релевантности*
Глава 1 Вводные замечания1
Решив кратко изложить кое-какие соображения по проблеме релевантности, я разложил свои письменные принадлежности на столе в саду моего летнего дома. С первых же росчерков пера я держу в поле моего зрения этот чистый лист бумаги, мою пишущую руку, чернильные знаки, образующие строчку за строчкой на белом фоне. Передо мною – стол с зеленой поверхностью, на котором расположены несколько предметов, – карандаш, две книги и другие вещи. Далее в поле зрения – дерево и лужайка моего сада, озеро с лодками, гора и облака на дальнем плане. Мне нужно лишь повернуть голову, чтобы увидеть дом с верандой, окна моей комнаты и т.д. Я слышу гул моторной лодки, голоса детей в соседнем дворе, призывный зов птицы. Я испытываю кинэстетические движения моей пишущей руки, ощущение тепла, чувствую стол, поддерживающий мою пишущую руку. Все это расположено в моем перцептивном поле – поле, структурированном на области объектов: тех, что находятся в пределах моей досягаемости, тех, что когда-то были в ней и могут вернуться в нее вновь, наконец, тех объектов, которые до сих пор не были в сфере моей досягаемости, но которые я могу в нее вовлечь посредством надлежащих кинэстетических движений или движений особого рода2. Но ни одна из этих чувственно воспринимаемых вещей в данный момент не является для меня тематической. Мое внимание сосредоточено на вполне определенной задаче (анализе проблемы релевантности), и то, что я пишу при таких-то и таких-то обстоятельствах, – всего лишь одно из многих средств, с помощью которых я мог бы достичь этой цели и сообщить свои мысли другим.
|
|
* Schutz A. Reflections on the Problem of Relevance. New Haven: Yale University Press, 1970. Пер. Н.М. Смирновой.
235
В горизонте этого тематического поля я, однако, обнаруживаю не только перцептивные переживания, возникающие в моем нынешнем пространственном положении. Это также и моя нынешняя биографическая ситуация, которая является не чем иным, как осадком (sedimentation) или результатом моей личной истории, т.е. всего мною пережитого и осевшего в моей памяти и образующего мой запас наличного знания3. В него включается не только то, что я пережил непосредственно, но и мое социально обретенное знание, указывающее на переживания других (как моих современников, так и предшественников). Например, при написании предшествующего абзаца я полагался на исследования многих других, среди которых существенно продвинутый Э. Гуссерлем анализ сходного феномена, а также относящиеся к данному вопросу изыскания У. Джемса, теории прагматической функции памяти А. Бергсона, доктрины гештальт-психологов, теорию поля сознания А. Гурвича (в том виде, в каком он объяснял мне ее в многочисленных беседах), работу Л. Ландгребе о внутреннем и внешнем горизонтах, социологическую теорию «определения ситуаций», многочисленные беседы, которые я вел с друзьями по всем этим вопросам, и, конечно же, мои собственные устоявшиеся мысли по данной проблеме (на прояснение и приведение которых в единое целое и нацелена настоящая работа)4.
|
|
С другой стороны, социальный фон моего нынешнего письма также охватывается этим горизонтом. Например, живя в англоговорящей стране, я использую английский язык как схему выражения. Процесс моего письма определен, по крайней мере частично, ожиданием того, что другие, используя этот же язык как схему интерпретации, смогут стать читателями того, что я пишу. Более того, я пишу эти строки, находясь в отпуске; т.е. я предполагаю, что вернусь к своим профессиональным обязанностям (и всему тому, что с ними связано), и эта социо-экономическая предопределенность моей наличной ситуации также охвачена горизонтом моей нынешней деятельности. Тем не менее лишь исследование наличной проблемы в настоящее время является для меня тематическим, а набор восприятий, автобиографических воспоминаний, социальных взаимоотношений, социоэкономической обусловленности образуют лишь горизонт той деятельности, на которой я сосредоточен.
