Обзорные лекции

Академия Наук – Университет –Школа.

Периодизация и парадоксы нашего времени.

ВГО – раздвинул рамки кругозора, увеличилось производство, развитие капитализма.

Важно не наличие элементов капитализма, а генезис.

Система колониализма стала могучим рычагом процесса первоначального накопления капитала.

Одним из крупных последствий ВГО была так называемая «революция цен». Приток в Старый Свет большого количества золота и серебра, главным образом из Америки, позволил, с одной стороны, ликвидировать острую нехватку столь необходимых для динамичного развития мировой торговли средств обмена и, в первую очередь, крайне нужных для торговли с Востоком. В период с 1500 по 1650 гг. в Европу из Америки официально поступили 181 тонна золота и 16 тыс. тонн серебра наряду с огромным количеством благородных металлов, ввезённых контрабандным путём. Но, заполонив рынки Европы громадной массой благородных металлов, Новый Свет бросил её в водоворот инфляции. Ценность притекавшего золота и серебра резко понизилась вследствие того, что они захватывались в виде готовых сокровищ или добывались с помощью дешёвого подневольного труда. Всё это приводило к резкому снижению покупательной способности денег и повышению цен на все товары. Европейское общество, привыкшее к относительно устойчивым ценам, столкнулось с их пятикратным повышением.

Раньше всех и особенно сильно скачок в ценах произошёл в Испании. «Революция цен» обернулась для неё прежде всего своей отрицательной стороной. В 1й половине XVI в. под влиянием возросшего спроса со стороны колоний на продовольствие, одежду и металлические изделия, национальное хозяйство Испании оживилось, наблюдался подъём сельскохозяйственного и мануфактурного производства, рост её экономического и политического господства. Однако, переоценка и многократное повышение цен на потребительские товары, вызванные обильным притоком дешёвого американского серебра, лишили испанскую продукцию конкурентной способности на европейских рынках с аналогичными товарами Англии, Дании, Франции, подорвали местную мануфактуру и приостановили развитие капиталистических отношений в промышленности. К тому же господствующие классыИспании сосредоточили свои усилия на ограблении и выкачивании сокровищ из Америки, а не на развитии отечественного производства. В результате, прибывавшие из колоний золото и серебро уходили в другие страны, минуя испанскую промышленность и торговлю. Т.о. - «золото Америки погубило Испанию». В дальнейшем Испания и Португалия были вынуждены открыть колонии для торговли с другими странами. Колонии всё больше снабжались импортными товарами не Испании и Португалии, а другими европейскими государствами. Креолы (потомки испанских и португальских завоевателей) не могла не прийти к выводу о необходимости сбросить лишнее звено эксплуатации и наладить сбыт своей продукции в Европе без посредничества иберийцев, Испания – самое могучее государство XVI столетия к середине XVII века превратилась во второсортную европейскую державу.

В XVI в. Италия (прежде самая передовая страна Европы) уступает свои ведущие позиции другим западноевропейским странам. Хиреет промышленность, сокращается объём торговли; капиталистические отношения, появившиеся здесь раньше, чем где-либо, слабеют; вновь укрепляются феодальные и полуфеодальные отношения. Каковы же были причины упадка?

1).В Италии не сложился единые внутренний рынок. Экономические связи внутри страны были весьма слабыми. Заметим, что к началу XVI в. Италия оставалась политически раздробленной. Такого государства не было, это лишь географическое название Из множества городских республик и тираний выделилось пять крупных государств: герцогство Милан, торговая республика Венеция, Флоренция, Папская область, Неаполитанское королевство. В первую очередь они были конкурентами как на внутреннем, так и на внешнем рынке. Ещё великий поэт Данте (1265-1321) писал: Италия раба, скорбей очаг,

В великой битке судно без кормила.

…не могут без войны

Твои живые, они грызутся,

Одной стеной и рвом окружены.

Зарождение капиталистических отношений в Италии не было связано с радикальным преобразованием аграрного строя. Зачатки капиталистичес-кого производства были лишены широкой национальной основы для своего дальнейшего развития, не было массовой экспроприации крестьян и отчасти ремесленников, обеспечивавшей постоянный резерв наёмного труда для мануфактуры.

Происходит сужение рынка сбыта. Рынком промышленных городов Италии служили главным образом страны Европы, а также страны Средиземноморского бассейна. В XVI в. рынок сбыта для итальянских товаров значительно сузился, что связано с экономическим и политическими переменами в Европе и во всём мире. Трудности возникли в первую очередь из-за турецких завоеваний на Востоке и падения Константинополя (1453). Турки аннулировали привилегии итальянских городов; Венеция и Генуя были исключены из торговли с районом Чёрного моря.

В самом конце XV в. новый тяжёлый удар обрушился на итальянскую экономику: испанцы открыли Америку, а португальцы – морской путь в Индию. Венецианцы признавали, что это – худшая весть, которую они когда-либо могли получить. Пряности в Европу стали доставлять португальцы. Открытия Колумба, Васко да Гамы и создание в Америки и Индии колоний Испании и Португалии вообще лишают средиземноморскую торговлю сколько-нибудь серьёзного экономического значения. Постепенно торговые пути перемещаются на северо-запад, в Атлантический океан, что наносит непоправимый удар процветанию итальянской торговли. Множество квалифицированных ремесленников эмигрировали из Италии. Владельцы капитала стали лихорадочно искать выхода из возрастающих трудностей. Показателем упадка является изъятие крупных капиталов из сфер производства и торговли и вкладывание их в земельные владения. Часть населения города переселяется в деревню, а там происходит фактическое прикрепление к земле номинально свободных крестьян. В XVI в. к уплате половины урожая за аренду прибавились новые повинности феодального типа: приношения продуктами в знак признания своей «верности» господину; и даже барщина (ремонт дорог, посадка деревьев и виноградных лоз на земле господина, за пределами арендуемого участка).

