Послесловие. Я не сомневался, что после окончания школы поступлю в мореходное училище и буду штурманом дальнего плавания

ЙОГА

БОГ

МОРЕ

Я не сомневался, что после окончания школы поступлю в мореходное училище и буду штурманом дальнего плавания, но на медкомиссии обнаружилось, что у меня развивается близорукость. "Молодой человек, о море даже не мечтайте. Ни в гражданский, ни в военный флот вас никогда не возьмут", - сказал мне врач. Это меня так потрясло, что я больше не хотел жить. Несколько месяцев я мучился, как раненый зверь, пока не узнал, что в институтах страны есть факультеты океанологии, куда принимают студентов с небольшой близорукостью. Я учился тогда в седьмом классе. Мне пришлось ждать еще четыре года в автодорожном техникуме и три года в армии, прежде чем я смог приехать в Ленинград поступать на факультет океанологии. Узнав, что меня приняли, я почувствовал себя на седьмом небе: "Я буду океанографом, буду плавать по морям и океанам, я добился всего, чего хотел!"

Тогда я думал, что, если буду изучать океанографию, моя жизнь будет связана с морем и что даже если и придется сидеть в кабинете, то море уж конечно будет плескаться у самых окон. Позже я убедился, что океанография - это папка с цифрами. Можно быть океанографом, в глаза не видя моря и находясь к нему не ближе, чем астроном к планетам и звездам.

Нас, студентов-первокурсников, будущих океанографов, с головой окунули в бесконечные таблицы с цифрами, диаграммы и чертежи. Если бы среди цифр и формул изредка не попадались слова "приливы", "течения", "волны", я бы думал, что занимаюсь бухгалтерией или счетоводством.

Наконец, при кафедре океанологии организовали группу подводных исследований, и я, конечно, стал самым активным ее участником. Водолазное дело мы изучали с офицером-подводником. На Большом проспекте Васильевского острова была недействующая церковь. Под ее главным куполом установили водолазную башню глубиной двадцать шесть метров. К ней подведены торпедные аппараты, а внизу - специальная камера для выхода водолазов в воду. Церковь была буквально забита компрессорами и оборудованием с подводных лодок.

Прямо на клиросе у иконостаса располагалась рекомпрессионная камера на три отсека. Когда сидишь в одном из отсеков под давлением, через иллюминаторы видна роспись на стене - Божия Матерь и распятие Христа.

По приказу командования водолазы должны были погружаться голыми. С большим трудом девушкам в нашей группе было разрешено надеть купальники. А мы тренировались с ними голые.

Снаружи гиды толково объясняли иностранным туристам, когда и кем была построена церковь, и извинялись, что сейчас в ней идут реставрационные работы и потому осматривать ее просто не интересно. А мы стояли тут же у ворот и ждали, когда эти идиоты-иностранцы отойдут подальше, чтобы войти и начать водолазные тренировки.

Когда я прочел об изобретении акваланга, о людях-амфибиях, о том, что можно парить в воде как птица, я почувствовал себя так, будто я, родившийся в тюрьме, вдруг узнал, что за ее стенами есть привольный мир, есть луга и поля, где можно свободно гулять под солнцем. Я боялся мечтать о неосуществимом.

Вскоре после этого я увидел в вестибюле института объявление, что желающие заниматься подводным плаванием с аквалангом могут записаться у А.В. Майера, и у меня потемнело в глазах. Я испугался, что весь институт уже наверняка стоит в очереди, и я опоздал. Через несколько секунд, взлетев по лестницам, тяжело дыша, я ворвался в нужную комнату.

В большом помещении за десятком рабочих столов, заваленных папками, картами и бумагами, виднелись мужские фигуры, так бесцветно сливавшиеся с рулонами бумаги, будто сами были пишущими автоматами.

На меня удивленно смотрели личики в очках, с умненьким выражением, бледные, чуть крысиные, они только что ловко строчили карандашиками по бумаге и вот высунули серьезные мордочки из книжных страниц. Это были молодые ученые-теоретики. В самом углу за вопиюще гладким, без единой бумажки столом неуклюже сидел человек средних лет - сидел так, будто ни разу в жизни не сидел на стуле. Колени торчали поверх стола, а поза кричала "Черт возьми, как за этим сидят!" Обветренное всеми ветрами лицо с крупными чертами, длинные бакенбарды, волевой подбородок и спокойная складка губ - передо мной был пират с "Веселого Роджерса", насильно усаженный за парту. Нужно было сделать усилие, чтобы не видеть черной повязки на его глазу, красного платка на голове и сабли за поясом. Это был Анатолий Викторович Майер. Таким я увидел его впервые.