Непосредственным объектом моего анализа является поле сознания в той мере, в какой оно структурировано в тематическое ядро, выступающее на фоне окружающего горизонта и
данное в каждом «сейчас» внутренней длительности. Э. Гуссерль исследовал функции того, что он назвал «лучом внимания» в конституировании тематического ядра, и тем самым в структурировании всего поля5. В любой момент времени множество переживаний испытываются одновременно. Одно из этих одновременно длящихся переживаний (или, лучше сказать, напряжений) конституируется как тематическое тем, что я по собственной воле обращаю к нему свой мысленный взор (а потому это деятельность эго, ибо эго есть источник всей активности моей сознательной жизни)6. Описание этой деятельности Э. Гуссерлем может привести к превратному пониманию, будто бы этот отбор или выбор может осуществляться произвольно в неограниченном царстве свободы или права выбора. В самом деле, Ж.-П. Сартр (которому всегда нравилось придавать своим теориям видимость легитимации ссылками на Э. Гуссерля, которого он, тем не менее, не понял) основывает свою философию свободы «для-себя» (le pour soi engagй) на утверждении, что человек в любой момент времени и при любых обстоятельствах свободен делать тематическим какой угодно опыт, при этом добавляя, что человек обречен на такую свободу7. Это, конечно же, вовсе не то, что имел в виду Э. Гуссерль. Деятельность сознания и луч внимания эго – это «обращение-к» и «отвлечение-от» определенных переживаний, делающие их тематическими или нетематическими, т.е. горизонтными (отнесенными к горизонту)8, – имеют место в весьма ограниченном диапазоне выбора. Эта деятельность как таковая имеет свою историю: она представляет собой осаждение в памяти ранее пережитых событий и, таким образом, является конституированной и включенной в контекст опыта. Между тем, совершенно ясно, что здесь заключены две совершенно разные проблемы: 1) вопрос о взаимоотношении темы и горизонта в поле сознания в любой данный момент внутреннего времени; 2) мотивы, с помощью которых осуществляется такое структурирование. Первый вопрос лишь предполагает, что такое структурирование уже осуществилось, каковы бы ни были его мотивы, в то время как второй касается происхождения структурирующей деятельности как таковой. Нам следует разделить эти проблемы и начать с последней.
|
|
С тех пор как были опубликованы «Принципы психологии» У. Джемса и ранние работы А. Бергсона, избирательность разума стала общепризнанной. Однако оба великих философа основывали эту избирательность почти исключительно на
236
237
прагматическом мотиве. Согласно А. Бергсону, именно наш практический интерес – интерес, определяющий наше действие во внешнем мире, – отбирает те элементы поля сознания, которые могут быть схвачены нашим интеллектом. Ограничивая и определяя этот сегмент наших переживаний мира, который мы назвали тематическим, интеллект предопределяет направления, которым мы будем следовать в действии, – подобно тому, как скульптор намечает контуры в глыбе мрамора, которые должны быть выточены ударами резца. (Эта метафора, кстати сказать, взята у Г. Лейбница, который, однако, использовал ее для описания происхождения понятий и представлений, не соотнося их с прагматическим интересом. Она восходит еще к Карнеаду, который, по сообщению Цицерона [De divinatione, I, XIII, XXIII], использовал ее для иллюстрации взаимоотношения между тем, что предсказуемо, и тем, что порождается чистой случайностью.) Хорошо известно, до какой степени этот прагматический мотив стал доминировать в мышлении У. Джемса. Прагматическое обоснование (т.е. практическая ратификация мысли действиями во внешнем мире) становится даже критерием истины. В свою очередь, физиологические состояния наших телесных переживаний рассматриваются в качестве объяснений наших чувств, страстей и тому подобного, и, наконец, закономерно возникает вопрос, существует ли сознание вообще.
Недооценивать значимость прагматического мотива для анализа проблем, присущих взаимоотношению между темой и горизонтом, столь же опасно, как и верить в его исключительность и вездесущность. Действие9 во внешнем мире требует особого состояния полного бодрствования, высокой степени напряженности нашего внимания, специфического «внимания к жизни» (attention а la vie)10. Оно предполагает, что внешний мир, в котором только и может разворачиваться наша деятельность, который может быть изменен и модифицирован нашими актами работы11, – с присущими ему пространственными и временными категориями – обретает отличительный признак реальности, который делает ее верховной реальностью среди всех прочих возможных реальностей (таких, как область фантазии, сновидений, теоретического созерцания или произведений искусства и т. д.)12. Мы, конечно, вправе наделить признаком реальности любую из этих областей и, сделав это, заставить другие области казаться «ирреальными», производными от нее13.