В Южной Италии и Сицилии продолжали господствовать типично феодальные отношения. Крестьяне несли барщину и платили всевозможные обременительные поборы, размер которых определялся произволом сеньора; а также вносили платежи, связанные с баналитетными правами феодалов (за выпечку хлеба в печи господина, помол зерна на его мельнице и пользование его прессом для выжимания винограда и олив). Судебная власть над феодально-зависимыми крестьянами по-прежнему находилась в руках всемогущих сеньоров, обладавших широкими иммунитетными правами. Крепостное право не было отменено. Феодалы ограничивали и личную свободу крестьян: вмешивались в заключение браков; запрещали крестьянам везти на рынок зерно, оливковое масло, вино и скупали их по принудительно низким ценам.

В наиболее развитых районах страны происходит феодальная реакция, в отсталых районах феодальные отношения укрепляются. Господствующий класс феодалов ранее несколько ослабленный в наиболее развитых областях Италии, вновь восстановил свою социально-экономическую мощь и свои господствующие позиции.

Национально-освободительная война XVI в. в Нидерландах одержала час-тичную победу. Юг остался под властью испанского абсолютизма. Здесь силы феодально-католической реакции сумели сорганизоваться и сплотиться. После почти сорока лет войны (1566-1609) экономика края пришла в полное расстройство. Особенно сильно от военных действий пострадали промышленные города. Их разорению способствовала и массовая эмиграция денежных, деловых людей на Север. Многие города превратились в безлюдные руины. Уже в конце XVI в. современники изображали печальные картины окрестностей Гента, Ипра, Брюгге. «Где ранее жили искусные мастера, теперь бродят голодные волки. А в самих городах царит такой голод, что даже богатые их жители испытывали тяжёлые лишения». Отрезанный от моря Антверпен потерял своё экономическое значение. Товарная биржи закрылась и была превращена в городскую библиотеку. Происходило возрождение самых грубых и уродливых форм цеховой исключительности, которая не принесла благосостояния городам Фландрии и Брабанта. Прежде цветущие промышленные районы превращались в аграрное захолустье. В деревне своё господствующее положение восстанавливали дворяне. В 1602 г. был издан закон о недоимках, который предполагал целую систему свирепых карательных мер за несвоевременную уплату крестьянами повинностей. Южным провинциям ещё в течение двух веков было суждено оставаться бесправным придатком сначала испанской, а затем – австрийской державы, прежде чем они превратились в суверенное бельгийское государство.

На севере страны капиталистическое развитие имело более прочную основу. Основным итогом победившей здесь национально-освободи-тельной войны стало образование нового государства – Республики Соединённых провинций. Первая половина XVII века была периодом расцвета. Экономика шла по пути быстрого подъёма. С размахом развивались текстильные мануфактуры в Лейдене, Гауде и др. городах. Капиталистически организованными были сахарорафинадное, стекольное и гранильное дело в Амстердаме, производство кирпича и черепицы в провинциях. Ускоренному темпу развития промышленности способствовал приток эмигрантов из южных провинций, обладавшими в своём большинстве профессиональными навыками различного уровня (от опытных ремесленников до предпринимателей), секретами производства, капиталами и связями с клиентурой. Больших размеров достигло судостроение. Важное место занимало рыболовство и промысел китов.

Но основу экономики составляла торговля. К XVII в. Республика Соединённых провинций являла собой самую сильную торговую державу Европы.

Расцвет торговли и мануфактур не был равнозначен благосостоянию трудового люда. Продолжительность рабочего дня составляла 12-14 часов. Вся система налогообложения и финансов предназначалась для беззастенчивого ограбления народа, влекла за собой страшную дороговизну предметов первой необходимости. Так, достаточно сказать, что рыба на столе голландца облагалась тридцатью косвенными налогами. Реальная заработная плата наёмного рабочего была ниже, чем в большинстве стран Западное Европы. Всё это порождало серьёзные социальные противоречия. Уже первая половина XVII столетия отмечена стачками и волнениями наёмных рабочих и матросов.

Своеобразными путями шло развитие сельского хозяйства. Возросший спрос на продовольствие и сырьё способствовал прогрессу в ряде сельско- хозяйственных отраслей. На предпринимательской основе проводились работы по осушению заболоченных земель, за счёт чего и происходило расширение посевных площадей, которые делились на участки и сдавались в аренду фермерам. Увеличивались посевы технических культур, продолжало развиваться огородничество.

Определённые положительные сдвиги наблюдались в такой традиционной отрасли, как молочное животноводство: улучшалась породистость и продуктивность скота. Большим спросом как внутри страны, так и за рубежом пользовалась продукция масло- и сыроделия. При этом положение рядовых крестьян отличалось неустойчивостью. Налоги с крестьян в сравнении с XVI веком существенно увеличились.

В целом радужная картина политического и экономического благосостояния Республики 1й половины XVII столетия сменилась ситуацией, когда Соединённые Провинции стали быстро скатываться на положение второразрядной европейской державы.

Буржуазия являлась ещё политически незрелой. Неразвитым был и её антагонизм по отношению к феодализму и дворянству. Поэтому нидерландская буржуазия (особенно крупное купечество) ориентировалась на союз с феодальным по своей природе дворянством и патрициатом, и как результат – уступка последним практически всех завоеваний. Буржуазия заняла место не слишком влиятельной оппозиции.

В ходе национально-освободительной войны не подвергся уничтожению старый государственный аппарат. Сословно-корпоративные учреждения лишь претерпели некоторые изменения, беря реванш в благоприятные периоды.

Правящие круги всячески препятствовали укреплению государственной централизации и национальной общности страны, предаваясь разнузданной оргии личного обогащения. Так был предан Антверпен, который виделся лишь как потенциальный торговый конкурент.

Подобная политика имела тот результат, что проведённые преобразования носили половинчатый, компромиссный характер, препятствуя дальнейшему развитию производительных сил.

Наряду с капиталистическими организованными предприятиями в ряде отраслей не только сохранились старые цехи, но и появились новые. Экономические уступки цеховым элементам нашли своё выражение в усилении регламентаций. Вся их деятельность была направлена на подавление свободного предпринимательства.

Пагубным для экономической жизни Республики оказалось абсолютное преобладание к середине XVII века внешней торговли над промышленным производством. К тому же низкие ввозные пошлины и, напротив, высокие вывозные на продукты сельскохозяйственного экспорта привели к подрыву сельского хозяйства и к немыслимой дороговизне жизни в Соединённых провинциях. Купечеству становится невыгодно торговать отечественными товарами. Оно предпочитает более дешёвые импортные изделия, при этом фрахтуя иностранные суда.

