Главную силу коммунистического государства и власти составляет партия. Она - генератор всего и вся, она - начало, объединяющее в себе новый класс, власть, собственность, идеи

Поэтому в коммунизме и не были возможны военные диктатуры, хотя, по всей видимости, в СССР заговоры военных случались. Военная диктатура, если бы ей даже удалось на какое-то время убедить нацию в нужности напряжения всех сил и крайнего самоограничения, все равно не смогла бы установить полный контроль над обществом. На такое способна единственно партия, причем партия, проповедующая столь высокие идеалы, что тотальная ее деспотия в глазах сторонников и всех, кто в нее верит, выглядит не просто необходимостью, но и высшей формой государственно-общественного устройства.

С позиций свободы военная диктатура в коммунистических системах стала бы огромным прогрессом. Она обозначила бы конец тоталитарного господства партии, партийной олигархии.

Теоретически военная диктатура была бы возможна лишь в случае поражений на фронте или при глубочайших политических кризисах. Хотя и тогда начальной ее формой была бы диктатура партийная, то есть прикрываемая партией. Но это с неизбежностью вело бы к изменению всей системы.

Тотальная диктатура партийной олигархии в коммунизме - не следствие временной политической конъюнктуры, а результат длительного и сложного процесса. Конец диктатуры означал бы не только смену той или иной формы власти в рамках сохраняющейся системы, но и изменение самой системы, точнее, начало ее изменения. Эта пресловутая диктатура и есть система - душа ее, мозг, мышцы, ее сущность.

3

Власть в коммунизме очень быстро замыкается на самом узком круге партийных вождей, а от так называемой диктатуры пролетариата остается звонкая, но пустая фраза. Процесс, к тому ведущий, раскручивается с неотвратимостью и необузданностью стихии, причем теория о партии как авангарде пролетариата неплохо ему помогает.

Несомненно, что в период борьбы за власть партия - где-то в большей, где-то в меньшей степени - выступает подлинным вожаком трудовых масс, отстаивает их интересы. Но и тогда роль ее и позиция являются одновременно стадиями и формами продвижения к собственной власти. Польза рабочему классу тут очевидная, но и партия крепнет в свойстве будущего держателя власти и эмбриона нового класса. Едва дотянувшись до власти, партия - самый якобы последовательный выразитель интересов рабочего класса и трудового народа - тотчас возлагает на себя "бремя" всей ее полноты, не забыв также установить контроль над всеми национальными богатствами. Участие и роль пролетариата в этом, за исключением кратких периодов революционных баталий, по сути, ничуть не большие, чем у любого другого класса.

Это не значит, однако, что пролетариат, вернее, отдельные его слои, не бывает время от времени заинтересован в поддержке партии как власти. Таким вот образом и пострадали крестьяне, заинтересованные в поддержке тех, кто самим фактом индустриализации открывал перед ними перспективу вырваться из беспросветной нужды.

Оказываемая отдельными слоями трудящихся периодическая поддержка партии вовсе не означает, во-первых, что они обладают властью, а во-вторых, что их участие в ней существенно отражается на ходе общественного развития и общественных отношениях. Да в коммунизме из всех процессов ни один и не содействует укреплению силы и обеспечению прав трудовых масс, рабочего класса тем более.

По-другому и быть не может.

Классы и массы не вершат властных функций, этим от их имени занимаются партии. А поскольку в любой, даже самой демократичной партии ключевая роль принадлежит вождям, то и власть партии сводится к власти вождей.

Так называемая диктатура пролетариата, которая поначалу в лучшем случае оборачивается властью партии, вскоре неизбежно сводится к власти вождей. А так как речь идет о чрезвычайной - тоталитарной - власти, то и диктатура пролетариата есть не что иное, как теоретическое оправдание, идеальная маска, прикрывающая господство нескольких олигархов. Тоже - в лучшем случае.

Маркс диктатуру пролетариата задумывал как демократию внутри пролетариата и для пролетариата, то есть как режим, в котором сосуществует несколько социалистических течений, партий. Парижская коммуна 1871 года, единственная диктатура пролетариата, на опыте которой Маркс строил свои выводы, была многопартийной, а марксисты в ней ни числом, ни влиянием не выделялись. Диктатура пролетариата в непосредственном, так сказать, исполнении самого пролетариата - чистая фикция, ибо власть невозможно осуществлять иначе, нежели с помощью политических организаций. Диктатуру пролетариата Ленин фактически сводил к власти одной - своей - партии, а Сталин - к собственной власти, к личной диктатуре и в партии и в государстве. После смерти коммунистического императора его бесталанные наследники счастливы, что через "коллективное руководство" у них есть возможность делить власть между собой. Таким образом, во всех случаях коммунистическая диктатура пролетариата является либо фикцией, либо властью какого-то количества партийных вождей.