|
|
Каждой из этих многочисленных реальностей, или конечных областей значения, присуща своя степень напряженности сознания и «внимания к жизни». Каждой области реальности можно достичь путем модификации того и другого – модификации, которая субъективно переживается как шок или ска-чок14. А потому представляется, что наделение любой из этих областей признаком реальности, изменение напряженности сознания от полного бодрствования через все промежуточные стадии до глубокого сна является первым шагом к определению поля сознания как такового – включая тематическое ядро и окружающий его горизонт, какими они даны в любой момент нашего внутреннего времени.
Из всех этих виртуальных областей реальности, или конечных областей значений, мы хотим сфокусироваться на актах работы во внешнем мире (т.е. той области, в которой только и могут существовать вещи и которая поддается изменениям, порождаемым нашими телесными движениями). Наше внимание, таким образом, будет ограничено общей проблемой темы и горизонта, присущих свойственному этой области состоянию полного бодрствования. Но такое сосредоточение и ограничение сами по себе являются иллюстрацией нашей темы: это особое царство реальности, область среди других областей объявляется верховной реальностью и становится в работах таких философов, как Бергсон и Джемс, так сказать, тематической, т.е. сдвигающей все другие области реальности, окружающие это тематическое ядро, в область горизонта (и делающей их наименее отчетливыми). Но структурирование на тему и горизонт является фундаментальным для разума, и объяснять этот род структуры, смешивая этот фундаментальный принцип с тем, что на нем основано, является воистину petitio principii (ошибкой в доказательстве, состоящей в допущении недоказанной предпосылки. – Н.С.).
Далее, эти различные области или царства реальности связаны единством моего разума, который способен в любое время увеличить или уменьшить напряженность сознания, обращаясь к жизни или отвлекаясь от нее, или, по выражению А. Бергсона, изменяя свое внимание к жизни (этот термин следует понимать здесь как жизнь в верховной реальности). Более пристальное рассмотрение, однако, показывает, что я, психофизическое единство, живу сразу в нескольких таких царствах одновре-менно15. Написание мною этих строк представляет собой серию актов работы во внешнем мире, – актов, которые изменя-
238
239
ют его росчерками пера на этом листе бумаги. Но в то же время, я занят теоретическим созерцанием собственных усилий организовать и артикулировать собственные мысли по данной проблеме. С точки зрения этого главного интереса моя рабочая деятельность всего лишь вторична, так сказать, средство придания моим мыслям постоянства для меня самого (чтобы я мог вернуться к ним в ходе дальнейших рассмотрений) и в итоге сделать их передаваемыми другим. Уровни моей личности, вовлекаемые в эти одновременно исполняемые формы деятельности, обладают разными степенями близости – они различны в своей приближенности или дистанцированности в отношении интимного ядра моей личности. Переживаемая иннервация моей пишущей руки относится к витальной сфере, а сам акт письма продолжается до тех пор, пока не возникает каких-либо внутренних или внешних препятствий (таких, как боль в пальцах, проблемы с ручкой или бумагой и тому подобное), и, таким образом, является, так сказать, автоматизированным. В то же время, это такой уровень записывания моих мыслей, который выходит за пределы простого письма: поиск подходящих слов, составление этих предложений, присоединение их к другим, составляющим абзацы, и т.д. – все это воспроизводит шаг за шагом нюансы моей мысли. Тем не менее, несмотря на свою сложность, процесс перевода моей мысли в язык протекает, не привлекая внимания и почти автоматически, пока не возникает какая-либо помеха, заставляющая меня остановиться и проблематизировать принятую мною схему выражения (в данном случае – английского языка), как это может случиться, к примеру, в отношении адекватности термина для выражения того, что я имею в виду, или в том, что касается использования правил синтаксиса, присущих этой схеме выражения, в отношении политетических шагов моего мышления.
