О Монархии и Республике

Мы выставляем, таким образом, в качестве основной нормы будущей русской внутренней политики следующее простое положение: «Россия с Советами, но без коммунизма». Это значит, что советское государство, сохраняя основные черты своего внутреннего строения, должно стремиться к развитию их в сторону широкого народного самоуправления на представительных началах, совмещая эти начала с широкой надклассовой организацией тех слоев, которые способны быть истинными, самоотверженными слугами государства, с организацией, совсем не похожей на партии многопартийных европейских государств, но проникнутой государственною идеологией и хорошо дисциплинированною. Параллельно с этим будущее государство, не отрекаясь от основной своей цели — борьбы с эксплуатацией, должно стремиться к ее выполнению не путем принудительного государственного коммунизма, но путем упрочения и развития принципа истинной государственности, из которого следует упрочение и развитие индивидуальной свободы. Для этого в государстве должно быть ради блага целого и, следовательно, и всякого члена его действительно гарантировано основное из человеческих прав — право на духовное развитие; советское государство должно обеспечить это право путем применения всех необходимых для его истинного осуществления средств. Если все названные требования будут действительно проведены в жизнь, то это советское государство станет образцом хорошего государственного устройства, понимая под таким устройством не окончательное водворение земного рая, что является задачей нелепой и невыполнимой, но организацию социальной жизни на основах правильных целей и с применением соответствующих им правильных средств.

Мы не связываем, таким образом, вопроса об организации справедливого государства с модным ныне в русской эмиграции спором о республике и монархии, тем спором, который и является по чистому недоразумению главной точкой расхождения современных политических партий. И этого спора в данной связи мы ни в ту ни в другую сторону не предрешаем. Пресловутый спор о республике и монархии исходит из того совершенно ложного предположения, что простая форма организации правительственной власти в государстве может превращать это государство в справедливое или несправедливое, в доброе или злое. И та и другая из спорящих сторон по какой-то странной забывчивости упускают из вида, что могут быть отвратительные монархии и хорошие республики и, наоборот, презреннейшие республиканские правительства и доблестные монархические. Сама по себе идея монархии и идея республики еще ничего не говорит. Величайшей политической наивностью является мнение, что там, где монархия, там дерзость и запустение, но не меньшей наивностью отличается взгляд, согласно которому всякая республика есть форма отреченная и проклятая.

Подходя ближе к вопросу о монархии и республике, мы должны прежде всего точно уяснить, о чем идет спор. О какой монархии прежде всего говорят — об абсолютной или ограниченной. Разница между этими двумя типами государств — огромная, и, в сущности, только но некоторой не научной, чисто обывательской неточности они подводятся под общее понятие: «монархия». Абсолютная монархия есть такая форма государственного устройства, в которой высшая власть во всех ее функциях принадлежит одному лицу. Абсолютная монархия есть политическая форма, преимущественно свойственная древним, языческим государствам и теснейшим образом связанная с религиозными представлениями. Понять абсолютную монархию можно только, приняв во внимание ее религиозное лицо. Власть абсолютного монарха не только происходит от Бога — можно сказать, что вообще всякая власть и даже власть народа от него происходит — гораздо более власть эта запечатлена некоторыми божественными чертами, она есть или сама божественная власть или власть, отражающая в себе божественную правду. В древнейших языческих, наивных представлениях монарх прямо был одним из богов, а потому и власть его была божественной. С течением времени культ царе-божества утратил свой смысл, однако многие отдельные черты его сохранились, и они-то питали абсолютную монархию в более позднюю, христианскую эпоху человеческой культуры. Сюда относится прежде всего убеждение, что монарх не есть должность в государстве, но лицо, облеченное некоторыми священными функциями, как, например, функциями духовного водительства народом, духовного спасителя народа (как бы первосвященника), берущего на себя ответственность за народные грехи. Сюда относится убеждение, что между монархами и народом нет никакой правовой связи, но только религиозно-нравственное единение, как бы между человеком и Богом, в силу чего монарх становится отцом народа, носителем божественной милости и божественного гнева, милующим и карающим народ за грехи, как карал его Бог Израильский, и ограниченным только законами божественными. Сюда относится, наконец, внешнее почитание монарха, как Бога, присвоение ему божественных титулов и т. п. Само собою разумеется, что между такой монархией и республикой имеется огромная пропасть. Ибо всякая республика, представительная или непосредственная, если брать ее в новейшем европейском понимании, теснейшим образом связана с идеей правового государства, то есть такой политической формы, которая обеспечивает и защищает права граждан и чувствует себя связанным правом, иными словами, является государством с ограниченной, а не абсолютной властью.

