На пути к практической теории практики

Впервые русскому читателю, изучающему социоло­гию, антропологию и социальную философию, предостав­ляется возможность ознакомиться с одним из основопола­гающих сочинений живого классика социологии, француз­ского исследователя Пьера Бурдье. До сих пор изданные в России переводы П. Бурдье представляли собой сборники статей либо отдельные статьи, опубликованные главным образом в альманахе Российско-французского центра со­циологии и философии «SOCIO/LOGOS» и в журнале «Во­просы социологии».

«Практический смысл» не случайно был выбран для перевода и освоения русскими читателями. Он состоялся как классический труд социологии XX в. потому, что П. Бурдье с универсализмом, характерным для истинного исследователя, дерзнул синтезировать разнородное. Автор использовал палитру несопоставимых на первый взгляд средств: антропологию Леви-Строса и социологию Дюркгейма и Вебера, метафизику Лейбница и диалектику Геге­ля и Маркса, афоризмы Паскаля и логические исследова­ния Витгенштейна, феноменологию Гуссерля и лингвисти­ку де Соссюра. Он писал так, как будто до него настоящей рефлективной социологии вообще не было и как будто ее главное открытие совершалось прямо в присутствии чита­теля. Не будем отрицать, что текст местами получился не­простым для восприятия, требующим мобилизации интел­лектуальных сил читателя. П. Бурдье не побоялся взять себе

549

за правило не заигрывать с читателем и «писать непопу­лярно». Он не ищет читательской любви, а безбоязненно погружает читателя в методологические глубины своих ис­следований. Фактически читатель становится соучастни­ком работы автора, преодолевая вместе с ним все препят­ствия и трудности, свойственные тем или иным этапам социологического исследования.

Трудности в передаче всей полноты парадоксальной мысли П. Бурдье начинаются уже с перевода названия кни­ги. В нем автор сконцентрировал всю сущность своего под­хода к практике, пытаясь отмежеваться одновременно от экономизма, логицизма и психологизма и показать ту не­расчетливую рациональность, что ей свойственна. В са­мом деле: «sens pratique» — что это? «Логика практики» воздавала бы дань объективизму, структурализму и пас­сивной роли агента, производящего практики. Если же это перевести как «Практическое чувство», то тем самым обо­значился бы, с одной стороны, частичный возврат к «Фи­лософии духа» Г. В. Ф. Гегеля, а с другой — поворот к субъективизму и психологизму, отсылка к сознанию, кото­рой так стремится избежать П. Бурдье. Мы интерпретиру­ем «sens pratique» как «Практический смысл», но не так, как он понимается в логике, социолингвистике или, опять же, в психологии. Здесь существенна не «логическая» или «концептуальная» составляющая, а то, что идет от чувства, от практического, неразмышляющего освоения и присвое­ния социального мира. «Sens» в этом случае — чувство, ощущение, чутье и лишь потом смысл как возможность мы­шления. «Практический смысл» надо понимать как «прак­тичность», «сметку», «практическое чутье», «чувство игры», как умение совершать нужные действия без предва­рительного обдумывания или расчета.

* * *

Д. Юм одним из первых указал, что привычка (habit) способна обосновывать мышление и поступки людей [1]. А в «Философии духа» Гегеля термин «практическое чув-

550

ство» раскрывает диалектику объективно и субъективно обусловленного в жизни человека:

«Практическое чувство содержит в себе дол­женствование, свое самоопределение как в себе сущее, отнесенное к сущей единичности, кото­рая имеет значение лишь в своей соразмерности с упомянутым самоопределением. <...>...Практи­ческое чувство, с одной стороны, знает себя, прав­да, как объективно значимое самоопределение, как нечто в-себе-и-для-себя-определенное, но в то же время, с другой стороны, так же и как нечто непосредственно или извне определенное, как нечто подчиненное чуждой ему определенности внешних воздействий» [2].

