринятом смысле этого слова. Ее основатель и единовластный вождь Владимир Ленин принял решение о том, что большевики должны свергнуть Временное правительство силой оружия, в тот самый день, когда узнал о свершении Февральской революции. Стратегия его сводилась к тому, чтобы пообещать каждой заинтересованной стороне то, чего ей недоставало: крестьянам — землю, солдатам — мир, рабочим — фабрики, национальным меньшинствам — самоопределение. Ни один их этих лозунгов не являлся частью большевистской программы, всем им предстояло быть сброшенными за борт, как только Ленин и его партия возьмут власть, но с их помощью удалось отнять у правительства симпатии больших групп населения.

В течение весны и лета большевики сделали три попытки свергнуть Временное правительство, но всякий раз неудачно: последняя из них, в июле, провалилась из-за отказа участвовать в ней солдат Петроградского гарнизона, которых правительственные органы уведомили о сношениях Ленина с Германией. После провала третьей попытки Ленин укрылся в Финляндии, и оперативное руководство перешло к Льву Троцкому. Он совместно с некоторыми другими лидерами партии принял решение провести захват власти под лозунгом передачи всей власти в стране Советам, и с этой целью 25 октября ими был созван непредставительный и неправомочный Второй Всероссийский съезд Советов. На этот раз намеченное увенчалось успехом, поскольку армия, раздраженная несправедливым отношением Керенского к Корнилову, отказалась защищать правительство. Из Петрограда большевистская «революция» перекинулась на другие города России.

Несмотря на то, что власть была захвачена от имени Советов, в которых были представлены все социалистические партии, Ленин отказался ввести их представителей в свое правительство, укомплектовав его исключительно большевиками. На выборах в Учредительное собрание, которое должно было дать стране конституцию, большевики потерпели сокрушительное поражение, получив меньше четверти всех голосов. Разгон Учредительного собрания, произошедший в январе 1918 года, ознаменовал собой начало однопартийного правления в России. Опираясь на политические суды и ЧК (созданную ими политическую полицию), победители развернули террор, эффективно заглушивший оппозицию на всей подвластной им территории в течение первого же года. Все формы организованной деятельности были поставлены под надзор партии, сама же она не подвергалась никакому контролю извне.

Однако власть большевиков распространялась только на Центральную Россию, а в ней — лишь на крупные города и промышленные центры. Приграничные районы бывшей Российской империи, населенные народами других национальностей и вероисповеданий, а также Сибирь, отделились и провозгласили независимость, — либо потому, что хотели обеспечить свои специфические права, либо потому (как это было в Сибири и казачьих районах), что не хотели признать большевистского правления. Поэтому новым властям пришлось буквально силой оружия покорять непослушные приграничные губернии, а также деревню, где проживало четыре пятых российского населения. Силы, на которые опирались партия и Советы, также были недостаточно надежны и состояли из двухсот тысяч партийцев и армии, находившейся в состоянии разложения. Однако сила — понятие относительное, и в стране, где никакая другая организация не располагала даже и такой боеспособностью, большевики оказывались в выигрышном положении.

Ленин и партия взяли власть с явной целью развязать широкомасштабный вооруженный конфликт, сначала в России, а затем в Европе и во всем мире. В том, что касалось территорий заграничных государств, их план осуществить не удалось. Однако внутри бывшей Российской империи они действовали весьма успешно.

 

* * *

 

Гражданская война, не прекращавшаяся около трех лет, явилась самым разорительным бедствием в истории России со времен татарского нашествия. Взаимное негодование и страх толкали людей на совершение чудовищных зверств. В боях, от холода, голода и инфекционных заболеваний погибли миллионы людей. Едва прекратились военные действия, на Советскую Россию напал голод — такой, какого не переживала никогда ни одна европейская страна, голод, азиатский по масштабу, также унесший миллионы жизней.

Говоря о гражданской войне, так же как и о русской революции, следует помнить, что термины эти неоднозначны. В своем обычном смысле понятие «гражданская война» относится к вооруженной борьбе между частями Красной Армии и различными антибольшевистскими, или «белыми», воинскими соединениями, которая продолжалась с декабря 1917 до ноября 1920 года, когда остатки белых армий были эвакуированы с российской территории. Изначально, однако, у термина «гражданская война» было гораздо более широкое значение. Для Ленина он значил глобальную классовую войну между его партией, авангардом «мирового пролетариата», и международной «буржуазией», классовую борьбу в ее наиболее широком смысле, лишь одним из направлений которой был вооруженный конфликт. Ленин не только предвидел, что гражданская война начнется сразу же после того, как большевики возьмут власть, — он захватил власть с тем, чтобы развязать гражданскую войну. Октябрьский переворот стал бы для Ленина бессмысленной авантюрой, если бы не вел к классовой войне в мировом масштабе. За десять лет до Октября, анализируя уроки Парижской коммуны, Ленин согласился с Марксом, что Коммуна захлебнулась, поскольку не смогла начать гражданскую войну. [Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 454. В письме к д-ру Кугельману от 12 апреля 1871 г. Маркс писал, что коммунары потерпели поражение, «потому что не хотели начинать гражданскую войну» (Маркс К. Письма к Кугельману. Пг., 1920. С. 115)]. С первых дней мировой войны Ленин клеймил позором социалистов-пацифистов, призывавших окончить боевые действия. «Настоящие революционеры» не хотели мира: «Это обывательский, поповский лозунг. Пролетарский лозунг должен быть: гражданская война»1. «Гражданская война есть выражение революции… Думать, что революция возможна без гражданской войны, это все равно, что думать о возможности «мирной» революции», — писали Н.Бухарин и Е.Преображенский в изданной массовым тиражом «Азбуке коммунизма»2. Троцкий выразился еще более откровенно: «Советская власть — это организованная гражданская война»3. Из этих высказываний ясно видно, что братоубийственная трагедия не была навязана вождям пролетариата ни внутренней, ни внешней «буржуазией»: она являлась ядром их политической программы.

 

Для населения бывшей Российской империи (кроме той его части, что находилась под немецкой оккупацией) эта война началась уже в октябре 1917 года, когда большевики, свергнув Временное правительство, начали подавление конкурирующих политических партий: в это время, когда еще и слуху не было ни о «красных», ни о «белых», российские газеты уже пестрели заголовками «Гражданская война». Речь шла о стычках между большевиками и теми, кто отказывался признать их полномочия. «Война на два фронта», о которой столько говорил Ленин, стала реальностью, и даже семьдесят лет спустя трудно сделать вывод, какая из кампаний потребовала от новых властей большего напряжения: борьба ли против гражданского населения, в которой зачастую применялась военная сила, или военное противостояние с белыми армиями. Когда 23 апреля 1918 года Ленин сделал по видимости опрометчивое заявление: «Можно с уверенностью сказать, что гражданская война в основном закончена», — он, очевидно, подразумевал кампанию против мирного населения, а не против белых армий, — та еще только начиналась4.

В настоящей и в следующей главах речь будет идти о гражданской войне в общепринятом, так сказать, в военном смысле этого слова. Предмет этот ставит историка в тупик: бесконечное количество сражающихся сторон, разбросанных по необъятной территории; возникновение, помимо регулярных армейских частей, эфемерных партизанских отрядов — недолговечных, переходящих от одной стороны к другой; вмешательство иностранных контингентов войск. Когда такая гигантская, такая богатая разнообразием империя, как Россия, распадается на части, не остается никакой связной структуры; там же, где связи нет, историк может пытаться реконструировать ее только с риском исказить реальность.