Однако деятельность, на которой я действительно сосредоточен, имеет чисто внутреннюю природу, внутреннее исполнение исследования наличной проблемы в постепенном анализе, и на самом деле не зависима от всех этих параллельно исполняемых актов. Тема моего поля сознания остается таковой и в совершенно иных обстоятельствах – совершаю ли я прогулку, лежу ли в постели или плыву в каноэ. И деятельность, связанная с переводом этих мыслей в английский язык, остается неизменной, говорю ли я, или пишу, или просто использую эту идиому во «внутреннем диалоге», в молчаливой
формулировке в уме. Наконец, я могу перенести эту сформулированную мною мысль на бумагу, пользуясь стенографией, обычным письмом или печатанием, и каждая из этих форм деятельности требует других иннерваций, других изменений во внешнем мире, других зрительных впечатлений, получаемых как от видимых движений моей пишущей руки, так и от результатов ее деятельности – знаков, покрывающих этот лист бумаги. Следовательно, именно мой выбор делает тематическим в сфере внешней активности обычное письмо с использованием так называемого латинского алфавита. По моему выбору был использован английский язык (с его правилами синтаксиса и терминологическими импликациями для выражения моей мысли). По моему собственному выбору я пытаюсь записать мои размышления по данной проблеме с ручкой в руке, а не обдумываю их во время прогулки, т.е. по моему выбору это сделано темой с «этой-ручкой-в-руке». И наконец, по моему выбору стало тематическим для моего созерцательного исполнения само исследование проблем темы и горизонта (а не изучение, скажем, греческих скептиков). То, чем я сейчас занимаюсь – «написание-по-английски-обычным-письмом-статьи-по-проблеме-релевантности», – определенно переживается мною как единство. Продумывание проблемы релевантности является темой моей деятельности, но эта деятельность простирается на несколько областей или уровней моей сознательной жизни, каждой из которых присущи своя напряженность, свое особое измерение времени, свои особые артикуляции в тематическом ядре и окружающем горизонте. Несмотря на различное структурирование времени, присущее каждой из этих сфер и измерений, я живу в них всех одновременно. Так что, хотя я провожу за письменным столом всего час, я проживаю в этом измеримом периоде внешнего времени непрерывный отрезок моей внутренней жизни, где в написании единственной страницы собраны переживания, навыки и знания, обретенные за куда больший отрезок моего жизненного пути. Хотя то, что я делаю, и переживается как единство, на самом деле оно является гетерогенным набором видов деятельности, каждая из которых осуществляется в своей собственной среде. Этот набор сам структурирован на тему и горизонт. В нашем случае тематическим является проведение анализа, т.е. размышление о проблеме релевантности, а все прочие виды деятельности относятся к области горизонта. Именно преобладание темы создает кажущееся единство этого набора видов
240
241
деятельности и наделяет свойством реальности область теоретического созерцания. В этой перспективе все прочие виды деятельности, одновременно выполняемые в других измерениях, кажутся не ирреальными, а подчиненными и вспомогательными. Конечно, эта внешне единая деятельность может разрушиться в любой момент: мне нужно заглянуть в словарь, вынуть соринку из ручки и т.д. В таком случае тема моего мыш-лениия – тема цепочки видов деятельности – будет отброшена; ее поток будет прерван. Мне нужно отвлечься от нее и обратиться к деятельности, выполняемой на совершенно другом уровне и в иной сфере (например, промывание моей ручки).
Следовательно, было бы большим упрощением утверждать, – что мы делали ранее, – будто бы мы живем в различных областях реальности, которые можем менять, перескакивая из одной в другую, и что выбор одной из них является первым шагом к определению того, что является тематическим, а что лишь горизонтным для нашего поля сознания. На самом же деле мы всегда живем и действуем одновременно в нескольких таких областях, и выбор одной из них означает лишь, что мы делаем ее, так сказать, своим «пристанищем», «системой соотнесения», нашей верховной (paramount) реальностью, в отношении которой все прочие становятся производными, а именно гори-зонтными, вспомогательными, подчиненными тому, что стало преобладающей темой. Но эти термины сами по себе выражают и предполагают категории релевантности – связи «тема–поле», и, следовательно, мы вновь оказываемся перед лицом peticio principii.