П. Бурдье настаивает на том, что для социальных наук в целом настало время преодолеть фиктивную альтернати­ву субъективизм—объективизм. Здесь имеется в виду оп­позиция между твердолобым субъективизмом, упорно ищу­щим место, где возникают «акты чистого творчества» ин­дивидов, несводимые к их структурной детерминации (т. е. сознание), и противостоящим ему «объективизмом» («струк­турализмом»), полагающим, что структуры возникают сами собою, посредством «некоего рода теоретического партеногенеза». Отдавая должное структурализму, но не идентифицируя себя с ним, П. Бурдье считает высшим его достижением «реляционный способ мышления», изобража­ющий социальный мир как совокупность отношений, а не как «позитивную субстанцию», представимую как систе­ма «вещей». С другой стороны, его исследовательская уста­новка позволяет избежать субъективизма, благодаря вве­дению концепции габитуса, который есть «продукт интериоризации объективных предпосылок» и только при та­ком условии может существовать и осуществляться на прак­тике.

Автор стремится десубстантивировать представление о социальном мире и переносит взгляд наблюдателя «с не­делимого атома индивидуального сознания» на организо-

551

ванные системы, целостность которых (чисто идеальная) держится на их различиях. В «Практическом смысле» он, используя данные антропологических исследований, ана­лиз структур родства и ритуальных практик, а также аппа­рат статистики, критически переосмыслил современные ему воззрения известных антропологов и лингвистов: Э. Бенвениста, М. Мосса, К. Леви-Строса, Ф. де Соссюра, Дж. Дж. Фрэзера, Н. Хомского и др. П. Бурдье построил собственную систему анализа родственных и матримони­альных обменов, представив их как основанные на прак­тическом смысле и чувстве игры, а не на правилах и моде­лях, которые нашли в них структурные антропологи.

Не ставя перед собой задачи дать в кратком послесло­вии целостный анализ книги «Практический смысл» и, тем более, общую характеристику творчества П. Бурдье, хо­телось бы подробнее остановиться лишь на самых важных проблемах, которые могут послужить ключом к прочтению не только представляемой книги, но и других трудов этого автора. Итак, обратимся к рассмотрению основной триа­ды: практика — сознание — габитус.

Практика

Если попытаться кратко выразить основную тему «Практического смысла», то придется констатировать, что книга посвящена «практике». Практика всегда единична и экстериорна. С практикой агент либо сталкивается — и тогда это практика другого, либо овнешняет ее — и тогда это собственная практика агента. Понятие «практика» — общее и как бы само собой понятное, но оно уже требует объяснения. С помощью практик ничего нельзя понять, если только вы не производите их сами. Однако если агенты не­прерывно производят практики, то возникает вопрос, что же это дает социологическому анализу, в том числе как социологическое понятие. Практика — это все то, что со­циальный агент делает сам и с чем он встречается в соци­альном мире. Сюда, разумеется, включается и то, что пони-

552

малось под деятельностью в марксизме: целесообразные пре­образования предметов, взятые в их социальных формах. Практика не может быть сведена ни к объективному целенаправленному преобразованию социального мира, ни к субъективному опыту сознания, а является действитель­ным осуществлением (объективных и субъективных) соци­альных структур. В самом общем виде она — событие со­циального мира, но ведь событие, в свою очередь, есть про­изводное от изменения. Следовательно, можно сказать, что практика является изменением социального мира, произ­водимым агентом.

В 60-70-е гг., до пионерской работы П. Бурдье «Эскиз теории практики» (1972 г.), социологи недостаточно зани­мались практикой как социологическим конструктом, «располагающимся» — в отличие от понятия «действия» — между Сциллой объективизма (в облике структурного фун­кционализма и системного подхода) и Харибдой субъекти­визма (в виде феноменологии и этнометодологии). Социо­логи предпочитали рассматривать практику либо как «фак­тически данное», либо как нечто, выводимое из «природы социальной действительности». Но «практика» не дана социологу a priori, a должна быть еще определена как пред­мет социологического исследования. Вместе в тем ее нельзя сконструировать «из ничего», она не только определяется исследователем, но и самоопределяется. Субъективное в социологии — практика — оказывается и объективным, автономным и необходимым. То, что практика производит­ся агентом в рамках объективных и субъективных струк­тур, означает, что она всегда чем-то обусловлена, от чего-то зависит, вытекает из другого, а ее условия и предпосыл­ки практики суть ее же атрибуты, поскольку формируют ситуацию, в которой практика творится агентом.