Русская гражданская война шла по трем основным фронтам: Южному, Восточному и Северо-Западному. Она имела, кроме того, три основные фазы.

Первая фаза войны длилась примерно год, от октябрьского переворота до подписания перемирия во Франции. Началась она зимой 1917–1918 годов формированием на Дону генералами Алексеевым и Корниловым Добровольческой армии. Через полгода последовал мятеж Чехословацкого корпуса в Среднем Поволжье и в Сибири, в результате чего образовался Восточный фронт, причем антибольшевистских правительств оказалось два, одно со штаб-квартирой в Самаре (Комуч), другое — в Омске (Временное сибирское правительство), и каждое опиралось на свою армию. Данная фаза войны отмечена быстрым перемещением линии фронта и беспорядочно возникающими стычками небольших вооруженных отрядов. В советской литературе этот период называется обычно «партизанщиной». В течение его иностранные войска — чехословаки на стороне антибольшевистских правительств, латышские стрелки на стороне большевиков — играли более значительную роль, нежели собственно русские вооруженные силы. Красная Армия была создана только к концу этого этапа, осенью 1918 года.

Вторая, решающая фаза гражданской войны длилась более семи месяцев, с марта до ноября 1919 г. Поначалу армии адмирала Колчака с востока и генерала Деникина с юга решительно двигались на Москву, одерживая верх над Красной Армией и понуждая ее отступать. На северо-западе генерал Юденич дошел уже до пригородов Петрограда. Но затем Красная Армия добилась перелома в войне, разбив сначала Колчака (июнь—ноябрь 1919 г.), а затем — Деникина и Юденича (октябрь—ноябрь 1919 г.). Боеспособность армий Деникина и Колчака была сломлена фактически за день — 14–15 ноября 1919 года.

Заключительная фаза гражданской войны совпадает с не оправдавшей возлагавшихся на нее надежд диктатурой Врангеля, когда остатки деникинской армии смогли в 1920 году на некоторое время укрепиться на Крымском полуострове. Силы эти могли быть сразу же разгромлены к тому времени значительно превосходившей их Красной Армией, не начнись в апреле 1920-го война с Польшей, отвлекшая значительную часть военных сил и внимание советского командования. [Советские историки обычно считают советско-польскую войну 1920 года частью гражданской войны, и некоторые западные историки приняли эту точку зрения. С этим, однако, трудно согласиться, учитывая, что эпизод этот — не борьба между русскими за политическую власть в стране, а война из-за территориальных притязаний между двумя суверенными государствами. Источник данного заблуждения лежит, как нам кажется, в статье Сталина от 1920 года, в которой он говорит о польском вторжении на Украину как о «третьем походе Антанты», — первые две кампании, по всей видимости, — война против Деникина и Колчака (Правда. 1920. № 111.25 мая. С. 1.). Цит. по: Davis N. White Eagle, Red Star. London, 1972. P. 89].

 

В советской историографии, особенно сталинского периода, сложилась тенденция изображать гражданскую войну как иностранную интервенцию, в которой антибольшевистски настроенные русские играли роль наемников. Неоспоримо, что военные силы других государств присутствовали в России, однако гражданская война с начала и до конца была войной братоубийственной. На исходе 1918 года в кругах союзников поговаривали о «крестовом походе против большевизма»5, но планы эти никогда даже не приблизились к реализации. Анализ потерь, понесенных всеми сторонами за три года военных действий, показывает, что, за исключением нескольких тысяч чехословацких добровольцев (воевавших против большевиков) и в несколько раз большего числа латышей (защищавших Советы), а также четырехсот (или около того) британцев, жертвами войны стали в подавляющем большинстве русские и казаки. Французы и их союзники вступили в короткую перестрелку с пробольшевистским украинским партизанским соединением (апрель 1919), после чего покинули пределы страны. Американские и японские военные силы ни разу не вступили в бой с Красной Армией. Вклад союзников (главным образом англичан) состоял преимущественно в снабжении белой армии боевой техникой.

Армии, выступавшие против ленинских войск, обычно называют «белыми», или «белогвардейскими». Термин этот придумали большевики с целью дискредитации противника, и впоследствии он был им самим принят. Белый был цветом знамени Бурбонов и французских монархистов XIX века. Большевики старались создать впечатление, будто целью противника была, точно так же, как и французской эмиграции 1790-х, реставрация монархии. В действительности же ни одна из так называемых белых армий не делала восстановление царского режима своей целью. Все они обещали предоставить народу России возможность свободно избрать форму управления страной. Самая значительная из всех Добровольческая армия взяла себе не черно-оранжево-белый романовский флаг, но бело-сине-красный, национальный6, и в качестве гимна — не «Боже, царя храни», а марш гвардии Преображенского полка. Организаторы и командиры Добровольческой армии, генералы Алексеев, Корнилов и Деникин, все происходили из крестьян и не выказывали особой любви к Николаю Второму: Алексеев был в свое время одним из самых решительных сторонников его отречения7. Белые генералы не являлись сторонниками восстановления монархии не только по принципиальным соображениям: этот вопрос невозможно было решить практически, ибо из всех возможных кандидатов на российский трон одни были убиты, другие устранились от политики. [Типичной была реакция великого князя Николая Николаевича, самого популярного члена царской семьи, жившего в 1918 году в Крыму на покое. Будучи спрошенным, не возьмется ли он возглавить Белое движение, он ответил уклончиво: «Я родился вскоре после смерти Николая Первого, и все мое воспитание проходило в его традициях. Я солдат, привыкший подчиняться приказам. Теперь мне некому подчиняться. При определенных обстоятельствах я сам должен определять, кого мне слушать — например, Патриарха, если он скажет мне делать то-то или то-то (отрывки из дневника кн. Григория Трубецкого. Denikin Papers, Box 2, Bakhmeteff Archive, Rare Bookand Manuscript Library, Columbia University, p. 52). Ср.: Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 4. С. 201–202]. Согласно несколько романтичному представлению генерала Головина, Белое движение было «белым» в том лишь смысле, что белый цвет является суммой всех цветов спектра: дух, возобладавший в белых русских армиях, согласно его рассуждению, был не тот, что у контрреволюционных сил, наводнивших Францию в 1792 году, но дух революционной армии, из которой вышел Наполеон Бонапарт. [Головин Н.Н. Российская контрреволюция. Таллин, 1937. Кн. 9. С. 93; Кн. 5. С. 65. В то же время следует отметить, что офицеры, находившиеся в рядах белой армии в последнюю фазу гражданской войны, во все большей степени становились монархистами, иногда даже до фанатизма. Это было замечено иностранными офицерами, находившимися при белой армии, например, полковником Джоном Уардом, бывшим в 1919 году в столице Колчака Омске. Он говорил, что «русские офицеры — роялисты все до одного», что у них «детская приверженность принципам монархии» (См.: Ward J. With the «Die-Hards» in Siberia. London, 1920. P. 60). He следует думать, однако, будто в 1919 году население России так же негативно относилось к идее царской власти, как за два года до того: когда Ленин приказывал расстрелять Николая Второго и большую часть членов династии Романовых, он делал это из страха перед возможным возрождением роялистских настроений в стране.].

