Глава 1. Московская простая Псалтирь XVI – XVII вв. как печатная книга

Введение

Во Введении, наряду с изложением историографии вопроса, определены рамки работы, связанные с необходимостью некоторых ограничений в рассмотрении материала, с установлением территориальных и хронологических границ исследования. Поэтому в соответствии с числом этих ограничений Введение состоит из четырех частей.

Первая из них посвящена анализу и оценке итогов библиографического изучения изданий простой Псалтири, полученных к настоящему времени. В ней приведена история описания книги, подробно разобраны ошибки и недочеты библиографов и архивистов, дана интерпретация доступных сведений об изданиях Псалтири в Москве в XVI – XVII вв., причем основой для целого ряда оценок касательно достоверности известных материалов явилось рассмотрение экземпляров этих изданий в крупнейших хранилищах кириллических книг, а также наблюдения за издательской программой московского Печатного двора той эпохи. Результатом подобного изучения истории печатания простой Псалтири стало признание того, что в течение двух веков, предшествовавших началу имперского этапа в истории России, книга была издана не менее 63 раз, а поскольку обследование фондов библиотек и архивов дает возможность в той или иной степени судить о 59 из них, материал исследования следует считать вполне репрезентативным для того, чтобы его рассмотрение позволяло делать выводы о печатной традиции Псалтири.

Если учитывать это, а также то, что изобретение и начало типографского распространения текстов решительно изменило древнюю книжность, что печатная книга получила при этом больший авторитет, чем рукописная, преобладая над последней и количественно, и качественно, что рукописная книга, если и не была вовсе вытеснена с рынка, как это произошло в Западной Европе, попала в зависимость от печатной, так как во многих случаях рукописание становилось лишь одной из форм увеличения тиража печатных книг, нетрудно прийти к выводу, что при изучении поздней истории Псалтири более предпочтительным является обращение именно к ее печатной традиции. Безусловно, при таком подходе в стороне остается вопрос о возможных взаимовлияниях рукописной и печатной традиций книги, однако постановка этого вопроса представляется сейчас преждевременной, и главным образом из-за неизученности поздней рукописной традиции Псалтири.

Во второй части Введения был поставлен вопрос о том, как должна изучаться печатная традиция Псалтири: в совокупности всех изданий книги вне зависимости от того, где они были напечатаны, или же в пределах местных традиций. Для решения этого вопроса потребовалось тщательное рассмотрение возможностей взаимодействия и взаимовлияния московской, белорусской и украинской книгопечатных традиций, поскольку каких-либо фактов обращения в Московском государстве южнославянских и румынских книг, напечатанных кирилловским шрифтом на церковно-славянском языке, не обнаруживается. Важно было проверить два широко распространенных мнения, одним из которых предполагалось беспрепятственное, не имеющее никаких ограничений бытование «литовских» книг на русских землях, другим – устанавливалось постоянное и всестороннее влияние на московские книги со стороны книг украинских и белорусских в течение всего XVII в.

Одно из этих мнений основывалось на факте запрета распространения в Москве «литовских» книг во второй половине 20-х гг. XVII в., истинные причины которого были исследованы А.А.Булычевым, определившим, что на деле запрет был вызван совсем не засилием «литовских» книг на московских землях, но должен рассматриваться как одна из мер «антилитовской» кампании, проводимой тогда патриархом Филаретом и преследовавшей совсем другие цели. Не спасает это мнение ни обращение к сведениям о наличии белорусских и украинских книг в хранилищах русских монастырей (И.А.Шляпкин, К.В.Харлампович), ни указания на записи несомненно московских владельцев на экземплярах книг (Б.В.Сапунов, Г.Я.Голенченко); все эти материалы свидетельствуют лишь о том, что распространение на московских землях имели главным образом издания виленской типографии Мамоничей, которые печатались в московской манере и специально для московского книжного рынка. Реже в обиходе встречались другие книги, но и они не относились, как правило, к разряду книг богослужебных, выпуск которых стал главным делом Печатного двора.