Следствием того факта, что мы живем одновременно в разных сферах реальности или значений, является то, что мы приводим в действие различные уровни нашей личности, – а это указывает на неявное обращение к гипотезе шизофренического эго16. Ограничение поля (и структурирование в пределах ограниченного поля уровней тематического ядра и окружающего горизонта) само является функцией приведенного в действие уровня нашей личности. И лишь очень поверхностные уровни нашей личности вовлекаются в такие исполнения, как привычные и даже квазиавтоматические «домашние дела», еду, одевание (для нормальных взрослых), а также в чтение и выполнение простых арифметических операций. Конечно, когда мы беремся за такую рутинную работу, связанные с ней виды деятельности конституируются как тематические, требующие и обретающие всю полноту нашего внимания, хотя бы на
мгновение. Однако мы можем выполнять эти виды деятельности и во время глубочайших кризисов своей жизни, и вопреки им. Наш страх или счастье в связи с каким-то конкретным событием, вовлекающим глубокие уровни нашей личности, могут казаться отодвинутыми в область горизонта, когда мы обращаемся к такой рутинной работе. Но это лишь видимость. Страх или счастье, являющиеся тематическими для более глубоких уровней нашей личности, никогда «не выпускались из нашего схватывания»17, мы никогда реально не отвлекались от них, мы никогда не прерывали и не могли прервать их затем, чтобы вновь вернуться к ним завтра. Они временно отводились на уровень горизонта сознательным, а иногда и болезненным актом воли; или, лучше сказать, мы вытягивали рутинную работу в тематическую область и задвигали то, что было тематическим, на задний план. Так, во всяком случае, кажется. В действительности же происходит следующее. Два различных уровня нашей личности (поверхностный и более глубокий) вовлекаются одновременно, причем тема деятельности одного из них становится, соответственно, горизонтом другого. Благодаря этому «актуализированная» тема обретает некий специфический оттенок другой, временно скрытой темы, которая осталась, так сказать, тайной подоплекой, определяющей основанные на ней ясно различимые голоса.
Но эта метафора не вполне адекватна, и ее следует заменить другой, позаимствованной из структуры музыки. Я имею в виду взаимоотношение между двумя независимыми темами, одновременно разворачивающимися в одном и том же потоке или течении музыки, короче, отношение контрапункта. Сознание слушателя может следовать за одной либо другой, рассматривать одну как главную, другую – как подчиненную ей или наоборот: одна определяет другую, тем не менее, одна остается преобладающей в тончайшей паутине целостной структуры. Именно эта «контрапунктная структура» нашей личности, а вместе с нею и потока сознания является следствием того, что в ином контексте было названо гипотезой шизофренического эго, а именно тот факт, что для того, чтобы что-то стало тематическим, а что-то – горизонтным, мы должны допустить искусственное расщепление единства нашей личности. Существуют лишь две формы активности нашей личности, если помыслить их обособленно, где есть более или менее отчетливое различие на тему и горизонт: это, с одной сторны, восприятие феноменов во внешнем мире, с другой стороны, – «работа», т.е. изме-
242
243
нение этого мира посредством телесных движений. Однако дальнейшие исследования показывают, что теория избирательной активности разума представляет собой всего лишь заголовок для комплекса проблем, еще более сложных, чем проблемы темы и горизонта, а именно, того основополагающего феномена, который мы предлагаем называть релевантностью. Но прежде чем мы приступим к ее изучению, можно было бы сказать несколько слов об особых типах личностной структуры.
Мы не намерены рассматривать здесь ни патологических случаев расщепления личности или шизофрении в психиатрическом смысле слова, ни таких явлений, как афазия и апрак-сия, препятствующих вовлечению в действие определенных уровней личности. Современную психоаналитическую теорию бессознательного следует рассматривать не как решение заключенных в ней эпистемологических или философских проблем, на что претендуют многие ее приверженцы, но лишь в той мере, в какой так называемое бессознательное связано с нашей наличной проблемой: взаимоотношением между темой и полем, с одной стороны, и теорией релевантности – с другой.