 

Гражданская война в России велась на территории, которая, за исключением невысоких Уральских гор, представляла собой одну сплошную равнину и мало походила на войны 1914–1918 гг. на территории Центральной и Западной Европы. Здесь не было определенной линии фронта. Войска передвигались в основном вдоль железнодорожных путей, практически не внедряясь в обширные пространства, лежащие по сторонам. Все находилось в беспрерывном процессе становления, и зачастую армии формировались не в тылу, а уже в виду неприятеля, и посылались в бой без предварительной подготовки8. Армии появлялись внезапно и так же неожиданно рассыпались и исчезали. Части, наступление которых, казалось, было ничем не остановить, теряли строй и превращались в сброд, столкнувшись со сколько-нибудь решительным сопротивлением. Фронтовые позиции были слабо укреплены, обычным делом было для дивизии, насчитывающей несколько тысяч личного состава, удерживать линию фронта до 200 километров, причем на одну «бригаду» приходилось всего несколько сот человек9. Нерегулярные части переходили порой на сторону неприятеля, сражались некоторое время в его рядах, затем снова перебегали на другую сторону. Десятки тысяч красных солдат, попав в плен, вливались в ряды белых и посылались воевать против вчерашних товарищей по оружию. Белых, взятых в плен после эвакуации частей Врангеля, обрядили в красноармейские шинели и отправили драться с поляками. За исключением небольшой горстки добровольцев, солдаты обеих сторон не имели ни малейшего представления, за что они сражаются, и часто дезертировали при первой возможности. Текучесть и постоянная сменяемость общей картины делает практически невозможным представить последовательность военных действий в графических формах, особенно учитывая то обстоятельство, что за спиной войск основных воюющих сторон действовали независимые банды «анархистов», «зеленых», «григорьевцев», «махновцев», «семеновцев» и другие партизаны, преследовавшие свои собственные цели. Карты фронтов гражданской войны напоминают полотна Джексона Поллока, где белые, красные, зеленые и черные линии идут во всех направлениях и пересекаются случайным образом.

Поскольку Красная Армия одержала в гражданской войне победу, возникает искушение объяснить это лучшим, чем у белых, командованием, более высокими устремлениями. Субъективные факторы, несомненно, играли значительную роль в определении итогов войны, однако внимательное изучение боеспособности сторон приводит к выводу, что решающую роль сыграли факторы объективные. [Под «объективными» факторами я подразумеваю такие, которых не могли изменить направленные усилия воюющих сторон, например обстоятельства, определяемые географическим их расположением. Факторы «субъективные» определялись установками, ценностными ориентациями, способностями и другими личными характеристиками участников.]. Здесь просматривается определенное сходство с ситуацией, сложившейся в ходе американской гражданской войны, когда на стороне Севера оказались подавляюще высокая численность населения, промышленные ресурсы и транспорт, в результате чего он мог рассчитывать на победу, была бы только воля сражаться. Со стратегической точки зрения все преимущества были на стороне Красной Армии. Способность белых выстаивать против такого подавляющего превосходства и даже, в одном случае, практически одержать победу, свидетельствует, что, вопреки здравому смыслу, мы должны признать: это у белых был лучший генералитет и более высокий боевой дух. При окончательном анализе оказывается, что белые потерпели поражение не из-за того, что боролись за дело, которое не пользовалось поддержкой населения, и не вследствие фатальных политических и военных просчетов, но потому, что столкнулись с необоримыми препятствиями.

 

Большевики, и это стало их существенным преимуществом, были едины, в то время как противник разобщен. У Красной Армии имелось единое, сплоченное командование, получавшее приказы от единодушного и единовластного политического руководства. Даже если в среде красного командования и возникали разногласия, оно могло вырабатывать стратегические планы и планомерно их реализовывать. Белые армии, повторим, были разобщены, их разделяли огромные пространства. Их командующие не только не имели возможности выработать общую стратегию, но не могли даже связаться друг с другом, чтобы скоординировать военные операции. Связь между Деникиным и Колчаком поддерживалась за счет личного мужества офицеров, готовых рисковать жизнью, пересекая фронтовую линию красных: иногда требовался месяц, чтобы сообщение дошло по адресу. [Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 5. С. 85–90. Это обстоятельство часто упускают из виду те историки, которые усматривают причину не-скоординированности действий белых в несостоятельности их командования. См., напр.: Brinkley G.A. The Volunteer Army and Allied Intervention in South Russia, 1917–1921. Notre-Dame, Indiana, 1966. P. 191]. В результате Южная, Восточная и Северо-Западная армии действовали независимо друг от друга, минимально координируя свои действия. Обстоятельства усугублялись тем, что белые армии состояли из случайно соединенных частей, у каждой из которых было свое командование и свои интересы: это, например, можно сказать о наиболее многочисленном контингенте Южной армии, казаках, подчинявшихся приказам белых генералов только постольку, поскольку эти распоряжения их устраивали. При таком положении дел ошибки, совершенные красным командованием, можно было исправлять, а хорошо рассчитанные операции белых проваливались, поскольку приказы плохо исполнялись.

 

У красных имелось и огромное, решающее преимущество: они контролировали центральную часть России, в то время как их противник действовал на окраинах. «Мне кажется, — пишет историк Сергей Мельгунов, — что движение с периферии к центру почти всегда бывает обречено на крах… Центр определяет успех или неуспех революции. (Гражданская война — это революция.) Здесь приходится учитывать не только важный психологический момент. В руках центра оказываются все технические преимущества, прежде всего в смысле налаженного административного аппарата, который почти заново приходится создавать на периферии»10.

Действуя из центра, красные имели возможность перебрасывать военные силы с одного фронта на другой, обороняя оказавшиеся под ударом позиции и используя слабость противника. При необходимости отступления им легче было налаживать связь. «Сперва Колчак, а затем Деникин продвигались вперед по необъятным пространствам. Это называлось наступлением. По мере продвижения линия фронта растягивалась и редела. Казалось, они будут продолжать идти вперед, пока у них остается хоть один человек на милю. При каждом удобном случае большевики, тоже слабые, но вынужденные в силу своего местоположения концентрировать имевшиеся в их распоряжении силы, совершали прорыв то тут, то там. Пузырь лопался, флажки на картах отодвигались, города переходили из рук в руки и сообразно обстоятельствам меняли политическую ориентацию, кровавая месть обрушивалась на беспомощное население, — месть нескончаемая, опирающаяся на месяцами продолжавшееся въедливое, мелочное расследование»11.

Географическое положение красных давало им не только стратегические, но и неисчислимые материальные преимущества.