Я направился к его столу.

- Приходилось бывать под водой?

Я рассказал о своих попытках погружения в... противогазе. Я служил в армии химическим инструктором саперного батальона, мы только что получили специальный противогаз для работы в дыму или отравленной атмосфере, и при первом же удобном случае я решился опробовать его под водой. Наш батальон как раз наводил понтонный мост через реку, и я взялся доставать оброненные в воду под понтонами гаечные ключи (командиру батальона эта идея очень понравилась). Мой наполовину самодельный противогаз - баллон от огнетушителя, редуктор со шлангами от газовой плиты и маска с гофрированной трубкой - позволял дышать под водой, хотя и с трудом. Чем глубже я погружался, тем труднее становилось дышать. На глубине пяти метров каждый глоток воздуха приходилось высасывать из загубника с сильнейшим напряжением легких, как если бы я при сильной жажде пытался напиться из сосуда с водой с отверстием в булавочную головку.

Прекрасно разбиравшийся в дыхательных аппаратах (он служил семь лет на флоте и имел солидный опыт), А.В. откровенно расхохотался, так что из бумажных джунглей на столах на мгновение высунулись потревоженные физиономии молодых исследователей. После очередной неудачной попытки закурить трубку (опять поднялись головы из-за бумаг) А.В. откинулся на спинку стула, глаза его все еще продолжили смеяться.

- Именно таких ребят я и ищу.

Потом он вытащил из ящика стола овальное стекло с резиновой окантовкой и положил передо мной. Я покрутил его в руках, не зная, что с ним делать.

- Это маска, - сказал А.В., - ее надевают вот так.

А это акваланг, - достал он из-под стола два тяжелых

металлических баллона с ремнями.

Я смотрел на все это, как на крылья для полета.

- Хочешь подышать? - А.В. подал мне загубник.

Я потянул воздух всей силой легких, вцепившись в загубник зубами и губами, как в своем противогазе.

- Легче, - улыбается А.В.

Я вдохнул.

- Совсем легко.

Я еле держу загубник и ахаю-выдыхаю:

- Так легко! Не может быть!

Так неожиданно в моей жизни появился Майер, и тогда море, живое, первозданное, как в древние времена, широким потоком ворвалось в пыльные кабинеты и лаборатории и унесло меня к иным берегам.

Как греки и римляне осваивали просторы далеких морей, так и мы, участники группы подводных исследований, отправлялись на все лето в морские экспедиции к Черному морю, ставили палатки и каждый день выходили в море на маленькой лодке. Жизнь на берегу напоминала жизнь ихтиофагов, морских легендарных племен. Днем они плавали и ныряли в море, питались сырой рыбой и ракушками и только спать выходили на сушу.

Весь день мы проводили в море на плоту или на лодке, ныряли с аквалангами на глубину, занимались какими-то экспериментами под водой, а вечерами в нашем палаточном лагере, в окружении многочисленных гостей пили вино, слушали песни, танцевали и купались по ночам при свете луны или звезд. Мы выполняли водолазные работы в километре от берега, чаще всего в штормовом море. Только два летних месяца было в нашем распоряжении, и ждать у моря погоды нам было нельзя. Иногда из-за шторма мы не могли направить нашу маленькую лодку-плоскодонку к берегу - заливало корму, волны были такие большие, что мы видели их вершины высоко над нами, а когда наконец к ночи, после долгих часов дрейфа, нам удавалось галсами приблизиться к берегу, то море просто выбрасывало нас на берег в волнах прибоя со всем нашим имуществом.

Майер был нашим учителем и вожаком и умел находить выход из самых безнадежных ситуаций. Он был единственным преподавателем на кафедре, кто бегал бегом по институтским коридорам и лестницам. Там, где мы видели сгущающиеся тучи и явное приближение грозы, он всегда видел безоблачное небо. У него получалось все, даже то, что казалось невозможным. Он был безумно храбр на море и под водой. Я и сейчас вижу его сидящим на корме нашей маленькой лодочки-плоскодонки на фоне огромных волн. Самого его присутствия было достаточно, чтобы мы благополучно прошли через все опасности, - а их во время работы было немало. Он научил меня любить риск. В моменты опасности я чувствовал радостное возбуждение, а после, на берегу, умиротворение и блаженный покой.