Принципиально иное отношение устанавливается между республикой и монархией ограниченной. Ограниченная же монархия есть так называемая смешанная форма государственного устройства, в которой высшая власть в государстве в том или ином виде разделена между народом и монархом. Иными словами, в ограниченной монархии смешаны единоличное начало власти (монарх) с коллегиальным многочисленным (народ или народное представительство). Мы знаем, что большинство из известных нам когда-либо существовавших или существующих, республик были также построены на смешении личного начала властвования с народным. По крайней мере, таковы все республики, которые имеют президента. При этом в некоторых президентских республиках, например Северо-Американской, личное, президентское начало выражено очень сильно — фактически сильнее, чем в некоторых ограниченных монархиях. Всем известно, что власть американского президента превосходит в некоторых отношениях власть английского короля. Следовательно, с точки зрения политических принципов разница между республикой и монархией как государствами смешанными теряет свое значение. Она сводится, строго говоря, к тому признаку, что в ограниченных монархиях личное начало живет на основании наследственных привилегий, исторически закрепленных за членами одного рода; в республиках же — на основании народного голосования. Принимая во внимание, что и монархии могут быть и часто бывали избирательными и что титулом для наследственных привилегий может быть также акт голосования, выходит, что вся разница между республикой и монархией как смешанной формой сводится к сроку, которым связаны права личной власти в государстве. Можно спорить, какой срок удобнее или целесообразнее, однако с практической точки зрения это только спор об удобстве а не о принципах. И как всякий спор об удобстве, он едва ли может быть решен в понятиях безусловных. Здесь все зависит от конкретных обстоятельств, имеющих значение определяющее: для одного народа удобнее и целесообразнее закрепить личную власть навсегда за определенным кругом лиц, для другого это представляется безразличным или менее удобным. Сторонники монархического принципа выдвигают часто то, имеющее безусловное значение соображение, что монархическое начало в государстве всегда более нейтрально, чем президентское. Однако, и избранный на царство монарх, как, например, у нас при провозглашении царя Михаила Федоровича Земским собором, проводится известной группой, которая дает ему большинство или добивается единогласия. Причем совершенно ясно, что истинно беспристрастный человек, выбранный партией на должность, не будет непременно проводить партийную политику. И в то же время может случиться, что член царствующего дома, получивший престол по закону, а не по избранию, может попасть в руки партии и слепо проводить ее директивы. Словом, никаких безусловных суждений здесь нет и быть не может и вопрос о преимуществах республики или монархии как смешанных форм переходит неизбежно в область исторических и социально-психологических соображений. Бывают народы, у которых вдруг пробуждается любовь к своей старине, и тогда они, после бурных революций, начинают вспоминать свой старый, разрушенный дом. Тогда они стремятся построить свое новое государство в старом стиле. Но бывают народы, ненавидящие многое в своем прошлом, и эта ненависть может распространиться и на старое, разрушенное революцией государство, которое долго будут считать «проклятым режимом». В таком случае уже старый стиль не подходит, дом строится новый, в новом стиле.

Если исходить из тех основных линий, которые намечены нами в будущих формах русского государства, то само собой разумеется, оно не может быть абсолютной монархией. Современное же фактическое состояние советского государства, где коммунистическая партия хозяйничает, как единоличный владыка, конечно, напоминает абсолютную монархию в ее извращенном виде — в виде восточной тирании, в которой царствует полный и неограниченный произвол.

С точки зрения практического смысла, можно говорить об отношении русского государства к монархии и республике, как формам ограниченным, правовым. В силу вышеизложенного мы не считаем политически принципиальным вопрос о том, какие последние оформления может получить русское государство — монархические или республиканские, однако в связи с означенным вопросом перед нами возникает целый ряд чисто технических проблем, касающихся способов организации государственной власти и заслуживающих особого рассмотрения.

