Межрегиональной Ассоциации генеалогов-любителей

Сборник летописей городов, сёл и деревень Урала и Зауралья.

Печатный орган Южно-Уральского Регионального Отделения

Межрегиональной Ассоциации генеалогов-любителей

                    Усть-Уйская крепость; станица; –  штрихи к истории

Любимов А.Г.

  В газете «Союзная мысль» (4.02.2013 г.) опубликован материал про село Усть-Уйское. Данный номер можно считать тематическим указателем, так как сам текст слишком краток (его нельзя назвать даже кратким экскурсом), но, каждый, кто хочет, может узнать здесь же на сайте «URALGENEALOGY.RU» про Усть-Уйскую и ближнюю округу – старейшие источники, фамилии, многое из истории; также, на сайте «Курганген» про Усть-Уйское «лежит» добротный материал – подробная история данного места. Автор в нём тщательно проработал появление нескольких «волн» поселенцев и озвучил многие из их фамилий. В связи с этим, наверное, есть повод немного добавить к уже сказанному, ведь у многих людей теперь есть потребность в данной информации - добавим кратко несколько штрихов, пытаясь не повторять уже написанное, сделав акцент на местных событиях, житейских делах...

*

     Усть-Уйское поселье, видимо сезонное, имело место быть задолго до того, как летом 1743 года И.И. Неплюев в поездке по Исетской провинции, среди прочего, назначил и здесь место для построения крепости. В августе того же года киргиз-кайсаки захватили здесь в плен караульного крестьянина, другие же видимо смогли оборониться – даже сравнительно небольшая группа русских рыбаков оказалась серьезной силой… Обстоятельства строительства крепости, к сожалению, неизвестны (возможно пока). 

  Усть-Уйская крепость постоянно упоминается в документах середины 18 века, обычно связанных с проблемой охраны границы на обширном участке оной в районе слияния Уя и Тобола и прилегающей территории. Необычность расположения данной крепости состояло в том, что построена она была на южной, степной стороне реки Уй, оставив эту естественную преграду у себя «за спиной». В крепости разместилась внушительная, на первый взгляд, сила – две драгунских и одна пехотная роты, однако это число легко могло при случае «раствориться» в бескрайних просторах местной округи. Понятно, что крепостной гарнизон, в первую очередь мог иметь задачу – охрану самой крепости, обеспечения жизнедеятельности оной. Поэтому для обозрения обширной пограничной территории и для связи с близлежащими крепостями – здесь круглогодично квартировали сборные (сменные) башкирские и казачьи команды, прибывавшие сюда (и в соседние укрепления) из внутренних крепостей Исетской провинции. Крепость была также и перевалочным пунктом для подобных команд, следовавших через неё далее. (Можно упомянуть, что жители Куртамышского дистрикта, через поселения которого проходили сменные команды, не раз жаловались на служащих башкир, которые при проезде не церемонились, угоняя порой лошадей и скот – и такие происшествия, с разной тяжестью последствий, случались хоть редко, но еще долго.) Солдаты крепости, как люди служащие, хлеб не сеяли (по крайней мере в первые годы) – кормились от казны и, видимо, от таковой щедрости – совсем не «жировали». Будучи сами бедными в материальном плане как «церковные мыши», они и к содержанию церковного причта радеть не могли. Но как люди безусловно в Бога верующие, нуждались всё же и в соответствующих обрядах – требах, произвести которые мог лишь священник. Вот только принято было за требы давать что-то священнику, а если дать нечего? В общем, трудно тут было – и тем, и другим. Летом 1750 года в Усть-Уйскую из Троицка перевели священника Федора Васильева. Контраст после «знатной крепости» оказался разительным. Семья у священника была многодетная и содержать такую здесь стало вскоре очень трудно. В 1753 году он написал прошение своему начальству и очень просил перевести его в другое место (например в Куртамышскую или Таловскую слободу), так как «весма во оных крепостях хлеб покупается дорогою ценою, котораго за далностью от прочих жилищ и в привозе мало бывает…». И хотя он получал жалование по 30 руб. в год и муки ржаной 6 четвертей, но того не хватало его семье – «за церковныя требы доходов, как ружные с~щенники от прихожан своих хлебом и денгами получают, от тамошних яко военнослужащих людей, я нижайший нисколко не получаю». От состояния прихожан зависела сытость духовенства, здесь же тогда сытости ни тем, ни другим еще не было. Немногим позже Ф. Васильев всё-таки смог добиться своего перевода. А на вакантное место (опять же, не сразу) прибыл новый священник – Трофим Тоболкин. Был он тоже многодетный отец, проработал здесь примерно лет с десяток, пока преждевременно не умер, наверное от болезни – тогда ведь многие рано умирали… От перегрузок в жизни - здоровья не добавляется. Жизнь солдат, наверное, была тяжелее, по крайней мере в моральном плане. Впрочем, казакам иногда тоже доставалось. Как например в 1757 – 58 гг. Тогда для сопровождения (фактически конвоя) вышедших в российские пределы из Зюнгории (Китая) калмыков, нарядили 200, а потом 300 исетских казаков. Дело в том, что в пути от Омска до Звериноголовской масса калмыков «перемерло», снабжения от русских властей они вовремя не получили (как рассчитывали). Видимо возник ропот и желание уйти в степь. Зима застала бедствующих калмыков в дистанции Усть-Уйской крепости, заставив их временно остановиться. Каждый исетский казак обязан был иметь подводу и двух коней. Командировка эта растянулась на несколько месяцев, поэтому казакам было положено – «для крайней их нужды, на те подводы прогонными деньгами, а людей месячным провиантом … сколько они в том походе пробудут, жалованьем каждому по 1 р. на месяц» – снабдить. Можно упомянуть, что указы о снабжении, также их исполнение – происходило обычно с большим запаздыванием.

     Среди вышеупомянутых самых старых, сохранился еще один уникальный раритет – метрическая книга Усть-Уйской за 1765 – 66 гг. В 1765 году её заполняли священник Михаил Кузнецов и причетник, пономарь Андрей Петухов. Как сказано – в 1765 году в этом приходе – родилось 38 человек (20 муж. / 18 жен.), «померло» 13, венчано 12 браков. В следующем году причт церкви вновь стал другим: прибыл сюда священник Петр Зеленцов и дьячок Антон Тоболкин; пономарь остался прежний. Цифры (соответственно) за 1766 год: 35 (21 /14); 46; венчаний 9. Судя по статистике, в плане демографии, данные годы были весьма различны (при малом населении стабильности не было). Приведём некоторые выписки из этой книги. В записях о рождении фигурируют в основном драгуны и солдаты, среди которых уже немало было отставных. То есть, люди, закончившие свою многолетнюю армейскую службу, обзаведясь семьями и потеряв связь со своей прежней родиной, решили и далее остаться здесь жить… Некоторые фамилии их (отставных): Артамонов, Будилов, Ершов, Кольцов, Лапшин, Лопатин, Поляков, Рыбалов, Сергеев, Солдатов, Толмачев, Чебыкин и др. Некоторые фамилии из числа служащих тогда солдат, драгун, канониров, капралов…: Аникин, Бердюгин, Богданов, Бочкарев, Варлаков, Климов, Куклин, Нифантов, Овчинников, Осинцов, Пелымский, Пантелеев, Попов, Пономарев, Сапожников, Сокуров, Хватов, Черкасов, Шилов. Венчались в основном сослуживцы по Оренбургскому драгунскому полку (в основном из 7 и 9-й рот), например: Панфил Фролов, Антон Горбунов, Владимир Григорьев, Семен Казанцев и др. Венчались здесь же – пономарь из Крутоярской крепости – Степан Комаров – на дочери отставного капрала; и местный пономарь А. Петухов на дочери отставного драгуна. Наверное, многих людей назвать местными тогда можно было лишь условно. К примеру, тот же Андрей Петухов был сыном священника из Чебаркуля. Да и многие из солдат, наверное, мечтали вернуться когда-то домой, на родину...