Ленин верил, что российские Советы и есть "наконец найденная" диктатура пролетариата в том виде, какой ее задумывал Маркс. Поначалу Советы - благодаря революционной инициативе и широкому участию в них масс - действительно производили такое впечатление. Троцкий увидел в них форму столь же эпохальную, сколь и парламенты, рожденные в борьбе с абсолютизмом. Но то была иллюзия. Из революционных органов Советы переродились в форму, потворствующую тоталитарной диктатуре нового класса, партии.

Нечто похожее случилось с ленинским демократическим централизмом как в партии, так и в органах власти. До поры, пока в партии худо-бедно, но все же допускалась некоторая степень разноголосицы, о таком централизме, пусть и не чересчур демократическом, еще можно было говорить. С достижением тотального господства он исчезает, на поверхности остается голый произвол олигархии и ее верхушки.

По причинам, отмеченным выше, можно заключить: превращение диктатуры олигархии в личную диктатуру есть величина постоянная. К личной диктатуре приводит идеологическое единство, неминуемые противоречия внутри правящего клана, а также потребности системы в целом. Наверху, окруженный пособниками, оказывается тот из вождей, которому в данный момент удается последовательнее других выражать и отстаивать интересы нового класса.

Сами исторические условия - еще один серьезный фактор, способствующий личной диктатуре: нужды ускоренной индустриализации, как и война, требуют подчинения всех сил единой мысли и единой воле. Назовем, кроме того, еще одну чисто специфическую - коммунистическую - причину: в коммунизме власть - основная цель и главное средство как всего движения, так и каждого отдельного коммуниста. Жажда власти у коммунистов неутолима, непреодолима. Победа тут равнозначна взлету до высот божества, проигрыш - глубочайшему унижению и посрамлению.

Похоже дело обстоит и с пристрастием коммунистических вождей к роскоши, чему они бессильны противостоять не только по простой человеческой слабости, но и из-за органически свойственной им, носителям власти, потребности олицетворять собой блеск, могущество и, сверх всего, магию управления людьми, искусство, доступное единственно таким вот "существам особого порядка".

Карьеризм, страсть к роскоши, властолюбие. Столь же неизбежна и тенденция к коррупции. Не той - чиновничьей, которой у коммунистов, возможно, даже меньше, чем было в прежнем государстве. Речь о коррумпировании опять-таки особом: при власти, отданной на откуп одной политической группе и являющейся одновременно источником всех привилегий, "радение" о "своих людях", в меньшей или большей мере заслуженных, назначение их на "выгодные" должности и распределение между членами партии всевозможных благ становятся нормой. Отождествление власти и партии с государством (практически - с собственностью) как раз и делает коммунистическое государство, если так можно выразиться, самокоррумпирующимся, неумолимо плодящим привилегии и паразитические функции.

Один член югославской партии весьма любопытно описал атмосферу, в которой существует рядовой коммунист: "Я, если честно, разорван на три части: завидую тем, у кого машина лучше моей, поскольку мне кажется, что заслуг перед партией и социализмом у них меньше моего; свысока смотрю на каждого, у кого вообще нет машины: правильно - не заслужил; и тем не менее я счастлив, что какое-никакое, а собственное авто у меня-таки имеется".

Этого человека, очевидно, нельзя считать настоящим коммунистом. Он из тех, кто к движению примкнул, поверив идеалам, но затем, разочарованный, удовлетворился возможностью сделать нормальную бюрократическую карьеру. Настоящий коммунист - это помесь фанатика с необузданным правителем. Только такое соединение дает настоящего коммуниста. Остальные - либо идеалисты, либо карьеристы.

Управляемая во всех звеньях, коммунистическая система неизбежно бюрократична и строго иерархична. В ней образуются неприступные круги, замкнутые на политических вождях и инстанциях. Вся политика сводится к трениям внутри этих сфер, где процветают кумовство и клановость. В наибольшей степени родственными связями опутан обычно самый высший круг. Дома за ужином, на охоте, в беседе двух-трех человек решаются вопросы широкой государственной важности. Партийные форумы, заседания правительственных кабинетов, сессии парламентов носят чисто декларативный, представительский характер и созываются затем лишь, чтобы подтвердить нечто давно "сваренное" на "семейных кухоньках". А поскольку отношение коммунистов к государству, к власти (исключительно собственной, разумеется) можно квалифицировать как законченный фетишизм, то, когда они представляют и государство, те же люди, те же круги, столь тесная партийно-семейная компания, волшебно преображаются в лики леденяще-строгие, отчужденные, чопорно-помпезные.