Мы уже видели, что советская республика по ее правовой форме есть республика чисто коллегиальная. Во главе правительственной власти стоят коллегиальные учреждения, такие как президиум ЦИК'а и Совет народных комиссаров. Единоличное начало в ее Конституции не имеет почти что никакого проявления. Только в организации отдельных управлений сильна единоличная власть комиссаров, сдерживаемая, однако, принадлежностью их к Совнаркому и зависимостью от него. Мы видели также, что подобная схема проведена по всему зданию советского государства, с верхов до низов. Можно с известным правом смотреть на советскую систему, как на некоторый рецидив в увлечении коллегиальным началом, которое было привито у нас в России Петром Великим и просуществовало вплоть до эпохи Сперанского и до учреждения министерств. Таким образом, можно с некоторым правом говорить о сходстве административного устройства советской России с административными устройствами конца XVII] века, когда петровские коллегии из центра были переведены на места и когда империя была административно децентрализована. Из истории петровских реформ известно, какие неудачи потерпело это увлечение коллегиальной системой и как фактически уже при Петре она была исправлена прохождением единоличного начала. В сущности, то же самое наблюдаем мы, но еще в более резкой форме в современной России, в более резкой форме потому, что в империи единоличная власть всегда олицетворялась в лице императора, а в СССР легально она не может иметь никакого выражения. Зато единоличное начало получило здесь чрезвычайно мощное фактическое воплощение. Вместо официальной власти императора стала здесь не закрепленная никакой конституцией власть вождя партии. Первым неофициальным русским монархом в советской России стал Ленин, а потом его преемники, которые, по-видимому, спорят за единоличную власть и будут еще спорить. Современным, неофициальным правителем России является, конечно, Сталин, с восточным упорством отстаивающий свое первенство у своих конкурентов. Так дело обстоит на верхах, но, сообразно этому, фактически построились и все советские низы. Везде, начиная с республик и кончая сельскими советами, выплыли местные, чисто личные силы. Коллегии теперь играют чаще всего роль совещательную, а действуют разные председатели губисполкомов, уисполкомов и волисполкомов. В настоящее время в советском государстве опасным является не преобладание коллегий, а, скорее, их бездействие, вызванное мощным преобладанием личного начала.

Можно по праву поставить вопрос о том, зачем писать такие законы, которых нельзя выполнить. Не целесообразнее ли единоличное начало ввести не под сурдинку, не путем незаконным и противоконстигуционным, но откровенно дать ему законодательное конституционное признание? От этого только бы выиграла вся постройка, от этого контуры ее оформились бы и окончательно установились.

Такое оформление требует учреждения в государстве легальной единоличной власти. С точки зрения отвлеченных преимуществ отдельных политических форм учреждение единоличной власти в государстве, построенном на чисто коллегиальных началах, всегда является некоторым преимуществом. Из разных политических форм та практичнее, которая воплощает в себе более возможностей, которая дает выражения наиболее разнообразным принципам. Здесь лежит смысл старого учения о смешанном государственном устройстве, то есть о таком устройстве, в котором совмещены были бы достоинства разных политических начал. Мы говорили уже о точке зрения политической относительности, о политическом релятивизме. Для него каждая государственная форма имеет свои положительные и свои отрицательные стороны, и чистая монархия, и чистая олигархия, и чистая демократия. Политическая мудрость народа, заключается в том, чтобы суметь в своей государственной постройке выразить преимущества каждой из них и избежать свойственных им недостатков. В этом смысле целесообразно требовать, чтобы в советском государстве было признано также и единоличное, монархическое начало наряду с началом демократическим (советы) и началом олигархическим (организация правящей группы). Как произойдет такое признание, пускай решит уже сам русский народ. Одно можно только сказать в качестве предисловия к этому решению. Русская революция произвела такие огромные сдвиги, внесла такие невероятные изменения в самой народной душе, что, может быть, вообще следует избегать применения к этому решению старых шаблонов. Но каким же образом удастся сочетать советский демократизм с началом единоличной власти? Теоретически такое сочетание вполне возможно, так как советская демократия отнюдь не стоит на точке зрения единодержавия народа или народного суверенитета. Оттого у советской теории власти нет той враждебности к единоличию, какая имеется у всех последовательных представителей учения о самодержавии народа. Советская политическая теория учит только о самоуправлении советов посредством депутатов, причем она отнюдь не переоценивает значения выборного начала в государстве. Управление через выборных депутатов есть одно из средств политической организации, которое, как и всякое средство, является не безусловным. Оттого при некоторых условиях в советском государстве управление через выборных может быть дополнено через назначенных: фактически в советском государстве широко практикуется принцип назначения — и в управлении центральном, и в управлении местном. Учреждение верховной единоличной власти возглавляло бы эту систему назначениями и устанавливало бы в государстве официальный единоличный орган. Если теоретически в советском государстве система выборов уживается с системой назначения, то и практически при преобразовании советской власти не будет трудным совместить эти два различных начала. Способы такого совмещения различны, и мы наметим только некоторые. Прежде всего, как само собой разумеющееся, назначением должен замещаться весь технический аппарат советов, начиная от секретарей и кончая отделами различных исполнительных комитетов и центральных ведомств. Однако начало назначения может пойти и дальше. Отдельные органы советов, центральные и местные, например, исполнительные комитеты и советы народных комиссаров могут быть пополняемы членами по назначению, например когда дело идет о чисто технических службах (военно-морское дело, внешняя политика, пути сообщения и т. п). При этом можно искусно сочетать начало выборности с назначением, поставив условием, чтобы члены названных органов назначались только из числа выборных членов советов.