     Но, очень примечательны подобные же записи – о временных жителях здесь, упомянутых уже казаках сменных сезонных команд, которые, живя здесь, и находясь весьма долгое время, а может быть и не однократно, смогли обустроить не только текущий быт, но и собственную судьбу. И что примечательно, таковых записей встречается по две – три каждый год. В те два года забрали невест отсюда: Челябинской крепости казак Иван Загвоздин, Еткульцы – Иван Печеркин, Иван Нехорошков, Севастьян Белоносов, Ипат Верхотурцев, Павел Шишалов и Кирилл Попов (вторым браком). Из постороннего документа случайно выявлено, что в 1765 году одним из начальников казаков, бывших в Усть-Уйской, был сотник Устин Ческидов (чебаркулец, умерший вскоре, в 1767 году). В связи с этим как жаль, что подобных книг за другие многие годы той эпохи не уцелело… Умерли в то время: драгуны Федор Петров и Федор Лосев, отставные гренадеры Никифор Молчанов и Алексей Трухин, отставные драгуны Степан Окулов и Петр Заев, и - Еткульской крепости казак Кирилл Ив. Попов (52) - про всех сказано, что перед смертью исповедались и приобщились св. тайн. Хоронили тогда всех еще на кладбище при церкви. Командный состав крепости составляли тогда: подполковник Иван Уваров; премьер-майор Илья Титов, капитаны Никита Юматов и Андрей Петров; прапорщик Федор Корякин, вахмистр Василий Белоусов и т.д. Интересны упоминания и о других людях: квартирмейстеры Федор Хромцов и Степан Голов, трубач Андрей Петров, лекарь Сильвестр Григорьев, был поселенец из города Переславля, …извозчики, крестьяне, дворовые и т.д. Понятно, что служащий состав мог меняться (и менялся), поэтому далеко не все из упомянутых фамилий сохранились здесь в дальнейшем.

В 1769 году из церковного причта только у пономаря Андрея Петухова был сын (Иван); священник П. Зеленцов и дьячок Антон Тоболкин детей мужского пола не имели – впрочем, все были еще весьма молоды, из всех – Зеленцов был самым старшим, было ему 27. Также в духовном сословии здесь числились дети умершего Т. Тоболкина – Михаил (9) и Филипп (5), причем Миша был уже многому (по тем меркам) обучен – умел читать… 

   Протянем ленту времени на пару лет вперёд. Статистика 1771 года: родилось 17, умерло 42. Многовато умерло, причём в крепком среднем (по нынешним меркам) возрасте, от 30 до 50 лет – умерших 15 человек (в том числе купец из Переславля). К сожалению, причины смерти не были указаны, и теперь не понятно, была ли тогда здесь какая-то зараза или просто, дело случая?  Как и всегда в то время, много младенцев не прожили долго – от 0 до 8 лет таковых – 13. В плане населения крепости – здесь стало больше отставных армейцев, но и служащих пока осталось немало. Про казаков уже не указывается, из каких крепостей они были, создаётся впечатление, что их воспринимали теперь как постоянных жителей (во многом, так оно и было). К примеру, Шадрин, возможно, был выходец из Миасской крепости, далее поселился здесь, и фамилия эта стала одной из местных (впрочем, был и солдат с такой же фамилией). Казаков пока немного, в тот год некоторые из них умерли здесь: Анфалов, Пастухов, Попов, Шадрин, и др. Фамилии пока бытуют почти те же, что 5-6 лет назад, но есть изменения в званиях у некоторых людей. К примеру, Андрей Петров, теперь - отставной майор. Андрей Петухов за то время из пономарей стал дьячком. И т.п. Еще пара интересных упоминаний. Венчались здесь - Челябинской крепости казак Назар Уржунцев; пономарь из Крутоярской крепости Семен Комаров; Шешминского полка драгун Петр Харин и еще несколько таковых - все с дочерьми местных отставных драгун. Свадеб за год было 12. В ведомости 1772 года в Усть-Уйской зафиксировано 149 дворов, в коих проживало 393 муж., 434 жен., а всего, как написано 854 человека (общая цифра не сходится, не ясно опечатка или нет).                   

  Во время смуты 1773-74 гг. стихия бунта (гражданской войны) не дошла непосредственно до Усть-Уйской. Но крепость отразила нападение кочевников, которое произошло в 1774 году. Возможно, некоторые служащие военные приняли участие в тех или иных событиях, связанных с этим «замешательством» (не только в деле нападения на крепость). Кочевники тогда немало поживились, проходя границу без помех. (По свидетельству тех, кто побывал в ту эпоху в далекой Хиве или Бухарии, там находились многие тысячи русских пленных…) 

  После смуты состав духовенства во многих местах сменился, некоторые погибли, а иные скомпрометировали себя. Был также недостаток компетентных священников. Епископ Тобольский и Сибирский – Варлаам решал проблему в т.ч. ротацией кадров (священство менялось так же, как и солдаты). В начале 1778 года бывший здесь священник Иван Ионин по распоряжению Епископа отбыл в другое место (в Далматовский район), а новый сюда так и не прибыл. Комендантская канцелярия просила Духовное Правление поскорей прислать священника. Ведь церковь в Великий пост стояла без богослужения, «а живущие здесь разных чинов люди без исповеди и святого причастия остаются, тако же больные без оной исповеди и причастия а вновь рождающие без молитв и крещения и умирати…». Временно обязали заведовать Усть-Уйским приходом Крутоярского священника Комарова. Но тому до чужого прихода заботы не было. В мае прибыла грамота в Челябинское Духовное Правление (ЧДП) о назначении нового священника в Усть-Уйскую – Меркурьева. Но дело с его приездом застопорилось. Он попросил вперед жалование, чтобы приехать издалека (из Тобольска). Усть-Уйская комендантская канцелярия попросила оное жалование в ЧДП. Но Духовное Правление сей запрос «отфутболило», написав, чтобы жалование священнику требовали от Троицкой комендантской канцелярии. (Та еще была бюрократия!) Так шли месяцы. Для основной же массы людей, которые воспринимали священство как жрецов, чрез посредничество которых только и могло быть действенным совершение обрядов-таинств, это была серьёзная проблема, осложнявшая некоторые моменты текущей жизни. (Остававшийся в крепости дьячок Тоболкин был вызван в Духовное Правление.) …Вообще же, из крестьянских слобод и других мест священники - не очень-то хотели служить в пограничных крепостях. Наслышаны были о самодурстве иных воинских начальников, которые в своих пределах сами были как боги. Подобный начальник мог и к священнику кулак приложить, если тот чем-то не угодил, ну или просто - попал под «тоскливое» настроение… В тот год, к примеру, о подобном начальственном самодурстве писал в ЧДП пономарь Крутоярской крепости – Семен Комаров, слёзно прося перевести его куда-нибудь в другое место. Это тоже одна из причин довольно частой смены духовных кадров в пограничных крепостях. (Здесь вообще жизнь была «не сахар».) Отсюда и возможный саботаж со стороны вновь назначенного священника Меркурьева, тянувшего долго время. Но всё же, пришлось ему приехать, но, как оказалось, сравнительно ненадолго. Лишь несколько лет прожил здесь. Отношения его здесь с местным начальством, видимо сразу не заладились… Далее - началась переписка о взаимных претензиях и упреках. Тянулось это не один год. Кончилось тем, что поступил - Приказ священнику Меркурьеву немедленно явится в Духовное Правление «для объяснения в разных предосудительных Ево поступках». (Потом было - Сообщение в комендантскую канцелярию, что за январскую треть Меркурьев жалование уже принял и по тому вычету в церковное одолжение учинить не из чего.) Видимо произошел серьезный конфликт - Меркурьев жаловался на дистанционного коменданта (Зверинголовской дистанции) майора Ершова.