В Соединённых провинциях к середине XVII столетия формируется и новое поколение патрициата с иной системой материальных ценностей и отличной психологией. Оно изымает свои капиталы из торгово-предпринимательской, финансовой сфер и вкладывает их в земли и должности. Дальнейший экономический спад был неминуем. Голландская буржуазия всё более теряет свою историческую прогрессивность, превращаясь в прослойку рантье.

Нерешённым остался аграрный вопрос. Крестьянин не превратился в собственника земли, а остался арендатором. Практически повсеместно, правда, в различных масштабах, сохранились феодальная собственность на землю и сеньориальные права. В этом плане показателен пример Хелдера, где уцелели в неприкосновенности крепостничество и наиболее грубые формы феодальной эксплуатации.

Если говорить об экономическом развитии Германии накануне Реформации, то здесь основной сферой приложения капиталов явилось горно-металлургическое производство.

Во второй половине XV- начале XVI в. сложились объективные предпосылки подъёма горного дела: развитие т-д-о вело к росту спроса на благородные металлы; увеличение потребностей металлообрабатывающих ремёсел; определённый технический прогресс способствовал ускорению производственного процесса, но технические нововведения (углубление шахт, строительство водоотливных сооружений) требовали и крупных капиталовложений; в проникновении в эту отрасль было заинтересовано купечество. В горных промыслах раньше всего сложились условия для возникновения промышленного капитала, что было вызвано самой спецификой производства. Здесь стали организовываться паевые товарищества. Акционерные общества вели производство силами наёмных рабочих. [Но существенное замечание. Одна их главных отличительных черт капитализма состоит в наёмном труде. Сам факт использования наёмного труда ещё не свидетельствует о наличии капиталистических отношений. Наёмный труд использовался и в докапиталистические периоды. Капитализм застал форму наёмного труда уже готовой. Однако, при феодализме наёмный труд употреблялся случайно, а не систематически; масштабы применения наёмного труда не значительны; наёмный труд обеспечивал только простое воспроизводство, а не производство прибавочной стоимости, что будет характерно для капиталистических отношений.]

Однако, в реальных условиях характерный отпечаток на отношения в горном деле накладывала регальная власть территориальных князей. Регальные права территориальных князей нашли отражение в оформлении горного права. Территориальные князья добились осуществления так называемой горной юрисдикции. Из горной регалии вытекали и важные финансовые права суверенов на получение части доходов с разработок – «десятина» с руды. Средством обеспечения финансовых поступлений регальных господ служили их административные права по управлению и контролю над рудниками. После поражения Крестьянской войны, которая, по большому счёту, ставила вопрос о дальнейшем развитии капиталистических элементов, регальный аппарат расширяет свои полномочия именно за счёт товариществ. Утверждается дирекционный принцип: княжеская горная администрация присваивает себе неограниченные права по организации производства.

Предпринимательство в аграрной сфере не получило распространения, представители купеческого капитала выступали в роли феодальных сеньоров. Основным фактором, который стимулировал приобретение купечеством сеньорий, замков-деревень, было повышение социального престижа. Нередко богатство рассматривалось не как самоцель или способ расширить своё дело, а как средство достижения более высокого социального положения. Патрициат и купеческая верхушка вместе с недвижимостью приобретали дворянские титулы и звания.

А одним из результатов поражения Крестьянской войны было 2е издание крепостничества.

Франция. Столетняя война. Процесс аноблирования. Развитие купеческого капитала. Мещанин во дворянстве. Французский абсолютизм и дворянство.

Наиболее поступательно развитие капиталистических элементов проходило в Англии. Уже в XV в. английский феодализм вступил в новую стадию развития. Домениальное хозяйство было почти полностью ликвидировано, а домениальные земли сдавались в держания или в аренду. Крестьянское землевладение, напротив, укреплялось, росла его товарность, оно становилось главным поставщиком сельскохозяйственных продуктов на рынок. Там, где сохранилось домениальное хозяйство, оно велось наёмным трудом батраков. Часть феодалов, свернувшая своё домениальное хозяйство и состоявшая из потомков прежней знати, получила название «старого дворянства». Ещё достаточно сильное оно не хотело сдавать свои позиции. Вместе с тем в среде английских феодалов росла и укреплялась другая группа, связанная с новыми прогрессивными явлениями в экономике страны, - так называемое «новое дворянство». Оно формируется отчасти из тех землевладельцев-рыцарей, которые занимались активной хозяйственной деятельностью; отчасти из разбогатевших крестьян и горожан, которые вкладывали деньги в землю и получали дворянские звания. «Новое дворянство» собирательно – джентри, умело приспосабливалось к новым условиям. Его представители округляли свои владения, скупая земли «старого дворянства» и разоряющихся крестьян, сдавали их в краткосрочную аренду за более высокую плату. Они занимались осушением болот, расчисткой лесных участков, строили мельницы, сукновальни, пивоварни, стараясь всячески повысить доходность своих владений. «Новое дворянство» было тесно и повседневно связано с рынком. В ремесле и торговле наблюдаются прогрессивные явления. Вне старых городов с их цеховыми ограни-чениями зарождаются первоначальные формы капиталистического производства в виде рассеянной мануфактуры. Этот процесс в Англии был наиболее удачным. Здесь аграрный переворот (так называемые огораживания) проходил в классической форме – массовый сгон крестьян со своих наделов и превращение их в пауперов. Само по себе огораживание не может свидетельствовать о наличии капитализма. В этом случае рамки новой истории надо отодвигать в XIII век, когда этот процесс начинался. Другое дело, что в XVI в. лишение трудящихся средств производства (земли) достигает невиданных ранее размеров, в целом способствуя развитию (в совокупности с другими факторами) капиталистического уклада. И английская революция объективно решала вопрос о превращении его из второстепенного в господствующий. Но это уже было середина XVII века и дальнейшее развитие в XVIII в. А в XVI в. мануфактура не охватывала полностью общественное производство и выделялась как архитектурное украшение на здании феодализма. Мелкое ремесло по-прежнему преобладало.