Часто утверждалось, что теория малых восприятий (которые, будучи даны в перцепции, тем не менее, не поддаются апперцепции) Г. Лейбница стала предтечей теории З. Фрейда. Согласно Г. Лейбницу, как известно, эти неапперцепируемые восприятия мотивируют и определяют те наши действия, которые не являются свободно избранными. Они вездесущи: при всей их изменчивости, они конституируют фон нашего сознания. В рамках феноменологического языка темы и горизонта вопрос о том, можем ли мы включить эти малые восприятия в понятия поля и горизонта сознания, – это не просто вопрос терминологии. Все, находящееся в поле, дано в апперцепции. Более того, все, находящееся в пределах горизонта, может стать темой нашего мышления. Но «малые восприятия» Г. Лейбница не могут быть тематизированы, поскольку, в соответствии с его взглядами, они схватываемы в апперцепции только «в массе»; но любое единичное малое восприятие по определению не отличимо от другого. Они сравнимы с бурунами на поверхности моря. Мы можем схватить в апперцепции приглушенный шум прибоя, но не звуки отдельных волн, поскольку они не различимы, они никогда не были и никогда не могут стать тематическими.
По-видимому, предварительным условием любой тематиза-ции является то, что переживание, конституирующее тему, имеет свою собственную историю, осаждением (sedimentation)
которой оно является. Любое из таких переживаний по своей природе отсылает к предшествующим переживаниям, из которых оно возникло и с которыми соотносится. Иными словами, каждая тема соотносится с элементами, которые ранее находились в поле нашего сознания либо в качестве предшествующей темы, либо, по крайней мере, в пределах горизонта и, таким образом, по сути тематизируема. Ни то, ни другое не является справедливым в отношении малых восприятий.
Содержание же того, что З. Фрейд назвал подсознательной жизнью, однако, может быть явным образом тематизировано, и психоаналитическая техника состоит прежде всего в том, чтобы перенести скрытый мотив невротического поведения в область горизонта сознания и в конечном счете сделать его тематическим ядром поля сознания. Для пациента его невротическое поведение с его нераскрытым мотивом является темой, относящейся к внешнему уровню его личности. Скрытый эквивалент на более глубоком уровне его личности тематически соотносится с тем, что психоаналитическая теория окрестила «подсознательным мотивом» такого поведения. Но оно является бессознательным лишь тогда, когда внешне проявленное поведение рассматривается в качестве верховной реальности (что часто и происходит, поскольку внешние проявления происходят в том царстве верховной реальности, которая конституируется актами работы во внешнем мире)18.
Здесь впервые в ходе нашего исследования мы раскрываем главную тему последующих глав, а именно тот факт, что поле, тема, горизонт и релевантность имеют совершенно иную структуру, если смотреть на них субъективно (т.е. с точки зрения изучаемого субъекта) и объективно (т.е. с точки зрения наблюдателя). Причиной этому является контрапунктная структура нашей личности и самого потока сознания. Живя одновременно в различных царствах реальности, в различных напряженностях сознания и модусах «внимания к жизни», в различных измерениях времени, приводя в действие различные уровни нашей личности (или различные степени близости и анонимности), контрапунктная артикуляция тем и горизонтов, присущая каждому из этих уровней (включая в конечном счете и образцы шизофренического эго), – все это является выражением одного основополагающего феномена: взаимодействия структур релевантности.
Психоаналитический метод, по-видимому, и сам подтверждает подобную интерпретацию: «свободная ассоциация», кото-
244
245
рую предлагают осуществить пациенту, иногда ведет к колебаниям тематического поля от одного уровня личности к другому. Так, сновидения, относящиеся к тематическим переживаниям области реальности, противоположной полному бодрствованию прагматического мира работы, становятся ключом к интерпретации полей, относящихся к совершенно иным областям релевантности. То же верно и в отношении свободных фантазий. Но все вызываемые психоанализом переживания когда-то были актуальными или виртуальными темами нашей сознательной жизни; т.е. исторически (биографически) входили либо в горизонт, либо даже в ядро наших прошлых полей сознания. Роль «избирательной способности нашей памяти» в этой связи становится особенно важной. Позднее мы поговорим об этом отдельно. Но оттеснение тем в подсознание, по-видимому, подтверждает утверждение А. Бергсона, что реальной загадкой феномена памяти является не то, что мы помним, а то, что мы забываем19.
Глава 2