Начнем с того, что в их распоряжении оказались значительно большие, нежели у противника, человеческие ресурсы. К зиме 1918–1919 гг., когда война шла уже полным ходом, большевики установили свою власть во всех губерниях Великороссии с населением около 70 миллионов человек. Территории, которые контролировали Колчак и Деникин, насчитывали по 8–9 миллионов соответственно. [Mawdsley E. The Russian Civil War. Boston, 1987. P. 146, 213–214. Согласно Деникину (Очерки русской смуты. Т. 5. С. 126), в разгар летнего наступления 1919 года территория под контролем Южной армии насчитывала 42 миллиона человек, но, как отмечает Маудсли, Деникин мог пользоваться этим обстоятельством лишь в течение считаных месяцев. То же относится и к Колчаку, который в одно время контролировал территорию с населением в 20 миллионов человек, но лишь в течение короткого времени.]. Огромный перевес в численности населения — 4:1 или даже 5:1 — создавал обширную мобилизационную базу для Красной Армии. Красное командование свободно могло пользоваться доступными ему человеческими ресурсами: когда во время критических боев 1919-го его войска понесли большие потери убитыми, а также из-за массового дезертирства, ему понадобилось всего лишь призвать очередное количество крестьян, одеть их в униформу, дать в руки винтовки и отправить на фронт. Деникину и Колчаку приходилось для того, чтобы нарастить силы, завоевывать все новые территории, рассредоточивая таким образом свои войска. Осенью 1919-го, во время решающих сражений, в Красной Армии под ружьем было три миллиона человек, а объединенные силы белых армий не превышали 250 тысяч. [Mawdsley E. The Russian Civil War. P. 181. Цифры, показывающие численность личного состава обеих сторон, особенно Красной Армии, не слишком надежны: всегда существовало большое несоответствие между теоретическим представлением о ходе сражения и действительным количеством солдат, принимавших участие в бою. Некоторые военные соединения завышали свою численность с тем, чтобы получить больше продовольствия; некоторые включали в счет раненых, пропавших без вести и дезертиров. Тем не менее, подавляющее численное превосходство Красной Армии над противником во второй половине 1919 года не вызывает сомнения.]. В каждом из решающих боев у красных был существенный численный перевес; И.И.Вацетис, главнокомандующий Красной Армией, сообщал Ленину в начале января 1919-го, что все победы, одержанные советскими войсками незадолго до того, были обеспечены их численным превосходством12. В Орловско-Курском сражении, переломившем в октябре 1919-го хребет Южной армии, Красная Армия превосходила противника вдвое13. Так же обстояли дела во время битвы под Петроградом.

 

Более чем десятикратное превышение в живой силе было не единственным преимуществом Красной Армии. Власти держали под контролем Великороссию, то есть территорию с этнически однородным населением. [Население России к 1917 году, за исключением Финляндии, оценивалось в 172 миллиона. См.: Брук С.И., Кабузан В.М. Журнал «История СССР». 1980. № 3. С. 86. Примерно 45 % от общего числа были великороссами — 77 миллионов.].

 

Положение Красной Армии было весьма выигрышным и в том, что касалось пополнения вооружений и снаряжения. Этому имелось две причины. До революции большинство оборонных предприятий сосредотачивалось в Великороссии. К сентябрю 1916 года в России насчитывалось более 5200 предприятий, работающих на военные нужды, число рабочих на них достигало 1,94 миллиона человек. Географическое распределение их было таково14:

 

Район % предприятий % рабочих Москва23,640,4Петроград12,715,6Украина и Донбасс29,520,2Урал9,114,9Итого:74,9*91,1

* Остальные фабрики находились в Польше и других западных районах, оккупированных немцами.

 

Несмотря на то, что к 1918 г. практически все предприятия оборонной промышленности в России остановились, зимой 1918-1919-го, когда их снова запустили, практически вся продукция шла на нужды Красной Армии15. Белым были доступны лишь второстепенные оборонные предприятия на Урале и в районе Донбасса.

Немаловажное значение имело и то, что Красная Армия унаследовала от прежнего режима огромные запасы военного снаряжения. Советские историки согласны с тем, что в гражданской войне Красная Армия «почти полностью и во всех отношениях базировалась на оставшихся запасах старой царской армии. Их было несметное количество. В отношении многих предметов этих запасов хватило не только на всю гражданскую войну, но они остались еще и по [1928]»16. Предпринятая большевиками в декабре 1917 г. инвентаризация, считавшаяся незаконченной, показала, что на складах старой армии хранилось 2,5 млн. винтовок, 1,2 млрд. комплектов боеприпасов к стрелковому оружию, около 12000 полевых орудий, 28 млн. артиллерийских снарядов17. Практически все это попало в руки к большевикам. Белым достались от старого режима только арсеналы, расположенные в Румынии, содержимое которых передали им союзники. В остальном они вынуждены были рассчитывать на оружие, захваченное у неприятеля и поступающее к ним из-за рубежа. Без зарубежной помощи белые, действующие в районах, где редко встречались бывшие царские арсеналы или оборонные предприятия, не смогли бы продолжать войну. Красная Армия, напротив, соединив снаряжение, унаследованное от прежних времен, с тем, которое начали производить вновь запущенные заводы, достигла к концу войны большего соотношения артиллерийских и пулеметных стволов к личному составу, нежели было в царской армии18.

Красные располагали лучшими, чем у белых, железнодорожными коммуникациями. Сеть железных дорог в России строилась по радиальному принципу, с центром в Москве. Периферийные линии были развиты плохо. Контролируя центр, красным было значительно проще, чем белым, перемещать войска и подбрасывать снаряжение.

Единственное материальное преимущество белых над красными заключалось в изобилии продовольствия и угля. Недостаток их у советской стороны создавал руководству невыносимые сложности, но больше всего страдало, конечно же, гражданское население: власти делали все возможное, чтобы бюрократия и Красная Армия снабжались хорошо. Уже в 1918 г. по крайней мере треть, а возможно, и две трети всех правительственных расходных средств шли на содержание армии19. В 1919 году 40 % хлеба и 69 % ботинок, произведенных в Советской России, забрала Красная Армия. К 1920 году она стала основным потребителем национального продукта и поглотила, среди прочего, 60 % полученного в стране мяса20.

Враждующие стороны сильно различались и в одном из фундаментальных свойств, и различие это было в пользу красных. Красная Армия стала военным орудием гражданской власти; белые армии были военной силой, которой приходилось брать на себя функции правительства. Двойная ответственность порождала многочисленные проблемы, для решения которых у белых генералов недоставало подготовки. [Это соображение привело к тому, что во Франции с самого начала выработалось негативное отношение к Белому движению. Фош говорил в начале 1919 года: «Я не придаю большого значения армии Деникина, потому что армии не существуют сами по себе… за ними должны стоять правительство, законодательство, организованная страна. Лучше уж правительство без армии, чем армия без правительства». Цит. по: Thompson J.M. Russia, Bolshevism, and the Versailles Peace. Princeton, 1966. P. 201]. У них отсутствовал опыт управления и управленческие кадры, но что еще хуже, субъективные факторы начинали смешиваться с объективными, поскольку всей системой полученного воспитания и всем своим опытом кадры белых были подготовлены к тому, чтобы не доверять политикам, не верить в политику. Бывшие царские офицеры были склонны подчиняться, а не командовать, и им было проще служить большевистскому правительству (хотя большинство их его презирало) просто потому, что оно было «власть», нежели принять на себя бремя государственного управления. Политики, даже те, кто хотел им помочь, приносили с собой испытания и хлопоты, поскольку вносили дух партизанщины и взаимных разборок там, где требовалось создать единый фронт. «Мы оба [Алексеев и я], — писал Деникин, — старались всеми силами отгородить себя и армию от мятущихся, борющихся политических страстей и основать ее идеологию на простых, бесспорных национальных символах. Это оказалось необычайно трудным. «Политика» врывалась в нашу работу, врывалась стихийно и в жизнь армии»21. Это признание, сделанное командующим самой сильной из белых армий, стоявшим в этом смысле и впереди Колчака, иллюстрирует основные умонастроения антибольшевистского командования, желавшего думать исключительно в военных терминах и боровшегося за восстановление российской государственности, что было задачей политической по природе. Командование Добровольческой армии требовало ото всех, вступавших в ее ряды, дать подписку о том, что во все время воинской службы они не будут заниматься политической деятельностью. [Алексеев М.В. Цит. по: Гражданская война в России (1918–1921 гг.): Хрестоматия / Под ред. С.Пионтковского. М., 1925. С. 497. Многие младшие офицеры и солдаты Добровольческой армии разделяли эту точку зрения: «В Армии никто не интересовался политикой, — вспоминал один белый ветеран. — Единственной нашей мыслью было побить большевиков». Волков-Муромцев Н.В. Юность от Вязьмы до Феодосии. Париж, 1983. С. 347]. Красная Армия, напротив, была политизирована сверху донизу; политизирована не в смысле разрешенности свободных дискуссий, но в том, что до войск всеми доступными пропагандистскими средствами доводилась мысль: гражданская война — война политическая.