     В начале каждого года в Челябинское Духовное Правление присылались краткие метрические ведомости. К примеру, за 1785 год по Усть-Уйской значилось: 39 родившихся (18/21), умерших 29 (19/10), свадеб за год было 14. Также присылались и другие сведения, в т.ч. о раскольниках или не бывавших в церкви людях. Правление (обратным путём), присылало в канцелярии крепостей реестры – «о не бывших на исповеди и причастии». Фигуранты этих списков штрафовались. Так было, к примеру, и в 1788 году. (Сам список не сохранился, только лишь упоминание о нём.) Домов тогда в крепости числилось 185, в них 1108 (518 /590) душ (военные, разночинцы, дворовые, поселяне). В то время здесь совсем не многим людям жилось легко, разве что самым большим начальникам. А унтера и даже офицеры среднего звена – тоже по сути были люди подневольные, что накладывало отпечаток на характер и личную жизнь многих из них, в большей или меньшей мере. Но еще хуже приходилось тем, на кого распространялась власть таковых людей. Иногда на бумаге оставались упоминания о случаях побоев и иных несправедливостях. Самыми беззащитными и бесправными были, конечно, т.н. дворовые люди, хотя оных было сравнительно немного. В начале 1790-х гг. таковых «крепостных» людей было больше всего у секунд-майора Афонасия Петрова – 23 души. У капитана Федора Карякина – 16. У вдовы коменданта крепости, майорши Марины Кручининой – 10. Также – у подпоручика Игнатьева с супругой – 9, у вдовы, поручицы Катерины Гуляевой – 8, у отставного прапорщика Алексея Костыгина – 5, и т.д. Понятно, что число дворовых не было постоянным – кто-то умирал, кто-то рождался, кого-то вновь прикупали, а кто-то вдруг по наследству доставался и т.п. Были, как исключение, и случаи побегов людей. К примеру, у Афонасия Петрова еще в 1765 году сбежал Ефим Малышев, его так и не нашли. А его жена Афимья еще почти четверть века была в услужении, пока под старость не была отпущена на волю. Вообще конечно, в ситуации с дворовыми – бумаги даже мизер не отображают того, что было в жизни на самом деле, т.к. здесь было много возможностей для злоупотреблений и масса путей, чтобы скрывать оные. Всё зависело от того, каков хозяин. Однако в Усть-Уйской нередки были случаи, когда за дворовых мужчин выходили замуж вольные местные девушки (обычно дочери отставных солдат и драгун, коих здесь и было пока большинство). В общем, по всякому бывало… Что интересно, владельцы дворовых людей, чаще всего люди, находящиеся на военной или государственной службе, часто числились должниками в казначейство (иногда по несколько лет) за своих подневольных людей – ведь за дворовых своих надо было платить и немало. В списках 1790-х гг. среди подобных должников есть и местные военные чины. В 1797 г. комендант Усть-Уйской полковник Вырыпаев сообщал в Челябинск: «на предложение моё живущие в Усть-Уйской крепости отставные прапорщики Халдеев и Кукаретин - приложили прошение … коим просят о исключении с них … оброчных денег … согласно Указа Сената…». А в конце века большим должником госбюджета был новый местный комендант (давно здесь всем знакомый) – премьер-майор Сергей Ершов. Всего тогда «с Усть-Уйской крепости обывателей» полагалось совокупно долгу за прошлые годы 109 руб. 24 коп., да за 1797 год добавилось еще 85 руб. недоимки. Среди должников были прапорщик Иван Ягодин (15 руб.), а поручик Андрей Поспелов «рекордсмен», 145 руб. 50 коп. – огромная сумма по тем временам. В общем, самые обеспеченные люди и «нуждались» больше всего…  

  В связи с отъездом прежнего, назначали сюда нового священника. Новый - Иван Молявкин поработал здесь тоже сравнительно недолго. Искал потихоньку случая исчезнуть отсюда. К примеру, уехал в Тобольск в 1793 г. на прием к духовному начальству. Подобная поездка занимала очень много времени. Но всё же несколько лет он прослужил в Усть-Уйской, и лишь в 1797 году уехал к себе на родину – в Кундравы. А вот семейство пономарей Тоболкиных обрело здесь новую родину, в Усть-Уйской прошло несколько их поколений… После того, священником здесь стал Иван Набережнин, довольно молодой человек в то время (27 лет); пономарь – Филипп Тоболкин (34 года). Можно сказать, что с этого времени состав духовенства стал стабильным, священники служили здесь по много лет. По ведомости 1795 года в крепости было 189 дворов, в них проживало 1146 (528/618) человек.

**

  В начале 19 века упоминания о жителях Усть-Уйской можно встретить в разных местах Челябинского уезда. К примеру, в 1802 г. в разборе конфликта, произошедшего в слободе Таловской упоминается дворовой человек Усть-Уйской крепости сержанта Ивана Карякина – Федор (гостил здесь зимой у священника на квартире, время позволяло - сам выпивал, да еще других угощал, ну и оказался чуть втянут в возникший конфликт). И т.п.

  В 1805 году началось переселение из внутренних крепостей Исетской провинции в пограничье. За пару лет - в Усть-Уйскую, также соседние Крутоярскую, Кочердык, и малые редуты дистанции – переехало значительное количество казаков - из Челябинской, Еткульской и Миасской станиц. Большинство новых фамилий укоренятся, и будут фигурировать здесь далее ~ 120 – 130 лет, т.е. пройдёт их 4 - 5 поколений (до «колхозного» разгона). Люди, переселившиеся сюда, еще полтора десятка лет считались (как со стороны, так и сами) переселенцами - ощущение нового постоянства приходило постепенно. Ведь вплоть до 1820 года - всё ещё бытовали записи типа «переселенные казаки»; много их было – … Андрей Логинов, Петр Важенин, Елисей Попов, Максим Речкалов, Петр Федоров … Пожалуй только малые дети переселенных не имели тогда чувства временности, оторванности от прежней родины, и с возрастом - их любимая родина была уже здесь… Земли свободной в окрестностях Усть-Уйской крепости хватало с избытком, поэтому кроме казаков, подселялись сюда и башкиры, например - в «деревню при трёх озерках» почти полсотни семей, где юртовым старшиной был Хамза Тангатаров. Подобная же деревня образовалась в округе Крутоярской крепости. И т.д.

      В 1811 году про церковь в Усть-Уйской говорилось – «сгоревшая». Пожары хотя и случались редко, но ущерб приносили чаще всего немалый – везде подобное бывало… Причт церкви был тогда: пожилой уже Иван Набережнин (41), прибывший недавно сюда дьячок Иван Шмотин (21), пономарь Филипп Тоболкин (48). На восстановление порушенного уходило обычно по многу лет… Кстати надо упомянуть, что церковь числилась уже как ружная, т.е. причт её содержался по большей части местным населением. Ушли в прошлое времена, когда священники жаловались на нужду здесь. Больше стало населения, и оно стало гораздо более зажиточным – не в пример тому, как было полвека назад, появились также и новые поселки.

1815 год – обычные метрические записи: родились детей 121 (65 /56), к примеру, в семьях жителей «Кочердытского» редута – Ивана Полетаева, Кирилла Воробьева, Екима Саночкина, того же редута отставного солдата Алексея Струнина, того же редута прапорщицы Тихановской «незаконнорожденный» сын Иван. И т.д. Венчано за год - 13 браков. Упомянуты также много крестьянских семей из близлежащих деревень. Упомянуты учитель Петр Серебряков, и учитель военно-сиротского отделения из Звериноголовской – Федор Уфимцев, также хорунжий - Петр Печеркин. В самой Усть-Уйской тогда проживала 31 семья (из переселенных сюда 10 лет назад) казаков, также (ведомства крепости) в редуте Луговском – 25 семей. Начальством оных были есаул Игнат Трясин, хорунжие Иван Печеркин, Иван Панов и Емельян Уланов. Умерло за тот год 35 человек (19 /16), треть от этого числа – младенцы до одного года. Комендантом был майор Добровольский. 

  …А про казака Семена Усова сказано – «бежал в 1819 году». Надо сказать, что подобные случаи были редчайшим исключением. Зато про них осталось упоминание на бумаге, в отличии от эпизодов спокойно текущей бытовой жизни. Если говорится про побег со службы, ясно в общем, что оная и есть главная причина случившегося. Если про подобный побег говорилось про чью-то жену, то ясно – дела семейные или амурные. Чаще конечно семейные – женщина для многих мужчин, в понятиях той эпохи, была человеком более низкого уровня (если взаимной любви не хватало), поэтому случаи тиранства более часты, чем что-то иное. Но с другой стороны, схема чёткой иерархии и подчинения исключало на корню внутрисемейные конфликты в большинстве случаев. Больше свободы при той жизни могло быть (в принципе) - но лишь при совсем других условиях, а не при тех, в коих жило тогда большинство людей. Да и само время было не для слабых людей… 

  Записи о жителях Усть-Уйской есть не только в книге «метрополии». Например, Крутоярский приход, 1820 год, венчаны здесь: переселенный казак Василий Яковлев 29 лет - с солдатской дочерью Березовского редута девицей Устиньей Медведевой 21 года. Крепости Усть-Уйской Лугового редута казак Зотий Логинов 20 лет – Березовского редута с солдатской дочерью девицей Екатериной Калгановой 17 лет. Усть-Уйской крепости Кочердыцкой деревни крестьянин Никифор Звонарев 18 лет – той же деревни девицей Христиной Черепановой 18 лет. Прихода Усть-Уйской крепости крестьянин Тимофей Казаков (21) - того же прихода с мещанской дочерью Татьяной Жеребцовой 22 лет. Прихода Крутоярской крепости и Усть-Уйской, крестьянин Федор Кабанов 35 лет, вторым браком – со вдовой деревни Кузнецовой - Ириной Тимофеевой 40 лет. И т.п.   