Не бывает простых или элементарных практик. В прак­тике всегда есть составляющие ее моменты, т. е. переходя­щие друг в друга компоненты; это множество элементов, но не всегда они могут быть концептуализированы иссле­дователем. В одной практике могут наличествовать момен­ты других, тех, что были произведены в иных условиях и

553

т. д. Здесь напрашивается вывод, что несмотря на единич­ность практики, ее сингулярность в пространстве и време­ни, у нее может быть более или менее долгая история, ука­зывающая на отношения с социальными структурами, по­нимаемыми как ее необходимые условия и предпосылки. Собственно это и пытается показать П. Бурдье своим въед­ливым и тщательным анализом ритуальных практик на при­мере кабильского общества. Вместе с тем практика ха­рактеризуется всеми отношениями с другими практиками, тем, что можно назвать «историческим становлением». У каждой эмпирической практики «неидеальные» формы, задаваемые ее моментами, поэтому сущность ее кроется в различении. Любая практика есть различие: когда агент что-либо совершает, он отличает себя от предмета своей прак­тики; то, что и как он производит, отличает его предмет деятельности от других; его способ и манера действия от­личается от характеристик других агентов и т. д. Только при этом условии практика может быть выделена из хаоса «общественной жизни».

Сознание

«Сознание» не есть «практика». Практика сталкива­ется с сознанием, но остается внешней ему, а сознание гетерогенно ансамблю практик, однако необходимо как вы­ражение «предельного случая». В роли экстремально «внутренней» и «идеальной» сознание демонстрирует не­которые сущностные характеристики «внешней» социаль­ной практики. Однако, будучи как бы внутренней состав­ной частью совокупности практик, сознание отрицает его универсальный принцип — пространственно-временную локализацию в социальном мире, сингулярность, не говоря уже о многом другом. Парадоксально, но обнаруживае­мый разрыв между «внешней» практикой и «внутренним» сознанием есть конститутивный элемент совокупности со­циальных практик, фиксируемых социологией. Чтобы по­нять до-логическую, неосознаваемую совокупность «внеш-

554

них» практик, социолог должен замкнуть свой анализ, включив в него гетерогенный «внутренний» момент — сознание. Рассмотрение сознания как одной из практик есть не просто ошибка или искажение, но внутреннее отрица­ние практики как таковой. Проблема в том, что сознание, хотя и обладает некими общими с практиками чертами, яв­ляется тем не менее совершенной особой «практикой», отри­цающей данность практики как таковой, все, что ей имма­нентно присуще.

Что же такое сознание? Сознание не есть предмет со­циального мира наряду с другими. Оно не устанавливает связи между агентом и предметом социального мира, по­скольку эти связи суть практики агента (ср. [4]). Нельзя утверждать, что сначала у агента сознание отсутствует, а затем наступает о-сознание бес-сознательного и тем са­мым — возникновение сознания. Иными словами, «сознание» не есть результат или второй этап «о-сознания»: неверно было бы полагать, что прежде имеется некая стадия, где созна­ние отсутствует, а потом происходит «о-сознание» бес-со­знательного и тем самым — появление на свет сознания.

В большинстве бытующих до сих пор концепций речь идет о том, чтобы произвести сознание при помощи рефлек­сии, сделать рефлексию гарантом и необходимым услови­ем существования сознания. В подобных подходах созна­ние представляет собой некую производную от рефлексии. Между тем рефлексия есть не что иное, как обращение со­знания на себя самоё (см.: [3, с. 206, 281-282.]). Подчерк­нем особо, что в момент, когда агент пытается «отрефлектировать себя», «осознать себя» и т. п., он не идет к «себе», а исходит из себя.