Однажды, сидя на берегу, я долго вслушивался и шум прибоя и незаметно "выпал" из времени. Мне казалось, что я сижу здесь уже давно, так давно, что не помнил сам, когда и как здесь оказался. Постепенно вся окружающая природа преобразилась. Я не узнавал свою бухту, скалы и море - все это я видел как будто впервые, и все было сказочно красивым. Я снова и снова всматривался в окружающее - оно не поддавалось запоминанию и каждый раз оказывалось непривычным и прекрасным. Я вдруг явственно ощутил чье-то присутствие. Море стало одушевленным, и я почувствовал, как оно смотрит на меня. Это было точное ощущение, которое невозможно определить иначе: море смотрело на меня из глубины всей своей массой, гребнями волн, кусками пены на песке, мельчайшими каплями на камнях. Присутствие чего-то одушевленного не было пугающим. Чувство любви затопило все мое существо, я не мог оторвать глаз от моря, я боялся шелохнуться. Я слышал какой-то призыв из глубины и ощущал, как море втягивает мою душу. Все, что происходило со мной, было и необычным, и в то же время совершенно реальным - мое сознание оставалось по-прежнему ясным. Мне казалось, что я стал обладать новыми, недоступными раньше чувствами - они, как щупальца спрута, протянулись в какие-то иные сферы жизни. Наверное, я пробыл в этом состоянии довольно долго. Потом я понял, что меня окликают по имени. На огне жарились шашлыки, разливали вино, начиналось обычное ночное веселье: смеялись над чем-то девушки, ребята разбирали стаканы и рассаживались вокруг костра. С берега доносился шум прибоя и снова возвращал меня к только что пережитому, в сердце все еще сохранялось чувство любви. Я отвечал на вопросы невпопад и долго не мог вернуться к нормальному состоянию. С того вечера во мне что-то изменилось. Я часами мог сидеть у моря в одиночестве - слушать, вдыхать, постоянно удивляться и восхищаться, затихать в его присутствии и доверяться ему всем сердцем. Я чувствовал, что навсегда связан с ним какими-то сокровенными узами.

В то лето состоялось мое боевое крещение под водой. Это было в районе Голубой Бухты возле Геленджика. Нужно было закрепить на дне масштабную сетку для киносъемок. Я легко дошел до дна, но подводное течение было очень сильным, и мне пришлось долго тащить ее вниз и крепить на глубине двадцати семи метров. Для первого раза это было многовато. Уже на дне я услышал звук, напоминающий шипение воздуха, выходящего из баллона под большим давлением. Я проверил свой вентиль - все было в порядке. Шум усиливался и скоро стал невыносимым, а я боялся оставить работу незаконченной - это было мое первое настоящее погружение. Пронизывающий скрежещущий грохот сотрясал мне череп и, казалось, раздирал всего меня. Такой оглушительный шум, наверное, слышал Одиссей, проходящий между Сциллой и Харибдой. "Пока я могу дышать, нужно продолжать работать", - решил я. Скрежет и визг были такими ужасными, что для спасения хотелось, как Одиссею, залепить уши воском. Но потом шум стал постепенно ослабевать и наконец прекратился совсем. Наступила тишина, и это было непередаваемо чудесное ощущение.

Подождав немного на всякий случай, я стал всплывать. На поверхности встревоженный шеф спросил:

- Ну как?

- По-моему, там циклопы.

- Над тобой шел пароход, и мы боялись, что ты

всплывешь под винт.

Меня очень закалили неожиданные ситуации вроде этой. Однажды у нашей плоскодонки заглох мотор, пока я был под водой. Поднялся сильный ветер, и лодку унесло далеко в сторону. Когда я всплыл, то

увидел, что море покрыто штормовыми волнами, лодки нет, а до берега плыть на трубке несколько часов. Выхода не было, пришлось плыть.