Однако мы не пишем будущей конституции государства. Мы намечаем только те общие линии, по которым она может быть построена в преобразованном советском государстве. С установлением начала единоличной власти контуры советского государства вырисовываются не в стиле отжившего самодержавия, но примерно в той форме, которую рисовали русские преобразователи и, в частности М. М. Сперанский.

О союзе народов

Мы говорили уже, что единственным правом свободы, которое признает советская декларация, является право национального самоопределения Провозглашая это право, советское правительство, как известно, ведет широкую национальную политику, в которой есть также своя правда и своя ложь. Правда национальной политики большевиков сводится к тому, что ими были практически поняты и своеобразно использованы те центробежные силы, которые обнаружились в результате крушения Российской Империи в 1917 году. Нельзя, конечно, преувеличивать этих сил, но нельзя в тоже время их преуменьшать и недооценивать Одним из пагубных заблуждений белого движения было то, что оно совершенно не считалось с ними и полагало парализовать их действие простой силой оружия. Между тем дело здесь шло о целой стихии, упрямой и самовольной, овладеть которой можно не путем механического давления, но посредством органического приспособления, психологического расчета и тонкой дипломатии. Машину можно взорвать, искусственно задерживая в ней давление пара; но еще более осторожности требует обращение с человеческими душами, взбудораженными национальной страстью.

Правда советской национальной политики заключается в том, что большевики пошли здесь путем приспособления, которое в то же время не означало полного отказа от единства России. Напротив того, право самоопределения большевики обставили довольно тяжким условием — принятием со стороны самоопределяющихся коммунистической программы и советского государственного строя. Причем и здесь большевики поступили не только как коммунистические завоеватели, но и как ловкие политики. В каждом народе, получающем самоопределение, они создали национальную группу приверженных Москве коммунистов. Они вводили советский строй не только силой штыков, но и симпатиями народов к их социальному идеалу. Ведь до сих пор они владеют, например, Кавказом, при помощи кавказских коммунистов, а не единственно военной оккупацией. Но так дело обстоит и в других частях СССР. И в результате получилось, собственно говоря, положение довольно простое, иногда неясное самим представителям советской власти: получилось так. что только те народы, которые служат нынешней московской правде, получают самоопределение и вступают в союз с Москвой. Принцип такого объединения есть принцип совершенно правильный и единственно возможный, несмотря на то, что правда-то московская оказалась кривдой. В нашу эпоху, когда и восточные народы стали жить самосознанием и уже не дремлют в старом блаженном сне, нельзя объединить государство иначе, как обращаясь к сознательности, ища в душах народных того стремления, которое способно создать солидарность, послужить основой для объединения. Союз народов, хотим сказать мы, можно сковать только на почве веры в общие идеалы. Восточные народы ранее верили, что белый русский царь является носителем справедливости, спасителем их судеб, хранителем мира. И потому Россия была популярна на Востоке. Большевистская политика имела успех оттого, что смогла внушить народам веру в ту же великую социальную миссию России. И большевистская Россия служит для многих символом свободы, считается покровительницей угнетенных, предвестницей будущего земного рая. Всякая будущая русская международная политика, если она хочет быть истинно великодержавной и мировой, должна исходить из тех же общих принципов, должна строиться на сознании великой русской миссии, великого русского служения несчастным и угнетенным. И потому крушение веры в ложный марксистский идеал не может быть крушением веры в великую освободительную миссию России. Восток не понимает марксизма, для него он пустой, непонятный и чуждый звук, который за собой никого не поведет; но Восток знает и ценит Россию — Россия для него не пустое слово и в будущем не сможет стать пустым словом.