Это то, что касается материальной сферы.

Другим аргументом «реформаторов» школьного образования (в нашем случае игнорирование мнения академической и университетской науки) в отсчёте грани новой истории служат психолого-мировоззренческие последствия ВГО. Но для формирования нового мировоззрения необходимо немалое время для осмысления того или иного факта, в частности открытия Америки.

В занимательных рассказах о своих заокеанских плаваниях (1497-1504) к берегам новооткрытых земель Америго Веспуччи описывал индейцев в соответствии со средневековой традицией: «Все женщины у них общие, и у них нет ни королей, ни храмов, ни идолов, нет у них ни торговли, ни денег; они враждуют друг с другом и дерутся самым жестоким образом… Они также питаются человеческим мясом…». Сам Колумб до конца своей жизни (ум. 20 мая 1506 г.) уверял всех, что достиг берегов Юго-Восточной Азии. Необходимо было время, чтобы европейцы поверили в принадлежность индейцев к роду человеческому, индейцы в глазах европейцев мало чем отличались от животных. Поэтому жестокость завоевателей поначалу и не вызывала особого протеста и не имела негативного общественного резонанса. А пока папа Павел III вынужден был в 1537 г. издать буллу, в которой говорилось: «Мы заявляем, что индейцы, как и все прочие народы, не должны лишаться своей свободы и своего достояния, и что они могут, что они должны свободно и законно ими пользоваться».

Другим аргументом в споре о периодизации выдвигается процесс формирования новой идеологии в результате Возрождения и Реформации.

Нет особой надобности в данной аудитории останавливаться на этих сюжетах. Напомню лишь, что культура Возрождения раньше всего, с сер. XIV в.(кстати к вопросу о периодизации), стала складываться в Италии, в большинстве других стран её зарождение относится к концу XV в. Завершающим периодом эпохи Возрождения почти повсеместно были последние десятилетия XVI- начало XVII столетия. Но Возрождение это не всеобъемлющий критерий. Восточная Европа и часть Скандинавии практически не были затронуты ренессансной культурой.

Безусловно, эпоха Возрождения явилась порой формирования в Европе национальных государств, национального самосознания, национальной специфики культуры. Культура этого времени обладает неповторимым своеобразием. Она сохраняет, с одной стороны, черты преемственности с традициями средневекового периода, но, с другой, представляет собой несколько иной по характеру тип культуры, обусловленный в перспективе историческим процессом перехода к Новому времени.

Но культура Возрождения – не то же самое, что культура эпохи Возрождения. Первое из этих понятий относится к новым, собственно ренессансным явлениям, веяниям, тенденциям. Второе – гораздо шире, оно включает наряду с ренессансной культурой также и иные культурные явления: средневековые традиции, которые продолжали существовать, и новые культурные процессы, не ренессансные или даже анти ренессансные по характеру, в том числе связанные с воздействием Реформации и Контрреформации. Возрождение – «ручеёк» в культуре XVI в. Но в силу поразительного обилия ярких талантов, множества достижений в разных областях творчества XVI в. именуют веком Возрождения, притом что рубежXVI- XVII столетий – время его угасания.

Немалое влияние на формирование новой идеологии оказала Реформация. Но была и Контрреформация. [См. лекционный материал.]

Периодизация – это не исторический факт. Дискуссии велись всегда, и заканчивались соглашение, всякая точка зрения имеет место быть. Однако для целей преподавания традиционная у нас градация более целесообразна. А то что творят чиновники, так это отработка денег. И считаться они не хотят ни с кем и ни с чем (последний школьный учебник Ртищевой Галины Анатольевны).

В периоде XVI-XVIII вв., если говорить о духовной составляющей, то как правило XVI в. ассоциируется, и мы об этом уже говорили, с Возрождением; XVIII в. – с Просвещением (и это общеизвестно). Но картина остаётся неполной без определения века XVII. В последние десятилетия определённые попытки в этом направлении ведутся. И некоторые наработки уже имеются, они особенно интересны, когда в основу кладутся источники литературного характера.

XVII столетие являлось ключевым моментом в общеевропейском одновре­менно стремительном и неравномерном развитии, основная тяжесть которого пришлась на его первую половину. На­бирал силу процесс формирования на­циональных государств (современных европейских наций), укрепления самосознания, зарождения и становления общественного мнения. Начинали обо­значаться государства с утверждавши­мися буржуазными отношениями (Анг­лия, Голландия, Франция) и страны, где средневековье заметно укрепляло свои позиции (Центральная Европа, герман­ские государства).

Трагической страницей рассматри­ваемого периода стала Тридцатилетняя война (1618-1648) — первая общеевро­пейская война. Чтобы представить все тяготы этих лет, полезно обратить вни­мание на творчество не­мецких поэтов, в частности — Пауля Флеминга (1608-1640). Автор стихотворений на немецком и латинском языках. Изучал медицину, много путешествовал.

Новогодняя ода 1633¹

Наши села сожжены,

Наши рати сражены,

Наши души гложет страх,

Города разбиты в прах.

Если хлеба кто припас,

То давно доел запас,

Голод пир справляет свой

В опустевшей кладовой.

Жить в согласье — не зазор,

А война — для всех разор.

Разве стольких страшных бед

Стоят несколько побед?

Не хотим военных свар!

Мир — вот неба высший дар!

Прочь войну, чуму, беду

В наступающем году!

Социально-экономические, полити­ческие коллизии Европы XVII в. сказа­лись на развитии культуры и идеологии. Традиционная картина мироздания с четкими и неизменными границами Все­ленной уступала место новому видению мира с множественностью вселенных в бесконечном космосе. В этой связи труд­но переоценить значение в деле разру­шения старой схемы мироздания таких корифеев науки, как Тихо Браге, Галилео Галилей, Иоганн Кеплер. Их работа была продолжена Рене Декартом и озна­меновалась созданием научной картины мира, где основная заслуга принадлежа­ла Исааку Ньютону. Во главе этой плея­ды ученых стоял Николай Коперник. Свое учение он изложил в сочинении «Об обращениях небесных сфер» (опублико­вано в 1543 г.), заставив Землю «начать вращаться с головокружительной быст­ротой вокруг своей оси и подобно мошке описывать круги вокруг Солнца». Но и столетие спустя его гений не переставал восхищать просвещенных европейцев.