  Начало 1820-х гг. – некоторые события тех лет: в церковные старосты выбран отставной солдат Рукавишников. Усть-Уйский комендант сообщил о следствии над пономарем Тоболкиным. А в 1822 году станичное население значительно увеличилось - на жительство в Луговской отряд прибыло очень много казачьих семей из города Красноуфимска. Это можно назвать новым, большим этапом по заселению здешнего пограничья. Естественный же рост был очень постепенным, сдерживался большой детской смертностью. В 1824 г оду сообщалось – священник Иван Кочнев болен «тягчайшей болезнью, требы исправлять не может», комендант, плац-майор капитан Добрынин 26.07. 1824 просил ЧДП прислать другого. Довольно быстро просьбу исполнили - в Усть-Уйскую прибыл новый священник – Александр Кочнев (и так выйдет, прослужит он здесь без малого полвека, до конца жизни своей). В тот же год казак Петр Гобов (Кочердыцкого редута) подрядился построить деревянную ограду к Усть-Уйской церкви. В помощь себе Петр подрядил еще пару-тройку человек. Денег на это ушло немало (закуплен и привезён издалека лес), а где большие затраты, там и соблазн бывает руки погреть.  Говоря современным языком, А. Кочнев злоупотребил своим положением и пожелал своего рода «откат» от потраченной церковной суммы - сказал П. Гобову, чтобы тот подарил ему толику своего заработка -25 руб., а иначе он не примет и забракует его работу. Но казак, посчитав свою работу не шабашкой, а сделанной на совесть, отказался от такого предложения, а обратился в Духовное Правление с просьбой повлиять на Александра Кочнева, дабы выплатил ему все деньги, положенные за стройку. После вмешательства духовного начальства (челябинским благочинным был тогда Иван Кочнев, видимо родственник местного священника) - казак получил деньги полностью.  

     В те же годы ремонтировалась также обветшавшая церковь в Крутоярской. Подрядился к тому отставной казак Нехорошков. Но, или не по плечу ему оказалась данная работа (надо было в т.ч. поправить колокольню), или другие обстоятельства повлияли – с договором он не справился, и в 1824 -25 гг. начальство духовного ведомства вело переписку с комендантом крепости о нём…                 Старый священник умер, в декабре 1826 года была переписка – о распродаже имущества («имения») покойного Ивана Кочнева. Май 1827 г., Оренбургская Консистория пишет – О вытребовании священника Александра Кочнева в Правление... Некоторые отставные солдаты, видимо по их желанию, решили остаться доживать здесь, по Указу 1827 года их семейства были зачислены в казачье сословие.  /Цель Указа была, чтобы закрепить здесь отставные семейства (ведь в принципе, отставной солдат мог уехать куда хотел) и в расчете на пополнение служивого сословия, которого остро не хватало./ Но таким образом здесь добавилось к казакам совсем немного людей, и буквально единицы семей. Некоторые их фамилии: Заев, Лосев, Петров, Пономарев, Худяков.    

      В конце 1820-х гг. в Усть-Уйской, как и везде, проводились мероприятия по прививке населения от оспы. Как и везде, это нововведение шло «со скрипом». Летом 1829 г. в станичной ведомости по этому поводу говорилось, что за первую половину текущего года в самой Усть-Уйской родилось 36 младенцев (21 /15). Без прививки умерло 8 (7 /1); в редутах (Луговом, Кочердыкском, Прорывном) родилось 45 (22 /23), умерло 11 (4 /7); в крестьянских деревнях (Косолаповой, Дулиной, Кочердыкской) родилось 30 (13 /17), умерло 8 (5 /3). Не ясно из ведомости, остальным младенцам прививку поставили или нет. Про башкирские посёлки также ничего не говорилось. (Вряд ли там были тогда подобные мероприятия.) Подобная же ведомость была составлена за вторую половину 1829 года. 

***

  Одной из заметных проблем для властей того времени было пресловутое «старообрядчество». Данные люди никому вроде не мешали, сделав особый акцент на сохранении своих собственных традиций, житейских и религиозных внутри своих семей, что вело, конечно, к определенной обособленности. Но для власти виделось в такой самобытности, прежде всего политическая оппозиция. Ведь отрицая официальную церковь, данные люди отрицали институт государственной власти. В Челябинском уезде старообрядцев (по старому именованию – «раскольников») было много, и эта проблема стояла для властей весьма остро, вызывая время от времени повышенный «зуд» и переписку чиновников. В начале 19 века - Высочайше было утверждено т.н. единоверие. Постепенно мероприятия в этом плане заметно сгладили проблему. Когда в 1827 году из Челябинска запросили ведомость о числе душ имеющихся единоверцев, из Усть-Уйской ответили, что в Луговом и Кочердыцком редутах есть по одной семье таковых: М. Михалев (8 душ) и А. Казанцев (5 душ); также две семьи в дер. Кочердыцкой; да десяток семей в дер. Косолаповой. Всего же в этих семьях было – полторы сотни душ. А через несколько лет, в самом начале 1830-х гг., в Усть-Уйской станице числилось таковых людей – только мужчин около сотни - «разных согласий и сект». Ну и женщин из их семей можно прибавить еще почти столько же. (Были и смешанные семьи, где женщины числились православными, посещали церковь, исповедовались и т.п.) Надо отметить, что в данной статистике большинство раскольников были крестьяне, а не казаки. Как показало дальнейшее, официальные цифры не всегда точно отражали действительность. Среди казаков тоже хватало подобных людей. К тому же, всегда находились люди, умозрительно ищущие ответы на многие, в т.ч. вечные вопросы жизни, в т.ч. духовной… Священники работали в плане агитации и увода людей из раскола, но в практическом плане, на людей давления не было. Но иногда возникали случаи, когда под «волну», под зуд начальства попадали некоторые из старообрядцев. Тогда, для вроде не виноватых ничем людей, начинались очень большие проблемы…     

  Начало 1830-х гг. – грядут большие изменения в жизни Оренбургского казачьего войска, но пока об этом (кроме большого начальства) мало кто знает. Личностные эпизоды этих лет – кроме самой «метрополии» в Христорождественском храме венчаются, крестят детей жители Кочердыцкого, Лугового отрядов. Часты гости из Крутоярской, Звериноголовской; до сих пор, хотя и редко, приезжают гости из Еткульской. Солдат пока много наравне с казаками. Фамилии солдат: Бородин, Куликовский, Костоломов, Колесников, Лоскутков, Мальцов, Махетин, Михайлов, Плешков, Русанов, Созыкин, Федоров, Чирков… Есть и новая категория людей, называемых военными кантонистами. В станице размещена, как и прежде, артиллерийская команда. Начальство крепости – подполковник Агрысков, комендант крепости – майор Александр Дурынин, поручик Михаил Лосев, подпоручик Григорий Андреев, прапорщик Василий Путилов, писарь – унтер Василий Пономарев и многие другие обер и унтер офицеры... Крестьян во всех посёлках (но кроме самой Усть-Уйской) тоже немало: Вардугин, Звонарев, Зуев, Зудов, Кошкаров, Показаньев, Савастьянов, Слободчиков, Скоробогатов, Хайдуков, Чащин, Чивилев, Черепанов... В 1831 году в Кочердыкский отряд был переведен на жительство хорунжий Никита В. Шулепов - из Чебаркульской станицы. Это было последствие семейной трагедии (вся семья пострадала). Его отец, тоже хорунжий, за совершенное преступление был сослан в Соловецкий монастырь… А в 1832 году хорунжий Иван Панов (упоминавшийся выше), был разжалован в казаки и переведен в крепость Орскую. Такая вот «ротация» кадров, иногда вынужденная. Таковые случаи, хотя и редкие - бывали и раньше, будут и далее …

  В начале 1830-х гг. причт церкви, это - А.П. Кочнев, дьячок и пономарь – оба Тоболкины. (В Крутоярской, не входившей пока в Усть-Уйскую станицу, пономарем тоже был Тоболкин.) Недалеко от Усть-Уйской - за прошедшие годы разрослась, стала очень большой крестьянская слобода – Кочердыкская (само село плюс семь деревень) - священник там был (тоже) Тоболкин – Иван Павлович. Название такое же, как один из станичных посёлков Усть-Уйской. …Ну не «заморачивались» наши предки с поиском разных и красивых названий (в семьях тоже нередко бывали дети с одинаковыми именами).  