Кривда советской национальной политики сводится прежде всего к громадному внутреннему противоречию, которое в ней содержится. Марксистское миросозерцание есть типичный интернационализм, не признающий нации как самостоятельной ценности. По существу своему марксизм стремится к созданию пролетарского интернационала, а вовсе не союза национальностей. Идея союза народов искусственно пришита большевиками к марксизму, из которого она никак не вытекает и не выводится. Оттого национальная политика большевиков таит в себе внутренний обман, который рано или поздно должен обнаружиться. Коммунисты, в конечном счете, хотят обезличить все народы, лишить их всех индивидуальности; но так как они люди практические и так как они понимают всю силу национальных лозунгов, то они ими и пользуются, чтобы привлечь народы, дать им временное самоопределение, а потом остричь их под одну интернациональную скобку. Кривда советской национальной политики обнаруживается далее в том, что коммунисты превратили принцип национального самоопределения в особый род ходячей монеты, выпущенной в массовых размерах ради агитационных целей. Так и созданы были большевиками многочисленные национальные республики среди народов, которые сами до этого ни о какой автономии и не думали. Над Россией витают теперь созданные советской политикой национальные духи, и парение их грозит советскому интернационализму, с которым они рано или поздно должны вступить в борьбу. Коммунистическая политика словно всеми силами стремится сделать реальною ту невероятную возможность, что в результате этой борьбы, отдельные, входящие в состав России народы разрушат и Россию и интернационализм и, так как они сами едва ли способны к самостоятельному государственному бытию, то придет некто третий, не русский и не интернационалист, который и превратит их землю в свою колонию.

Будущая Россия не может быть построена иначе, как на началах широкой автономии входящих в ее состав земель и народов Построение России на началах автономизма есть старая русская проблема, которой занималось и русское правительство (например, во время Александра Первого) и русское общественное движение, начиная с декабристов.

Проводя принцип самоопределения национальностей и организуя новое областное деление России, советская политика, в сущности говоря, проводит не марксизм, но осуществляет старинные задания русского общественного мнения. Каждое длительное правительство, возникшее в России после революции, принуждено было бы делать го, что делает ныне советская власть. И то, что ею сделано, в смысле нового перерайонирования России, относится к числу фактов, с которыми нельзя не считаться любому из будущих преемников русских коммунистов. Глубочайшей наивностью является взгляд, что нынешнюю перекроенную Россию можно будет одним взмахом пера вернуть к состоянию 1916 года, вычеркнув все то, что сделала и жизнь и советская политика почти за десять лет русской истории. Нынешнюю перестроенную Россию придется сначала принять как факт, а потом уже постепенно проводить в ней необходимые исправления. При этих исправлениях надо иметь в виду: 1) те части России, которые пережили период собственного, самостоятельного государственного существования, как то Украина, Кавказские республики и т. д., 2) те части России, из которых большевики искусственно образовали самостоятельные национальные республики; 3) новые территориально-административные единицы, возникшие в процессе перерайонирования России. Первые должны остаться в качестве самостоятельных земель, входящих в Российское целое на началах широкой автономии и, быть может, федерализма. Вторые как чисто тепличный продукт, или умрут естественной смертью, или подвергнутся новому районированию. Что касается третьих, то они должны быть в принципе приняты каждым будущим правительством и положены в основу будущего Российского государства.

Районирование России по принципу больших единств хозяйственно-географических (областей) является крупнейшей задачей русской политики, тот, кто успешно решит эту задачу, будет владеть судьбами будущей России. Великое тело России должно быть построено из частей, обнаруживающих сознательный интерес к естественному взаимному сцеплению и ощущающих, что без такого сцепления смерть грозит и целому и каждому отдельному члену. Россия должна стать в смысле ее административно-политического деления истинным хозяйственно-географическим организмом, и тогда будущее ее можно предохранить от возможности того распада, который пережила империя после революции.

Однако в проблемах строительства Советского Союза есть еще одна заслуживающая серьезного внимания сторона. Советские политики называют свою государственную систему наиболее эластичной формой федерации. В утверждении этом есть известная доля истины, поскольку действительно Советский Союз дает весьма различные типы отношений между частями и целым. Мы уже указывали выше, что Советский Союз состоит из союзных республик, из их отдельных объединений, из автономных республик и областей, наконец территориально-административных единиц (областей, губерний и т. д.). Всем известно, что фактически в советском федерализме есть много фикций, однако, с точки зрения политических принципов утверждение разнообразных типов федерирования имеет свой особый положительный смысл, особенно с точки зрения внешней политики. И именно оно дает возможность различным государствам на очень свободных и разнообразных началах вступить в Советский Союз в качестве самостоятельного члена при условии принятия советской государственной системы. Советское государство означенным своим принципом обнаруживает ту силу, которой лишены весьма замкнутые в себя западные государства: именно силу притяжения. И в то же время обнаруживает другую силу: силу влияния. Было бы большим заблуждением думать, что будущая Россия должна утратить обе эти силы. Мощь ее, конечно, обнаружится тогда, когда она будет к себе привлекать другие народы, причем давать этим народам свой русский политический идеал и свою русскую политическую систему. Россия должна сохранить роль центра, около которого собирается Союз Народов, поставивший своей целью борьбу с насилием и эксплуатацией, защиты угнетенных и слабых.