Что касается влияния белорусских и украинских книг на московские, то и факты, приводимые в его пользу, также оказываются небесспорны. Так, не выдерживают никакой критики указания на участие в работе московской типографии печатников родом из южнорусских земель, таких, как Анисим Радишевский, или на прямые контакты с южнорусскими типографами, как в случае с Василием Федоровым Бурцовым, купившим шрифты у Спиридона Соболя. Не менее сомнительны упоминания о случаях «перепечатывания» в Москве южнорусских книг или о попытках перенесения в московскую типографскую практику некоторых элементов оформления книги, поскольку при этом не учитывается общий ход развития московского книгопечатания и его издательской программы. Во внимание принимаются лишь сами факты, в которых можно было бы предположить то или иное заимствование, но не то, как это «заимствование» производилось.

Тот же подход заметен тогда, когда речь заходит о перепечатывании в Москве южнорусских книг, среди которых традиционно называют Номоканон, появившийся в 1639 г. при большом Требнике, Маргарит, Кириллову книгу, Грамматику Мелетия Смотрицкого, Книгу о вере, катехизис Петра Могилы и главу «О тайне супружества» в составе Кормчей. При внимательном рассмотрении всех перечисленных книг нетрудно заметить, что московские книжники употребляли белорусские и украинские издания подобно тому, как они использовали и рукописи, а именно только тогда, когда обнаруживали в этом насущную необходимость (чаще всего в полемических целях), причем источник всегда тщательно проверялся и, как правило, исправлялся. Поэтому и в этом случае было бы правильнее вести речь не столько о перепечатке белорусских и украинских текстов, сколько об использовании их в качестве готовых форм для создания других текстов.

Таким образом, при рассмотрении книжных связей между Москвой и Великим княжеством Литовским в XVI – XVII вв., отрицать существование которых было бы попросту неверно, нельзя не прийти к выводу, что они были не столь тесны, как это нередко пытаются представить, и развивались совсем не по пути влияния одной книжной традиции на другую или их взаимовлияния. Напротив, каждая из традиций искала свой путь развития, и этот путь всякий раз оказывался достаточно своеобразным, причем разница между книжными традициями вполне ощущалась их хранителями, о чем, как представляется, свидетельствуют факты привлечения книг соседней традиции для текстологических изысканий. При этом и своеобразие, и цельность местных традиций всегда строго охранялись, почему и тот культурный взаимообмен, без которого невозможно никакое близкое соседство, производился лишь в сфере новых достижений и новых идей, причем только в форме рецепции, исключавшей безоглядное заимствование.

Все это заставляет думать, что при обращении к истории славянской печатной Псалтири ее изучение следует начинать как раз с рассмотрения развития книги внутри местных традиций, что именно оно должно составлять первую задачу исследователя, что ограничение в связи с этим материала диссертации изданиями только московской традиции не только закономерно, но и необходимо.

В третьем разделе Введения обсуждению подверглись хронологические рамки диссертационного исследования. В качестве них были приняты XVI – XVII вв., что оказалось определено выбором для рассмотрения исключительно московской печатной традиции книги. При этом начальная временная граница была обусловлена тем, что только в середине XVI в. появились на свет первые московские издания, тогда как выбор XVII века в качестве верхнего предела в целом находит себе объяснение в истории развития издательской программы московского книгопечатания, говорить о единстве которого в указанный период есть все основания. Именно поэтому в тех немногих случаях, когда производилась попытка охарактеризовать то, какое направление получила в Москве книгоиздание, оно рассматривалось как имеющее единое развитие, пусть оценка его и не была одинаковой (см. работы Н.П.Киселева и И.В.Поздеевой).