 

И, наконец, в то время как Красная Армия являлась революционной силой, белые армии оставались в плену традиций. Различие хорошо символизировалось их внешним видом. У красных в 1917–1918 гг. не было стандартной формы, солдаты надевали все, что попадалось под руку: разрозненные предметы царской формы, кожаные куртки, гражданское платье. К 1919 году армию одели в форму нового, оригинального образца. Белые носили либо форму царской армии — офицеры сохранили погоны, — либо форму британской армии. Умонастроения, как и формы, отличались в их случае консервативностью. Петра Струве поразило «старорежимное» мышление генералов Добровольческой армии: «Психологически белые держали себя так, как будто ничего не случилось, а между тем целый мир рушился вокруг них, и для того, чтобы одолеть врага, им самим в известном смысле нужно было переродиться… Ничто не было столь вредно для «белого» движения, как именно состояние психологического пребывания в прежних условиях, которые перестали существовать, эта не программная, а психологическая «старорежимность»… Люди с этой «старорежимной» психологией были погружены в бушующее море революционной анархии, в нем они психологически не могли ориентироваться. Я нарочно подчеркиваю, что «старорежимность» я понимаю в данном случае вовсе не в программном, а в чисто психологическом смысле. В революционной буре, которая налетела на Россию в 1917 г., даже чистые реставраторы должны были бы стать революционерами в психологическом смысле. Ибо в революции найти себя могут только революционеры»22.

Принимая во внимание неисчислимые преимущества, бывшие на стороне большевиков и явившиеся результатом захвата Центральной России, можно дивиться не тому, что именно они победили в гражданской войне, но тому, что на это потребовалось три года.

 

* * *

 

Гражданская война в военном смысле началась, когда небольшая группа патриотически настроенных офицеров, воспринявших как личное унижение развал русской армии и отказ большевистского правительства выполнять обещания, данные союзникам, решила самостоятельно продолжать военные действия против Четверного Союза. В основе своей их предприятие носило скорее не антибольшевистский, но антинемецкий характер, потому что и Ленин был для них не кем иным, как агентом кайзера. Антибольшевистские настроения проявились в Южной армии позже, после того как Германия и Австрия вывели войска с территории России, а большевики, ко всеобщему удивлению, остались у власти. Но патриотически настроенные генералы преследовали и внутренние цели. Они надеялись остановить братоубийственную войну, развязанную большевиками, объединив страну на антигерманской платформе: обратив, если можно так выразиться, успешно проведенную Лениным трансформацию из войны национальной в войну классовую23.

На Восточном фронте ситуация с самого начала складывалась иначе. Здесь антибольшевистские настроения выражались либо социалистами-революционерами, поднявшими знамя Учредительного собрания, либо сибирскими сепаратистами. К концу 1918-го, когда адмирал Колчак принял на себя верховные полномочия, националистические лозунги стали преобладать и здесь.

Основателем самой успешной из белых армий стал генерал М.В.Алексеев. К началу революции ему исполнилось шестьдесят лет, и его выдающаяся военная карьера началась еще в турецкую войну 1877–1878 гг. Когда в 1915-м Николай Второй принял пост Верховного главнокомандующего, Алексеев был назначен начальником штаба: с этого момента и до Февральской революции он фактически исполнял обязанности главнокомандующего русскими вооруженными силами. Алексеев был глубоко предан армии, в которой видел оплот российской государственности; в 1916-м он даже присоединился к заговору против царя, чтобы уберечь армию от нежелательных серьезных перемен. В феврале 1917 года, стараясь предотвратить распространение восстания Петроградского гарнизона на фронтовые части, он принял участие в уговаривании Николая отречься от престола. После создания Временного правительства генерал присоединился к патриотическим организациям, стремившимся остановить анархию. Талант стратега и патриотизм Алексеева завоевывали ему симпатии даже тех, кто не разделял его политических убеждений; однако он был прежде всего штабным офицером, а не вождем масс, не боевым командиром.

Большевистский переворот застал Алексеева в Москве. Осознав, что новые власти не собираются выполнять обещания, данные Россией союзникам, и не смогут остановить процесс разложения армии, он направился на юг, в районы поселений донских казаков, с намерением собрать остатки боеспособных сил и возобновить войну против Германии. Совет общественных деятелей — неформальный союз видных сограждан, в котором преобладали либерально настроенные конституционные демократы, — обещал генералу свою поддержку. [Алексеев М.В. в кн.: Гражданская война в России. С. 496–499. Алексеев говорит о Союзе общественного спасения, по-видимому, его подвела память.]. Приехав на Дон, он создал группу из 400–500 офицеров, известную под названием «Алексеевская организация», — удручающе небольшую, особенно принимая во внимание, что толпы демобилизованных офицеров обретались тут же, ведя праздную жизнь и выжидая, что еще случится.

В штабе Алексеева в Новочеркасске скоро собрались и другие военачальники, выехавшие из большевистской России. Самым выдающимся из них был генерал Лавр Корнилов, сбежавший из тюрьмы в Быхове, куда его засадил Керенский в августе 1917-го, и в замаскированном виде проделавший немалый путь через вражеские территории. Порывистый, бесстрашный, боготворимый войсками, он стал идеальным дополнением к аналитичному и сдержанному Алексееву. Последний, восхищавшийся военными дарованиями Корнилова, но не доверявший его политическому чутью, предложил распределение ролей, согласно которому Корнилов принял бы на себя командование войском, в то время как Алексеев нес ответственность за политический курс и финансовое обеспечение армии. Корнилов отверг это предложение, потребовав безраздельной власти; в противном случае он угрожал уехать в Сибирь.

Спор двух генералов разрешился в январе 1918 г. с помощью политиков, приехавших из России в Новочеркасск, чтобы оказать помощь военному командованию. Среди них были Петр Струве и Павел Милюков, самые выдающиеся умы соответственно консервативного и либерального движений в стране. Они и их сопровождение приняли сторону Алексеева и предупредили Корнилова, что если он не согласится на разделение полномочий, то не получит финансовой помощи. Корнилов уступил, и 7 января был заключен договор, согласно которому Алексеев возглавил материальное снабжение и «внешние сношения» новой армии (под последними подразумевались в основном отношения с донскими казаками, на территории которых формировалась армия), а Корнилов стал главнокомандующим. Был создан «политический совет», частью из генералов, частью из политиков, для управления политическими делами армии и установления контактов с сочувствующими, находящимися на территории большевистской России. В заключение «Алексеевская организация» была переименована в «Добровольческую армию».