Подводную лабораторию "Черномор" спустили на глубину четырнадцать метров в полукилометре от берега. Туда, на дно морское, нас поселили впятером, а над нами зависло судно с барокамерой, чтобы наблюдать за нами и обеспечивать всем необходимым. Море пьянит даже с берега особыми ароматными запахами и завораживающими звуками, а на глубине обволакивает душу сладчайшим азотным опьянением, без головных болей, безо всяких неприятных последствий. Это состояние знают только те, кто жил в подводных домах или находился в кессонах. Вечерами, вернувшись с полигона пьяные и счастливые, наблюдая, как резвятся рыбы за иллюминатором в водной дымке, мы жаждали еще большего кайфа. Нельзя было сплавать тайком на берег (кессонная болезнь не позволяла нам появляться на поверхности), нельзя было, по водолазным правилам, пить вино. Нам не очень доверяли и следили за нами днем и ночью по пузырям, чтобы мы не выходили "погулять" или просто "посидеть на завалинке".

Метрах в семидесяти от нашей лаборатории был другой дом, "убежище", к которому от нашего был проложен канат по дну. С помощью условного кода мы просили верных друзей спустить в тот дом побольше вина.

Под давлением легче задерживать дыхание, и я мог пробыть без воздуха до четырех минут. Оставалось только сплавать за вином по канату, и я с удовольствием брался за эту задачу. Акваланг взять нельзя - заметят пузыри на поверхности. Я надевал пояс с грузами и маску, делал несколько глубоких вдохов и выскальзывал через донный люк к канату. Пройти семьдесят метров не составляло труда. Отдышавшись в "убежище", я возвращался с вином к полному удовольствию моих товарищей.

Существуют официальные, громоздкие и практически невыполнимые правила водолазных работ. Если им следовать, из тебя никогда не получится ни моряка, ни водолаза. У нас же были свои разумные правила, основанные на собственном опыте и хорошей физической подготовке. Нам удалось провести под водой сотни часов, днем и ночью, в любую погоду, в шторм и подо льдом. "В опасной ситуации время на размышления у вас в пределах задержки дыхания, - говорил Майер, - нужно быстро принимать правильное решение, а иначе лучше вовсе не соваться в море".

Кто-нибудь копал яму под водой лопатой? Это было нужно для геологических изысканий, и это было нелегко - под водой нет привычной опоры. Я рыл землю, как крот, надев тяжелые свинцовые башмаки, в окружении стаи рыб, и не заметил, как кончился воздух в акваланге. Две минуты без дыхания я развязывал шнурки башмаков, потом вспомнил, что забыл ласты. Поводок, связывающий меня с подводным домом, тоже где-то запутался, а поднявшаяся муть мешала его найти. Я сбросил для облегчения акваланг, минуту искал поводок и на последней минуте добрался до люка подводного дома.

Однажды я запутался у якоря большого научного судна на глубине пятидесяти метров - мы фотографировали вновь построенный батискаф. Майер все время был рядом, но в эту минуту его не оказалось. Я подыскал одну, очень неудобную позу, в которой едва мог дышать, и замер, ожидая помощи. Минут через десять Майер нашел меня и освободил.

А.В. научил меня самообладанию. Он создавал под водой искусственные опасные ситуации вроде этой и тренировал нас до умопомрачения. Правила водолазных работ запрещали ходить под воду без поводков. Майер очень не любил поводки, которые никогда никого не выручали и всегда запутывались. Разве могли бы мы свободно осматривать затонувшие корабли, заплывая внутрь, или обследовать узкие гроты и пещеры!

Как-то раз в Кронштадте, где мы работали в доке осмотра подводных лодок, рабочие пошли на обед и отключили воздух, которым я дышал на глубине больше двадцати метров. Я экономно дышал через аварийный маленький баллончик, и мне удалось дойти до стенки дока только благодаря самообладанию. Меня вытащили без сознания и быстро разрезали комбинезон. Я хорошо помню, как постепенно задыхался в течение нескольких минут, а потом на меня навалилась темнота. Очнулся я в окружении моих друзей и никак ни мог досыта надышаться. Какое это все-таки наслаждение - дышать!

У нас был договор с Жаком Кусто о совместных исследованиях в подводном доме в Тунисе. Мы должны были послать наш буксир "Нерей" с командой инженеров-водолазов в Монако летом 1970 года.

А потом все пошло прахом. Нам не дали виз, и весь проект сорвался. Пошла прахом еще одна экспедиция с Кусто - на атоллы Тихого океана - под названием "Южный Крест". Это название предложил я. Целый годя готовил водолазную часть экспедиции. Я специально заочно окончил мореходное училище и получил диплом штурмана дальнего плавания. Нам снова не дали виз, а к Кусто послали других людей, не водолазов, но с визами. Он их не принял, а мы вместе с А.В. читали длинные репортажи об экспедиции "Южный Крест" без нас в журнале "Вокруг света". Потом пошел прахом проект организации института подводных исследований и испытание подводных батискафов. Мне не дали визы и секретности.