Андреас Грифиус (1616-1664) — один из самых видных немецких поэтов, своего времени так написал писал К портрету Николая Коперника:

О трижды мудрый дух! Муж больше чем великий!

Ни злая ночь времен, ни страх тысячеликий,

Ни зависть, ни обман осилить не смогли

Твой разум, что постиг движение Земли.

Отбросив темный вздор бессчетных лжедогадок,

Там, среди хаоса, ты распознал порядок

И, высшее познав, не скрыл от нас того,

Что мы вращаемся вкруг Солнца своего!..

Все кончится, пройдет, миры промчатся мимо,

Твое ж величие, как солнце, негасимо!

Распространение гелиоцентризма сопровождалось переосмыслением че­ловеком собственной значимости. Если Земля не центр мироздания, а только часть Вселенной, следовательно, чело­век не «венец творенья», не избранник Божий? Тогда неизбежен вопрос, которым задался итальянский поэт Джован Леоне Семпронио (1603-1646) Что есть человек?

Что человек? Картина, холст — лоскут,

Который обветшает и истлеет,

Нестойкая палитра потемнеет,

Искусные прикрасы опадут.

Что человек? Он расписной сосуд:

Изображенье на стекле тускнеет,

А урони стекло — никто не склеит,

Толкнут — и что ж? Руками разведут.

Я тополиный пух, морская пена,

Стрела — пронесся вихрем и исчез,

Туман, который тает постепенно.

Я дым, летящий в глубину небес,

Трава, что скоро превратится в сено,

Убор осенний жалобных древес.

Человек, центральная фигура миро­здания, превращался в малую частицу бытия, утрачивая исключительность собственного положения. Отныне он ви­делся «песчинкой на третьеразрядной планете». По мере расширения границ мира значение человека уменьшалось. Он — лишь часть природы. В связи с этим возрастает интерес к проблемам взаимосвязи, взаимозависимости и единства всего сущего. Но эта тенден­ция развивается на фоне осознания раз­лада между возвышенными ренессансными идеалами и окружающей дейст­вительностью.

Довольно ярко и концентрированно отобразил происходившие процессы Сирано де Бержерак в сочинении «Ко­мическая история государств и импе­рий Солнца», которое осталось незавер­шенным из-за смерти автора и было опубликовано в 1659 г. Сирано де Бержерак (1619—1655) — французский вольнодумец и автор уто­пических романов, участник Фронды и сочинитель мазаринад.

Герой попадает на птичий суд. Итак:

Обвинительная речь, произнесенная в Парламенте птиц на заседании Палат, против животного, подозреваемого в том, что он человек.

— Господа, участница этого процесса Гиемет ля Шарню, куропатка по проис­хождению, недавно прибыла из земного мира с еще незажившим горлом от свинцовой пули, которой стреляли в нее люди, она — истица против рода чело­веческого и, следовательно, против жи­вотного, которого я причисляю к ним. Господа! Полагаю, нет сомнений, что все существа созданы нашей общей мате­рью, чтобы жить в обществе. Итак, если я докажу, что человек словно для того и порожден, чтобы разрушать общество, не докажу ли я, что, идя против цели своего создания, он побудит природу раскаяться в своем творении? Первый и самый основной закон управления госу­дарством — равенство. Но человек ни­когда не сумеет его постоянно соблю­дать. Он кидается на нас, чтобы съесть, уверовав в небылицу, будто мы сущест­вуем для него. Человек ставит на нас ло­вушки, сажает на цепь, бросает в клет­ку, душит. Люди полагают, что Солнце зажглось, дабы светить им в войне про­тив нас, а природа дала нам возмож­ность летать, только чтобы по нашему полету определять злополучные или благоприятные предзнаменования. Они также воображают, что Бог вложил в наше тело внутренности, лишь с целью дать им книгу, по которой можно полу­чить сведения о будущем. Не является ли подобное недопустимым высокоме­рием? Я требую правосудия.

И судьи сочли подходящим покон­чить с героем с помощью казни, которая должна была вывести его из заблуж­дения о мнимой власти человека... по­ступив очень хитро. Глаза определили пчелам, чтобы их выколоть и съесть. Уши — шмелям, чтобы оглушить, плечи — блохам, чтобы вызвать зуд, и так далее. Вдруг среди замеша­тельства и бесконечного гула послыша­лись слова «Помилование!», «Помило­вание!», «Помилование!»... Совершенно измученный, Диркона опустился в траву, рас­тянулся в тени деревьев и чувствовал, что его клонит ко сну от сладости про­хлады и тишины уединения. Внезапно он был разбужен слабым шумом неясных го­лосов, порхающих вокруг.

Из множества беседовавших голосов удалось разобрать один. Он говорил: «Эй, Раз­ветвленный, вы спите?» Другой голос ответил: «Нет, Свежая Ко-pa, почему?» — «Дело в том, — продол­жал первый, — что я чувствую волне­ние, которое мы все испытываем, когда эти животные, именуемые людьми, приближаются к нам. Я хотел вас спро­сить, не чувствуете ли вы то же самое?» Немного успокоившись от ужаса, человек сказал: «Умоляю, кто бы вы ни были! Кто разговаривает со мною? Где вы на­ходитесь?» Минуту спустя послыша­лись такие слова: «Мы перед тобою! Твои глаза смотрят на нас, но не видят! Пристально посмотри на дубы, куда, чувствуем, устремлен твой взгляд. Это мы с тобой говорим. Будучи далеки от мысли, что мы можем рассуждать, люди даже не представляют себе наличия у нас чувственной души. Они все время видят, как от первого удара, который дровосек наносит по дереву, топор вхо­дит в его тело в четыре раза глубже, чем от второго. Но не догадываются, что, ко­нечно, первый удар застиг и поразил дерево внезапно. Но как только оно было предупреждено об опасности — тут же съежилось, собрав все силы для борьбы, и словно окаменело, сопротивляясь твердости оружия своего врага. Деревья обладают всеми теми духовными и те­лесными функциями, что и вы. Найдет­ся ли среди вас хоть один, кто не заме­тил, что весною, когда солнце радует на­шу кору обильным соком, мы вытягива­ем свои ветви и, отягченные от плодов, расстилаем их на грудь Земли, в кото­рую мы влюблены? Земля со своей сто­роны приоткрывается и отвечает тем же пылом. Они сближаются, чтобы со­единиться. Наши ветви, предавшись ра­дости, освобождаются от семени, чего Земля так страстно желала. Однако пройдет девять месяцев, прежде чем появится росток. Дерево, муж Земли, боясь, что зимняя стужа помешает бе­ременности, скидывает свое зеленое платье, укрывая ее. Само же довольст­вуется старым покрывалом, дабы как-то скрыть наготу. Ну, вот вы, люди, по­стоянно видите эти вещи и никогда не обращаете на них внимания.

