Дневник лейтенанта Кинга

Четверг, 29 апреля. Вся страна покрыта снегом, и трудно себе вообразить более мрачную картину. На NNO мы приметили несколько бревенчатых домов и конусовидные хижины на столбах, но их жалкий вид и малочисленность не позволяли нам допустить, что это и есть селение (острог) Св. Петра и Св. Павла. Селение было от нас на расстоянии 2 лиг. В подзорные трубы можно было разглядеть двух человек, которые бродили около хижин. Мы осмотрели все берега залива, но не увидели больше хижин или лодок, нигде не было видно ни одной живой души, только небольшие стаи уток нарушали это торжественное и необъятное безмолвие.

Нам вспомнились предупреждения покойного капитана; в ту пору, когда мы ушли ото льдов, он в речи, произнесенной перед командой корабля, объясняя необходимость сократить рацион, [490] сказал, что он совершенно убежден, что на Камчатке будет невозможно что-либо достать, а посему, придерживаясь столь дурного мнения об этой стране, он отметил, что должен направиться к югу на поиски гавани, где мы могли бы получить свежие припасы. Сама мысль о вынужденной зимовке здесь вызывала у нас содрогание.

На рассвете шлюпки были посланы на обследование залива и на поиски русского командира.

Мы направились к селению, о котором вчера упоминалось (видя близ него шлюп и не обнаружив других поселений, мы решили, что деревня эта и должна быть [гаванью] Св. Петра и Св. Павла), и дошли до льда, по которому и пришлось пешком добираться до берега. Меня сопровождали м-р Веббер и еще два человека. М-р Блай увел обратно пиннасу и ялик (оставив нам ялбот), чтобы принять участие в верповании корабля в гавань, где мы нашли удобную якорную стоянку против селения и у края льда и обнаружили мель, упомянутую Миллером.

Я думаю, что местные жители не замечали нас до тех пор, пока мы не достигли льда, но теперь мы увидели, что на берегу началась большая суматоха, и вскоре к нам приблизились сани, в которые были впряжены собаки. Мы было приготовились воздать местным жителям должное за ловкость, с которой они нам прислали упряжку, но сани повернули обратно и быстро помчались к острогу.

Мы обнаружили, что по льду ходить не только неудобно, но и опасно. Самый тяжелый из нашей группы по колена увяз в снегу, но под снегом ноги его наткнулись на твердый лед. Я передвигался быстрее, да и весил меньше, но внезапно я увидел, что цвет льда передо мной меняется, и, прежде чем я успел остановиться, лед треснул, и я провалился в воду. Человек, шедший за мной, бросил мне шлюпочный гак, и я, перекинув гак через прорубь, так, что концы его легли на ее края, подтянулся и выбрался на твердый лед. Однако вопреки нашим ожиданиям по мере приближения к берегу лед становился все менее прочным. Мы снова обрадовались, когда к нам подкатили еще одни сани и погонщик-камчадал остановился неподалеку от нас и вступил с нами в беседу; я показал ему письма Измайлова, и он тут же развернул сани и умчался к берегу, и вслед ему наша партия послала пару крепких словечек. Соблюдая величайшую осторожность, мы продолжали наш путь к острогу и, когда подошли к нему на расстояние четверти мили, увидели, что нам навстречу движется отряд вооруженных людей. Чтобы наиболее убедительно продемонстрировать наши мирные намерения, мы поставили в арьергард человека с гаком, а в авангарде пошли м-р Веббер и я. Во главе русского отряда был человек благопристойного вида с тростью в руках. Он остановился в нескольких ярдах от нас и построил своих [491] людей в боевой порядок. Я передал ему письма Измайлова и попытался, насколько был на это способен, растолковать ему, что мы англичане и пришли к ним из Уналашки. Нас провели в дом этого джентльмена, очень чистый и уютный, причем в помещении стояла нестерпимая жара. Пришел секретарь. Одно письмо Измайлова было вскрыто, а другое с особым нарочным отправлено в Большую реку.

Вежливый и обходительный офицер сказал нам, что он сержант и командир здешнего острога. Мы возымели к нему большое доверие, видя, в каком порядке и в какой дисциплине он держит своих людей. Чтобы произвести на нас должное впечатление, он выставил у дверей своего дома две небольшие пушечки, и они нацелены были на наши шлюпки, и в полной готовности лежал боевой припас — заряды, порох, фитили.

Никто здесь не говорил на других языках, кроме русского, и очень трудно было получить какие-либо сведения. В общем мы поняли, что здесь добыть ничего нельзя, но что всего много в Большой реке и что губернатор мог бы дать нам то, в чем мы испытываем нужду. Но командир предупредил нас, что, до тех пор пока он не получит соответствующих распоряжений, к нам на борт он не пойдет и запретит являться на корабль своим людям и туземцам.

Наш аппетит хозяин удовлетворил отличной куропаткой и прочими яствами и одолжил нам разную одежду, после чего мы приготовились к возвращению. Никаким мальчишкам не доводилось испытывать такого удовольствия, как нам, — нас отвезли восвояси на собаках. Нам была предоставлена особая упряжка, и туземцы были настолько любезны, что отвели еще одни сани для нашего гака. Сани были настолько легки и такой удачной конструкции, что легко проходили в тех местах, где мы не могли продвинуться, идя пешком. Итак, мы расстались с любезным сержантом и возвратились на борт...