С самого начала деятельность московских типографов, как об этом и заявлялось в колофоне федоровского Апостола, была связана с решением крайне важной задачи, заключавшейся в создании полного круга исправных богослужебных книг православной церкви. Актуальность этой задачи определялась тем, что к середине XVI в., когда и началось печатание книг в Москве, русская церковь занимала доминирующее положение в православном мире, оставаясь единственной из православных церквей, которая существовала в пределах государственного образования, не находящегося во власти иноверных, и поэтому единственной, не испытывавшей гонений с их стороны. Это обстоятельство, нашедшее выражение в возникновении теории «Москва – третий Рим», и заставило Московское государство претендовать на роль хранителя православия. Необходимость создания полного круга исправных богослужебных книг была ко времени начала типографской деятельности в Москве вполне осознана и, более того, закреплена в решениях Стоглавого собора, книгопечатание лишь предоставило удобные технические возможности для решения этой задачи.

Не случайно Иван Федоров и Петр Тимофеев Мстиславец, работа которых велась на государственные средства, и которые поэтому должны были учитывать интересы государства, занимались в Москве изданием только традиционных богослужебных книг, выпустив в свет Апостол и Часовник (два издания), причем Апостол был напечатан ими сразу в исправленном виде, а Часовник – со многими исправлениями при втором его издании. В выборе для печатания именно этих книг, а выбор этот, как представляется, осуществлялся не самими типографами, вероятно, учитывались достижения анонимной типографии и выпуск ею уже Евангелия, Псалтири, и двух Триодей, цветной и постной. Ту же цель преследовала и дальнейшая деятельность Печатного двора, хотя одновременно с этим происходило переиздание уже печатавшихся книг.

К началу 40-х гг. XVII в., после издания Минеи праздничной (сначала, в 1637 – 1638 гг., в расширенном варианте, с названием Трефологион, затем, в 1638 г., – в соединении с Минеей общей), создание полного круга богослужебных книг было в основном завершено. Между тем близость этого события стала осознаваться уже во второй половине 30-х гг. XVII в. Не случайно в эту пору в Москве были произведены опыты по изданию книг, предназначенных для частного богослужения, и напечатаны Канонник (в 1636 г.) и Святцы (в 1639 г.). Другим направлением издательской программы, когда основные богослужебные книги оказались напечатанными, естественно стал выпуск книг, заключавших в себе уставные чтения, среди которых следует назвать: Евангелие учительное, Пролог, Маргарит, Паренесис Ефрема Сирина (в 1652 г. с добавлением поучений Аввы Дорофея), Лествицу Иоанна Синайского, триодный Торжественник и Благовестник Феофилакта Болгарского.

Важно отметить, что на издательскую программу и содержание печатаемых книг в дониконовскую эпоху сильное влияние оказала идея избранности Руси как хранительницы истинной православной веры, которая в свое время определила первоначальное направление московского книгопечатания. Она стала лейтмотивом в деятельности Печатного двора того времени. Утверждение ее можно заметить даже в мелочах, хотя к самым заметным проявлениям этого нужно причислить значительное пополнение русским материалом Миней служебных, Минеи праздничной и Пролога, а также издание ряда отдельных книг, первой из которых следует назвать Службу на положение ризы Господней, напечатанную в Москве вскоре после перенесения туда фрагмента ризы, в 1625 г. Как представляется, те же цели ставились и при издании книг, посвященных наиболее почитаемым на Руси святым, вселенскому – Николаю Чудотворцу (в 1640 г.), и русскому – Сергию Радонежскому (в 1646 г.), в состав которых постарались с исключительной полнотой включить все относящиеся к ним тексты.

По выполнении в целом главной задачи, связанной с созданием полного круга богослужебных книг, на Печатном дворе приступили к решению не менее важных вопросов, выступивших теперь на первый план, – вопросов, касающихся исправности их текста. И поиск их решения потребовал от типографов определения того, что могло стать источником для предполагаемого исправления текста, а также того, какие средства языка были достойны их признания в качестве языковой нормы. Результатом этих поисков стало обращение к грамматическому знанию, приведшее в итоге к изданию в 1648 г. Грамматики, созданной на основе пособия, автором которого являлся Мелетий Смотрицкий.