Следуя Э. Гуссерлю, будем различать акт мышления, в котором мыслится предмет, и предмет, мыслимый в мыш­лении. Когда мышление агента направлено на мыслимый предмет социального мира, то агент мыслит при этом не себя, но этот предмет социального мира, мыслимый в мыш­лении. Можно сказать, что предмет социального мира, мыслимый в акте мышления, и есть содержание сознания агента. После этого мыслительный акт агента может обра-

555

титься с предмета социального мира, который в нем мыс­лился, на того, кто собственно осуществлял акт мышле­ния, т. е. на самого мыслящего агента.

Дальнейший анализ подталкивает нас к выводу, что «Я» агента, его сознание — такой же мыслимый в акте мышления предмет, как и все другие, как внешние созна­нию предметы социального мира. Но этого не может быть «по определению», поскольку сознание не является пред­метом социального мира, существующим в пространстве-времени наряду с другими внешними сознанию предмета­ми. Получается, что описание сознания через рефлексию содержит логический круг. А это значит, что его нельзя применять в научной практике. Ни один исследователь не сможет приложить его к социологическому исследованию: если допускается существование сознания, и в то же время его описание содержит логический круг, то верным может оказаться и любое другое его описание, включая такое, которое утверждает отсутствие сознания.

В самом деле, каким образом социальный агент может узнать, что мыслимый им в акте мышления предмет и есть сам осуществляющий акт мышления агент? Ведь агент в акте мышления обнаруживает лишь предмет, о котором ему известно исключительно то, что о нем до рефлексии не было ничего известно. Это только мыслимый в мышлении пред­мет, который никоим образом не может дать знать агенту, что этот предмет — сам осуществляющий акт мышления агент! Чтобы разрешить это противоречие, можно посту­лировать «непредметное сознание», или «нететическое са­мосознание», или дорефлективное cogito — «Я» или «са­мость» социального агента как некую изначальную для него действительность¹. «...Я — то Я, которое мы все зна-

' Ego cogito — достоверная для познающего агента достовер­ность его самого, выражающая субъективную уверенность в ре­альности собственного Я. Внутренним содержанием этой «само­достоверности» обычно полагаются интенционально конституиро­ванные переживания и акты я-образной жизни сознания. В феноме­нологии практики и практические отношения агента идеализиру­ются до степени интенционально конституированных переживаний и актов сознания. Дорефлективное cogito утверждает в качестве глубинного содержания агента не трансцендентальное сознание, а ансамбль фактических социальных отношений и практик.

556

ем, которое подразумевает обыкновенный язык... — не со­здает ни внешнего объекта, ни себя самого, но тот и другой полагаются...» [5] или производятся механизмами, порож­дающими социальные явления — социальными структура­ми. Пропасть между сознанием и социальными структура­ми оказывается пропастью внутри социальных структур. Социальная структура должна проявиться не просто как множество разнообразных элементов, она должна явить себя как «самость» агента, в форме такой структуры, кото­рая парадоксальным образом воплощает не-социальную-структуру. Как это происходит? Все значимые практики, с которыми сталкивается сознание в социальном мире, ста­новятся моментами «самости» агента, трансформируют ее. Эта «внутренняя» «самость» вбирает в себя «внешний» со­циальный опыт агента и наряду с другими социальными структурами служит основанием для последующего опыта.

Социальные структуры суть позитивные сущности. По­нять, что за поверхностью социального мира не скрывает­ся никакого трансцендентного сознания, означает понять, что дорефлективное cogito есть необходимая позиция в совокупности взаимодействующих общественных отноше­ний, структурный эффект, заключающийся в противоречи­ях социальных структур друг другу. По ту сторону чув­ственных эмпирических явлений, по ту сторону «феноме­нальной репрезентации» в духе И. Канта ничего нет. «Са­мость» агента есть явление как явление, а не некая эмпири­чески не проявляющаяся «духовная» сущность. «Самость» агента в качестве позиции в ансамбле социальных струк­тур обнаруживается в том, что она должна проявиться как явление социального мира. Это означает всего лишь несо­ответствие явления «самости» агента самому себе, его из­менение по мере накопления опыта и социально обуслов­ленное различение от других «самостей».