Я знал, что у меня было одно исключающее всякие надежды обстоятельство - родственники за границей. Моя сестра десять лет назад вышла замуж за индуса и уехала сначала в Индию, а потом вместе с мужем и сыном в Канаду. Все эти годы мы не виделись. Я сделал последнюю попытку получить визу в Канаду. Я тогда наивно полагал, что если каким-нибудь чудом получу ее, то только затем, чтобы съездить на короткое время и вернуться обратно. Это будет доказательством моей лояльности, и я уже наверняка смогу получить визу для работы на океанографических судах. Через полгода мне пришел ответ с предельно ясной формулировкой: "Посещение капиталистических стран считаем нецелесообразным".

Один за другим уходили за горизонт мои корабли, а у меня не было никакой надежды, никакого просвета. Я понимал, что никогда не смогу увидеть то, о чем мечтал, что меня никогда не выпустят на свободу.

Наверное, лучше совсем ничего не знать о мире, чем знать многое и быть не способным увидеть. Ужасно сидеть в своем сонном городе, зная, что громадный, прекрасный мир где-то рядом, и его жизнь проходит мимо тебя. Ты чувствуешь себя, как птица, которая не может летать, как парусный корабль со спущенными парусами, как человек, навсегда прикованный к инвалидному креслу. Одни названия мучают: Мадагаскар, Гавайи, Таити. Невозможно смириться с тем, что придется провести всю жизнь вот так, в бездействии, не имея возможности ничего совершить самому, только читая о других и восхищаясь другими. Меня с детства мучила неодолимая тяга к испытаниям. Мне хотелось пройти через все доступные ситуации и состояния, пережить все, что выпадает на долю человека, просидевшего много лет в тюрьме, стоять среди людей, ожидающих смертной казни, спасаться от кораблекрушения и плыть на плоту, вглядываясь в горизонт в надежде увидеть полосу земли. Благополучная, тихая жизнь чиновника всегда приводила меня в ужас.

У Экзюпери есть рассказ об олене, живущем в заповеднике, который часами простаивал у сетки, с тоской глядя туда, где свобода, волки, охотники и вольная жизнь, полная смертельных опасностей.

Я жил и государстве, где люди постоянно боялись чего-нибудь. Я видел страх в их глазах, в их позах, в манере говорить друг с другом, постоянно прислушиваясь и оглядываясь. Больше всего это чувствуется в столичных городах, в провинции отчаяние и безнадежность ощущаются меньше. Трудно поверить, что в стране существует множество здоровых, сильных мужчин, объятых постоянным страхом, трудно жить среди них. Люди вокруг меня ненавидели советскую власть. Я не замечал этого, во мне совсем не было ненависти. Я владел огромным богатством: состоянием сознания - я был счастлив. Мир казался мне прекрасным. Люди любили меня, и я чувствовал, что во мне нуждались. За глаза меня называли "счастливым идиотом". Чтобы психологически выжить в атмосфере ненависти и страха, ей необходимо противопоставить атмосферу любви внутри себя, в своей семье, в кругу своих друзей. Мне долгое время удавалось оставаться счастливым среди близких мне людей. Я обладал непоколебимо счастливым духовным состоянием, и я его потерял. Я стал понимать людей и страдать так же, как они. Во мне появилась ненависть. Я ненавидел режим в стране, ненавидел коммунизм с его красным цветом, ненавидел коммунистов, а потом потихоньку стал ненавидеть и самого себя. Жить в атмосфере ненависти и страха - медленное самоубийство. Иногда приступы ненависти были настолько сильными, что я чувствовал, как разрушается моя физическая оболочка. Я болел какими-то необъяснимыми болезнями, что-то надрывалось внутри, несколько раз у меня лопалась кожа на пальцах рук и висела клочьями. Я понял, что нужно что-то делать, пока ненависть не убила меня совсем. Если я ненавижу что-нибудь или кого-нибудь, я абсолютно неправ, для меня это была очевидная истина. Я стал бесполезным для людей. Они по-прежнему искали во мне поддержки, а у меня не было душевной силы - я перестал быть счастливым идиотом. Я пытался сопротивляться этому, но у меня пропала любовь к жизни. Я был почти мертв. Только временами ко мне возвращалось мое прежнее состояние, и я снова был счастлив.