По предложению бывшего террориста-революционера, а впоследствии социал-патриота Бориса Савинкова, Добровольческая армия выпустила туманное программное заявление, в котором ее задачи определялись как борьба с «надвигающейся анархией и немецко-большевистским нашествием» и за новый созыв Учредительного собрания24. Британия и Франция прикомандировали к Добровольческой армии свои миссии; последние посулили выделить большие суммы денег (обещание, которое так никогда и не было исполнено)25. Обещанием в тот момент содействие союзников и заканчивалось. Они не хотели оказывать более открытой помощи Добровольческой армии, опасаясь подорвать усилия своих дипломатов, направленные на то, чтобы отговорить большевистское правительство подписывать сепаратный мир с Четверным Союзом.

Желая насколько возможно увеличить дистанцию между собою и политиками, Корнилов переместил штаб в Ростов. Начальником штаба он назначил генерала А.С.Лукомского, товарища по тяжелым дням конфликта с Керенским26. В армию записывалось по 75–80 добровольцев в день, и к концу января 1918 г. ее численность достигала 2000 человек, в основном младших офицеров, кадетов и старшеклассников, горевших патриотизмом и рвущихся в бой; нет данных о том, чтобы добровольцами становились солдаты27.

С самого начала судьба Добровольческой армии и ее наследницы, Южной армии, была тесно связана с донскими, кубанскими и терскими казаками, на чьих территориях генералы разворачивали свою деятельность и из чьих рядов вербовалась значительная часть войск. В этом-то, как вскоре выяснилось, и заключалась основная их слабость, поскольку казаки оказались союзниками недобросовестными и ненадежными.

Донское войско являлось самым крупным казачьим формированием в царской армии, составляя основную часть его кавалерии; гораздо меньшее количество сабель поставляли кубанские и терские казаки. Донские казачьи поселения были основаны в шестнадцатом веке на ничейных землях на границе Московии, Турции и Оттоманской империи беглыми крепостными, ставшими там промышлять охотой, рыболовством и грабежом мусульманских поселений. Со временем российское правительство ограничило их независимость и привлекло к себе на службу, наряду с другими казачьими войсками. В вознаграждение за несение общей воинской повинности казаки наделялись щедрыми земельными угодьями; ко времени революции из 17 млн. га пахотной земли в Придонье 13 млн. га принадлежало им, так что на двор приходилось до 12 га28 — надел, в два раза превышавший средние крестьянские в Центральной России. Казаки стали основным оплотом царского режима, и их часто призывали для усмирения городских беспорядков. В Первую мировую войну они выставили 60 кавалерийских полков. Когда во второй половине 1917 г. русская армия начала распадаться, эти полки, сохраняя строй и выправку, самочинно отправились по домам. В июле казаки избрали атамана, генерала Алексея Каледина, российского патриота, предложившего свои услуги Добровольческой армии.

Два миллиона донских казаков оказались, однако, для Добровольческой армии приобретением сомнительным: Каледин предупредил друзей-генералов, что не может поручиться за лояльность своих людей. Казаки отказывались признавать советское правительство, но поступали они так не потому, что сомневались в его законности, а из-за опасения потерять собственность, которой угрожал изданный властями Декрет о национализации частных земель. Положение на Дону волновало казаков куда больше, нежели судьба России: по мнению Деникина, их мысль можно было сформулировать следующим образом: «До России нам дела нет»29. По мере разрушения Российского государства интересы казачества все больше обращались на поддержание собственной безопасности, заключавшейся в основном в охране богатых земельных угодий от внешнего и внутреннего посягательства. Только ради этого и только в таких рамках готовы они были сотрудничать с антибольшевистскими генералами. До того как Германия потерпела поражение в войне и вывела войска с территории России, основной своей задачей казаки считали провозглашение независимой Донской республики под покровительством кайзера. Они присоединились к белым, только когда потеряли немецких покровителей. Лев Троцкий совершенно справедливо заметил, что, если бы Красная Армия не нарушала границ их территорий, никаких казачьих волнений не возникло бы30. Перемещаясь за пределы собственных владений, донские казаки неизменно начинали мародерствовать, и главными их жертвами становились евреи. Такая же ситуация складывалась с кубанскими и терскими казаками, продолжавшими считать себя независимыми народами на протяжении всей гражданской войны, даже если они не могли контролировать белых на своих землях; вступали в ряды Добровольческой армии они в основном из-за желания пограбить гражданское население.

Конфликт между казачеством, мыслившим в локальных, региональных понятиях, и генералитетом, пытавшимся охватить национальную перспективу в целом, был неразрешим по своей природе31. Попытки Деникина взывать не только к патриотизму донских казаков (не имевшему места), но и к их просвещенной заинтересованности в собственном благополучии были гласом вопиющего в пустыне. Поведение казачества вызывало бешенство у командующего Добровольческой армией: «У генерала Корнилова вошло в привычку собирать казаков в донских станицах, которые он собирался покидать, и пытаться патриотической речью — всегда неуспешно — убедить их последовать за ним. Его выступления неизменно оканчивались словами: "Все вы сволочь"»32.

Казаки настороженно отнеслись к Декрету о земле, поскольку среди них жило некоторое количество крестьян, не бывших членами казачьей вольницы и более бедных, чем казаки, которые могли попытаться захватить их земли. Крестьяне эти, по преимуществу иммигранты, назывались «иногородними» и переселялись на казачьи земли из густо населенных губерний Центральной России. Переселившись, они начинали обрабатывать окраинные участки или нанимались в батраки к казакам. К 1917 г. в Придонье таковых числилось 1,8 млн.; из них 0,5 млн. безземельных33. Эта часть крестьянства была радикально настроена: основная масса сторонников большевиков в Придонье вышла из их числа. Число иногородних пополнялось за счет дезертиров с Кавказского и Черноморского фронтов, а также за счет казачьей молодежи, которую заразила радикализмом война и которая теперь обратилась против своих старших.

К февралю 1918 г. в Добровольческой армии состояло 4000 человек. Она была в высокой степени сплоченной и боеспособной, и ее ядро превратилось со временем в самое искусное воинское соединение. Недостаток денег серьезно ограничивал возможности роста армии. Друзья Алексеева в Москве не смогли исполнить данных ему обещаний, заявляя, что национализация банков и захват сейфов большевиками оставили их без средств34. По словам Деникина, общий денежный вклад на содержание его армии составил 800 000 рублей35. Союзники обещали 100 млн. рублей, но к тому времени поставили только 500 000. Добровольческая армия просто не смогла бы появиться на свет, если бы Алексееву не удалось с помощью Каледина получить 9 млн. руб. в ростовском филиале Национального банка36.

