2020-10-10
50
Доступ интеллектуалов к ключевому продуктивному капиталу является ограниченным. Опять-таки больше всего мы знаем об ограничивающих структурах для ученых-естественников; это дает нам возможность ясно увидеть те черты, которые стратифицируют любую интеллектуальную область.
Современное естествознание характеризуется высокой конкуренцией и стремительным движением; только тот, кто первым публикует информацию о своем открытии, получает признание. Отсюда происходит свойственная ученым-естественникам тенденция концентрироваться вокруг популярных исследовательских областей. Приз дается за скорость, за добывание ключевых результатов до того, как это сделает кто-либо другой. И преимущество здесь получают те, кто тесно связан в социальных сетях. Данные о неформальных коммуникациях, циркуляции материалов до их официальной публикации показывают, где локализована эта неформальная группа. Членство в сети социального ядра коррелирует с высокой продуктивностью отчасти потому, что оно облегчает быструю передачу культурного капитала.
Если в качестве аутсайдера полностью полагаться лишь на чтение литературы в условиях растущего изобилия статей, то все труднее узнать, где и что смотреть.
Случайный обзор литературы через просмотр журналов или, хуже того, с помощью указателей и реферативных, справочных источников (в печатном или электронном виде), которые скорее перегружают информационные каналы, чем фокусируют их, не приведет читателя к ключевому культурному капиталу, за который следовало бы ухватиться. Нужно опять-таки иметь преимущество — быть интеллектуально и социально связанным с сетевым ядром.
В эмпирических естественных науках инновация зависит от знакомства с последними исследовательскими технологиями [Price, 1986, р. 237-253]. Такое
* Сливки (фр.).
** Сливки сливок (фр.).
98 • Глава I. КОАЛИЦИИ В РАЗУМЕ
знание обычно неразглашаемо и неформально; оно передается скорее через личный контакт, а не через знакомство с опубликованными статьями. Это другой ресурс, монополизируемый теми, кто близок к активному ядру исследовательского сообщества.
Ведут ли эти структуры к более жесткой стратификации современных эмпирических естественных наук в сравнении с другими областями? Большое количество ученых-естественников и их зависимость от дорогих, быстро меняющихся технологий исследования нагнетают темп интеллектуальной конкуренции. Меньшая область, такая как философия, а на самом деле любая из гуманитарных дисциплин не дает таких призов за быстрый доступ к движущемуся фронту быстро устаревающей информации или исследовательского оборудования. Однако степень стратификации культурного капитала может быть приблизительно такой же, поскольку области, движущиеся медленнее, менее дифференцированы по специальностям; то, вокруг чего идет конкуренция, сфокусировано на одних и тех же центральных требованиях интеллектуальной значительности. А здесь уже начинается «давка» («crunch») — ограниченное в размере пространство внимания, которое позволяет только малому числу интеллектуальных позиций быть признанными в любой период времени.
Данные процессы воздействуют на накопление ЭЭ как положительным образом, так и отрицательным. На вершине индивиды с хорошим доступом к культурному капиталу благодаря своему прошлому опыту, наставникам и участию в ключевых социальных сетях имеют высокую ЭЭ. Они с энтузиазмом и преданностью относятся к своей области, работают очень напряженно, в полную меру используют свои возможности и получают очень высокие награды в форме признания. Такие авторы лучше остальных способны отслеживать уровень конкуренции; хотя при этом соперники могут иногда опережать их в публикации результатов, они, как показывает Хагстром, также способны одерживать победу над другими на протяжении весьма длительного времени [Hagstrom, 1965]. Такие индивиды продвигаются в сторону роста уровня ЭЭ (или постоянно поддерживают его высоким). Вот что дает им репутацию «творческих личностей».
На нижнем уровне популяция состоит из временных участников, или транзиентов.
Я бы приписал склонность к переходу, или транзиентность, их низкой ЭЭ, а ее в свою очередь — слабой структурной позиции относительно доступа к ключевому культурному капиталу. Они проявляются как тот «тип человека», у кого всегда неприятности — препятствия, разочарования, семейные и финансовые трудности, всегда, казалось бы, мешающие таким людям завершить свою работу. Это здесь мы находим знакомое блокирование письма у терпящих неудачу интеллектуалов, «вечных диссертантов» из продвинутых старшекурсников. Я истолковываю их проблему как низкий уровень ЭЭ, специфичной для успеха в данной интеллектуальной области. Конфигурации эмоциональной энергии отражают распределение культурного капитала и сетевых возможностей в окружающей их структуре. Эти люди кажутся «бедными лизами», поскольку их ЭЭ для интеллектуального производства постоянно иссякает, делая их неспособными преодолеть неинтеллектуальные трудности.
Интеллектуальные барьеры сами по себе являются существенными. Есть несколько препятствий, которые должны быть преодолены; прохождение самого низкого может показаться большим делом с нижней позиции — с точки зрения аутсайдера, но индивиды с относительно скромным культурным капиталом и эмоциональной энергией, скорее всего, оказываются деморализованы, когда обнаруживают после пройденного еще один барьер, а потом еще и еще. Публикация одной статьи делает человека признанным естествоиспытателем или ученым гуманитарием, но только среди широкого транзиентного сообщества, большинство членов которого, как правило, выпадают из активной деятельности; публикация двух или нескольких статей вводит человека во внешний круг интеллектуально активного мира. Авторы, публикующиеся на этих низких уровнях продуктивности, обычно мало цитируются (а во многих случаях вообще не цитируются); таким образом, надежда на отдачу не материализуется. Даже после публикации нескольких статей шанс получить высокое признание и большое приращение ЭЭ невелик, если человек уже не вошел в ключевые (ядерные) сети. Теперь возникают дальнейшие барьеры: публикация нескольких статей в год в течение пяти лет и, наконец, попадание в верхнюю группу знаменитых авторов. Последний барьер и является «главным убийцей», поскольку структура интеллектуального сообщества, по-видимому, гарантирует, что такие «звезды» всегда будут существовать; однако для широкого большинства уже практикующих ученых или собирающихся ими стать статус такой «звезды» является недостижимой целью. Переживание столкновения с этими барьерами — вот что вызывает высокий уровень транзиентности, выпадения из режима активной научной работы. Даже для индивидов, прорвавшихся к более высоким уровням интеллектуального успеха, борьба продолжается на более узком конкурентном пространстве. Это толкает многих, даже наилучшим образом оснащенных, к тому, чтобы отбросить свои высокие творческие притязания и осесть в роли последователя в каком-нибудь интеллектуальном лагере. Стратификация ЭЭ является более жестко ограничивающей, чем стратификация КК; именно первая превращает вершину интеллектуального мира в столь сильно заостренный пик пирамиды.
Чамблисс дает захватывающий образ различий в рангах достижения в любой состязательной области - интеллектуальной, спортивной или профессиональной [Chambliss, 1989]. Реальностью для тех, кто находится в успешном внутреннем круге, является «земное царство безупречности» («the mundanity of excellence») - гладкое рутинное использование хорошо настроенных ресурсов с надежным знанием того, как от такой деятельности получать отдачу. Тем же, кто находится во внешних кругах, даже во втором конкурирующем ранге, кажется, что обладающие успехом имеют некое таинственное качество, и это чувство различия порождает барьер тревоги, который делает преграду еще более непреодолимой.
Социология мышления
Социальная структура имеется везде, вплоть до самого нижнего микроуровня. В принципе, кто, что и кому скажет, детерминировано социальными процессами. И это означает, что существует не только социология разговора или беседы, но и социология мышления. Вербальное мышление представляет собой интериоризованный * разговор. Мышление интеллектуалов, творческое или рутинное, в особенности поддается этому виду анализа. Объясняется это тем, что в отличие от большинства обычных мыслей оно оставляет следы: как тут же, в процессе письма, так и более масштабно — в структуре интеллектуальных сетей.
Язык сам по себе является продуктом некоего всеобъемлющего естественного ритуала. Рудиментарный акт говорения включает ингредиенты, перечисленные в начале этой главы: собрание группы, обоюдный фокус внимания, общее чувство; слова — в качестве результата — являются коллективными репрезентациями, нагруженными моральной значимостью. Дюркгейм подчеркивал, что мы распознаем сакральные объекты, чувствуя, что они находятся вовне и имеют принудительный характер, а также испытывая автоматически возникающее возмущение в ответ на насилие по отношению к ним. Именно так мы себя и ведем, когда кто-то неверно употребляет слово, неправильно произносит его или нарушает грамматику, принятую в данной группе.
Слова, как и любой иной компонент культурного капитала, имеют свою историю как результат прохождения через ИР-цепочки. Слова порождаются (или предлагаются новым индивидам) в некоторых ситуациях взаимодействия и нагружаются эмоциональной значимостью, соответствующей степени солидарности в этом конкретном столкновении. Будучи присвоены человеком как часть его «репертуара», они становятся средствами переговоров в последующих ситуациях.
То, как воспринято слово, произнесенное человеком, легко или с затруднением, является способом проверки, будет ли кто-либо еще участвовать с ним в дальнейших ритуалах солидарности; слова являются «аттракторами» («притягивателями») или «отталкивателями», которые направляют человека к конкретным столкновениям или прочь от них.
То же самое касается и других аспектов языка, помимо словаря и произношения.
Координация речевых действий между беседующими, их углубляющаяся ритмическая вовлеченность в конкретное течение беседы формирует непрерывный смысл вербальных жестов от одного столкновения к другому. Микроситуационная координация происходит на нескольких уровнях: во взаимном ожидании и замысле грамматической структуры, в речевых актах, в которых эта структура социально воплощается, в эмоциональных движениях личных отношений, в познавательном измерении того, о чем говорится, в гофманианском «перестрое
* Перешедший из внешней речи во внутреннюю.
Предсказуемость разговоров • 101
нии», или рефрейминге*. Все это составляет социальное действие, придающее разговору смысл. Язык — это не замкнутая социальная вселенная; он может быть использован для указания на вещи или для координации практических действий. Делает он это или нет, но язык работает только потому, что содействует выработке дюркгеймианской солидарности. Это позволяет социологически интерпретировать философское различение смысла и референции [Dummett, 1978, p. 441-454]. Референция слов — это их указание на что-либо вне данной части беседы; смысл слов (а также предложений и разговора в целом) является их символической связью с социальной солидарностью, а значит, с прошлыми историями и текущим использованием в цепочках интерактивных ритуалов. Конкретные речевые акты не всегда могут иметь референцию; но речи (дискурса) вообще не может быть, если в ней нет интерактивно-ритуального смысла.