Чтобы конкретная практика оказалась возможной, она должна быть вписана в определенные объективные и субъективные социальные структуры, которые всегда пред-

557

шествуют ей во времени. Это входит в определение струк­туры: если бы практики и их условия производства возни­кали одновременно, мы не смогли бы различить их. Для того чтобы произвести определенную практику, необходи­мо «принять» заранее предпосланное агенту состояние со­циального мира как условие производства этой практики. То есть агент как бы просто воспринимает существующее состояние социального мира как действительность, порож­даемую практиками: он принимает, присваивает и воспро­изводит как собственную практику то, что с большой до­лей вероятности произойдет в данных социальных услови­ях и предпосылках.

В зависимости от занимаемой социальной позиции аген­ты по-разному воспринимают и оценивают состояние со­циального мира, поэтому склонны производить разные практики. Но в любом случае они придают форму более или менее логично осуществляемой индивидуальной прак­тики нелогическому социальному процессу.

Габитус как дорефлективное cogito

Что же составляет содержание «самости» агента? Это содержание должно быть связано с тем, что существует в социальном мире независимо от сознания и воли агентов, т. е. с социальными отношениями. В то же время дорефлек­тивное cogito агента не может быть сведено непосредст­венно к этим объективным структурам, поскольку оно в сущности есть универсальная опредмечивающая деятель­ность (см.: [6]). Опыт сознания производится агентом, а не сознанием. Дорефлективные предзнания не являются сво­бодным выбором чистого разума, здравого и расчетливо­го, но функционируют как диспозиции, выросшие из при­вычек, и склоняют действовать определенным образом в той же мере, что и думать (см.: [7]). Отсюда, «самость» аген­та представляет собой ансамбль интериоризированных со­циальных отношений, который П. Бурдье называет габи­тусом. Это означает, что габитус есть необходимое уcло-

558

вие возможности практик, их инкорпорированная «мо­дель», совокупность схем производства практик агентом. Можно представить «габитус» агента как ансамбль субъек­тивных значений совокупности объективных структур, в которые агент был интегрирован в процессе своей социа­лизации. Выступая причиной практик агента, габитус оста­ется недоступен непосредственному социологическому из­мерению и выводится лишь опосредствованно, на основа­нии производных от него практик. Другими словами, кон­цепция габитуса практически однозначно определяется совокупностью социологических наблюдений, но никакое логическое обобщение с однозначностью не ведет от измере­ний к базовым построениям этой концепции. Лежащий в основании «габитуса» принцип «предустановленной гар­монии» между объективными и субъективными структура­ми, гармонии, проистекающей из особенностей генезиса субъективных структур, — важный, но логически недока­зуемый принцип социологической теории.

П. Бурдье постулирует, что объективные социальные структуры интериоризируются в форме социально струк­турированных ансамблей практических схем или инкор­порированных структур — «габитусов», предрасположен­ных функционировать как структурирующие структуры, порождающие практики и представления (см. [8, с. 191-192]). В понятии «габитус» важно не столько то, что он может быть представлен в качестве системы схем произ­водства практик, сколько то, что он соединяет «социальные структуры» и «агента». Габитус определяется своим про­исхождением — тем, что он есть интериоризированный ансамбль социальных структур; а также своим положени­ем в системе производства практик — тем, что он является одновременно результатом интериоризации (объектив­ных) социальных отношений и необходимым субъектив­ным условием производства практик. Габитус представ­ляет собой структурированную систему практических схем, предрасположенную функционировать как структура, формирующая все практики агента таким образом, что они оказываются адаптированными к системе социальных от-

559

ношений, продуктом которой он является. Габитус есть вос­производство внешних социальных структур под видом внутренних структур личности [9, с. 175]. В процессе инте­риоризации, т. е. практического освоения принципов про­изводства практик, не достигающего дискурсивного и реф­лективного уровня, агент имитирует практики других.