В 40-х гг. XVII в. выпуск изданий, не имевших непосредственной связи с богослужебной практикой, был заметно облегчен. Книгопечатание стало откликаться на политические события в жизни страны, участвовать в идеологических и богословских спорах, заниматься обслуживанием государственных потребностей и нужд, и наиболее ярко новый статус, который приобрела в ту пору московская типография, проявился в случае со сватовством датского королевича Вальдемара к царевне Ирине Михайловне, когда потребовалось вести богословскую полемику с протестантами. Итогом ее стало издание в Москве таких книг, как Сборника о почитании икон (в 1642 г.), Кирилловой книги (в 1644 г.), Книги о вере (в 1648 г.) и сборника катехизических сочинений, ставшего известным под названием «Собрания краткой науки об артикулах веры» (в 1649 г.).

Известная легкость, с которой репертуар Печатного двора стал расширятся в 1640-х гг., отразилась и в выпуске там книг, печатание которых нельзя объяснить ничем иным, кроме как личной волей власть предержащих. Так, настоянием патриарха в Москве были изданы так называемый Сборник поучений патриарха Иосифа (в 1643 г.) и «О хиротонии, сиречь о рукоположении святительском на новопоставленном иерее» (в 1649 г.), причем патриарх забрал себе весь тираж этих изданий, а по инициативе царя печатный станок увидела Служба и житие Саввы Сторожевского (в 1649 г.). Наконец, попытка использовать книгопечатание в насущных государственных интересах сказалась в появлении еще нескольких изданий, в частности в напечатании перевода 1-го тома военного трактата И. Я. фон Вальхаузена (в 1647 г.), а также в издании Уложения 1649 г. (дважды, в 1649 г.) и Кормчей (в 1653 г.), полных кодексов гражданского и церковного права, регулирующих жизнь Московского государства.

Таково было вполне естественное развитие книгоиздательской деятельности в Москве до начала никоновских реформ, в которой успешное выполнение одних задач вызывало постановку новых, но которой в отличие от западноевропейского книгопечатания эти задачи диктовались не прихотями типографов или требованиями рынка, а государственными интересами Московского царства. О том, какова могла быть дальнейшая издательская программа Печатного двора, сохрани московское книгопечатание естественное и последовательное развитие, можно только догадываться. Известий об этом почти не сохранилось. В любом случае развитие это было прервано реформистской деятельностью патриарха Никона, и Печатный двор вернулся к решению прежней задачи: созданию полного круга исправных богослужебных книг, так как намеченное Никоном их реформирование предполагало на самом деле замену одних книг другими, что со временем и произошло.

Постоянная занятость вопросами справы во второй половине XVII в. имела серьезное влияние на деятельность московского Печатного двора и отразилась, в частности, в том, что его репертуар по большей части мало отличался от того, который был присущ ему в дониконовское время. Справа ограничивала развитие издательской программы типографии. Процесс этот затянулся до конца века, когда пришла очередь для печатания исправленных книг уставных чтений: Маргарита (новое издание в 1698 г.), Благовестника Феофилакта Болгарского (в 1698 г.), Соборника (в 1700 г.), Паренесиса Ефрема Сирина и поучений аввы Дорофея (в 1701 г.), хотя первой исправленной книгой стал Служебник (1655 г.).

Нужно думать, что если бы естественное развитие московского книгопечатания не было прервано реформами патриарха Никона, репертуар изданий Печатного двора во второй половине XVII в. мог быть много богаче и разнообразнее, однако реальные изменения в издательской программе московской типографии, кажется, стали намечаться только к концу века, когда были напечатаны несколько сочинений Кариона Истомина: Служба и житие Иоанна Воина (ок. 1695 г.) и Букварь, в составе которого обнаруживаются его стихотворные опусы (в 1696 г.). Вместе с тем нельзя не отметить, что на радикальное расширение репертуара Печатного двора не смог до конца XVII в. решиться и царь Петр I, который предпочел организовать печатание новых книг за пределами отечества, в Амстердаме, в типографии Я.Тесинга.