  В 1833 году в Усть-Уйской станице зарегистрировано рождений 213 (103 /110). К примеру, родились сыновья в семьях казаков: Белоусова, Бородина, Вешнякова, Казанцова, Кузнецова, Меньшенина, Панова, Петрова, Половникова, Сухорукова, Овчинникова, Окулинина, Речкалова, Тимофеева, Шишкова, Шишалова, Юркина, и многих других. Венчано за год 20 браков. Венчались тогда казаки (разных отрядов станицы) – Платон Хотенов, Дмитрий Шадрин, Иван Фролов, урядник Черкасов (2-м браком)… И т.д. Умерло за год - 146 (64 /82) человек, большинство младенцы. В следующем году была проведена перепись населения. Некоторые цифры 1834 года - по «метрополии». Казачьего сословия «наличных душ»: муж. 162, жен. 184; отставных унтеров, солдат и членов их семей – муж. 44, жен. 134 (это не опечатка). Еще было – три крестьянских семьи; да два десятка «дворовых» людей. Начальство крепости: несколько человек унтеров и офицеров, главным был - майор Александр Добрынин. Казачье начальство – есаул Трясин, сотник Чудинов, хорунжие Печеркин и Иванов. Казачьих семей по переписи – 134. Некоторые фамилии их: Бабкин, Нехорошков, Кузнецов, Кукаретин, Овчинников, Пантелеев, Петров, Пичугин, Попов, Тимофеев, Худяков, Черкасов... Много было и отставных солдат - как за последние годы ставших таковыми, так и уже давно, много лет назад. Пока они не были зачислены в казачье сословие. Некоторые фамилии отставных: Алексеев, Бояркин, Грошев, Дубынин, Литвинов, Мельников, Михайлов, Рыбалов, Рукавишников… Можно отметить и зафиксированный переписью своего рода демографический провал, особенно заметный среди переселённых сюда в начале 19 века казаков. Некоторые семьи прекратили существование, т.к. детей после них не осталось (или не имели продолжения по мужской линии). В любом случае - сказались когда-то трудности обустройства на новом месте. Некоторые из семей, которые исчезли: Бочкарев, Бражников, Волков, Дубровин, Коновалов, Леонтьев, Марков, Нифантов, Предеин, Саночкин, Синеглазов, Сосновский, Соколов, Сухоруков, Тиханов. В общем, переселение начала века - не решило проблему нехватки людей в здесь, также как и мероприятие по зачислению в казаки отставных солдат. Это была одна из причин того, что пограничье со степью до сих пор не являлось территорией, благоприятной для жизни - не было спокойного и большого развития, освоения близлежащих степных земель, как это могло бы быть при других условиях. Кочевники киргизы, жизнь с которыми по-соседски постоянно пересекалась, могли быть, в зависимости от обстоятельств - и друзьями, и врагами…  

****

      Начало 1840-х гг., Усть-Уйская «крепость» - 437 дворов. По статистике 1845 года по количеству населения Усть-Уйская была на четвертом месте среди станиц Чедябинского уезда. Однако, если учесть и крестьянское население, входившее в приход Усть-Уйской Христорождественской церкви, то станица вкупе с ним оказывалась на втором месте, уступая лишь Челябинской. Можно здесь же ещё добавить, что Крутоярская крепость пока не входила в Усть-Уйский станичный юрт, если же приплюсовать и её население, то и цифра вышла бы большей. Это к тому, чтобы представить плотность населения тогда данной местности (и число посёлков, которое потихоньку продолжало расти)… 

  Прошло еще немало лет, пока жизнь не стала меняться более быстро, и количество событий оной заметно увеличилось. Связано это было, прежде всего, с реформами в общественной и государственной жизни. Царь-реформатор (Александр 2-й) так повлиял на жизнь в стране, что энергия начатых им преобразований сохранится еще долго после него… 1866 год – казачья станица Усть-Уйская - это 2086 душ муж. пола. (Соседний Кочердык – 1563 м.п.) С 1865 г. разрешено селится на казачьих землях без перехода в казачье сословие. Стала расти торговля. Ярмарочные торги назначались в начале марта и 21 ноября. (Соседний Кочердык - 24 ноября.) Усть-Уйская ярмарка была названа в числе одних из самых замечательных в 1867 году. 9 марта привезено было на 85, продано на 64 тыс. руб. товаров. Базар же бывал еженедельно. Кроме «официальной» церкви, было 3 часовни, работала почтовая станция. 1867 год: Усть-Уйский посёлок - 370 дворов, где проживает 984 муж./ 1102 жен. Также в станице состоит – пос. Луговой, 119 дворов, казачий Кочкердык - 170 дворов (здесь построена своя церковь), выс. Подуровский - 21 двор, и т.д. Пока не прибавляем Крутоярку (263 двора) и её малые выселки. 

 В результате реформ, местная жизнь стала свободнее и многообразней. Местное самоуправление быстро набрало силу. Еще железные дороги были экзотикой, о которых только лишь слышало большинство людей здесь, в т.ч. - из рассказов казаков, служивших в европейской части страны. Но уже тогда поток переселенцев из центральной России с каждым годом нарастал, был всё больше и заметнее. Вчерашние крепостные крестьяне, также люди других сословий (в т.ч. немало обедневших дворян), часто наслышанные о великих уральских богатствах, о золоте, об урожайных и свободных землях – все шли сюда в поисках лучшей доли. По новым законам, вновь поселившиеся на казачьих землях, становились полноправными станичными гражданами. Да и сами казаки тоже менялись, почувствовав вкус более свободной, полнокровной жизни. Всё больше с каждым годом появлялось т.н. войсковых граждан - служить всем подряд теперь нужды не стало. Всё больше времени многие семьи смогли уделять своим хозяйствам, торговле, наращиванию потенциала на будущее… Все подобные изменения в совокупности привели к тому, что население стало быстро увеличиваться количественно, что влияло на качественное состояние местной жизни. 

     Другая сторона медали – от более свободной жизни люди могли и больше расслабиться, что иные и делали, как в плане работы-хозяйства, так и в плане моральном. Случаи, когда про человека сказано, что злоупотребляет вином, разного рода происшествия, преступления и т.п., по-прежнему редки, но всё же теперь стали более заметны. Как и увеличилось количество детей, рожденных вне брака, т.н. незаконнорожденных. К тому же, все перечисленные нюансы теперь (люди сами) и скрывать стали меньше. Однако, в плане статистики, всё вышесказанное находилось по-прежнему на уровне «чуть выше нуля» (как и раньше). В связи с вышесказанным можно упомянуть - в конце века в Усть-Уйской проживал есаул Степан В. Любимов. Вероятно, жил здесь временно, возможно у своего сослуживца – есаула Корнила Кузнецова (как известно, многое временное бывает таким, что растягивается на годы). Уроженец Чебаркульской станицы, он свою сознательную жизнь положил для службы, сделав в итоге большую карьеру в ней. Но в личной жизни это отразилось с другой стороны. По многу лет отлучки из дома сделали итогом то, что у него была сугубо своя жизнь, почти не соприкасавшаяся с его (прежней) семьей. В 1886 году (Степан тогда был сотником) его дочь родила ребенка вне брака – «незаконнорожденный». В то время подобные случаи хоть и были «чуть выше нуля», но для каждого отдельного человека (не видного за статистикой) это был сильный удар, часто влиявший и на дальнейшее течение жизни. Степан Любимов поменял своё место жительства, и жил в Усть-Уйской со своей второй женой (где и новые дети рождались)… 