С одной стороны, как совокупность практических схем, выступающих в качестве принципов практической классификации, видения и деления, габитус есть «социаль­ное чувство», т. е. нечто спонтанное и нерациональное. С другой, будучи совокупностью интериоризированных мо­делей практик, он обеспечивает структурированность им­провизаций агента, упорядоченность его непреднамерен­ной изобретательности, которая находит точки отсчета и опоры в полностью готовых «формулах». К ним относятся, например, такие бинарные оппозиции, как господствую­щее/подчиненное, форма/содержание, сила/слабость, центр/периферия, высокое/низкое [9, с. 182]. Габитус стре­мится устранить случайные обстоятельства из любой соци­альной ситуации, с которой он сталкивается, и переформу­лировать ее в задачу, принципом решения которой он рас­полагает.

Габитус — это способность свободно производить практики, но в то же время это жесткий каркас, ограни­чивающий эту производительную способность. Он не допус­кает ни создания чего-либо абсолютно нового, ни простого механического воспроизводства, изначально заданного. С этой точки зрения, «...агенты никогда не бывают свобод­ны, но никогда иллюзия свободы (или отсутствия принуж­дения) не бывает столь полной, как в случае, когда они действуют, следуя схемам своего габитуса, т. е. объектив­ным структурам, продуктом которых является сам габи­тус: в этом случае агенты ощущают принуждение не более чем тяжесть воздуха» [9, с. 182].

560

* * *

Социологическое сообщество считает «Практический смысл» манифестом «теории практики» П. Бурдье. В нем аргументирована невозможность создания «теории» прак­тики, коль скоро она не конструируется практически. Сам П. Бурдье формулировал свою концепцию в ходе этноло­гических экспедиций, работая в беарнских деревнях и в Алжире, интервьюируя и собирая данные семейных генеа­логий. Отвергая «теоретическую теорию», автор настаи­вает на необходимости «практической теории». Чтобы со­здать ее, нужно на некое время покинуть точку зрения внеш­него, ни во что не вовлеченного наблюдателя и заинтересо­ваться тем, как видят ситуации их непосредственные участ­ники, узнать «резоны», которые ими движут. Лишь после выполнения этих методических процедур исследователь получает право рассуждать о существовании того или ино­го правила или нормы в отношении практик (ритуальных, матримониальных или любых других). Главное правило П. Бурдье — не отождествлять точку зрения наблюдателя и точку зрения «игрока». Ведь слишком часто социолог счита­ет, что постиг истину сообщества или социального мира, проведя опрос и получив «конкретные» данные, тогда как на деле он лишь зафиксировал собственное отношение к этому миру. Только превратив социологическую практику в одну из практик социального мира, преодолев искусст­венную границу между теорией и эмпирией, можно понять, насколько сконструированные ученым модели соответству­ют диспозициям агентов.

* * *

Несколько моих встреч с П. Бурдье помогли составить личное впечатление об этом по-настоящему незаурядном человеке, поражающем открытостью, энергией, желанием разрабатывать самые разные сюжеты, обладающем, если можно так выразиться, тотальным социально-критическим мышлением. Он проявляет готовность поддержать иссле-

561

дования на самые разные темы, заражая собственным энту­зиазмом. Он учит находить материал там, где тот «лежит», не сортируя его в соответствии с имеющимися уже схема­ми, за которыми чаще всего лежит «социологический здра­вый смысл». Разорвать со здравым смыслом, социологи­ческой доксой, уйти от предпонятий, найти логику само­развития исследования любого предмета и главную ставку именно в той игре, в какую включены исследуемые аген­ты, — вот цель, которую ставит П. Бурдье перед социоло­гом.