Самое странное, что, когда я был в счастливом, идиотском состоянии, я противостоял ненависти и страху, я был не рабом, а свободным гражданином.

Тогда-то я остро почувствовал, что моя страна - галера, плывущая по пути ненависти, а я прикован к своему веслу. Я понимал, что должен оставить ее или не грести. Но что я должен делать? И должен ли? Как не падать, как не поддаваться ненависти?

А потом произошло нечто, что дало ответы на все мои вопросы и навсегда изменило меня и мое отношение к миру. Это была встреча с Богом. Я стоял перед Ним лицом к лицу. У меня хватает смелости говорить об этом так просто, без тени сомнения. Безусловно, это были самые прекрасные часы в моей жизни. У меня был личный религиозный опыт, без учителей, священнослужителей или каких-либо посредников. То, что называют Богом, действительно существует и входило в мою жизни в разное время, в разных обстоятельствах в трех разных аспектах: Бог в святых людях, Бог повсюду и Бог во мне.

Мое религиозное воспитание началось с того, что мне сообщили, что Бога нет. Я немного удивился глупости взрослых: зачем говорить о том, чего нет, когда вокруг столько таинственного и интересного, что есть. Но в школе и дома меня так настойчиво убеждали в этом, что я поневоле задумался: "Что же это такое - Бог?". Мой отец, преподававший в школе анатомию, химию и естествознание, с гордостью говорил о себе: "Я атеист". Однажды я спросил его: "Что значит атеист?" - и из его объяснений понял только, что это человек, не верящий в то, чего нет.

Во всем этом была странная неубедительность, которая все больше подтверждала ощущение, что с этим нужно разобраться.

Еще больше мой интерес к религии подогрел случайно услышанный разговор родителей отца.

Бабушка пришла из церкви и сказала: "Священник произнес сегодня такую проповедь, что все плакали". Дедушка чинил башмак и спросил, не поднимая головы: "Ну и что же он говорил?" Выяснилось, что проповедь была на церковнославянском языке и бабушка ничего не поняла.

- А ты-то что плакала? - спросил дедушка.

- Все плакали, и я плакала.

- Ну и дура, - все так же не поднимая головы сказал дедушка.

Почему бабушка верит в Бога, а дедушка - нет? Что это - Бог? На эти вопросы я не мог ответить. Мне было шестнадцать лет, и я только что поселился у дедушки с бабушкой. До революции у них было большое хозяйство: два дома, амбар для хранения зерна, лошади и коровы. Но потом пришли красноармейцы и все отобрали, оставив им одну комнату в их же доме и небольшой надел во дворе, где летом они выращивали овощи, табак и цветы.

Иногда среди ночи я просыпался, и мне казалось, что я вижу два призрака - это дедушка с бабушкой пили чай из самовара, молча, при свете свечи. После чая они снова ложились спать и вставали с восходом солнца.

Чем старше я становился, тем отчетливее замечал в научных фактах и доказательствах, разоблачавших религиозные предрассудки, едва видимый пробел, след, ведущий в неизвестное. Его нельзя было стереть никакими аргументами, и на нем, как яркие цветы, вырастали все новые и новые вопросы.

В армии, куда меня призвали после окончания техникума, в нашей части служили несколько баптистов. Они отказались принимать присягу и брать в руки оружие. Об их твердость сломали зубы лучшие армейские психологи. Лекции на антирелигиозные темы, которые проводились регулярно, и странное упорство баптистов вызвали во мне такой интерес к религии, какой раньше вызывали только путешествия и приключения. Я перечитал все антирелигиозные брошюры из библиотеки нашей части - ничего другого о религии найти не удалось.

В институте мое религиозное образование продолжалось: профессора, бывшие священники и лекторы общества "Знание", прочли нам, студентам, несчетное количество лекций на тему "Есть ли Бог?", и все они заканчивали свои лекции единогласным: "Бога нет".

ВНИИ, где я работал после института, часто устраивали антирелигиозные диспуты с принудительным посещением. Однажды, незадолго до окончания рабочего дня, когда сотрудники слонялись без дела, посматривая на часы в предвкушении спасительного звонка, чтобы бегом броситься к выходу, в отдел зашел секретарь партячейки и строго объявил: "Сегодня в 5 часов в кинозале будет прочитана лекция на тему "Есть ли Бог?". Один из инженеров не выдержал и, подняв глаза к небу, проникновенно, как молитву, произнес: "Господи! Ну скажи ты им, наконец, что Бога нет".