По мнению французского вольнодумца, все существа созданы нашей общей матерью-природой для того, что­бы жить в обществе. Одна и та же мате­рия служит основой для образования животного и растительного мира. Писа­тель, разделявший атомистическое учение Пьера Гассенди, именно в том, что атом составляет основу всего, счи­тал мир целостным и взаимообуслов­ленным. И птицы, и животные, и дере­вья наделены способностью рассуж­дать, чувствовать, а также выражать свои мысли и эмоции. Природа чувству­ет боль и сопротивляется насилию (эпи­зод о дровосеке). Она, равно как и чело­век, способна испытывать радости люб­ви (сюжет о дереве, олицетворяющем собою мужское начало, и о Земле, сим­воле женского начала). Удивительные вещи происходят постоянно, но люди никогда не обращают на них внимания. Разве это не свидетельствует о непо­мерной гордости человека, уверовавше­го, будто природа, животный мир созда­ны для него? Неужели такое убеждение не говорит о его глупости и недопусти­мом высокомерии?

В этих рассуждениях проявился яростный протест против заносчивос­ти, чрезмерности притязаний, обуслов­ленных тем преувеличенным значени­ем, которое приписывалось человеку мировоззрением эпохи Возрождения. С утверждением коперниковского миро­понимания идея антропоцентризма стала превращаться в эфемерный при­зрак. Дабы доказать бессилие челове­ческого существа, пожалуй, невозмож­но было придумать более изощренный способ, нежели у Бержерака. В царстве птиц против путешественника возбуж­дено судебное дело. В ходе процесса Диркона (Dyrcona — анаграмма Cyrano с добавлением «D» вместо частицы «de») понял, что ему придется отвечать за все людские злодеяния, совершен­ные против природы. После «Обвини­тельной речи, произнесенной в Парла­менте птиц на заседании Палат, против животного, обвиняемого в том, что он человек» (текст речи приведен частич­но), судьи не желали сохранять жизнь такому чудовищу, каким им представ­лялся человек. По их убеждению, человек среди животных — язва, от кото­рой необходимо избавиться. Только ре­шение о помиловании спасло предста­вителя рода людского от жуткой казни. В противном случае под мерное жуж­жание самых ничтожных тварей ниче­го бы не осталось от человеческой са­монадеянности, неоправданных пре­тензий господствовать над всеми жи­вотными и уничтожать их.

И если Сирано де Бержерак стре­мился как можно больше задеть само­любие своего читателя, то достиг он это­го наверняка. Так, в Лунном мире («Го­сударства и империи Луны», произве­дение написано между 1647 и 1650 гг.) представителя земной цивилизации принимали то за неведомое животное из категории самых низших скотов, то за обезьяну, то за попугая, то за страу­са. В конечном счете кое-как пришли к единому мнению и причислили при­шельца к разряду диких людей, так как он представлял собою, в сравнении с аборигенами, существо совсем несо­вершенное. Одним словом, бог явно пренебрег строением этих «скотов», от­дав их на забаву природе. Только в царстве деревьев человек был узнан сразу (диалог двух дубов).

Столь скверная оценка человечес­кой природы была обусловлена исто­рической действительностью XVII в., которая вызывала глубокую неудовлетворенность у со­временников. Это и постоянные воен­ные конфликты, как внутренние, так и внешние. Это и господство невежест­ва, служившее основой массового ре­лигиозного фанатизма и мракобесия. Это и благоденствие в век величайших научных открытий прорицателей, га­давших по внутренностям животных и по полету птиц. Это и варварское от­ношение к природе. Всё в воображе­нии многих мыслителей, писателей, поэтов свидетельствовало о том, что человек — глуп и живет только для того, чтобы сегодня выстроить, а завт­ра разорить. Подобные мотивы мы находим у французского писателя Никола Депрео-Буало (1636-1711):

Осел без ужаса не мог найти бы слов.

По справедливости вдруг ставши мизантропом,

Сказал бы нам, как он говаривал с Эзопом,

«Благодарю Творца, что я в числе скотов!

Божусь, что человек глупее нас, ослов!»

Развитие естествознания как науки о явлениях и закономерностях природы шло в упорной борьбе со старым миро­воззрением, заблуждениями и предрас­судками. Одновременно усиливался ре­лигиозный фанатизм, все шире распро­странялись суеверия, вера в чудеса и знамения, погоня за «колдунами» и «ведьмами», преследования всех тех, кто не находился в рядах «святых».

Наиболее восприимчивые и чуткие натуры вполне отчетливо определяли суть происходившего. Среди них - Самюэл Батлер (1612-1680) — сын фер­мера, самоучкой получивший образова­ние: перебрал в жизни несколько профес­сий. Известен как поэт, сатирик, «черес­чур остроумный», по отзыву Вольтера.

Вождь мира — Предрассудок; и выходит,

Как будто бы слепой слепого водит.

Воистину, чей ум заплыл бельмом,

Рад и собаку взять поводырем.

Но и среди зверей нет зверя злее,

Чем предрассудок, и его страшнее:

Опасен он для сердца и ума

И, сверх того, прилипчив, как чума,

И, как чума, невидимо для глаза

Передается злостная зараза

И, в человека отыскавши вход,

До сердца сразу ядом достает.

В природе нет гнуснее извращенья,

Чем закоснелое предрассужденье.