Известие о формировании на Дону Добровольческой армии и ее союзе с калединскими казаками породило тревогу в Смольном, штаб-квартире большевиков: хорошо знавшие историю Французской революции, они сразу усмотрели здесь параллель с контрреволюционной Вандеей. Ситуация складывалась угрожающая не только в военном и политическом, но и в экономическом отношении: во время шедших тогда в Брест-Литовске мирных переговоров Германия дала понять, что намерена отделить Украину и превратить ее в марионеточное государство. Большевики, таким образом, оказывались перед перспективой потерять вторую по значению хлебородную территорию. Чтобы предотвратить эту утрату, Ленин велел В.А.Антонову-Овсеенко собрать по возможности значительное войско и, привлекая по пути сочувствующих из крестьян и дезертиров с Дона, подавить очаг контрреволюции. Другой важной задачей Антонова-Овсеенко стало занять Украину до того, как Германия объявит ее своим протекторатом. Армия Антонова, насчитывающая 6000–7000 человек, в декабре 1917-го и январе 1918-го начала активно наступать на Дон, несмотря на отсутствие дисциплины и повальное дезертирство. Ее продвижению ничто не препятствовало. В Придонье сочувствующие красным крестьяне, рабочие и дезертиры с фронтов стали подниматься на ее поддержку.

Видя нарастающую угрозу извне и изнутри, донские казаки заколебались в своей лояльности Каледину и начали осуждать его за союз с Алексеевым и Корниловым. Казачий старшина выразил широко распространенное мнение: «Россия? Конешно, держава была порядошная, а ноне произошла в низость… Ну и пущай… у нас и своих делов немало собственных…»37 Видя вызов собственной власти, наблюдая распространение анархии в отечестве и неспособный остановить его, отчаявшийся в будущем России, Каледин покончил с собой (29 января/11 февраля 1918 года). Следующие три месяца, вплоть до избрания генерала П.Н.Краснова (май 1918), донское казачество жило без атамана.

На Дону нарастало возмущение, красные подходили все ближе, и Корнилов понял, что может попасть в окружение38. Перед тем как совершить самоубийство, Каледин обратился к генералам с призывом отводить их небольшое войско на земли кубанских казаков, которые, по его мнению, могли отнестись к белым более дружественно, ибо в их среде было меньше «иногородних». Корнилов решил последовать этому совету. В ночь с 21 на 22 февраля (н.с.). [Новый стиль был введен в России в феврале 1918 года. До того времени Россия жила по так называемому Юлианскому календарю, отстававшему в XX веке от Григорианского на тринадцать дней.]. Добровольческая армия оставила Новочеркасск и Ростов и направилась на юг, идя, по словам Деникина, «к черту за синей птицей»39. Точное количество участников легендарного «Ледяного похода» Добровольческой армии определить невозможно; скорее всего, их было около 6000 человек, из которых от 2500 до 3500 боевого состава, остальные — гражданские лица. Двигаясь за нею по пятам, армия Антонова-Овсеенко вошла в Новочеркасск и в Ростов.

Небольшой отряд добровольцев продвигался по вражеской территории, отражая нападения «иногородних» и дезертиров, борясь с лютым холодом и ледяным дождем, страдая от недостатка продовольствия, одежды и оружия. Им приходилось отвоевывать каждый шаг проделанного пути. Не существовало базы для выхаживания раненых; потери личного состава восполнялись призывом кубанских казаков. Армия была отрезана от остального мира: ее друзья в Москве не имели ни малейшего представления, где она находилась, существовала ли она вообще.

Самый трагический эпизод Ледяного похода произошел во время осады столицы кубанских казаков, Екатеринодара. 13 апреля Корнилов из стоявшего на отшибе хутора руководил операцией: около 3000 добровольцев, поддержанных 4000 казацкой кавалерии и 8 полевыми орудиями с 700 снарядами, пошли на штурм города, удерживаемого 17 000 красноармейцев, вооруженных 30 орудиями и имевших превосходные запасы снаряжения40. Красная артиллерия взяла хутор на прицел, и Корнилова уговаривали покинуть командный пункт, но он был слишком занят, чтобы прислушаться к совету. Он склонялся над картой в то время, как снаряд попал в цель: взрывом его отбросило к печи, и, с переломами черепа, генерал погиб под рухнувшим потолком41. Гибель Корнилова явилась тяжелым ударом по боевому духу армии, поскольку генерал Антон Деникин, принявший верховное командование (он едва избежал смерти от того же снаряда), не обладал ни его обаянием, ни его дарованиями. Корнилова похоронили в безымянной могиле, после чего Деникин приказал снять осаду Екатеринодара и продолжать поход. После того как Добровольческая армия отошла, большевики откопали останки Корнилова, с триумфом пронесли их по всему городу, затем изрубили на мелкие части и сожгли42.

 

* * *

 

История сурово осудила Деникина, такова участь всякого генерала, проигравшего войну. При сложившихся обстоятельствах, однако, он оказался не так уж плох и обладал достаточно хорошим стратегическим чутьем в сочетании с личностной целостностью и глубокой преданностью делу, хотя, безусловно, не был ни сильной личностью, ни эффективным руководителем43. О высоких интеллектуальных качествах Деникина свидетельствуют пять томов написанных им воспоминаний, пример редкостной объективности и настолько же редкостного отсутствия злопамятности. Один из его гражданских помощников, К.Н.Соколов, склонный сурово критиковать деятельность Деникина, о нем лично говорит в превосходных выражениях, рисуя портрет «типичного русского интеллигента»44. Главное свойство Деникина было «обаяние, которому невозможно было противиться». Его внешность «была совершенно обыкновенной. Ничего величественного, ничего демонического. Простой русский армейский генерал со склонностью к полноте, с крупной лысой головой, обрамленной венчиком редеющих седых волос, остроконечной бородкой и закрученными усами. Но была завораживающая, застенчивая серьезность в его несколько неловкой, замедленной повадке, в его прямом настойчивом взгляде, растворявшаяся мгновенно в добродушной улыбке, заразительном смехе… В генерале Деникине я видел не Наполеона, не героя, не вождя, но просто честного, надежного, доблестного человека, одного из тех «добрых» русских, которые, если верить Ключевскому, вывели Россию из смутного времени». [Соколов К.Н. Правление генерала Деникина. София, 1921. С. 39–40. Деникин, как и многие антикоммунисты, усматривал параллель между испытаниями своего времени и периодом за три столетия до него, поэтому и мемуары его носят название «Очерки смутного времени».]. Несмотря на то, что левые противники называли Деникина «реакционным монархистом», более верно его политические убеждения определил советский историк, назвавший их «право-октябристскими», то есть либерально-консервативными45. Из написанных генералом воспоминаний видно, что он сочувствовал Движению освобождения, приведшему к революции 1905 года. В целом, однако, Деникин оставался верен традициям русской армии, считая политическую деятельность несовместимой с положением кадрового офицера46.

Ледяной поход закончился в конце апреля, когда Добровольческая армия, покрыв за 80 дней 1100 км и по крайней мере половину этого срока проведя в боях, наконец-то овладела Екатеринодаром. Выжившие были награждены медалями, на которых изображался терновый венец, пронзенный шпагой.