Мне приходилось встречаться и говорить со многими верующими людьми, у меня были наставники, которые хотели приобщить меня к вере, я ходил в церковь, честно простаивал на коленях всю службу, молился как мог и, наконец, принял обряд крещения, когда мне было тридцать три года. Позже у меня наступил перелом. Как оказалось, я не мог быть просто верующим, мне нужен был чистый религиозный опыт. Я хотел стоять перед Богом лицом к лицу или прекратить всякие религиозные искания.

И однажды это произошло. Это произошло во сне.

Сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, что главные события моей внутренней жизни случались именно во сне. Мир снов, как и реальный мир, состоит в основном из серой повседневности, вроде хождения в школу или на работу. Эти полубессознательные сны, как и полубессознательная жизнь, быстро забываются. Поворотными, решающими точками в моей жизни были несколько незабываемых снов, изменивших мое отношение к миру. Эти сны-переживания я воспринимал, как такую же реальность в жизни. Переживание в жизни - это в первую очередь состояние, а физические подробности несущественны. В этих снах я получал ответы на самые важные для себя вопросы. Они были моей лучшей школой и посвящением в эзотерическое знание.

Я был в гостях у своего приятеля, актера, с которым мы когда-то вместе начинали занятия йогой. Йогу он скоро оставил, стал читать Библию, молиться и ходить в церковь. Я спрашивал его: "Скажи, что ты чувствуешь?" Оказалось, что у него не было никаких особых переживаний, но была сильная вера и потребность укреплять ее.

В этот вечер он читал мне Библию, и мы допоздна говорили о Боге.

Я лег спать в соседней комнате. А потом со мной случилась странная вещь. Я уснул, но это был не сон. Это была реальность на другом уровне существования. Это был важнейший жизненный опыт в состоянии транса, интуитивное понимание всех неразрешенных вопросов, скопившихся в сознании. Трое людей появились в комнате, где я спал. Я знал безо всяких доказательств, что они - святые. Я не могу сказать, как они выглядели, было только особое, глубокое ощущение их присутствия. Общение шло помимо слов, концентрация была на смысле сказанного. Я знаю, что понял то, с чем ко мне обращались, я не помню, как сказали и что сказали. Я чувствовал необыкновенную легкость, мучительно-приятную боль в сердце и какое-то неземное спокойствие.

А потом мне был показан мир, в котором я жил, с какой-то иной точки зрения. Я видел все явления и вещи в их изначальной целостности и простоте. Никаких вопросов не возникает, ничего не скрыто, все предельно ясно. Все, что ты видишь и чувствуешь, - истинно. В этом мире нет противоположностей, нет двойственности, нет доказательств и сомнений. В этом мире так же нет и не нужно слов. Я был абсолютно счастлив, в сердце были мир и покой. Я не знаю, сколько времени это продолжалось, потом они исчезли, и я вернулся в свое обычное состояние. Я превратился в комок боли, нервы были натянуты до предела, сердце давил тяжелый камень и отчаяние. Со временем я перестал чувствовать боль, но она осталась. Тогда я понял очень многое. Я понял, что называют божественным, что называют грешным и какая огромная разница между этими состояниями. Как тяжело быть человеком! Мы привыкли и не замечаем этого. Я понял, в каком ощущении живут святые люди и что называют грехопадением. Но почему это произошло?

Утром я рассказал приятелю о своем сне. Он ответил: "Дурак, я же за тебя молился". Но он, я думаю, никогда не испытывал ничего подобного. Почему он молился, а ко мне пришли святые? Десяток других "почему" остались без ответа.

После этой ночи я уже не мог, как раньше, говорить о Боге. Я понял заповедь "Не поминай имя Божие всуе". По тому, как люди говорили о Боге, я мог определить, имели они религиозное переживание или нет.

Когда мы пошли в церковь, я почувствовал, что Бог присутствует там, но люди его не замечают и ведут себя, как слепые котята. Мне хотелось замереть и постоять очень тихо, почти не дыша, но суета в церкви сильно мешала этому. Я понял, что если просто посидеть одному, скажем, на берегу реки, то можно чуточку приблизить то состояние, которое я испытал.

Я решил пойти на эксперимент голодания. Я хотел проголодать сорок дней, как это делал Иисус Христос. Тогда, может быть, думалось мне, я что-нибудь почувствую. Возможно, это состояние вернется еще раз, и я смогу разбить тот комок боли и нервов, который был моим "я".