  В конце века состав местного населения стал уже очень пестрым. Значительную часть составляли - новые и старые переселенцы, а в связи с постройкой ж.д. – транссиба, поток их стал стабильно здесь возрастать. Всё это оказывало значительное влияние на местную жизнь. К примеру, количество браков (венчаний) иногородних, а также местных с приезжими - настолько велико, что иногда подобные записи стали превышать упоминания о сугубо местных уроженцах. Также значительно выросло количество церквей, они теперь были построены практически во всех крупных и средних посёлках. В Усть-Уйской станице теперь тоже стало несколько церковных приходов. Приведем несколько упоминаний из 1898 года. Из раскола перешел в православие Никифор Панов (1877 г. рожд.). Урядниками в то время были: Яков Матвеевич Сироткин, Михаил Васильевич Нехорошков, Яков Николаевич Петров, Василий Алютин, Яков Важенин, Гавриил Гладков, Степан Кузнецов, Василий Кучкин, Федот Летвинов, Иван Соколов, Максим Попов, Иван Токарев, и многие другие. Учителем Усть-Уйской мужской школы был Михаил Емельянов; старший мед. фельдшер Иван Неклюдов и фельдшер (урядник) Иван Клюшин (Усть-Уйская центр 10-го мед. участка). В станице проживали: пристав 6-го стана Челябинского уезда – Петр Коблов, земский начальник Михаил Катдский, чиновники – Иван Агапов и Г. Яворский, несколько мещан гор. Троицка и Кустаная (вероятно, вели торговлю или имели своё дело), челябинский купец М. Краснопеев; также исключенный из дворянского звания С.В. Соловьев - и мн. другие. Фигурирует здесь масса переселенцев из Казанской, Симбирской, Тамбовской, Тульской, Рязанской, Московской и др. губерний. Еще пара любопытных записей. Венчались – Чистопольского уезда крестьянин Иван Парамонов + невеста, города Верного девица Мария Агеева. Поручителями были местные казаки и иногородний крестьянин. Венчаний лиц казачьего сословия с крестьянами соседних волостей и с иногородними – тоже немало. К примеру - Иван Марусин + гор. Челябинска дочь мещанина Мария Будилова; Иван Емельянов + мещанская девица гор. Верхнеуральска - Евдокия Мельникова; Становской волости крестьянин М. Васильев + казачья девица С. Максимова; села Субботина П. Пономарев + казачья девица Екатерина Трясина; Становской волости крестьянин Иван Соков + пос. Луговского казачья девица Мария Полетаева; села Заманилова крестьянин и казачья девица; Ишимского округа, села Медведского крестьянин + местная казачья девица; Вятской губ. «переселенный крестьянин» и казачья девица; и т.д. Как правило, все молодожены были люди очень молодые (18+). И это только малая часть из записей всего лишь одного года. Умерли долгожители: Василий Галкин (100), Иван Чернышев (98), Ларион Стрижев (91), Максим Клюев (85), Георгий Ярушин (85), Иван Новиков (84), Ирина Гладкова (86), Марфа Шевкунова (85), и др. …Рубеж века всегда воспринимается людьми, как некий символический переход из прошлого в будущее, так было и тогда. Развитие техники подвигало людей на новые мысли и смелое в них воображение (что позже назовут жанром «фантастика»). Но даже самое смелое воображение не могло предвидеть того, что будет - как в плане развития техники, так и в плане общественном.   

*****

  В начале нового века известный партийный деятель и историк П. Милюков писал в одной из своих работ, что население России растет быстрее, чем в Европе, а казачье население растет вдвое быстрее, чем в общем по стране.      

  В 1910-е гг. шел стремительный взлёт местной жизни во всех её проявлениях, прогресс был везде. Исчезала грань в разнице городской и сельской жизни в плане образования – в Усть-Уйской (как и многих других станицах) открыто собственное Высшее начальное училище. Проведён телеграф (дело времени – телефон). Как никогда ранее – выросли обороты торговли, огромную роль стала иметь кооперация; в развитии сельскохозяйственной жизни с каждым годом техническая и научная составляющая становилась более весомой; местное самоуправление определяло и регулировало почти всё в местной жизни. Степные просторы к югу от станицы были теперь весьма густо заселены украинскими, немецкими, русскими переселенцами, труд десятков тысяч людей начинал преображать землю, а она своими плодами преображала их жизнь. …Еще раз упомянем, что всё вышесказанное - лишь малая часть («крохи») из когда-то обширной и многообразной жизни, бывшей когда-то полноценной и конечно достойной – это не история станицы, а только штрихи к ней. Очень жаль, что большая часть из того, что было, той жизни (тысяч и тысяч очень достойных людей) плотно теперь забыта, нет её в сознании и памяти людей, живущих сейчас (будто не было прежней жизни, тем более до т.н. революции). Всё когда-то становится прошлым, из живого настоящего…

******

     Наступил 1914 год - коснёмся чуть подробнее его, понятно почему. Ничто не предвещало беды. Да и начавшаяся война тоже лишь поначалу вызвала беспокойство. К тому, что война идёт где-то очень далеко, вскоре привыкли – ничего не изменилось в местной жизни, за исключением того, что многие мужчины были теперь в армии (но думалось ведь – не в первый раз, и не в последний). За год родилось еще почти полторы сотни человек, в т.ч. среди семей с фамилиями: Абрамов, Алексеев, Андронов, Балашов, Баньщиков, Безпалов, Белов, Бояркин, Будаков, Варлаков, Галявинский, Герасимов, Григорьев, Дмитриев, Дорофеев, Затольский, Землин, Казанцев, Конышев, Крылов, Кузнецов, Куклин, Курочкин, Литвинов, Мартынов, Машьянов, Мельников, Метелев, Мясников, Николаев, Новиков, Петров, Печеркин, Пичугин, Попов, Пустоханов, Рыбалов, Соколов, Сошников, Тимофеев, Шабуров, Шамин, Шишалов, Фомичев. И т.д. Двойню родили: жена Александра Брускова – Акулина и у Александра Овчинникова – Анна. Родились дети в семьях священника Плашихина и псаломщика Архангельского; также у чиновника местной почтово-телеграфной конторы Иванова; у вахмистра Григория Сироткина; у заведующего Высшим начальным училищем – Солодникова. И т.д. В станице проживало много крестьян из западных губерний – Полтавской, Харьковской, Херсонской и других; также немало было – из близких уездов Пермской губернии, и Челябинского уезда; жила семья Австрийского подданного – Яноша Стойко; сын челябинского купца Корсаков. И т.д. Александр Архангельский (отец псаломщика) и Серапион Евладов были «почетными гражданами». За год было венчано три десятка браков. Некоторые из тех молодоженов: Виктор Владимиров (18), Сергей Киселёв (18), Павел Камышлейцев (18), Игнат Марусин (18), Григорий Балин (18), Илья Клюшин (20), Трофим Алютин (19), Никита Рахманин (19), Андрей Володкин (20)… Сюда надо прибавить еще три десятка венчаний, к примеру, в церкви пос. Озёрного, плюс еще и по другим приходам станицы. Значительно меньше умерло за год, чем родилось (это как обычно). Упоминания о станичниках есть во всех соседних приходах – Кочердык, Крутоярский, Косолапово и других. Например, пос. Подуровского Игнат Володкин 20 лет женился на крестьянке Татьяне Котовой (23), дер. Ново-Андреевки. Также немало зафиксировано девушек станицы (казачек), вышедших замуж за крестьян. Например, Пелагея Максимова (17) за Ивана Малетина села Берёзова; Евдокия Стадухина – за крестьянина Шадринского уезда; Параскева Клюшина – за приезжего парня из Саратовской губернии. И т.д. Сословные условности постепенно, но отходили в прошлое. Как оказалось, многим созданным семьи было отпущено времени всего по 4 – 5 лет жизни (за который, впрочем, успело появиться весьма многочисленное продолжение). Далее же впереди было – время сирот...