Голод и болезни, войны и стихийные бедствия объяснялись происками дья­вола. От него все зло. Естественно, про­стому люду, более чем кто бы то ни был испытавшему на собственной шкуре все напасти, не приходилось в этом сомне­ваться. Он был со всех сторон окружен чертями. Но бесовское наваждение ох­ватило и высший свет. Зачастую тон за­давали особо высокопоставленные пер­соны. Так, Екатерина Медичи окружила себя астрологами и магами. Их число в королевстве достигло сотни тысяч. По замечанию одного из них: «Франция вся целиком — колдунья».

Не составили исключения и многие ученые, в представлениях которых еще не обозначились четкие грани между реальностью, возможностью и вообра­жением. Алхимия, магия, астрология почитались как научные занятия.

Поборники веры старательно осваи­вали ими же и разработанную демоно­логию, учение о демонах и колдунах. С усердием школяров штудировали «Мо­лот ведьм». Пособие, изданное в 1487 г., поучало: всех, кто думает иначе, неже­ли чем предписано, надо сжечь как кол­дунов; если не найдется трех свидете­лей, вполне будет достаточно «общест­венного голоса», то есть крика толпы. С «успехом» практиковали сатанинскую медицину, изгоняя священными закли­наниями бесов из людей, якобы «одер­жимых» нечистой силой.

30-40-е гг. XVII столетия отмечены двумя наиболее скандальными процес­сами об «одержимых». Однажды в Луден прибыл молодой священник Урбан Грандье, отличавшийся приятной внешностью, изысканными манерами светского человека, талантом писать, но еще большим — говорить. Его пропове­ди собирали огромное число слушате­лей. Росту популярности в основном способствовала женская половина горо­да, восхищавшаяся пастором не только днем, когда он гремел с кафедры, но и при лунном свете на задворках своих домов. Заговорили и размечтались о Грандье и молодые монахини неболь­шого луденского монастыря. Чтобы из­бежать позора, настоятельница разыс­кала «свидетелей», согласившихся дать показания против священника как кол­дуна, дьявола и вольнодумца. В подтверждение истинности обвинения аб­батиса первая заявила о том, что она одержима дьяволом, начала биться в конвульсиях и бормотать на дьяволь­ском наречии. Послушницы последова­ли ее примеру. Психоз охватил не толь­ко монастырских дев. «Одержимыми» оказались шесть молодых горожанок и еще две из соседнего города. Судья, знавший местные нравы, пригрозил мо­нахиням вывести их на чистую воду. Парламент Бордо откомандировал хи­рурга, заключение которого по резуль­татам осмотра было однозначным: об­манщицы. К тому времени слухи о луденских событиях взбудоражили почти всю Францию. Париж поверил в то, в чем сам Луден несколько сомневался. Из столицы был послан королевский со­ветник. Тот принял сторону настоятель­ницы, будучи не в состоянии отказать в поддержке своей родственнице. Урбан Грандье был признан виновным и при­говорен к сожжению как колдун.

Но бесы не унимались. Изгнанные из Лудена, они прямиком направились в Лувье, дабы продолжить свои козни в другом женском монастыре по анало­гичному сценарию. Здесь массовое «по­мешательство» приняло еще большие размеры и было более тягостным, так как большинство явно страдало шизо­френией.

В проведении ведовских процессов у инквизиции был серьезный конкурент в лице судебных учреждений. Парламен­ты, стараясь доказать непогрешимость светского правосудия, стали «еще боль­шими попами, чем сами попы». Особым рвением отличался Тулузский парла­мент. Именно ему принадлежит печаль­ная слава сожжения в 1619 г. великого итальянского ученого Джулио Чезаре Ванини, обвиненного в безбожии.

Противоречия бурной эпохи нашли свое концентрированное выражение в таком феномене, как либертинство. Сам термин использовался как сино­ним атеизма — высшей степени идей­ной неблагонадежности — и «эпику-рейства», «мошенничества» и «распут­ства»; для обозначения всех тех, кто думал и жил по-своему, противостоя общепринятому и предписываемому. Так, например, во Франции вольно­думство приобрело национальный ха­рактер. Многие высказывались, а еще больше — думали, как либертины. Они объединялись в различных ученых кружках и «академиях», литератур­ных салонах и собраниях.

Наибольший интерес представляло научное общество Пьера Гассенди. В со­чинении и, в частности, в опубликован­ных в 1624 г. «Парадоксальных упраж­нениях против аристотеликов» Пьер Гассенди от имени науки нападал на традицию и авторитет. По убеждению автора, мыслитель в суждениях должен не доверяться какому-либо авторитету, а подходить ко всему критично и все подвергать суду разума. Достоинство ума — единственный критерий величия человека. Ученый глубоко убежден в возможностях постичь истину, в поис­ках которой необходимо опираться на опыт. Но если в науке он призывал сле­довать разуму, то в делах церковных — все принимать на веру.

Небольшим объединениям ученых, скромные заседания которых остава­лись незамеченными, противостояли шумные блистательные аристократиче­ские собрания. Чтобы ощутить атмосферу париж­ских салонов, достаточно привести ха­рактерные портреты некоторых их зав­сегдатаев, тех, кого считали душой по­добных обществ. По свидетельству со­временника, Таллемана де Рео, поэт Малерб, посещавший маркизу де Рамбуйе, ко всему, что ценилось в офици­альных кругах, относился с презрением и многое осуждал. Соблюдая все требо­вания церкви, не очень верил в загроб­ную жизнь. Он уверял всех окружаю­щих, что охотнее разделил бы трапезу с каким-нибудь вором, чем с тринадца­тью капуцинами. Однако не симпатизи­ровал и гугенотам и спрашивал у них: действительно ли вино и хлеб в Ларошели лучше, чем в Париже? Из бесед с Венсаном Вуатюром, собратом Малерба, создавалось впечатление, что он над всеми потешался. Оноре Ракан слыл са­мым большим чудаком. Однажды он пригласил знакомого приора постре­лять куропаток. Но тот отказался под предлогом того, что ему надо отслужить вечерню, а помощников нет. Стихотво­рец решил подсобить другу и со знани­ем дела запел хвалебную Богородице, забыв снять с плеча охотничье ружье. Вот еще более курьезный случай. Всту­пая в ряды членов Французской акаде­мии, поэту необходимо было обратиться с приветственным словом в честь кар­динала Ришелье. Явился же он туда с каким-то клочком бумаги. Дабы преду­предить вопросы академиков, Ракан по­яснил, что его борзая сука сжевала всю торжественную речь, а наизусть он ее не помнит и копии не оставил. В конце объяснений предложил почтенной пуб­лике довольствоваться тем, что каждый сам сможет из нее извлечь.