3 мая....Капитан Клерк направил меня на берег, чтобы разузнать, пришли ли какие-либо письма от губернатора в связи с сообщением о нашем пребывании здесь. Судя по словам сержанта, уже можно было ожидать этих писем. Нам сказали, что мы непременно будем извещены об этом завтра...

4 мая. Утром явились на борт русский купец по имени Фалласуч [Fallasuch] [Василий Федосеевич Посельский] ³⁴⁵ и особа с письмом от майора Бема, губернатора, или командира Камчатки, капитану Клерку. У человека, который вручил нам письмо, на шляпе была кокарда, волосы его были отлично напудрены, и одет он был достойно. Мы решили, что он, должно быть, состоит у губернатора в секретарях. Говорил он по-немецки, на языке, который понимал м-р Веббер. [492]

Письмо было только пригласительным — губернатор приглашал капитана Клерка и его офицеров посетить Большую реку, и этот джентльмен должен был нас туда проводить.

При первом посещении корабля они выразили большое удивление и даже страх, так как не ожидали увидеть в этой стране два судна, гораздо большие по размерам, чем их шлюпы... Когда мсье Фалласуч и мсье Порт подошли к кромке льда (мы, заметив их, послали наши шлюпки, чтобы доставить гостей на борт) и увидели, какой величины наши корабли, они очень испугались и выразили желание, чтобы два человека из шлюпочной команды остались на берегу в качестве заложников. Мсье Порт явно обрадовался, обнаружив на борту человека, с которым он мог объясняться и который заверил его, что мы англичане и друзья им. Мы все же не могли не вызывать подозрений у этих обходительных людей, в чем убедились, когда м-р Порт кое-что рассказал нам о вчерашней нашей встрече с сержантом. Оказывается, увидев, что я и мои спутники высадились на берегу, он спрятал их [то есть посланцев губернатора] на кухне, с тем чтобы они подслушали нашу беседу и убедились, действительно ли мы англичане или только прикидываемся таковыми. Порт знал, как произносятся некоторые французские слова, и немного понимал голландский язык.

Я передал сержанту гинею, чтобы приобрести у него немного мяса для матросов, которые явились с нами, и он принес мясо на кухню. Нас было около 30 человек, и сперва это встревожило русских, но их страхи рассеялись, когда они убедились, что мы пришли без оружия и когда солдаты оцепили наши шлюпки.

М-р Порт сказал нам также, что у майора создалось ошибочное представление о величине наших кораблей и о том, кто мы такие. Измайлов в своем письме изобразил наши суда как два небольших пакетбота, по величине и по численности команды никак не превосходящие его собственный шлюп, и поэтому в Большой реке о нас судили неверно.

Майор решил, что мы пришли с торговыми целями, и по этой причине послал к нам купца, а капитан [В. Шмалев] предположил, что мы французы и враги, и принял соответствующие меры. По словам м-ра Порта, потребовалось вмешательство майора, чтобы предотвратить бегство жителей из селения. Эти необычайные страхи, которые охватили простой народ, объясняются тем, что предыдущий командир Камчатки был убит группой отчаянных людей — изгнанников, возглавляемых польским офицером, тоже ссыльным. Захватив шлюп, эти люди, взяв с собой несколько русских жителей, ушли в Кантон ³⁴⁶.

Все это совпадало с тем, что мы слышали на Уналашке. Они утверждали, что поляку покровительствовали французы, которые наградили его за это ужасное преступление. Поэтому они [493] испытывали ненависть к французам, а отсюда и тот страх, который вызывали предположения, что мы можем оказаться людьми этой нации.

Капитан намерен послать меня в Большую реку...

7 мая. Я обращусь теперь к дневным запискам нашего путешествия в Большую реку, отложив сообщение о происшествиях, ветрах, погоде и всем, что произошло на корабле за время нашего отсутствия...

Мы вышли на наших шлюпках рано утром с намерением войти при приливе в устье реки Авачи и были встречены местными лодками, которые провели нас в реку.

Наша партия состояла из капитана Гора, м-ра Веббера, в ней принимал участие и я, а также мсье Порт, мсье Фалласуч и два казака. Наши проводники снабдили нас теплой одеждой, и мы нашли, что она очень удобна, тем более что пустились мы в путь, когда шел снег ³⁴⁷.

В 8 часов нас остановили мели, лежащие милей выше устья реки. Мы со всем нашим багажом пересели в маленькие лодки, принадлежащие камчадалам. На этих лодках со скоростью, которую позволяла река, мы прошли над песчаной отмелью, причем фарватер все время менялся. Выйдя на большие глубины, мы снова пересели на более удобные лодки или, точнее говоря, на лодку, по конструкции сходную с норвежским ялом, потому что наши вещи были погружены на суденышки меньшего размера. Фалласуч приобрел довольно много шкур морских бобров и погрузил их на наши суда. За шкуры он заплатил дороже, чем можно было ожидать.

Вверх по течению мы передвигались с помощью шести человек — трое из них находились на носу, трое — на корме, и они вели лодку, отталкиваясь от дна длинными шестами. В нашей лодке двое из этих людей были казаками, остальные — камчадалами. Последние обладали большей сноровкой и большей выносливостью. Пройдя несколько миль вверх, мы узнали, что река разветвляется на ряд рукавов, и нам сказали, что некоторые реки впадают в залив, а некоторые — в лежащую по левую от нас руку и протекающую южнее реку Паратунка. Общее направление этой реки на протяжении первых 10 миль северное, а затем она поворачивает на запад. По сообщению наших проводников, река эта очень мелкая, что в значительной степени облегчает плавание вверх по течению, тем более что к вечеру вода спадает еще сильнее.

В устье она, как я полагаю, шириной с 0,25 мили и сужается постепенно. Она протекает по низкой местности, берега во многих местах, судя по молодым деревьям и ивняку, затопляются, и наши проводники говорили, что порой все вокруг уходит под воду. Земля [494] покрыта снегом, и наша лодка была первой, которая вошла в реку после ее вскрытия.

Останавливались мы лишь один раз, чтобы дать возможность людям перекусить и немного отдохнуть. Когда мы отправлялись в путь, нам сказали, что вечером мы придем в остров Каратчин [Карымчин], но мы задержались в устье и на мелях, лежащих несколько выше, и вечером оказались в 15 милях от этого острога ³⁴⁸. Совсем уже стемнело, когда мы, наконец, отыскали свободное от снега место, где можно было разбить маленькую палатку. Этот участок был расположен на рубеже низкой местности, дальше река уходила в холмы умеренной высоты. Как мне представляется, наши люди толкали лодку против течения со скоростью 3 мили в час, что очень много, и в течение 10 часов они были заняты этой тяжелой работой.

Хороший костер и добрый пунш позволили нам отлично провести ночь. Костер пришлось развести на некотором расстоянии от нас, так как хотя земля и казалась сухой, но стоило только разжечь огонь, как вокруг костра образовались лужи.

Наши спутники пришли в восторг, увидев, какая у нас палатка. Мы угостили их нашей провизией: нам показалось необычным, что они взяли с собой чайник и что без чая не могли обойтись и пили его дважды или трижды в день. Чай у них в такой же цене, как и в Англии, но фунт сахару стоит здесь рубль (то есть больше 4 шиллингов). Здесь в ходу только небольшие, очень белые сахарные головы, и они говорят, что доставляют их из Англии.

8 мая. Мы отправились в путь утром, и вскоре нас встретил тойон [вождь] из Каратчина, прибывший [со своими людьми] на маленьких лодках. Мать его была русская, отец — камчадал, и это был человек очень достойного поведения. Мы побывали в его лодке или, точнее, в двух его лодках, соединенных перекладиной, где нас усадили для большего удобства на шкуры морских бобров! Теперь мы пошли очень быстро, так как тойон, обладавший крепкими и ловкими руками, знал толк в речном деле. В 10 часов мы прибыли в острог, где размещалась команда тойона. Нас встретили камчадалы — мужчины и женщины и русские из партии Фалласуча, которые строили здесь лодки. Они нарядились в свои лучшие одежды, и женские платья были очень красивые и яркие: они были сшиты из разноцветной нанки, у некоторых же одежда была из светлого шелка. Белье у них также было шелковое, а замужние женщины покрывали головы красивыми шелковыми платками.

В остроге имеются три бревенчатых дома [пропуск]... и 19 “балаганов”, или конических хижин на столбах, высотой около 10 футов. В домах очень тепло благодаря большим печам, которые, если [495] они хорошо натоплены, дают много жару и долго его сохраняют. Нам, однако, температура показалась слишком высокой.

Бревенчатые дома все на один фасон, в них одна квадратная комната и вдоль одной или двух стен стоят широкие скамьи. Окон два, они маленькие и вместо стекол в них [пропуск]... В одной из стен прорублена дверь, ведущая на кухню: последняя вдвое уже комнаты и вдвое короче ее, поскольку половину этого помещения занимает печь. Из главной комнаты дверь [открывается] в широкую пристройку, в которой хранятся сани и прочие домашние вещи. Из пристройки поднимаются по приставной лестнице на чердак, расположенный над комнатой и кухней. Стены сложены из бревен, пазы между бревнами хорошо проконопачены мхом, внутри помещения бревна стесаны. Стропила и потолочные балки также стесаны настолько гладко, насколько это можно сделать топором, ибо при таких работах русские не пользуются рубанком. Верхняя часть комнаты черна от дыма, как блестящий агат. В одном из углов помещается [икона], или картина духовного содержания, и вокруг нее воткнуты маленькие восковые свечки. Глядя на этот угол, люди всегда крестятся перед тем, как сесть за общий стол. В доме тойона вся утварь ограничивается небольшим столом и скамьей, но оказанный нам сердечный прием, несомненно, перевесил все изъяны в меблировке его жилища, а жена его оказалась отличной поварихой. Нам подали рыбу, дичь разных видов [пропуск]... и ягоды, которые сохранились с прошлого лета. Кухонная утварь — тарелки, ножи и пр. — имелась в достаточном количестве. Некоторые мелочи доставили нам большое удовольствие: например, одна оловянная ложка с лондонским клеймом — она воскресила в нашей памяти очень многое.

Поскольку была оттепель, решено было дальше ехать на санях в ночное время, когда снег становится тверже. Это решение дало нам возможность совершить прогулку по селению — единственному месту, где не было снега. Оно расположено в очень приятном месте, и нам кажется, что земля здесь могла бы давать много всевозможных полезных растений, но мы не увидели нигде вокруг ни клочка возделанной почвы.

Когда багаж на санях был увязан, собаки подняли ужасный вой, который усилился, когда их запрягли. Эти звуки вполне терпимы и даже любопытны, но нестерпим весьма отвратительный запах, который они издают при этом, стремясь опорожниться. Об этих двух мелких подробностях я упоминаю, так как они всегда случаются при отправке в дорогу (и показывают, что почти повсюду это животное наделено сообразительностью или даже скорее способностью к самоусовершенствованию — недаром же собаки с островов [Южного моря] по мере общения с нашими людьми теряли на борту былую свою вялость и становились более [496] бойкими и привязчивыми), — собаки отлично знают, какая работа им предстоит.

Мы отправились в путь в 9 часов [вечера], хотя еще таяло, но отъехали недалеко: пошел небольшой дождь, и снег стал настолько мягким, что мы вынуждены были остановиться до ночи. Все устроились наилучшим при данных обстоятельствах образом на сон в санях.

9 мая. В 3 часа мы снова отправились в дорогу, и наши проводники высказали опасение, что из-за оттепели мы можем задержаться и тогда нельзя будет ни проехать вперед, ни возвратиться назад.

Способ езды на собаках крайне любопытен, и нас он безумно радовал. Нам, чужестранцам, управлять собаками не дозволялось. Это делал человек, который сидел спереди и направлял сани; работа эта очень утомительная и требует большой сноровки и внимания, чтобы сани не опрокидывались, когда дорога идет по склонам или когда снег становится настолько мягким, что сани заваливаются то на одну, то на другую сторону. Погонщик становился на полоз, очень широкий, и, получая точку опоры, имел возможность плечами выравнивать сани. У меня погонщиком был очень славный казак, который, однако, оказался человеком весьма неопытным, и он опрокидывал сани на каждой миле, что вызывало веселье у прочих моих спутников ³⁴⁹.

В 2 часа п.п. мы прибыли в острог Натчикин [Начикин] ³⁵⁰ на берегу Большой реки; точнее говоря, Натчикин стоит на маленькой, шириной не более 10 ярдов, речке, впадающей в Большую реку. Расстояние между двумя этими селениями, или длина отрезка дороги, проходящей по долине, 38 верст, или 29 миль. В сильный мороз на санях эту дистанцию можно пройти за 5 часов, но снег теперь так размяк, что собаки проваливались в пего по брюхо. Я просто понять не мог, как они выдерживают такую страду.

Натчикин весьма незначительный острог; здесь только один бревенчатый дом — резиденция тойона и пять балаганов. Мне бы хотелось знать, почему здесь так мало селений и людей. Нас приняли так же любезно, как и в Каратчине, а после полудня мы отправились к горячему источнику, который находится близ селения. Прежде чем мы дошли до источника, мы заметили ручеек, который берет из него начало, и ощутили сильный запах минеральной воды. Горячая вода не только в этом источнике, который в диаметре достигает 3 футов, но и в маленьких ключах, выбивающихся на площади около акра, и здесь в великом изобилии растет дикий чеснок, который как раз в эти дни сильно пошел в рост. Источник располагается на пологом склоне холма умеренной высоты, и от реки до него примерно 200 ярдов. Ручейки, вытекающие из этого и из других источников, впадают в реку, сливаясь [497] в небольшой поток, который ярдах в ста от реки подпружен и образует озерцо. В этом озерце купаются, причем нам сказали, что вода в нем излечивает некоторые болезни, такие, например, как опухоли, ревматизм и др. Температура воды в нем такая же, как и крови, то есть 37°. Когда же термометр был опущен в источник, то за 2 минуты ртуть поднялась на 1° выше точки кипения спирта и больше уже не поднималась, хотя термометр опускался в источник на 5 минут. Температура воздуха была 1,5°, а воды в реке 4,5°. Вечером подул сильный ветер и начался снегопад ³⁵¹.

10 мая. Утром сели в лодки, причем нам сказали, что завтра мы будем в Большой реке и что туда можно добраться и в тот же день во время быстрого таяния снегов в горах, когда вода в реках поднимается. Сейчас же так быстро идти рекой было нельзя, так как она вскрылась лишь три дня назад, и, как и в Аваче, мы первыми в этот сезон пошли к Большой реке. К нашим мучениям добавилось мелководье. Через каждые полмили лодки наталкивались на мели, хотя местами река текла очень быстро. Местность была однообразной — всюду виднелись скалистые голые горы. Временами пролетали стаи уток. Могу добавить, что спали мы в эту и в следующую ночь на лодочных банках, а 11-го мы не могли найти ни одного местечка, свободного от снега.

12 мая. Утром пришли в Опачинский острог, от которого до Натчикина считается 50 миль. Последние 10 миль река, покинув холмы, протекала уже по ровной местности ³⁵². По величине Опачин примерно равен Каратчину. Здесь нас уже два дня ждал сержант с тремя или четырьмя русскими солдатами. Он направил в [Большерецк] лодку с сообщением о скором нашем прибытии и взял нас под свою опеку.

Когда мы сели в лодку, то заметили, что Порт стал очень пуглив и как-то принижен. У нас явилось предположение, что он всего-навсего губернаторский слуга, а стало быть, мы воздавали ему почесть не по чину. Но, поскольку он был человеком очень скромным и сдержанным, решено было относиться к нему как к джентльмену, ставшему лингвистом.

Между Опачином и Большой рекой местность очень ровная и по большей части затопленная. По мере приближения к месту, мы с сожалением отмечали, что вид у нас становится каторжный и что мы будем встречены в том виде, который имеем сейчас, то есть в дорожной одежде и с длинными бородами. За час до наступления темноты мы, целые и невредимые, прибыли в столицу Камчатки. Видя собравшуюся толпу и получив сведения, что губернатор находится на берегу и готовится нас встретить, мы остановились, прошли в казарму и послали Порта сообщить губернатору, что, как только приведем себя в порядок, сразу же явимся к нему с визитом, и просили его специально нас не дожидаться. [498]

Но, видя, что он настаивает на соблюдении этикета, мы со всей возможной поспешностью отправились засвидетельствовать ему свое уважение. Я обратил внимание на то, что мои спутники проявили такую же неуклюжесть, как и я, приветствуя губернатора. От поклонов и реверансов — признаков высокой породы — мы совершенно отвыкли за последние два с половиной года. Я с сожалением обнаружил, что губернатор, поведение которого было весьма обязательным, забыл французский язык, между тем этот язык я понимал и Порт говорил, что он его знает. Только м-р Веббер имел удовольствие беседовать с губернатором. С майором Бемом был капитан Исмилов [В. Шмалев] ³⁵³, еще один офицер и группа купцов или цивильных джентльменов. Мы были препровождены в губернаторский дом и представлены его супруге, одетой совершенно по-европейски и обладавшей вполне европейскими манерами, которые свидетельствовали о ее хорошем воспитании и родовитости.

Капитан Гор ознакомил губернатора с целями нашего путешествия и попросил его предоставить нам муку и говядину для судовых экипажей. Затем майору было сказано, что по опыту нашего путешествия нам было ведомо, что в это время года невозможно получить в [гавани] Св. Петра и Св. Павла необходимый провиант и что как только мы оправимся, то тут же уйдем. Губернатор, однако, прервал нас и заметил, что не нам знать, что могут здесь дать [гостям], и сказал, что он не видит трудностей в обеспечении нас провиантом, но хочет лишь получить от нас сведения о наших нуждах и сроке нашего пребывания здесь. Капитан Гор сказал, что уйдем мы 5 июня. Мы хотели обсудить подробно нашу заявку, но губернатор сказал, что он просит нас дать ему записку, в которой было бы указано, сколько голов скота и муки нам нужно.

После краткой беседы с губернатором мы убедились, что ему неизвестны события, случившиеся в Европе, в той мере, в какой они касались нашей страны и волнений в Америке. Он лишь сказал нам, что между европейскими державами война официально не ведется — об этом он знал бы, ибо его оповестил бы двор, а сообщения из Петербурга приходят за шесть месяцев, да и за последние два года он не слышал ни о каких особых политических новостях. Затем губернатор выразил желание проводить нас в отведенное нам помещение. По дороге туда мы прошли мимо двух домов, охраняемых часовыми, и они отдали честь капитану Гору. Нас ввели в очень чистый и достойный дом, и майор дал нам понять, что здесь мы будем жить, пока находимся в Большой реке, и что он нас ожидает у себя завтра. С нами он оставил Порта, и мы убедились, что нам предоставлены все удобства. У наших дверей было выставлено двое часовых, а в соседнем доме помещалась команда сержанта, готовая к действию при любой оказии. [499]

Помимо Порта в наше семейство вошел один путпроперчак [подпоручик] (чин средний между капралом и сержантом). К нам были приставлены эконом и повар, и повару приказано было подчиняться распоряжениям Порта в части приготовления пищи соответственно английским кулинарным традициям.

Мы получили много посланий от здешних важных людей, и они сообщили нам, что не желают сегодня вечером утомлять нас своими визитами и откладывают их на завтра. Подобные выражения галантности и вежливости в этом месте — по контрасту с ним нас удивили и показались весьма для нас лестными, и в довершение всего в сумерках к капитану Гору явился с рапортом сержант.

13 мая. Утром получили приглашения от майора, капитана и наиболее видных особ этого селения. Майор и капитан узнали от Порта, в чем мы больше всего нуждаемся, и выразили желание поделиться тем малым, что у них есть, с нашими офицерами, отметив, что в это время года здесь во всем недостаток и так бывает, пока на шлюпах не завезут осенью из Охотска много разных товаров.

После наших дальнейших расспросов о ценах на быков и на муку мы объяснили майору, что капитан Клерк может дать вексель на Провиантскую Палату, и майор сказал нам, что он, несомненно, окажет услугу своей повелительнице, оказывая всемерную поддержку англичанам — ее друзьям и союзникам, и что ей доставит удовольствие узнать, какая помощь нам оказана в столь отдаленной части ее владений, и принять вексель было бы действием, не сообразным с характером ее величества. Если же мы и впредь будем настаивать на вручении ему обязательства на все, что получим здесь сообразно нашим таможенным правилам, то он может принять от нас обычный сертификат, в котором будет указано, что именно и в каком количестве нами взято, и он представит этот документ ко двору. Тогда все дальнейшие операции возьмет на себя уже двор. Что же касается наших личных нужд, то губернатор счел бы свои действия предосудительными, если бы в этом отношении мы положились только на купцов. Он в скором времени намерен покинуть эти места навсегда и желает поэтому показать не только камчадалам, но и русским, как должно в будущем вести себя по отношению к иностранцам.

В ответ на эти проявления доброго к нам отношения мы могли лишь принести губернатору свою благодарность. На наше счастье, капитан Клерк передал мне для вручения губернатору серию печатных карт нашего предыдущего путешествия и просил меня вручить ему их от своего имени, если окажется, что губернатор проявляет интерес к подобным материям и хоть сколько-нибудь ценит таковые. Майор оказался энтузиастом во всем, что [500] касалось новых открытий, и был чрезвычайно признателен за этот дар.

Капитан приказал мне также показать губернатору небольшую карту наших открытий, совершенных в этом путешествии. Вполне естественно, что более всего губернатора заинтересовала именно эта карта. Губернатор был очень воспитанным человеком и ни малейшим намеком не выразил вторичного своего желания снять с этой карты копию, чтобы не быть обиженным отказом.

Обед, который нам был дан в доме губернатора, был бы сочтен изысканным в любом месте, и после обеда мы отправились осматривать селение и его окрестности. Местность на много миль вокруг — сплошное низменное болото, и такая же земля продолжается на берегах Пенжинского моря. Майор сделал насыпь в том месте, где на острове стоит селение, и благодаря этому оно не только лучше подготовлено к обороне, но и в меньшей степени страдает от наводнений. Остров лежит в месте слияния реки Готтшаук [Гольцовки] и той реки, по которой мы сюда спустились. Последняя становится гораздо больше, приняв близ Опачина два притока — Баамоу [Банная, Бааню] и Соутоунгоутчоу [Сутунгучу], которые соответственно впадают в нее с N и S, и реку Быструю, значительно большую, чем эти два притока ³⁵⁴. В низовье Большая река широкая и глубокая, и она впадает в Западное, или Пенжинское, море в 22 милях ниже селения. На этих реках имеется много островов, но они, как мне кажется, дают лишь траву, которой кормится скот, и сено, и майор говорил нам, что единственное место, где земля возделана, — это его сад. Почва почти везде покрыта снегом, а там, где она обнажена, она испещрена небольшими бугорками, на которых земля торфянистая и черная. Мы видели здесь два или три десятка коров, а у майора есть шесть крепких лошадей, которые отлично содержатся. Коровы, лошади и собаки — это единственные не дикие животные. У губернатора имеется с дюжину кур. Местные жители считают, что здесь невозможно разводить кур, свиней и других животных меньших по размерам, чем лошади и быки. Быкам очень достается от собак, а без собак в нынешнем состоянии страны ее жители никак не могут обойтись. Дома здесь все на один образец — бревенчатые и крытые соломой (thatch'd). У губернатора комнаты просторные, но слюда (ising glass) придает им бледноватый вид Основная масса местных жителей обитает в двух или трех связанных между собой длинных домах. Посередине в этих домах есть проход, и по обе стороны его располагаются жилые помещения. Здесь есть два больших здания, где размещаются солдаты все дома строятся вразброс. На окраине селения стоит несколько балаганов.

14 мая. Майор и капитан прислали нам четыре мешка табака, весом около 100 фунтов каждый, и просили передать, что [501] им будет приятно, если табак этот будет вручен нашим матросам. По желанию матросов, готовых заплатить любую цену за табак, лишь бы только не остаться без него, мы заказали Фалласучу некоторое количество этого товара. Об этой сделке, несомненно, дошло до сведения майора, и поэтому он и прислал нам в подарок табак.

Одновременно майор и капитан послали капитану Клерку и офицерам 20 голов отличного сахара и много чая. Капитану Клерку майор презентовал свежее масло, мед, инжир, рис и разные мелочи в дополнение к тому, что он желал передать через нас капитану. Напрасно мы пытались сдержать эту щедрость; ведь нам было известно, что майор посылает на корабли если не половину, то близкую к этому часть всех имеющихся в селении запасов. На это неизменно следовал ответ, что нам все это дается, так как мы претерпеваем бедствие. Им казался просто невероятным тот промежуток времени, который прошел с тех пор, как мы покинули Англию и мыс Доброй Надежды, и они нам поверили только после ознакомления с нашими картами и данными, подтверждающими долгое пребывание в плавании. Но сам факт такого плавания представлялся им удивительным.

Мы отобедали с капитаном, а после обеда, дабы разнообразить впечатления от местных развлечений, он показал нам лучших танцоров-камчадалов. Самое грубое и варварское описание не может дать представления о дикости этих танцев. Туземные пляски чередовались с русскими танцами и песнями. Последние были для нас новы и очень понравились.

Вечером мы испросили у майора разрешения вернуться. Мы узнали, что обратный путь окажется более долгим, чем мы того ожидали, и поэтому не считали возможным задерживаться здесь. Но майор нам сказал, что он уже запечатал свои бумаги и готов передать командование Камчаткой капитану; он намерен 1 июня отправиться в Охотск, а отсюда выехать через несколько дней. Если бы мы задержались на лишний день, он бы проехал с нами к нашим кораблям. У нас не было оснований отклонить его предложение, и мы согласились подождать его.

15 мая. Чтобы дать нам возможность наилучшим образом ознакомиться со здешними обычаями и модами, майор вечером пригласил к себе едва ли не все селение. Появились все дамы, и одеты они были блестяще и на русский манер. Мсье Бем для большего эффекта распаковал свой багаж и предстал перед нами в богатом и изящном туалете. Меня поразило богатство и разнообразие дамских шелковых нарядов, и зал в доме майора был подобен очаровательному оазису среди самой дикой и тоскливой страны земного шара. Мадам Бем получила возможность продемонстрировать своим гостям танцы, принятые в “изящной” части империи. Поразительнее всего было то, что по-русски она не [502] могла произнести ни слова — и она, и ее муж были родом из ливонского города Риги. Она оставила двух дочерей в Петербурге и с того времени, как покинула столицу, родила мальчика и девочку, которые сейчас были при ней. То обстоятельство, что вся семья Бемов пребывала в добром здравии, хотя муж и жена уже вышли из среднего возраста, свидетельствовало о том, что это место, скверное во всех других отношениях, было весьма здоровым.

16 мая. Первое, что нас поразило утром, было дорожное снаряжение, присланное нам майором Бемом. Он явился в наш дом, чтобы помочь нам упаковать вещи. Груз у нас теперь был изрядный — мы увозили и щедрые дары майора, и скромные подарки, которые нас упросили принять другие лица, и то, что нам дала в дорогу мадам Бем; наш багаж был поручен заботам сержанта и капрала. По пути к лодке нас позвала к себе мадам Бем, и мы попрощались с ней. Мы находились под впечатлением исключительно человечного и благожелательного приема, и чувство это в еще большей степени возросло, когда мы покинули наш дом: по одну сторону от нас выстроились солдаты и казаки, по другую — все мужское население городка, а мы сами, майор, капитан и самые видные джентльмены оказались в свободном пространстве между солдатами и горожанами, и нас провожали под барабанный бой. Таким образом мы прошли к дому майора, и вся толпа пела песню, которую, как сказал нам майор, русские люди обычно поют, прощаясь с друзьями. Нас приняла мадам Бем, и с ней были все дамы, облаченные в шелковые платья, их туалеты дополнялись ценными мехами разных расцветок, что придавало этому собранию весьма впечатляющий вид. Распрощавшись с этим обществом, поскольку было уже 11 часов, мы спустились к реке в сопровождении дам, которые пели те же песни, что и прочие местные жители. Солдаты во главе с капитаном выстроились на берегу, приветствуя майора и капитана Гора, и из двух полевых пушек был дан салют. Прощание с мадам Бем на нас так сильно подействовало, что мы не слишком спешили к лодкам. Когда же мы отчалили, все провожающие трижды приветствовали нас громкими возгласами, на что мы им соответственно ответили. Нас было, однако, куда меньше, даже если взять в расчет наш багаж и трех купцов, которые везли товар для продажи нашим матросам. Перед тем как мы зашли за мыс, мы в последний раз увидели наших гостеприимных друзей, и они проводили нас последним и уже едва слышным прощальным возгласом.

21 мая. 21-го мы по реке Аваче начали спуск к [гавани] Св. Петра и Св. Павла и вечером прошли над мелью, расположенной близ устья этой реки. В этом путешествии мы с удовлетворением отмечали, что во всех острогах тойоны и камчадалы стремятся оказывать нам помощь. Они с радостью встречали майора, [503] и это чувство сменялось печалью, когда им сообщалось, что майор их покидает.

Мы уже известили капитана Клерка о приеме, оказанном в Большой реке, и о намерении майора нас сопровождать, указав, когда именно следует нас ждать. Нас очень обрадовало, когда мы увидели, что навстречу нашей партии идут все шлюпки с обоих кораблей и что все наши люди умыты и одеты так, как наилучшим образом им можно было одеться при нашей бедности.

Майора поразило, что матросы на шлюпках такие крепкие и здоровые, и еще больше он был удивлен, что они, несмотря на снег, гребли, находясь в одних рубахах. В самом деле, по виду наши люди резко отличались от русских солдат. Майор попросил нас дозволить ему переночевать на берегу и на следующее утро явиться с визитом на борт к капитану Клерку. Он сказал, что так считает нужным поступить, чтобы не беспокоить в позднее время капитана Клерка, о плохом состоянии здоровья которого ему было известно.

Поэтому мы отправились в дом сержанта. Снег почти везде сошел, и его совсем не было в той части берега, где стоит селение, и гавань предстала теперь перед нами в совсем ином свете. Я на час покинул майора, чтобы посетить капитана Клерка и ознакомить его с моими наблюдениями. Прошло всего две недели, но состояние капитана значительно ухудшилось, и ему не помогла, как мы на то надеялись, молочная и растительная диета.

22 мая. Майор прибыл на борт и засвидетельствовал свое уважение капитану Клерку. В честь майора был дан салют и его приветствовала наша морская пехота. Гостю были отданы почести, которые показали ему, что мы воздаем ему должное в меру его заслуг и готовы отблагодарить его всем, чем можно.

Он явился не только, чтобы приветствовать капитана Клерка, но и чтобы проверить, как камчадалы выполняют его приказ помогать нам в рыбной ловле и охоте, за что мы выразили ему чувства искренней благодарности. Не меньшей была благодарность наших матросов: когда они узнали, что майор сделал такой прекрасный подарок, как табак, с их стороны было добровольно изъявлено желание отказаться от грога и отдать ему весь спирт. Матросы понимали, что в этом климате без брэнди обойтись трудно, они знали также, что на берегу солдаты платят рубль за бутылку, поскольку спиртные напитки здесь — вещь редкая и ценная. Нам отлично было известно, с каким чувством отнеслись матросы к запрету пить грог в ту пору, когда мы находились в жаркой стороне, и поэтому достойна была восхищения их щедрость: ведь если бы их жертва была принята, они лишились бы спиртного в условиях холодной местности. Однако майор, вместо того чтобы обречь их на это лишение, будучи человеком отзывчивым и рассудительным и понимая, в какой мы находимся [504] крайности, удовлетворился лишь нашими благими намерениями. И так как он покидал эту страну, мы не могли предложить ему ничего лучшего, чем подобранную для него коллекцию разных диковинок. Если бы мы не так давно оставили Англию, можно было бы, не доводя самих себя до крайности, снабдить этот обязательный народ такими полезными для домоводства вещами, как тарелки, стеклянная посуда, ножи, вилки и пр., но сейчас мы и сами во всем этом испытывали нужду. И мы могли бы к этому добавить много разных столь же полезных мелочей, которые облегчили бы жизнь этим людям и пришлись бы им куда более кстати, чем островитянам, [которым все это было роздано].

Поскольку майор скоро отбывал к своему двору и поскольку он был так любезен, что предложил нам взять с собой любые пакеты, которые мы только могли ему вручить для дальнейшей передачи, капитан Клерк сказал ему, что хочет послать через пего нашему послу некоторые бумаги, касающиеся предшествующей части путешествия. Было также договорено, что один маленький пакет можно будет отправить с курьером. Майор Бем сказал, что, если переход к Охотску окажется удачным, курьер достигнет Петербурга в декабре, тогда как сам он будет там в феврале или в марте.

Капитан Клерк, рассудив, сколь сохранными окажутся сообщения о наших открытиях, если их доверить человеку с таким характером и положением, как майор, и приняв во внимание, что самая трудная часть плавания осталась позади, решил переслать через него дневник покойного командира и свой собственный дневник с момента гибели капитана Кука до настоящего времени и карту. Мы с м-ром Бейли также пожелали написать сообщение о нашем плавании, каковое в случае любого несчастья, которое могло бы произойти в будущем, дало бы Адмиралтейству подробный отчет о самой, на мой взгляд, важной части нашего путешествия. Ведь то, что мы узнали здесь от кормчих майора (и это было их собственное мнение), указывало на то, что практически невозможно пройти к северу дальше тех мест, где мы побывали. Майор весьма любезно показал нам все карты, которые у него были, и предложил нам их скопировать. Впрочем, они не содержали ничего нового и не были такими точными, как карты, полученные нами от Измайлова. Действительно, насколько мы могли судить, со времен Беринга никто не заходил севернее 66° N. На одной карте, северная часть которой, как сказал майор, была составлена путешественниками, ходившими из Колымьи в Анадырь, не было выдающегося в море мыса, как на карте Миллера и на карте Грина, где он показан по крайней мере на высоте [69°]; на этой карте не было выше 66° никаких мысов. Но контуры берега на ней так не сходны с темп, которые в действительности положены нами, что, я полагаю, она не заслуживает копировки. И чем [505] больше я вникаю в доводы Миллера, протянувшего Чукотский мыс до 73 или 75°, сравнивая его данные с тем, что мы видели, тем больше а прихожу к убеждению, что миллеровские сведения почти точно соответствуют Восточному мысу [о котором и идет речь], лежащему на 66°. Наше будущее плавание может пролить свет на этот вопрос ³⁵⁵.

26 мая. 26-го майор попрощался с нами, и с корабля был дан салют, а матросы по собственному почину проводили его троекратными прощальными возгласами. М-р Веббер и я отправились вместе с майором на реку Авачу, в то место, где от нее отходит затока, соединяющаяся с рекой Паратунка. Там мы встретили местного священника, его жену и детей, которые пожелали попрощаться с майором.

Этот священник в меру своих сил поддерживал дружбу с нами и с майором. Хотя его дом в Паратунке расположен в 16 милях от корабля, он ежедневно снабжал капитана Клерка молоком от своих коров, хорошим хлебом, свежим маслом и пр.

Когда мы совершали путешествие в Большую реку, он послал нам [пропуск]... чтобы нам было теплее, и хлеб, масло и пр. для нашего пропитания. Невозможно передать, как этот добрый священник, его семья и мы сами были опечалены последним прощанием с майором Бемом. Мы сожалели, что расстаемся с этим человеком, которого нам вряд ли удастся когда-либо увидеть и чье бескорыстное поведение нам крепко запомнилось. Если в любой стране, посещаемой иностранцами, дела ведутся такими людьми, как Бем, то это в высшей степени способствует приумножению славы ее государей, самой этой страны ивнушает доверие к человеческой природе, как таковой. Как не сравнить, пользуясь данным случаем, недостатки цивилизованных народов, которые так хорошо понимают, что такое благорасположение и гуманность, и так много толкуют об этом, а на деле в малой степени придерживаются и того и другого, с поведением некультурных островитян, чьи добродетели проявляются в полную их силу. Пример майора должен быть использован на будущее, особенно теми народами, которые нуждаются в дальнейшей полировке [polishing]. В связи с этим надо отметить, что майор Бем в ответ на все добрые услуги, оказанные нам, только и попросил у нас, что порох и свинец для камчадалов, и им он внушил, что в воздаяние они должны будут всегда оказывать помощь иностранцам и что таков обычаи всех цивилизованных наций.

Побуждая своих подчиненных к заботам о нас, майор был занят мыслями о наших будущих нуждах, и, так как предполагалось, что мы скорее всего не найдем прохода и возвратимся сюда к концу года, он попросил капитана Клерка сообщить ему, в каких тросах мы нуждаемся, и обещал послать их нам из Охотска, [504] а также сказал, что в нашем распоряжении весь корабельный припас, которым русские в этом краю располагают.

Он дал нашим капитанам письма ко всем своим соотечественникам, с которыми мы могли встретиться, и просил их оказывать нам всемерную помощь. И в конечном счете, будучи просвещенным человеком, он. прилагал все усилия, чтобы содействовать нашему предприятию, считая, что оно способствует общественной пользе всех наций. И как гуманный человек он оказал нам всю помощь, в которой мы испытывали нужду, попав в бедственное положение, и поддерживал нас всеми средствами, которыми он располагал. Поступая так, он оказал честь его повелительнице и своей стране и продемонстрировал добрый пример для всех, кто находился в том же положении.