*******

     …В конце 1917 года реально состоялся крах государства, наяву была величайшая смута, развал общественного устройства. Многие местные казаки оправдывались тем, что они от большевиков ничего плохого не видели и воевать против них не хотят. Молодежь внимала лозунгам новой власти, а «старики» не желали перемен образа жизни, мудро понимая, что словами хлеб не вырастишь. Много в тот период прошло общественных собраний, много было споров, доходивших до взаимных оскорблений и перепалки. Небольшая часть вернувшихся в начале 1918 года фронтовиков оказалась сторонниками советов. Они были более активны и их поддерживали пришлые комиссары, а в силу пассивности законной (но инфантильной – и поэтому исчезнувшей) власти - советчики оказались выскочками руководителями. Однако разнобой ситуаций был большим по разным посёлкам. К примеру, когда в Крутоярский пос. большевики прислали повестку дать представителя на Съезд крестьянских, казачьих и солдатских депутатов, то старики составили наказ, в котором не признали советской власти, а признали свой Войсковой Круг. Потом, всё же послали двух делегатов – А. Артемьева и С. Курнакина. Из них первый – вернулся домой, сказав, что их заставляли силой признать советскую власть, почему работать на съезде он не смог и вернулся. Второй же – сошелся там с большевиками, а приехав домой, объявил старикам, что надо признать советскую власть...

     Усть-Уйская в те дни «кипела» подобными же событиями. Но всё же, когда пришёл момент истины, с кем быть – здравый смысл перевесил прочую муть, и станица сформировала в условиях многоликого хаоса собственный отряд. Чтобы понять, насколько это трудно было сделать в условиях безвластия (с одной), и поднявшейся наверх разномастной тупости (с другой стороны), приведём эпизод опять же Крутоярского посёлка. Среди других говорил Николай Андронов: «возьмите все мое имущество, но на войну я не пойду», и многие иже с ним были против войны. (Ну не хотело войсковое сословие воевать – зная лучше других горлопанов, что такое война на самом деле). Александр Новиков от лица части казаков настаивал держать нейтралитет. Но на это ответил Михаил Кошкаров - призвал казачество объединиться вокруг войскового правительства, а на предложенный нейтралитет сказал так: «Станичники, помните, когда Пилат предавал Христа, то тоже держал нейтралитет». Это потрясающе подействовало на сход – все, кроме части фронтовиков, стали согласны идти на войну. Но – опять же, в самый этот кульминационный момент, председатель вдруг закрыл собрание. И впечатление смешалось, и отчасти сменилось. А между тем, проходили по посёлку отряды казаков из соседних станиц для защиты казачества, и местные большевики смеялись над ними, спрашивая: «Товарищи, на кого идете воевать?». Что тут сказать, слишком необычна была ситуация, из разряда тех редчайших (раз за век) исключений, когда остаться в стороне вряд ли удастся – рано или поздно. Но далеко не все это понимали. Большинству не нужна была война, никакая, тем более междоусобная. Остаться в стороне удалось далеко не всем, тем более казакам – в силу более четкой организации и наличия собственного войскового Правительства… А далее – была война, которую казачество не хотело, не организовывало, но оказалось втянуто, в силу жизненной необходимости. Быть или не быть…

                                                        ********

     …Летом 1919 года начался исход из станичных посёлков. Данных по всем посёлкам видимо нет, но, к примеру, известно, что из Крутоярской станицы выехало тогда 499 человек.

После поражения «белого» движения многие уцелевшие вернулись в родные дома, но события, последовавшие в дальнейшие годы – весьма проредили местное население – за счёт повышенной смертности, вынужденной миграции, а далее была целая эпоха тех же процессов – по нарастающей…  

Как показывающий типичную ситуацию тех первых дней, можно привести документ начала 1920 гг. В Челябинск, в Горуездный Исполком поступило заявление от жителей пос. Усть-Уйского, братьев Николая, Михаила и Степана Тюняткиных, где в частности говорилось: «В 1918 г. мы были мобилизованы в арию Колчака, затем перешли в ряды Красной армии как перебезчики. По демобилизации нас из Красной армии, по приходу домой, мы узнали, что отец наш Лука Платонов Тюняткин сбежал с белыми, а имущество наше всё в отсутствии нашем национализировано … Но власти, беря на учет наше имущество, совершенно отпустили из вида, что этому имуществу хозяин не один наш родитель … в этом хозяйстве работали всю нашу жизнь … просим … часть из хозяйства приходящим на наши доли признать таковые за нами и национализацию с таковой снять». Масса подобных историй из времени-эпохи, когда справедливость для много работавших людей (семей) перестала существовать - быть же бедняком, получателем разного рода пайков, горло драть о светлом будущем и ничего не делать – становилось выгоднее, лучше, чем работать. Но в то же время, психология значительной части населения, особенно сельского, еще держалась на прежних представлениях и традициях, но ломка их при таких условиях жизни была всё равно неизбежной, как говорится, лишь делом времени. А пока что шёл неуёмный дележ того, что осталось от прежней жизни. В станице масса скота осталась без своих хозяев. Осенью 1920 г. вышел спор на счёт «пригульного скота» между органами нового времени (с такими же, новыми названиями) – Губтрамот и Райтрамот, каждый хотел сам поживиться на халяву. «Губкомкрасхоз доводит до вашего сведения, что вверенный Вам … отдел не имеет права вмешиваться в дела Усть-Уйской станичной комиссии … по распределению пригульного скота а также скота лиц бежавших с белыми, т.к. последние находятся в ведении Губкомкрасхоза а не Губтрамота». Причуды нового времени сильно удивляли людей – но они пока держались, иногда смеясь, а чаще ругая новых правителей.     

  Из-за восстания в Курганском уезде, вся губерния с февраля 1921 года была на военном положении, что постоянно добавляло новых жертв. Концлагеря и тюрьмы в Челябинске, Миассе, Кургане (и др.) были переполнены. (Списки их «жителей» впечатляют.) Затягивать далее невиданно порочный порядок было опасно для власти, ведь почти все уже проклинали её за неуёмный грабеж и тупость. Поэтому, в новой-старой столице съезд «шариковых» вынужденно отменил «военный коммунизм» – взять всё и поделить не получилось. Новая их «лапша на уши» постепенно сняла обреченное перенапряжение народного сознания. Но, весной-летом того года Челябинский Губернский Исполком ещё писал в своих депешах о резком ухудшении настроения населения повсеместно. Особо опасались более широкого, из-за «озлобления крестьянства» – «возможности выступления со стороны деревни». «Главная причина, конечно, бедственное материальное положение и отсутствие надежды на его улучшение. Последние декреты разцениваются ими, как вынужденные уступки Советской власти с целью удержания своего господства, и не вносит в их среду какого-либо успокоения». После ликвидации восстания в Курганском уезде, военное положение в губернии сохранялось; среди крестьян «наблюдается упадок настроения, апатичное отношение к окружающему… Настроение рабочих и служащих в Кургане подавленное. Отношение служащих к партии в большинстве недоброжелательное. Те же настроения, только в более острых формах, переживают казачьи уезды…». По районам области «работали» выездные сессии Революционного Трибунала, и ручейки арестованных людей стекались в города. Упоминания о людях из Усть-Уйской можно встретить везде (в разных местах заключения) понемногу среди других разных списков. Например: Камышлейцев Григорий, Клюшин Михаил, Иванов Михаил, Куертин(?) Ефим, Пантелеев Алексей, Попов Иван, Пасынков Иван, Смирнов Афанасий, Кобелев Калистрат, (здесь многие из арестованных – участники последних войн, Георгиевские кавалеры), и другие... Немало арестантов было также из Кочердыкской волости. В общем отовсюду.  В конце 1921 года начальник милиции Кургана писал: «арестный дом переполнен гражданами, осужденными выездными сессиями Ревтрибунала к принуд. работам в концентрационный лагерь, такие же осужденные имеются и в Доме Лишения Свободы… Челябинский же лагерь принудительных работ таковых принять отказал, мотивируя переполнени ем и эпидемией тифа. Переполнение и эпидемия тифа дает уже резко себя чувствовать и здесь, в Кургане … положение осталось без изменения критическим…». Переполнен был и Куртамышский арестный дом, скученность и голод давали в сумме эпидемии и повышенную смертность находящихся там людей. Начальству этого арестдома было предписано из губернского центра – «принять все меры к более интенсивному разбору незначительных дел… с работой круглые сутки…». Катастрофа всего и вся была уже состоявшейся…    