С началом XVIII века издательская программа Печатного двора претерпела решительные изменения, связанные со столь же решительными переменами в жизни общества, в том числе и в церковной сфере, и это позволяет говорить о завершении на рубеже веков одного и возникновении другого, нового этапа в деятельности Печатного двора. С введением гражданского шрифта кириллическое книгопечатание, утратив свою монополию и оказавшись лишь одной из отраслей русского типографского дела, стало решать несколько иные задачи, но оценивать их следует уже с других позиций.

В четвертой части Введения проанализирована возможность еще одного ограничения в рассмотрении материала – ограничения его только изданиями простой Псалтири. Связано оно, прежде всего, с тем, что текст Псалтири имел распространение в древнерусской книжности в разных формах, определяемых, в свою очередь возможными видами бытования текстов Священного Писания: четьей, служебной и толковой. При этом московская печатная традиция XVI – XVII вв. совершенно не знала толковой Псалтири, хотя, вероятно, в определенной степени ее текст учитывался типографами. Четья Псалтирь была напечатана в Москве в XVII в. лишь однажды, но не в виде отдельной книги, а в составе Библии 1663 г.. и издание ее никак не отразилось на судьбе служебных Псалтирей. Напротив, прийдя к решению издать Библию и взяв в качестве ее источника острожское издание Ивана Федорова, московские типографы использовали в своей работе как раз служебную (простую) Псалтирь, позаимствовав оттуда исправленный к тому времени текст псалмов. Таким образом, полноценную печатную традицию имел в Москве в XVI – XVII вв. только служебный вид книги.

Между тем, служебная Псалтирь также существовала в двух разновидностях, возникших в процессе развития восточнохристианской книжности, а именно: в виде простой Псалтири и Псалтири с восследованием. Обе они представляли собою богослужебный сборник, имевший и в одном, и в другом случае особый состав, объяснения чему находится в происхождении этих книг. Возникновение простой Псалтири относится к глубокой древности, ее появление как отдельной книги было связано с необходимостью сделать возможным функционирование текста псалмов вне Священного Писания, что требовалось как для обеспечения богослужения, так и для соблюдения монашеского правила. Псалтирь с восследованием появилась значительно позже, нужно думать, в результате присоединения простой Псалтири к богослужебному сборнику, основой которого являлся Часослов. Псалтирь с восследованием обычно заключала в себе четыре равноправных части: Псалтирь, Часослов, Канонник и Месяцеслов, чем было обеспечено несовпадение ее псалтирной части по составу с простой Псалтирью и привело в итоге к разрушению того, что принято считать основой простой Псалтири.

Основой простой Псалтири с первых времен ее существования были тексты псалмов и библейских песней, которые составляли ее обязательное содержание. Эта связь двух статей была нарушена в ходе никоновских реформ в Псалтири с восследованием. В первом правленном издании, вышедшем в 1658 г., библейские песни были убраны со своего привычного места и перенесены в текст утрени, находящейся в числе статей, составляющих Часослов. И это, как представляется, ясно показывает, что основа простой Псалтири оказалась не столь существенна для Псалтири с восследованием, – книги, строившейся на несколько иных принципах и имевшей несколько иное употребление.

Наиболее важным в этой ситуации представляется то, что перестройка Псалтири с восследованием, происшедшая в середине XVII в., никак не отразилась на простой Псалтири. И это со всей очевидностью дает понять, что развитие каждого из двух типов служебной Псалтири происходило самостоятельно, хотя оно не могло ни в одном, ни в другом случае игнорировать общие тенденции развития московского книгопечатания, а также изменения в деятельности Печатного двора. Не случайно после принятия там решения радикально изменить текст псалмов и библейских песней почти одновременно, в 1658 г., новый исправленный текст получают и простая Псалтирь, и Псалтирь с восследованием. Однако при этом текст, обнаруживаемый в них, не вполне совпадает, позволяя тем самым сделать, к примеру, вывод о том, что источником текста псалмов в Библии 1663 г. послужила именно простая Псалтирь.