Вскоре подоспела добрая весть. Полковник М.Г.Дроздовский, командующий бригадой из 2000 пехотинцев и кавалерии, двигаясь от румынского фронта, пересек Украину и подошел к Дону, где предоставил себя и свои силы в распоряжение Деникина. Это было единственным случаем, когда целое соединение бывшей русской армии примкнуло к добровольцам. Даже такой небольшой отряд создавал огромный перевес, поскольку в гражданской войне один доброволец стоил дюжины призывников. Еще одно обнадеживающее обстоятельство заключалось в том, что «иногородние», прожив три месяца под большевиками, систематически забиравшими у них продовольствие, утратили прежнее восторженное отношение к ленинскому режиму. В течение апреля вспыхнуло несколько антибольшевистских восстаний на Дону, что, совместно с усилиями Дроздовского и казаков и наступлением немцев, помогло отогнать большевистские силы. В начале мая Добровольческая армия опять заняла Ростов и Новочеркасск.

 

* * *

 

В то время как Добровольческая армия формировалась на Северном Кавказе, в Среднем Поволжье и в Сибири собирались другие антибольшевистские группировки. Движения эти были более политические, нежели военные по характеру, целью их было либо учредить демократическое общероссийское правительство, либо добиться независимости от Москвы для своих территорий. Военные силы здесь были скорее второстепенным фактором, по крайней мере до того, как в ноябре 1918 года командование над Восточным фронтом принял адмирал Александр Колчак. Белые силы на востоке были в любом смысле слабее Добровольческой армии, будь то в отношении руководства, боевого духа или организованности. Единственным полноценным боевым соединением, действовавшим на востоке в период от мая 1918 года, когда оно взялось за оружие, и до октября 1918 года, когда оно вышло из боя, был Чехословацкий легион47.

Социальные и экономические условия в Сибири отличались существенным образом от условий, сложившихся в Центральной России. Сибирь никогда не знала крепостного права. Русское население здесь состояло из свободных крестьян и торговцев, независимых и предприимчивых, которых объединял бодрящий дух приграничного жития, так непохожий на приниженный дух бывшего крепостного крестьянства. Однако и в их среде жили «иногородние», как в казачьих районах, — крестьяне, переселившиеся из Центральной России в надежде получить часть земли «старожильцев». Они либо обрабатывали окраинные земли, либо вели полубродячее существование, примитивным способом выжигания освобождая себе землю под пахоту. В Сибири, как и на Северном Кавказе, пертурбации революции и гражданской войны приводили к тому, что пришлые восставали против зажиточных старожильцев и казаков. Большевики находили поддержку в Сибири либо у этой группы населения, либо у промышленных рабочих Урала. Обе группы происходили из крепостных крестьян: как и в Центральной России, здесь наблюдалась поразительная зависимость между наследием крепостничества и большевизмом. [Н.Н.Головин пишет о Сибири: «Большевиков поддерживали только бывшие рабы» (Российская контрреволюция. Кн. 7. С. 107). Симпатии промышленных рабочих разделились: некоторые становились на сторону Колчака и превращались в лучших его бойцов (Там же. С. 113)].

 

Начиная с середины XIX века здесь набирало силу местное движение за отделение и автономию, члены которого считали, что Сибирь с ее уникальной историей и общественными отношениями требует специальных методов управления. В период Временного правительства движение развернулось во всю ширь, и сибиряки создали свое правительство. После большевистского переворота в Петрограде они стали добиваться автономии еще настойчивее, поскольку она теперь не только бы выражала особый сибирский дух, но и смогла бы отгородить Сибирь от назревающей гражданской войны. В декабре 1917 года социалисты-революционеры и конституционные демократы собрали в Томске Сибирскую Областную Думу, начавшую выполнять квазиправительственные функции. [Максаков В., Турунов А. Хроника гражданской войны в Сибири (1917–1918). М., 1926. С. 52–55. В сибирской политической жизни традиционно преобладали эсеры и кадеты: на выборах в Учредительное собрание эти две партии собрали здесь от одной трети до трех четвертей голосов (см.: Спирин A.M. Классы и партии в гражданской войне в России. М., 1968. С. 420–423).]. В следующем месяце (27 января/9 февраля 1918) Дума объявила Сибирь независимой и создала кабинет министров48. В начале июля новое правительство переехало в Омск и издало декларацию, в которой подтверждалось, что оно — единственная законная власть в Сибири49. Декларация временно откладывала решение вопроса об отношениях области с Россией. Сибирь, говорилось в ней, считает, что отделилась от России только временно, и предпримет все, что будет в ее силах, для восстановления национального единства: ее дальнейшие отношения с Европейской Россией должны получить определение на Учредительном собрании. Сибирское правительство отменило советские законы, распустило советы, возвратило владельцам отобранные у них земли. Оно взяло себе бело-зеленый флаг — символ сибирских снегов и лесов.

Если Томско-Омское правительство ограничивало свои притязания Сибирью, созданный в Самаре 8 июня 1918 года Комитет Учредительного собрания считал себя единственным законным правительством России. Обосновывало оно свое мнение тем, что Учредительное собрание, за которое проголосовало в ноябре 1917 года 44 млн. избирателей, являлось единственным и исключительным источником политической законности.

После того как большевики разогнали Учредительное собрание, депутаты от социалистов-революционеров Среднего Поволжья, этого бастиона эсеровской силы, вернулись по домам50. Они предприняли попытку заново собрать Учредительное собрание, но она провалилась51. Затем, в июне 1918 года, когда восстали чехословаки, обстоятельства снова, казалось, стали складываться благоприятно. Чехословаки являлись военнопленными царской армии, захваченными в течение Первой мировой войны. После того как большевики подписали мир с Четверным Союзом, им было позволено выехать из России во Францию через Владивосток. В мае 1918 года Троцкий приказал их легиону сдать оружие, и началось восстание52. 8 июня чехословаки изгнали большевиков из Самары. В тот же день пять эсеров — депутатов Учредительного собрания — сформировали под предводительством В.К.Вольского Комитет членов Учредительного собрания (Комуч). Постепенно в Комитет вошли 92 человека, все эсеры, большинство — от радикального крыла партии, возглавляемого Виктором Черновым53. Над штаб-квартирой Комитета взвилось красное знамя. В день своего формирования Комуч объявил о смещении большевистского правительства Самарской губернии и о восстановлении гражданских прав и свобод. Существовавшие в губернии советы, набранные большевиками, были распущены, и на их место в результате демократически организованного голосования с участием всех партий были избраны новые54.

Ничто не может продемонстрировать неадекватности политических и социальных программ, разрабатывавшихся в течение гражданской войны, лучше, чем судьба Комуча. 24 июля он опубликовал свою платформу, основанную на заурядных социалистических и демократических положениях, — как раз такую, какую западные правительства все время пытались навязать белому генералитету. Платформа признавала большевистский Декрет о земле действующим законом и заверяла крестьянство, что оно может бесконечно пользоваться землями, захваченными с февраля 1917 года. Советское трудовое право также оставалось в силе55. Заявления эти не укрепили положения Комуча среди местного населения, которое давно уже перестало обращать внимание на программы и обещания. Со времени ноябрьских выборов в Учредительное собрание у избирателя появилось недоверие к политике, и политические настроения, редко теперь выказываемые, склонялись вправо. Так, на муниципальных выборах в Самаре в августе 1918 года, когда положение Комуча было еще прочным, только треть от 120 000 законных избирателей явилась на выборы, и за блок эсеров и меньшевиков проголосовало меньше половины явившихся. В Уфе и Симбирске с


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



double arrow
Сейчас читают про: