Сострадание во взгляде

Это случилось много лет назад в Северной Виргинии холодным зимним вечером. У реки сидел старик и ждал, кто бы перевез его на другой берег. Мороз разукрасил его бороду кристалликами льда. Ожидание казалось бесконечным, и тело старика закоченело от пронизывающего северного ветра.

Наконец послышался мерный приглушенный стук копыт. Глазами, полными ожидания, старик смотрел на всадников, появившихся из-за поворота. Первого он пропустил, даже не пытаясь привлечь его внимание. Затем мимо проехал еще один, и еще. Наконец к тому месту, где сидел старик, приблизился последний всадник. Поймав его взгляд, старик сказал:

— Не перевезешь ли ты меня через реку? Сдается мне, здесь нет брода для пешего.

Осадив коня, всадник ответил:

— Что за вопрос! Взбирайтесь на коня.

Увидев, что старику трудно подняться с земли — закоченевшее тело совсем его не слушалось, — мужчина спешился и помог ему взобраться на спину лошади. Он не просто перевез старика через реку, но доставил до самого дома, находившегося в нескольких милях.

Когда они приблизились к небольшому, но уютному жилищу старика, всадник, не сдержав любопытства, спросил:

— Сэр, я заметил, что вы пропустили нескольких проезжавших мимо путников, даже не попытавшись попросить их о переправе, и обратились ко мне. Почему? А вдруг я отказался бы и в этот холодный зимний вечер вы остались бы на берегу?

Старик посмотрел на собеседника и ответил:

— Я изрядно пожил на свете и неплохо знаю людей. Глядя в глаза другим путникам, я понимал, что им наплевать на меня. Просить их о чем-то было бесполезно. А в твоих глазах светятся доброта и сострадание. И я знал, что твое великодушное сердце будет радо возможности помочь человеку в час нужды.

Сказанное глубоко тронуло всадника.

— Я благодарен вам за эти слова, — обратился он старику, — и надеюсь, что никогда не буду настолько увлечен своими делами, чтобы не проявить сострадание к тем, кто в нем нуждается.

Сказав так, Томас Джефферсон развернул коня и продолжил свой путь в Белый Дом.

Автор неизвестен

Из «Семян сеятеля» Брайана Кавано

 

ТЕПЛО В СЕРДЦЕ

Этим утром в Денвере холод был просто невыносимый. В последние дни погода вела себя непредсказуемо. Вначале теплый воздушный фронт растопил снег. Талая вода стекала сквозь решетки дренажной системы и с тихим журчанием бежала ручьями вдоль тротуаров через дворики под заборы и в низины. Но потом зима налетела с новой яростью и снова засыпала город снегом, под которым притаились коварные ловушки для пешеходов — превратившиеся в лед лужи.

В такой день хорошо лежать дома с простудой, предвкушая, как мама принесет тебе горячего бульона, или же слушать новостной канал по радио и без особого беспокойства воображать, каково это — оказаться в снежном плену где-нибудь на дороге. Вот для чего хороши такие дни.

Но мне предстояло выступать в денверском конференц-центре перед двумя сотнями людей, которые, как и я, не удосужились обзавестись насморком, чтобы остаться дома. Вместо этого мы собрались в зале, бессильные что-то сделать с этой погодой, — разве что поговорить о ней.

И, как назло, у меня села батарейка в беспроводном микрофоне. Правду говорят, что ленивый работает дважды. Я поленился взять с собой запасную батарейку и был вынужден отправиться за ней в магазин.

Проклиная себя, я шел по улице, пряча лицо от пронизывающего ветра в поднятый воротник. Мои тонкие туфли скользили по наледи, брючины обхватывали ноги холодными лапами. Мама, знай она, что я оделся так легкомысленно, ни за что не выпустила бы меня из дому.

За поворотом я увидел небольшой рекламный щит, указывающий, что неподалеку есть магазин «7-11». Если быстрее перебирать ногами, можно дойти до двери магазина и обрести спасение, не вдохнув лишнюю порцию обжигающе-холодного воздуха.

Жители Денвера любят рассказывать приезжим, что зимой у них в городе стоит «приятный» морозец. «У нас морозы сухие», — говорят денверцы, когда родственники и знакомые спрашивают, как им живется на высоте в одну милю над уровнем моря. Сухие, черт бы их побрал! Тут так холодно, что даже медная обезьяна заплясала бы, чтобы согреться. Какая разница, есть тут влажность или нет, если тебя со скоростью 40 миль в час подгоняют в спину порывы арктического ветра.

В помещении «7-11» находились двое. За прилавком стояла темнокожая женщина. Бейдж на груди сообщал, что ее зовут Роберта. Судя по выражению лица Роберты, можно было заключить, что она предпочла бы оказаться дома — кормить горячим супом своего малыша и говорить ему ласковые слова. Но вместо этого ей приходилось нести вахту на переднем крае коммерции в центре обезлюдевшего Денвера.

Помимо меня, в магазине спасался от мороза высокий пожилой джентльмен. Он отнюдь не торопился выйти за дверь и по воле сурового ветра отправиться в свободное скольжение по обледенелым тротуарам. У меня непроизвольно возникло подозрение, что этот джентльмен сошел с ума. Нужно совсем рехнуться, чтобы в такую погоду выйти из дому ради сомнительного удовольствия побродить среди товаров в магазине «7-11».

Впрочем, мне было недосуг размышлять о сумасшедшем старике. Я пришел в магазин за батарейкой и спешил вернуться к двум сотням очень серьезных людей, которые легко нашли бы и более важные занятия, чем праздно дожидаться меня в конференц-центре. Мы — люди целеустремленные!

Старик каким-то образом сумел добрести до прилавка раньше меня. Роберта улыбнулась ему.

Он молча протянул ей свои скудные покупки. Роберта по очереди поднесла их к считывающему устройству кассы. Оказывается, старикашка потащился с утра пораньше на улицу ради вшивой булочки и банана! Что за нелепая ошибка природы. Если разумному человеку потребуются булочка и банан, он вполне сможет подождать до весны, когда улицы станут пригодными для жизни. Но только не этот дед! Он чуть свет потащился навстречу непогоде, как будто нельзя подождать до завтра. Хотя, возможно, завтрашнего дня ему и не дождаться. В конце концов, он довольно стар.

Роберта назвала сумму, и старик опустил морщинистую руку в карман своего пальто. «Ну давай же, поторапливайся! — думал я. — У тебя весь день впереди, а у меня дел невпроворот!» Старик выудил из кармана кошелечек для мелочи — такой же дряхлый, как и его владелец. На прилавок легли несколько монет и смятый доллар. Роберта приняла их с таким видом, словно ей вручили золото.

Когда покупки были помещены в целлофановый пакет, случилось нечто примечательное. По-прежнему не говоря ни слова, старик простер руки над прилавком. Его узловатые пальцы были усыпаны старческими пятнами. Вначале ладони старика дрожали, потом успокоились.

 

Роберта расправила целлофановые ручки пакета, бережно повесила покупку старику на запястье, после чего взяла его натруженные руки в свои ладошки и стала согревать их. Она грела кисти старика очень тщательно. Сверху и снизу. Потом поправила шарф, который едва не съехал с его широких сутулых плеч, так, чтобы была хорошенько закрыта шея. Старик по-прежнему не произносил ни слова — стоял неподвижно, словно стараясь запечатлеть происходящее в своей памяти.

В конце концов Роберта застегнула пуговицу на его пальто, которая, по-видимому, не уступила стараниям старческих пальцев, посмотрела ему в глаза и шутливо погрозила пальчиком:

— А теперь, мистер Джонсон, я хочу, чтобы вы были очень осторожны, — она сделала небольшую паузу, чтобы придать дополнительный вес своим словам, и добавила очень искренне: — Мне важно завтра снова увидеть вас.

И тут старик вышел из оцепенения. Он секунду поколебался, затем развернулся и, еле переставляя ноги, медленно вышел на улицу, в неприветливый утренний Денвер.

Неожиданно я понял, что он пришел сюда вовсе не за булочкой и бананом. Старик пришел за теплом! Сердечным теплом.

— Ого, Роберта! Вот это я понимаю сервис! — ухмыльнулся я. — Он ваш дядя? Сосед? Близкий человек?

Кажется, Роберта обиделась. По-видимому, для нее все люди — близкие.

Скотт Гросс

 

МИЛОСЕРДИЕ

Нужно непременно уделять время ближним... делать что-то для них, пусть даже сущую малость — что-то такое, за что не получишь никакой платы, кроме радости от того, что ты это сделал.

Альберт Швейцер

 

Во время гражданской войны президент Авраам Линкольн часто навещал госпитали и общался с ранеными бойцами. Однажды врачи подвели его к находящемуся при смерти молодому солдату. Линкольн присел у его кровати.

— Могу ли я что-то сделать для тебя? — спросил президент.

Солдат не узнал сидящего перед ним человека. С видимым усилием он прошептал:

— Не напишете ли вы письмо моей матери? Принесли ручку с бумагой, и президент стал

аккуратно выводить слова, с трудом выговариваемые раненым, — строчка за строчкой:

«Дорогая мама, исполняя свой воинский долг, я был тяжело ранен. Боюсь, мне не удастся выкарабкаться. Не грусти обо мне слишком сильно. Поцелуй за меня Мэри и Джона. И да благословит Бог тебя и папу».

Парень был слишком слаб, чтобы продолжать диктовать письмо, поэтому Линкольн подписался за него и прибавил: «Записано Авраамом Линкольном под диктовку вашего сына».

Солдат попросил письмо, чтобы перечитать.

— Так вы правда президент? — прошептал он изумленно.

— Да, — спокойно ответил Линкольн и спросил, может ли он еще что-то для него сделать.

— Подержите меня за руку, — попросил солдат, — чтобы мне было не так страшно умирать.

В притихшей палате президент сжал ладонь парня и говорил ему слова ободрения, пока не пришла смерть.

 

Сборник «Избранные миниатюры и отрывки»

(The Best of Bits & Pieces)

 

 

НОЧНЫЕ ГОСТИ

Любовь исцеляет — и тех, кто дарит ее, и тех, кто ее принимает.

Доктор Карл Меннингер

 

Однажды мы с моей женой Юдит и нашей дочерью Лейлой решили попутешествовать. Арендовали жилой автофургон и отправились в Нижнюю Калифорнию. За день до возвращения в Сан-Диего мы остановились возле пустынного пляжа — нам захотелось провести последнюю ночь на природе.

Я проснулся среди ночи от того, что Юдит толкала меня локтем в бок и требовала срочно вставать. Снаружи доносились крики и стук в дверь. Ничего не соображая, я в чем мать родила соскочил с койки, оборудованной под потолком фургона, и выглянул в окно. Увиденное заставило меня проснуться окончательно. Машину окружали мужчины в масках. Они колотили кулаками в окна и двери. Когда мне доводилось смотреть приключенческие фильмы, я не раз задавался вопросом, какие чувства охватили бы меня при встрече с настоящей опасностью. Что ж, я немедленно вошел в образ героя. Ни о каком страхе не было и речи — настало время спасать семью.

Метнувшись на водительское место, я повернул ключ зажигания. На протяжении всего путешествия мотор всегда заводился безотказно. Но на этот раз он лишь несколько раз чихнул и заглох. Окно с водительской стороны разбилось, и в кабину просунулась рука. Я ударил по ней. (Какое уж тут ненасилие! Взлелеянные на протяжении всей моей жизни пацифистские убеждения рассыпались в прах под натиском опасности. Потом я не раз радовался, что у меня не было оружия, ибо я почти наверняка пустил бы его в ход.)

Оставался шанс запустить мотор. В своих фантазиях я тысячи раз играл роль героя и не сомневался, что в реальности тоже не ударю в грязь лицом. Еще один поворот ключа. Мотор ожил и снова умер. Затем мне в глотку уперся ствол винтовки. В голове пронеслось: «Так что же, выходит, я не спасу семью?»

— Деньги! Деньги давай! — орал единственный из бандитов, который немного говорил по-английски.

Ствол плотно прижимался к моему горлу. Я опустил руку под водительское сиденье и через разбитое окно передал грабителям свой бумажник. Хотелось надеяться, что на этом все закончится.

Не закончилось.

Отперев через разбитое окно машины замок, мексиканцы открыли дверь. Человек с ружьем нанес мне удар, от которого я свалился с сиденья и растянулся на полу. Банда ввалилась в фургон. Они выглядели в точности как мексиканские бандиты из второсортного голливудского фильма. Их лица скрывались под косынками. Разбойников было четверо: один с ружьем, один с мясницким ножом, один с мачете и еще один без оружия. Я почти удивился, почему у них на плечах нет нагрудных патронташей. Один из грабителей удерживал меня на полу стволом ружья, а остальные принялись переворачивать все в фургоне вверх дном, вопя что-то по-испански.

Любопытно, что, пока я мог что-то сделать для спасения семьи (или, по меньшей мере, питал иллюзии, будто могу что-то сделать), — например, завести мотор, у меня не было ни малейшего страха, хотя адреналина в крови хватало. Теперь же, лежа голым на полу со стволом у горла, я ощутил собственную беспомощность. И мне стало страшно. Я задрожал.

Интересное переживание. Скоро я сжился со своим страхом: еще немного — и он совсем исчезнет. У меня в голове мелькнуло: самое время погрузиться в медитацию и просить Бога о наставлении. Я сделал глубокий вдох и воззвал о помощи.

«Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих», — громко и отчетливо прозвучали во мне слова псалма (22:5).

— Что? — безмолвно спросил я себя. — Не понимаю, к чему бы это! — и тут же живо представил себе, как накрываю для разбойников праздничный стол.

И тогда я сказал себе: да, на нас напали бандиты и наши дела — хуже некуда. Но что, если бы все обстояло совсем не так? Что, если бы они были не бандитами, а старыми друзьями, которые пришли к нам в гости из холодной ночной пустыни? Конечно, я обрадовался бы им и встретил как почетных гостей.

Какая-то часть меня прокручивала в воображении жуткие сцены насилия и убийства. Но в то же время во мне раскрылось ясное спокойное пространство, заинтересовавшееся новой возможностью. Они тоже — дети Божьи. Сколько раз я твердил себе, что моя цель — служить людям? Ну так вот они — люди!

Теперь я смотрел на грабителей с новой, человечной точки зрения. «Постой-ка! Никакие это не бандиты! Господи, да они же еще дети!» Мне вдруг стало очевидно, что грабители совсем молоды, явно неопытны и бестолковы. Они нервничали.

Их жестокость и крики свидетельствовали не о силе, а о страхе. Хозяйничая в фургоне, они беспорядочно переворачивали вещи, упуская много богатой добычи. И в этот момент ко мне пришло странное озарение: «приготовить трапезу» означало помочь им грабить нас.

Я повернулся к англоговорящему юноше:

— Эй, вы же упускаете самое лучшее! Вон там под кучей барахла лежит неплохая камера.

Он бросил на меня ошеломленный взгляд и прокричал что-то по-испански одному из своих приятелей, который тут же выудил камеру оттуда, куда я указывал.

— Тридцать пять миллиметров. Отличные получаются снимки, — любезно прокомментировал я и продолжил переговоры: — Твои друзья напрасно перевернули все вверх дном: так вы ничего не найдете. Я с удовольствием покажу вам, где лежат сколько-нибудь ценные вещи.

Он опять странно посмотрел на меня. Мое поведение явно не вписывалось в его сценарий крутого ограбления.

Я начал показывать им вещи одну за другой.

— Классная гитара! — я взял несколько аккордов. — Играть умеете? Кто-нибудь хочет ее забрать? Плейер «Sony», качественные наушники, батарейки, несколько кассет! Кто возьмет?

Я вспомнил, что в свое время индейцы отдали нам все, что у них было, практически задаром.

Вспомнил, насколько неравный у нас доступ к богатствам в наши дни, и подумал, что будет даже в каком-то смысле справедливо, если эти ребята получат наше имущество. Возможность одарить их стала доставлять мне удовольствие. Я искренне обдумывал, какие еще из наших вещей могут им понравиться.

Отвергнув роль жертвы, я, несомненно, повлиял на ситуацию, но все же не изменил ее полностью. Особенно неуравновешенно вел себя парень с мясницким ножом — по-видимому, под действием наркотиков. Он то и дело толкал меня и что-то орал. Его английский словарный запас состоял из нескольких слов: «Наркота! Бухло! Бабки гони!» Этот парень отыскал в кухонном ящике пузырек Ломотила от диареи и, очевидно, захотел вылечить себя от этого опасного заболевания раз и навсегда. Я пытался отговорить бедолагу принимать все таблетки разом, но его решение было твердым, как сталь, и мне пришлось отступить. Признаюсь, в моей голове промелькнула злорадная мысль: «Как раз то, что тебе нужно».

Мой англоговорящий «друг» стал предпринимать попытки умиротворить других бандитов.

Раздав все, что только можно было придумать, я посмотрел в задний конец фургона, где, завернувшись в одеяло, съежились Юдит и Лейла. Юдит терзалась страхом перед изнасилованием и похищением нашей дочери. Двухлетняя Лейла, ни разу в своей жизни не видевшая «нехорошего» человека, то и дело задавала вопросы вроде: «Папа, кто эти доблые юди?»

«Что дальше?» — подумал я и вдруг спонтанно спросил:

— Перекусить хотите?

Англоговорящий грабитель перевел мои слова своим приятелям, и четыре пары недоверчивых глаз проводили меня взглядами до холодильника. И вот тут у меня возникла проблема. Открыв холодильник и увидев там тофу, пророщенные злаки, йогурты и ореховое масло, я испытал неловкость наподобие той, которую чувствуешь, когда, устраивая вечеринку, вдруг обнаруживаешь, что кто-то из твоих гостей придерживается особой диеты. Я понял, что у нас нет ничего такого, что эти ребята сочли бы пищей.

Потом я заметил на полке прекрасное спелое яблоко и сказал себе: «Так. Хорошо. Вот нормальная еда». Я взял яблоко и протянул его парню с мачете. Это был важный момент. В большинстве культур угощение символизирует единение, дружбу и провозглашение мира.

Парень колебался — он инстинктивно сопротивлялся отступлению от изначального распределения ролей в этой ситуации. Затем на его лице блеснула мимолетная улыбка, и он взял у меня яблоко. Когда наши руки соприкоснулись, я ощутил обмен тонкой энергией.

Итак, у нас состоялась раздача подарков и угощение. Неожиданно наш переводчик сказал, что мы поедем кататься. Мой страх вернулся. Я не знал, куда они собрались. Хотя, если им придет на ум нас убить, это место ничуть не хуже других. Парни выглядели недостаточно компетентными для того, чтобы провернуть похищение и добиваться выкупа. Я предложил им забрать машину. Уж лучше остаться ни с чем посреди пустынной дороги, чем ехать куда-то с ними. Мы обменялись мнениями по этому поводу, и грабители вдруг снова начали угрожать нам оружием. Я понял: стоило мне переключиться в режим страха, и парни опять превратились в бандитов.

— Ладно. Поехали!

Я пристроился рядом с Юдит и Лейлой, и мы помчались в ночь. Теперь на мне были хотя бы трусы, отчего у меня на душе полегчало. Временами я терял связь с реальностью и просто наслаждался поездкой по пустыне. Затем, заметив вдали огни, я подумал, что, если мы затормозим возле селения, нужно будет открыть дверь и вытолкнуть Юдит с ребенком. Затем я спросил себя: «А что бы я делал сейчас, если бы ехал со своими дорогими гостями?» Пел бы, конечно!

Юдит, Лейла и я запели:

Listen, listen, listen to my heart’s song.

Listen, listen, listen to my heart’s song.

I will never forget you, I will never forsake you.

I will never forget you, I will never forsake you.

Наша маленькая Лейла очаровательно улыбалась. Время от времени ей удавалось поймать взгляд кого-нибудь из молодых разбойников. Я заметил, что им непросто не выходить из роли: «Ты это брось, детка. Я все-таки бандит — или кто!» И все же парни то и дело непроизвольно улыбались ей в ответ.

Похоже, им нравилось, как мы поем. Нет, точно нравилось. Но тут до меня дошло, что мы недостаточно гостеприимные хозяева: они не знали наших песен. Я на минутку задумался. Ага, вот то, что нужно:

Guantanamera, guajira, guantanamera.

Guantanamera...

Получилось! Они начали нам подпевать. Нет бандитов и жертв. Мы все вместе отбивали ногами такт, и наши души воспарили над фургоном, мчащимся сквозь ночь по пустыне.

О Господи! Мы пронеслись через селение даже не притормозив, и мне не представилась возможность осуществить свой замечательный план спасения семьи. Огни затерялись где-то позади, и мы въехали в какую-то дикую холмистую местность. (ввернув на темную проселочную дорогу, машина остановилась. Юдит и я посмотрели друг на друга с мыслью, что, возможно, сейчас нас убьют.

Бандиты открыли дверь и стали выгружаться. Кто-то из них, выходя из машины, сказал нам: «Adios». Парень, изъяснявшийся на английском, задержался и торопливо заговорил:

- Простите нас, пожалуйста. Мои hombres и я — бедняки. И наши отцы бедняки... Нам приводится добывать деньги таким способом. Мне очень жаль. Вы — добрый человек. И жена ваша и дочка — очень хорошие, — парень извинялся снова и снова. — Вы хорошие люди. Пожалуйста, не думайте о нас плохо. Надеюсь, этот случай не испортил вам отпуск.

Он вручил мне мою банковскую карточку:

— Возьмите. Все равно мы не сможем этим воспользоваться. Так что пусть лучше будет у вас.

Затем он вернул мне права и под изумленными взглядами своих hombres отсчитал несколько мексиканских банкнот:

— Это на бензин.

Я был изумлен не меньше, чем его сообщники. Он возвращает мне деньги! Хочет хоть как-то исправить то, что произошло между нами.

Парень пожал мне руку. Наши глаза встретились, и разделяющая нас стена рассыпалась в прах. Пару секунд мы пребывали в пространстве безусловного взаимного приятия. Наконец он сказал «Adios», что в переводе означает «С Богом», и банда наших гостей скрылась в ночи. И вот тогда мы втроем обнялись и разревелись.

Роберт Гасс

 

СВИДАНИЕ С ЛЮБОВЬЮ

большие круглые часы над окошками справочной на станции Гранд Централ показывали без шести шесть. Молодой загорелый лейтенант авиации, только что подошедший со стороны платформы, поднял голову и, прищурившись, посмотрел, который час. Его сердце бешено колотилось. Это удивило лейтенанта, привыкшего контролировать себя. Через шесть минут ему предстояло встретиться с женщиной, которая последние тринадцать месяцев занимала особое место в его жизни. И хотя до сих пор они ни разу не виделись, ее письма неизменно поддерживали его дух.

Он встал как можно ближе к справочной — возле самой толпы, осаждавшей окошки.

Лейтенант Блэндфорд вспомнил свой самый тяжелый воздушный бой — его окружила эскадрилья истребителей, и он отчетливо видел ухмыляющиеся лица вражеских пилотов. В одном из писем он признался ей, что испытывает страх во время воздушных схваток. Ее ответ пришел за пару дней до того боя: «Совершенно естественно, что ты боишься. Это чувство знакомо любому смельчаку.

Царь Давид и тот знал, что такое страх. В следующий раз, когда усомнишься в себе, услышь мой голос, произносящий псалом: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною». В том бою он действительно услышал ее голос. Слова псалма укрепили его силы и ускорили реакцию.

И вот теперь Блэндфорд услышит, как звучит голос этой женщины на самом деле. Без четырех минут шесть. Он пристально вглядывался в людской поток, бурлящий под огромным расписанным звездами потолком станции.

Мимо прошла молоденькая девушка. Увидев на лацкане ее пиджачка красный цветок, лейтенант Блэндфорд вздрогнул. Нет — это был душистый горошек малинового цвета, а не алая роза, как они договорились.

Кроме того, девушке лет восемнадцать, а Холлис Мейнелл честно призналась, что ей тридцать. «Ну и что с того? — ответил он ей. — А мне тридцать два». На самом деле, ему исполнилось двадцать девять лет.

Мысли летчика вернулись к книге, которую, должно быть, сам Господь вложил ему в руки, выбрав из сотен томов армейской библиотеки, присланных в их тренировочный лагерь во Флориде. «Бремя страстей человеческих» — вот как она называлась. Поля книги были испещрены пометками, сделанными женским почерком. Блэндфорда крайне раздражала манера писать на полях, но тут — другое дело. Он и предположить не мог, что женщина может видеть сердце мужчины с таким пониманием и нежностью. Имя женщины было на форзаце: Холлис Мейнелл. Блэндфорд отыскал ее адрес в телефонной книге Нью-Йорка, написал письмо, получил ответ и на следующий день отправился на фронт. Но переписка не угасла.

В течение тринадцати месяцев Холлис Мейнелл исправно отвечала на его письма. Более того, она писала ему даже тогда, когда его письма задерживались. И теперь Блэндфорд верил, что любит ее, а она — его.

На все просьбы Блэндфорда прислать ему свою фотографию Холлис ответила категорическим отказом. Неприятно, конечно, но она объяснила это так: «Если твои чувства ко мне настоящие, моя внешность не имеет ни малейшего значения. Допустим, я красивая. Тогда меня всегда будет преследовать мысль, что тебя прельстила моя внешность. Такая любовь мне неприятна. Или же допустим, что я самая обычная (что, согласись, более вероятно). Тогда меня будет преследовать опасение, что ты продолжаешь переписку лишь потому, что тебе одиноко и некому больше писать. Поэтому не проси мою фотографию. Приедешь в Нью-Йорк, увидишь меня, тогда и примешь решение. И помни: мы оба вправе прервать или продолжить наши отношения после встречи...»

Без одной минуты шесть... Блэндфорд глубоко затянулся сигаретой. Вдруг сердце лейтенанта воспарило на такую высоту, куда никогда не поднимался его самолет: к нему шла молодая женщина — высокая и грациозная. Розовеющие среди белокурых локонов милые ушки, голубые, как васильки глаза, решительность и в то же время нежность в изгибе губ... в зеленой юбке и жакете она была, как сама весна!

Блэндфорд шагнул ей навстречу, не глядя, приколота ли к ее жакету роза. Женщина заметила его движение, и ее губы тронула легкая соблазнительная улыбка.

— Чего-то хочешь, солдатик? — промурлыкала она.

Блэндфорд непроизвольно сделал еще один шаг к ней и тут увидел Холлис Мейнелл. Она стояла позади красавицы. Женщина изрядно за сорок, из-под поношенной шляпки выбиваются седеющие волосы. Полная. Туфли на низком ходу, толстые лодыжки. И на потрепанном лацкане коричневого пальто — алая роза.

Красавица стремительно удалялась. Блэнд-форда буквально разрывало надвое — он испытывал острое желание броситься вслед за ней, но рядом стояла женщина, которая была близка ему по духу и поддерживала его на войне.

Не зная, что делать, лейтенант застыл на месте. Потом он увидел на бледном лице женщины выражение неподдельного сочувствия и перестал колебаться. Пальцы Блэндфорда стиснули потертую синюю обложку «Бремени страстей человеческих» — именно по ней должна была узнать его Холлис. Не будет любви, но будет нечто не менее драгоценное и, возможно, намного более редкое, чем любовь, — настоящая дружба, за которую он не перестанет благодарить судьбу.

Блэндфорд расправил плечи, отсалютовал и протянул книгу женщине:

— Я лейтенант Блэндфорд, а вы... должно быть, вы мисс Мейнелл. Очень рад нашей встрече. Позвольте... позвольте пригласить вас на ужин. — Он все еще остро ощущал горечь разочарования.

Женщина терпеливо улыбнулась.

— Не знаю, к чему все это, сынок, — ответила она. — Но меня попросила прицепить к пальто эту розу девушка в зеленом жакете, которая только что прошла мимо. И еще я должна передать вам, если вы пригласите меня на свидание, что она ждет вас в ресторане через дорогу. Она сказала, что это вам такое испытание. У меня самой двое сыновей служат у Дяди Сэма, так что я рада помочь...

Сумалит Иш-Кишор

 

КТО НАЙДЕТ ЭТО — Я ЛЮБЛЮ ВАС!

Вечером по тихой осенней улице медленно шел старик,

И опавшие листья на тротуаре Напоминали ему о канувшем в лету прошлом. Впереди была долгая ночь и зима.

Вдруг среди листьев, возле сиротского приюта, он заметил клочок бумаги.

Старик остановился, поднял его дрожащими пальцами и поднес к глазам:

«Кто найдет это — я люблю вас,

Кто найдет это — вы нужны мне,

Мне не с кем поговорить...

Кто найдет это — я люблю вас!»

Прочтя эти строки, выведенные неумелой детской рукой, старик заплакал.

Он посмотрел на окна приюта и увидел девочку,

Прижавшуюся носом к оконному стеклу.

Тогда старик понял, что нашел друга.

Улыбнувшись, он помахал девочке рукой.

И девочка улыбнулась ему в ответ.

Им было ясно, что теперь они всю зиму будут смеяться в лицо снегу и холодному дождю.

Так и вышло. Всю зиму они смеялись в лицо снегу и холодному дождю. Переговариваясь через решетку ограды приюта и обмениваясь маленькими подарками.

Старик вырезал для девочки игрушки из дерева.

А девочка рисовала для него прекрасных дам, стоящих под ярким солнцем среди зелени садов.

Но в первый день июня девочка прибежала к ограде,

Чтобы показать старику новую картинку, однако он не пришел.

Девочка почему-то сразу поняла: ее друг уже не придет никогда.

Она побежала в свою комнату и написала на листке бумаги:

«Кто найдет это — я люблю вас,

Кто найдет это — вы нужны мне,

Мне не с кем поговорить...

Кто найдет это — я люблю вас!»

Автор неизвестен

 

В ПАРКЕ

Один маленький мальчик мечтал встретиться с Богом. Он знал, что в обитель Божью путь неблизкий, и потому, отправляясь в дорогу, загрузил свой портфельчик печеньем «Туинкиз» и шипучим напитком рутбир.

Пройдя квартала три, мальчик увидел старушку, которая сидела в парке на скамейке и молча смотрела на голубей. Мальчик присел рядом и открыл портфель. Ему почему-то подумалось, что пожилая дама голодна, и он протянул ей печенье.

Старушка с благодарностью приняла угощение и улыбнулась. Ее улыбка была необыкновенно милой, и мальчику захотелось, чтобы она улыбнулась еще раз. Мальчик протянул ей еще и баночку шипучего напитка. Старушка снова улыбнулась. Паренек был в восторге!

Так они и провели день до вечера — за трапезой и улыбками, не обменявшись при этом ни словом.

Потом стало смеркаться, и мальчик ощутил усталость. Он встал со скамейки и потопал домой, но, пройдя всего несколько шагов, развернулся, подбежал к старушке и обнял ее. В ответ она подарила ему самую лучезарную улыбку, какая только может быть.

Дома мама заметила, что лицо мальчика светится необычайной радостью.

— Ну и чем ты сегодня занимался? Отчего ты такой радостный? — спросила она.

— Я обедал с Богом, — ответил мальчик. И прежде, чем мама успела как-то отреагировать, добавил: — И знаешь, я ни у кого больше не видел такой прекрасной улыбки, как у Нее!

Тем временем вернулась домой и старушка — тоже сияя от счастья.

Ее удивленный сын спросил:

— Признайся, мама, что так порадовало тебя сегодня?

— Я ела в парке печенье с Богом, — ответила она. И прежде, чем сын успел как-то отреагировать, добавила: — И знаешь, Он намного моложе, чем я думала.

Джулия А. Мэнхэн