Необходимо учитывать и то, что рукописные источники требовались типографам лишь при первой публикации книги, в дальнейшем, если не возникало каких-либо экстраординарных обстоятельств, при подготовке нового издания книги ее оригиналом выбиралось предшествующее издание. Тем самым создавалась ее устойчивая печатная традиция, особенности которой нередко могли составлять в том числе переносимые из издания в издание ошибки. При этом, даже исправление этих ошибок становилось частью истории именно этой печатной традиции, в пределах которой, как правило, не обращалось внимание и не замечалось то, каким было существование того же текста в печатной традиции иной книги, и даже иного типа той же книги.

Таким образом, исходя из самостоятельного развития двух видов служебной Псалтири, в процессе которого каждым из них учитывалось лишь общее направление в деятельности московских типографов, нетрудно понять не только возможность, но и необходимость отдельного изучения двух этих традиций.

Глава 1. Московская простая Псалтирь XVI – XVII вв. как печатная книга.

Первая глава диссертации посвящена рассмотрению изменений Псалтири в одном из трех направлений, в которых имела развитие любая книга, а именно изменений, получаемых ею в качестве книги, изменений ее формы. Форма книги во многом зависела от ее содержания и назначения, однако, особенно в тех случаях, когда книга имела длительную историю, не оставалась неизменной. Несомненное влияние на это оказывало общее развитие представлений о том, как должна выглядеть книга, хотя своеобразие этим представлениям придавали особые обстоятельства бытования книги: локальные, отражавшие местные пристрастия и обыкновения, и временные. Подобное развитие формы книги было характерно и для рукописной, и для печатной ее традиций, даже несмотря на то, что каждой из них был присущ свой путь развития, отчего они и должны изучаться по-разному.

Поэтому прежде, чем приступить к решению вопроса о форме печатной Псалтири и ее развитии, потребовалось рассмотрение того, в чем следует видеть специфику работы с печатной книгой. Как представляется, главным различием между рукописью и изданием является то, что если первую характеризует ее единичность и самодостаточность, то последнее представляет собою целый ряд (тираж), как правило, не до конца сходных один с другим экземпляров, образующих издание, в связи с чем перед тем, как начать его изучение, необходимо понять, какие особенности экземпляров являются общими для издания, а какие составляют индивидуальность того или иного экземпляра.

Важность правильной оценки различий между экземплярами издания необходимо ставит вопрос о том, в чем именно заключено единство издания, заставляющее видеть в ряде отдельных копий книги одно и то же явление книжной культуры. Вопрос этот не вызывал интереса в отечественной науке, получив наиболее серьезную разработку в англо-американской дескриптивной библиографии (Р.Б. Мак Керроу, У. Грег, Ф. Боуэрс), которая считала понятие «издание» наиболее общим, таким, которым можно было бы обозначить каждый факт появления книги в свет. История издания книги объяснялась при помощи нескольких других понятий, таких, как завод (часть тиража, напечатанная с одного набора без остановки печатного станка), вариантное состояние (различия в наборе, появившиеся в процессе печатания книги или по его окончании) и вид издания (часть тиража, характеризующаяся наличием изменений в тексте и в составе книги, которые были произведены намеренно в связи с тем, что издатель предполагал возможность ее особого распространения и бытования). Тем же, что объединяло все разновидности книги, представавшие в ее экземплярах, в издание, считались при этом единовременность процесса печатания книги и осуществление его с одного набора.

Эти выводы нуждаются в некотором уточнении, поскольку если единовременность процесса печатания одного издания действительно представляется одной из главных черт, составлявших единство этого издания, потому что в раннюю пору сразу по отпечатании тиража набор обычно разбирался, то требование единства набора для одного издания вызывает серьезные сомнения. Прежде всего, с ним трудно согласится оттого, что печатание книги с одного набора имело весьма существенные ограничения. Использование только одного набора позволяло создать лишь строго определенное число удовлетворительных оттисков, отчего при необходимости выпустить книгу большим тиражом или при срочности работы типографы были вынуждены прибегать к печатанию ее с нескольких наборов, причем в случае, когда это позволяли производственные возможности типографии, работа над разными наборами могла вестись одновременно.