Результаты его научных работ, в разное время тракто­вавших самые разнообразные предметы: от алжирских эмигрантов и кабильских крестьян до профессуры самых престижных вузов Франции, от спорта до политики, от ли­тературы до высокой моды, — подтверждают правоту ав­торского подхода, исходящего непосредственно из самих исследуемых практик и из анализа стратегий осуществля­ющих их агентов.

П. Бурдье неоднократно высказывал при личных встречах сожаление, что его концепцию искаженно воспри­нимают как неомарксистскую. Конечно, он — не марксист ни в каком виде и никогда не принадлежал ни к одной из марксистских школ или партий. Если и возможно сравне­ние П. Бурдье с К. Марксом, то оно должно скорее отно­ситься к масштабу воздействия на современную им науку: «Будущее... социологии, несомненно, пост-бурдьевское, точно так же как оно было до Бурдье — пост-марксистским. Начиная с этого момента следует считать вклад Бурдье, наряду с Марксом, опорной точкой развития социальных наук, позволяющей им осваивать новые области» [10].

Н. А. Шматко

562

Литература:

1. Юм Д. Исследование о человеческом познании / Пер. С. И. Церетели // Юм Д. Сочинения: В 2 т. Т. 2 / Пер. с англ. Примеч. И. С. Нарского. — М.: Мысль, 1996. — С. 36-38.

2. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук: В 3 т. Т. 3: Философия духа / Отв. ред. E. П. Ситковский. — М.: Мысль, 1977. — С. 315, 316.

3. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук: В 3 т. Т. 1: Наука логики / Отв. ред. E. П. Ситковский. — М.:

Мысль, 1974.

4. Фихте И. Г. Назначение человека / Пер. с нем. В. М. Брадиса и Т. В. Поссе // Фихте И. Г. Сочинения: В 2 т. Т. 2 / Пер. с нем. Сост. и примеч. В. Волжского. — СПб.: Мифрил, 1993. — С. 129.

5. Фихте И. Г. Факты сознания /Пер. с нем. О. Давыдовой под ред. Э. Л. Радлова // Фихте И.Г. Сочинения: В 2 т. Т. 2 / Пер. с нем. Сост. и примеч. В. Волжского. — СПб.: Мифрил, 1993. — С. 642.

6. Кочанов Ю. Л. Начало социологии. — М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2000. — С. 32-33, 224, 227.

7. Bourdieu E. Savoir Fair. Contribution à une théorie dispositionnelle de l'action. — Paris: Éd. du Seuil, 1998.

8. Bourdieu P. La Distinction. Critique sociale du juge­ment. — Paris: Minuit, 1980.

9. Bourdieu P. Equisse d'une théorie de la pratique: précédée de trois études d'ethnologie kabyle. — Genève: Droz, 1972.

10. Corcuff P. Lire Bourdieu autrement // Magazine littéraire: Pierre Bourdieu. — №369. — Octobre 1998. — P. 35.

Директор издательства:

О. Л. Абышко Главный редактор:

И. А. Савкин

Художественный редактор: Н. И. Пашковская

Разработка серийного оформления: А. Бондаренко

Корректоры:

Н. М. Баталова,

Т. А. Брылева

Оригинал-макет: И. А. Смарышева

ИЛ № 064366 от 26.12.1995 г.

Издательство «Алетейя»:

193019, Санкт-Петербург, пр. Обуховской обороны, 13 Телефон издательства: (812)567-2239 Факс: (812)567-2253 E-mail: aletheia@spb.cityline.ru

Сдано в набор 09.05.2000 г. Подписано в печать 25.11.2000 г. Формат 84x108/₃₂. 18 п. л. Тираж 1800 экз. Заказ № 3655

Отпечатано с готовых диапозитивов в Академической типографии «Наука» РАН: 199034, Санкт-Петербург, 9-я линия, 12

Сканирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru || зеркало: http://members.fortunecity.com/slavaaa/ya.html
|| http://yankos.chat.ru/ya.html | Icq# 75088656

update 09.10.20

 

Printed in Russia