В подобных собраниях складывалось общественное мнение и созревали мно­гочисленные планы политических ин­триг.

Часто постоянных посетителей арис­тократических ассамблей можно было встретить в салонах самой сомнитель­ной репутации, в кабаках, где дворянст­во якшалось со всяким сбродом. Нарочитое подчёркивание негативного отношения ко всему, что исходило от государства и церкви, сочеталось с разнузданностью нравов, аморальным поведением.

Писатель Сент-Эвремон в частной корреспонденции следующим образом охарактеризовал моральную атмосферу XVII столетия:

Природа наша так терпима,

Что все желанья дозволимы,

Кой ей одною нам даны.

Когда впадаешь ты в разврат,

То в этом ты не виноват.

Не преступленьем, а забавой

Зовётся сей проступок нрава.

Два салона Парижа являлись излюб­ленным местом наиболее дерзких в по­мыслах и поведении. Общество извест­ной куртизанки Нинон де Ланкло имело для различных парижских кругов осо­бое очарование, привлекательность, ос­троту. Большой популярностью этот дом пользовался у аристократической молодежи, которая, провозглашая осно­вой жизни удовольствия духовные и плотские, стремилась своим поведением противостоять всему, что представляло, по ее мнению, религиозный, моральный консерватизм. Но на улице де Турнель обсуждались также идеи Платона, Ари­стотеля, Эпикура, Гассенди, Декарта. Сама хозяйка смело судила обо всем. Хотя она и выполняла предписания церкви, но была глубоко убеждена, что любая религия — это лишь плод вообра­жения. Вольнодумство, эпикурейство, неверие достигли в ее доме такого раз­маха, что мадмуазель де Ланкло была выслана из столицы, обвиненная в том, что она заражает либертинством при­дворную молодежь.

Другой примечательной фигурой был любимец Парижа, король бурлес­ка, «злой хохотун» Скаррон. Молодые годы он провел в неистовых кутежах и развлечениях. В ряду прочих его по­хождений известен скандал, связанный с участием в карнавальном шествии по улицам города Манса. Молодой аббат, дабы не скомпрометировать церковь, но поразить провинциалов необычностью своего наряда, а также, чтобы не быть опознанным, намазал тело медом и вы­валялся в пуху. Вид такого чудовища не мог не привлечь внимания. Толпа любо­пытных горожанок решила ощипать дикаря и дознаться, кто за ним скры­вался. Подобной развязки Поль Скар­рон не ожидал. Спасаться от позора пришлось бегством. Позже судьба уго­товила ему страшное испытание. Трид­цатилетний красавец, ловелас, кутила и повеса в один год превратился в жал­кого калеку, разбитого параличом. Од­нако острый ум, блестящее дарование, выдержка и жизнелюбие породили од­ного из ярких представителей фран­цузского бурлеска. Его произведения возбуждали дух неуважения к господ­ствующим авторитетам.

Огромной популярностью пользовалось сочинение «Тифон, или Гигантомахия (1644) – см. лекцию.

В тавернах и кабачках сочинялись стихи, велись разговоры и споры о по­эзии, философии, религии и политике. Серьезные беседы сопровождались вольным поведением, попойками и орги­ями. И если слово «эпикуреец» было со­бирательным бранным термином, то оно в первую очередь применимо к данной публике. Францисканец Жан Буше вос­кликнул о своем XVII столетии: «О, не­счастный и порочный век! Век, который можно назвать веком Эпикура, еще бо­лее презренный, чем этот подлец. О, по­рочные нравы! О, торжествующее сво­бодомыслие!» Трактиры «Маленький дьявол», «Рябина», «Белый крест», «Же­лезный крест», «Серебряный экю», «Бе­лый баран», «Каменный дуб» стали из-любленным местом проведения досуга. Но наибольшей известностью пользова­лись «Сосновая шишка» и «Лотарингский крест». Там собирались стихопле­ты и придворные поэты, советники па­рижского парламента, важные персоны и грязные шансонье, графы и дворян­ская молодежь. Они чувствовали себя свободно, непринужденно, без опаски отрицали бессмертие души и утвержда­ли, что религия — это форма политиче­ского обмана.

Между Возрождением и Просвещением

Либертинство, вольнодумство XVII столетия представляло собой не какое-то определенное идеологическое тече­ние, а скорее образ мышления, способ мировосприятия и своеобразное миро­понимание, для которого характерен фрондирующий нонконформизм и кото­рый проявлялся в самых различных формах поведения.

Этот особый «стиль мышления» явился результатом становления нового общества и разрушения прежнего ми­ровоззрения, когда идеалы, понятия и нормы эпохи Возрождения уже были утрачены, а идеалы, понятия и нормы эпохи Просвещения еще не созданы. Людей охватили неуверенность и со­мнения, жестокая внутренняя борьба добра и зла, веры и разочарования, от­чаяние и потерянность. [Эти настроения выразил Христиан Гофман фон Гофмансвальдау (1617-1679)]

Все относительно. Нет прочности ни в чем.

Что дорого отцам, над тем глумятся дети.

И с отвращением мы вечером плюем

На то, что нам святым казалось на рассвете.

Великое во сне — ничтожно наяву.

Наш собственный порыв рождает в нас презренье,

Кто знает: может быть, я завтра разорву

Сегодня созданное мной стихотворенье?

О хрупкость бытия! О ненадежный свет!

Зачем же нас влечет в людскую эту давку?

Что радость? Что восторг? Все суета сует.

Так вовремя успей на небо сделать ставку!

Пожалуй, в этой связи определение XVII века как «растерянного века» представляется достаточно ярким и со­ответствующим эмоционально-психоло­гическому состоянию данного времени.