В Москве при печатании издания с нескольких наборов обычно создавался первый набор, который затем нередко перебирался строка в строку, причем, как правило, повторялась и орнаментика. И хотя в процессе перенабора текст мог исправляться и отчасти изменяться, оттиски, произведенные с каждого из наборов, воспринимались типографами как части одного издания, что и выражалось в снабжении всех экземпляров книги, вне зависимости от того, из оттисков какого набора они были составлены, одними и теми же выходными сведениями. Поэтому нередко, особенно тогда, когда нет возможности произвести сопоставление двух экземпляров одного издания, о количестве наборов, с которых оно печаталось, можно судить лишь по архивным источникам. Да и при подобном сопоставлении выделить тот или иной набор оказывается не всегда просто, поскольку во время составления книжного блока листы бумаги с оттисками, сделанными с разных наборов, зачастую с легкостью перемешивались переплетчиком.

Таким образом, печатание с одного набора не создавало непременно того, что объединяло издание, так же, как и использование нескольких наборов не разрушало его единства. Следовательно, существовали другие факторы, позволявшие видеть в определенной совокупности экземпляров нечто единое и дававшие возможность рассматривать каждый из них как составную часть этого единого, так, что по любому из экземпляров можно было судить о том, что их объединяло.

К числу таких факторов, вне всякого сомнения, следует отнести уже упоминавшуюся единовременность печатания тиража издания, сколь долго бы этот процесс не продолжался, поскольку если начало работы над книгой определялось принятием решения о ее выпуске, то ее окончание – только представлением издания в публику. Последующие изменения текста и состава книги были возможны, но они, как правило, приводили к появлению новых видов издания, к которым, например, следует отнести так называемые титульные издания, вызывавшиеся к жизни вследствие заботы о лучшем распространении книги. Также позднейшее вмешательство в содержание книги могло производиться по политическим или идеологическим причинам, хотя чаще решение о выпуске издания в нескольких разновидностях приходило еще во время его печатания, поскольку, стремясь, к примеру, издать книгу в двух видах, с дополнением и без него, типограф заранее должен был определить какая часть тиража получит это дополнение.

Подготовка книги к печатному воспроизведению заключалась не только в выверке ее текста. После того как принималось решение о ее публикации, типографам было необходимо определить несколько важнейших ее параметров, от которых зависело то, как будет организовано ее производство. И первый выбор, который предстояло им сделать, был связан с форматом предполагаемого издания. Итоги выбора формата издания имели серьезное влияние на дальнейшую подготовительную работу, в частности на выбор для него шрифтов. Вместе с тем если размеры шрифта и должны были быть соизмеримы с выбранным форматом, то немалое значение здесь имело содержание и назначение книги. Последним этапом подготовки книги к печати следует считать определение еще одного из важнейших параметров будущего издания, оно было связано с выбором величины полосы набора, ее высоты и ширины. Выбор формата, шрифта и размеров полосы набора составлял основные этапы подготовки книги к печати, которыми закладывалась основа того, что впоследствии объединяло экземпляры издания вне зависимости от их различий. Поэтому итоги выбора этих, базовых для издания, параметров следует рассматривать в качестве фактора, определявшего его единство. Другие параметры издания имели значительно меньшее значение.

Таким образом, тем, что позволяет говорить о совокупности экземпляров книги как об отдельном ее издании, следует считать: во-первых, фактор принятия решения о напечатании определенной книги; во-вторых, фактор ее композиционного решения, принятого при проведении подготовительной работы над изданием, связанной с выбором его формата, шрифта и размеров полосы набора; в-третьих, фактор единовременности подготовки и печатания всего тиража издания.

Если не принимать за отдельные издания их виды и считать вариантные состояния их составной частью, то просмотр около 400 экземпляров простой Псалтири, напечатанных в Москве в XVI – XVII вв., дает сведения по крайней мере о 59 изданиях этой книги, которая в ту пору, особенно во второй половине столетия, зачастую издавалась довольно большими тиражами, одновременно в несколько заводов. И хотя при печатании простой Псалтири московские типографы редко практиковали выпуск ее сразу в нескольких видах, варианты в ее изданиях появлялись достаточно часто. Поэтому в вопросе о том, как следует описывать все это разнообразие и каким вариантам при этом отдать предпочтение, необходимо признать, что наиболее целесообразным представляется рассмотрение в качестве того, что необходимо описывать и изучать в каждом случае как издание Псалтири, его идеальный экземпляр.