   Голод ударил по Усть-Уйской, как и по всем станицам и деревням степной зоны, особенно жестоко. В лесо-степной природной зоне население ело мох, озерный ил, семена разных трав и жмых. В пределах Усть-Уйской не было лесов, почти не было болот – здесь даже суррогат питания взять было практически негде. Всего за пару лет новая власть уничтожила процветавший край, только начавший входить в 1910-е гг. в период реализации своего огромного потенциала. Куртамышский уезд, куда вошла и Усть-Уйская станица, просуществовал совсем недолго. Территория, бывшая одной из самых изобильных в губернии, была настолько ограблена, что превратилась в жалкое подобие былинной Руси после монгольского нашествия. В 1921 г. «Челгубпосевком» сообщал в Москву, в «Госудстат» – о бедственном состоянии Куртамышского уезда, в частности – в волостях Кочердыкской, Усть-Уйской, Половинской, Прорывной, Нижневской, Березовской, Юговской – все с/х культуры – «0». О причинах скромно лукаво написали – засуха и кобылка (т.е. саранча). Но вот почему посевы сократились по их же цифрам – на 3/5 (т.е. на 60 % от уровня прошлого 1920 года), объяснять не стали. Власть на местах усердно занималась подсчётом всего, что осталось еще у людей – число коров, овец, лошадей – за два года две переписи. Самих же людей специально не считали…

     Акт 31 января 1922 г. комиссии Помгола подтверждает телеграмму стан. Исполкома – «относительно жителей станицы Усть-Уйской, на почве голода действительно помирают десятками, в течении месяца всё чаще и чаще, что Усть-Уйский стан. Исполком свидетельствует». В ответ же, чаще давались всякие призывы и «ценные указания», чем реальная помощь. К примеру, вот один из первых местных весенних циркуляров. «Всем станичным Исполкомам. За последнее время многие родители или родственники из уезда привозят своих детей в город и оставляют их на постоялом дворе, а сами под тем или иным предлогом скрываются … дети … досыта наплакавшись, окончательно обезсилив, зачастую замерзают на улице. А поэтому Уездная комиссия предлагает стан. Исполкомам широко объявить населению – прекратить эту безнравственную свалку детей и в будущем виновные будут строго караться». И таких вот «бычьих» бумажек уездные и губернские «Шариковы» наплодили тогда тьму целую. Много бумаги измарали призывами да оправданиями, что сей голод организовали не они (по приказам главных упырей), а якобы «недобитые царские генералы и их приспешники»… 

  Март 1922 г. – в Чел.Губ.Ком.Гол: «После предоставления последнего отчета 22 февраля, положение уезда и города (Куртамыша) сильно изменилось в худшем … описать не возможно, его хорошо будут рисовать приложенные при сем документы, фотографических снимков Комиссия за неимением средств производить не может…». В Куртамышский УИсполком от уездного Губздравотдела: «…население почти без исключения питается суррогатами … смертность от голода с каждым днем увеличивается. Столовые Помгола обслуживают только часть детей… Здравотдел не имеет точно исчерпывающих статданных, но … считает своевременным обратится к УИсполкому с просьбой принять все меры к тому, чтобы к работе среди голодающих уездов привлечь Организацию АРА и Межрабкома…». Далее по иным посёлкам шли цифры умерших за прошедший месяц–два. «Мертвых хоронят без гробов партиями в братских могилах». Виды суррогатов питания – мох, камыш и т.п. Где-то были случаи людоедства, в т.ч. своих детей; случаи самоубийства целых семей; где-то выкапывали трупы умерших – на «обед»... Новая власть уныло писала в эти дни вынужденную эпитафию своим делам: «Ввиду голодного состояния Куртамышского уезда признать дальнейшее выполнение продналога по таковому безнадежным…». «В Куртамышском уезде трупоедством в целом ряде селений живут целые десятки семей. Случаи трупоедства зарегистрированы почти во всех уездах губернии». Приехавший тогда (в мае) в краткий отпуск в Куртамыш – Николай Томин (казак Усть-Уйской станицы, выдающийся герой «германской» и гражданской войн), записал в своём дневнике: «Положение края к югу от железной дороги очень скверное. Девяносто процентов населения голодает». Через день еще: «…Никуда не хожу, разве в лес, кушаю, сплю и ковыряюсь на огороде. Но покоя не дает совесть, что я сыт, а вокруг такое творится». Через несколько дней он уехал, как вышло – навсегда. Из тех же, кто мёр и голодал в те дни, видимо никто не озадачился, чтобы написать воспоминания, перед тем, как тоже исчезнуть навсегда…

      Посевная кампания 1922 г. проводилась в большей мере на средства иностранной помощи. Тогда вообще всё население губернии перешло на содержание иностранных, а также русских дальневосточных организаций помощи голодающим. Самой мощной была американская – т.н. «АРА». Кроме содержания сотен столовых с ежедневным питанием, они же дали зерно для посева. Поначалу зерно нередко расхищалось или просто съедалось обессиленными или равнодушными уже ко всему людьми. Из Докладов Куртамышского Исполкома, май-июнь 1922 г.: «…За последнее время устанавливаются факты уничтожения семенного зерна, выданного на руки посевщикам. Наблюдается это главным образом в остро голодающих волостях уезда… совершенно обессилевшее население очевидно уже не дает себе отчета и поедает семзерно. Вывозу семзерна и посевной кампании сильно осложнил большой разлив рек Уя и Тобола… Но не смотря на все усилия голод принимает все большие размеры, смертность на почве голодовки увеличилась… в Куртамышском уезде имеется голодающих 84 тысячи человек; умерших от голода за время с 1 января по 31 марта – 5.254 чел. …В столовых кормится всего 22.704 человека. Не смотря на все усилия положение становится катастрофическим и в связи с наступающим летом можно ожидать появления разных эпидемий, в особенности, где трупы валяются по улицам, как например в станице Усть-Уйской, где покойников не успевают загребать … Изъятие ценностей в общем и целом проходило благополучно…». Что уж на этом фоне упоминать про «бумажки» о расхищении сем. зерна и прочих мелочах… Вскоре этот, ставший «мертвым» уезд, «на бумаге» ликвидировали.  

  По проведенной летом 1922 года с/х переписи отмечено в Усть-Уйской значительное сокращение имевшихся хозяйств по сравнению с 1920 годом. Да и эти хозяйства не были теперь товарными – так как сеяли мизер лишь для себя. Притом, очень многие семьи существовали почти номинально, состав их был теперь 1-2-3 человека. Всего за два года только в самом Усть-Уйском посёлке исчезло полностью около сотни хозяйств (!), как сказано в отчете с/совета: «померли с голода и разъехались в разные стороны». Остальные – все почти влачили жалкое подобие того быта, что был ещё совсем недавно. Подобное положение было во всех станичных посёлках. К примеру, в деревне Трёх озёр, где жило башкирское население, за два года из 193 хозяйств осталось 140 (сказано – «убывшие умерли от голода»), т.е. номинально сокращение было ~ на четверть, а фактически (если учесть резкое сокращение числа едоков в семьях) – много больше… В общем – такого ещё не было. (Но кто потом через десяток лет вспоминал об этом? не до того стало. А далее – тем более.) Осталось это великое преступление новой власти без ответа, как и многие последующие...

     В марте 1923 г. собрание граждан пос. Усть-Уйского в количестве 250 человек послушали доклад тов.  Сидорова – «О международном и внутреннем положении и борьбы с последним». Ну и постановили: «…снять все колокола с церквей посёлка Усть-Уйского. Оставить один колокол по усмотрению верующих а остальные сдать в с/х кооперацию». Протокол собрания верующих жителей был проигнорирован. Но и полвека спустя во многих семьях сохранились устные рассказы взрослых, как будучи детьми, взирали они на разрушение самого красивого рукотворного творения, чем и был храм для каждого села. Как дико это казалось вначале, и страшно было смотреть. Потом привыкли… Новые правители нанесли ущерб, который невозможно подсчитать или оценить. Разрушено и уничтожено очень многое (и многие). А после забыто. Главным стало на целую эпоху – как-нибудь выжить да что-нибудь «пошамать»…  

 

  В конце 1920-х гг. новые веяния; «ноу-хау» новой власти – пресловутое самообложение, фактически начало раскул