Понятие «идеального экземпляра издания» родилось в недрах дескриптивной библиографии, после того как ею была осознана невозможность получить полноценное представление о книге по одному только ее экземпляру, поскольку выявление общего (принадлежащего изданию) и индивидуального (составляющего особенность конкретного его экземпляра) становилось достижимым лишь при сопоставлении нескольких экземпляров книги. И хотя такое сопоставление давало на первый взгляд всего лишь информацию о различиях между экземплярами, оно создавало основу для того, чтобы составить суждение о происхождении этих различий, определить, какие из них имели значение общего, а какие – индивидуального.

Рассмотрение вопросов, касающихся определения предмета изучения (издания) и предмета описания (его идеальный экземпляр) представляется крайне важным с точки зрения создания источниковой базы, необходимой для монографического исследования истории любой конкретной печатной книги, но особенно такой, как Псалтирь, которая была одной из наиболее часто издаваемых в Москве в XVI – XVII вв. книг, тем более что постоянство, обнаруживаемое во внимании к ней типографов, нельзя считать случайным, оно было связано с той исключительной ролью, которую Псалтирь играла в ту пору как в богослужении, так и в быту. Ее употребление было настолько интенсивным, что редкий ее экземпляр мог сохранять первозданный вид сколько-нибудь долгое время. Экземпляры Псалтири быстро изнашивались, утрачивали свою полноту, причем зачастую несли непоправимые утраты. Состояние многих из них поэтому сейчас таково, что в ряде случаев даже просмотр достаточно большого их количества позволяет не более, чем строить предположения о действительном объеме и облике того издания, которое они собой представляют.

Плохая сохранность и особенности бытования экземпляров Псалтири создают круг специфических проблем, которые, когда нужно иметь дело непосредственно с книгой, с необходимостью приходится решать. Среди того, что требует внесения ясности, наибольшего внимания заслуживает как раз рассмотрение особенностей экземпляров с целью определить, какие из них принадлежат истории печатания издания и говорят о наличии его видов и вариантов, а какие привнесены в процессе бытования экземпляра. И неоценимую помощь в этом может оказать знание печатной традиции простой Псалтири, или, иначе, истории ее формы в пределах этой традиции.

Любая книга, получавшая типографское воплощение, а затем – через переиздания – печатную традицию, со временем приобретала типическую форму, во многом зависевшую от тех технических приемов, которые в момент печатания того или иного издания книги были уже освоены книгопечатанием и, вместе с тем, стали предпочтительными для работников того типографского предприятия, где печаталось издание, хотя при этом в любой книге не могло не найти выражения и сложившееся в обществе понимание того, как она должна выглядеть в зависимости от ее содержания и назначения. Поэтому уровнем развития книгопечатания, а также местом книги в духовной жизни общества прежде всего и определялось то, какой именно вид она получала в своем типографском воплощении, какие технические приемы становились привычными при ее издании и каким образом складывалась ее дальнейшая печатная традиция.

Вполне естественно было предположить, что и Псалтирь в московской традиции не смогла избежать всех тех процессов, которые обычно сопровождали как первое издание, так и переиздания любой книги, и в дальнейшем имела только ей присущий внешний вид и вполне особую историю развития. Все это подтверждается подробным рассмотрением того, как выбирались для печатной Псалтири формат, шрифты и размеры полосы набора, какими были количество листов в тетрадях, сигнатуры и колонцифры ее изданий, когда и как применялись в книге кустоды и колонтитулы, всегда ли она печаталась в две краски, каковы были ее рубрикация и оформление. В диссертации показано, как последовательно Псалтирь приобретала тот вид, который сохраняется в ее изданиях и по сей день.