Начал я с десяти дней. Потом, после месячного отдыха, снова перестал есть и продержался двадцать один день. Самые длинные сроки были тридцать и тридцать пять дней. В тот год я ничего не ел в общей сложности сто тридцать дней. Во время этих голоданий я ходил на работу как обычно, а однажды, во время двенадцатидневного голодания, даже работал грузчиком в колхозе по восемь часов в день. Дневной рацион воды я постепенно довел до одного стакана, но потом попробовал обходиться совсем без нее и легко продержался семь дней. Думаю, что мог бы и дольше, монахи-аскеты выдерживали в пустыне до сорока. Мне не удалось проголодать весь сорокадневный срок, после тридцати дней я становился таким худым, что люди шарахались от меня и крестились, а в их глазах я читал: "Не жилец". В конце последнего, тридцатипятидневного голодания я боялся показываться кому-либо на глаза и жил один в палатке в лесу. Мой язык стал выделять сладкую слюну, вкус во рту был такой, что я содрогался от отвращения. В течение года после этого я не мог есть никакую еду, где был бы сахар. На тридцать шестой день я начал потихоньку пить сок и есть фрукты, а через несколько дней ко мне пришло одно из самых сильных религиозных переживаний. В этот вечер я пригласил к себе друзей и устроил праздничный ужин. Я чувствовал себя необыкновенно легко и решил даже съесть немного рыбы и выпить вина. Только после долгих голоданий начинаешь чувствовать настоящий вкус еды. Его невозможно описать тому, кто не голодал. У меня всегда был хороший аппетит, но до голоданий я и не подозревал, что такое первозданный вкус пищи и простой воды.

То, о чем я хочу рассказать, как и в первый раз происходило во сне, хотя если уж называть вещи своими именами, то я бы назвал всю свою жизнь непрерывным сном, за исключением тех мгновений, когда был по-настоящему пробужден. И это пробуждение было самым волнующим.

Я оказался в каком-то просторном храме среди людей, которых я знал когда-то, очень давно. Некоторые из них были в белых одеждах, другие одеты как-то иначе. Похоже, что меня ждали, потому что сразу после моего появления все приготовились к религиозной церемонии и пригласили меня принять в ней участие. Послышалась тихая ритмичная музыка, и все присутствующие двинулись по кругу, делая какие-то танцевальные движения. Я попытался отказаться, но они с мягкой настойчивостью указали мне место в середине процессии. Мне дали знак, чтобы я тоже делал эти движения. Поначалу я не мог войти в ритм, но скоро у меня стало получаться, и чувство неловкости быстро прошло. Танец все больше захватывал, я чувствовал приятное ощущение общего ритма. Потом появилось состояние легкого экстаза, и на втором или третьем круге общего танца я почувствовал, что со мной что-то происходит. Я вышел из круга и остановился. Внутри меня открылось свечение, экстаз продолжал усиливаться, я стал легкий как пушинка, мое тело излучало свет. Никогда раньше я ничего подобного не испытывал. Я взглянул на этих людей и понял, что вся эта церемония была затеяна ради меня, - они прекратили танец и смотрели на меня, поощрительно улыбаясь. Экстаз достиг наивысшей силы, мое "я" расширилось и включало в себя гигантское пространство. Во мне оказался огромный мир, я растворился и стал везде. Я обладал новыми, неизвестными органами чувств. Мне нужно было много времени, чтобы освоиться с этим новым состоянием. Я попал в незнакомый мне, неизведанный мир, как на другую планету, и этот мир находился внутри меня. Это был мир причин. Я знал все, что происходит вокруг, каждую тайную мысль, каждое побуждение. Я видел первоисточник всех вещей. Я мог передвигаться со скоростью мысли, я был сразу во всех местах. Это был удивительный и прекрасный мир, и я пробыл в нем, как мне казалось, очень долго.

Когда я вернулся в свое тело, каждая моя клетка еще пылала пережитым экстазом, я затухал медленно, и только через месяц все следы этого состояния окончательно исчезли.

Я очнулся ото сна, и у меня тут же появились сомнении. Нужно было решить, какой из миров правда - тот, во сне или этот, реальный, земной. Они настолько различны и противоположны по своей природе, что нельзя было не сделать выбор. Сама собой в душе появилась убежденность: тот, иной мир - истинный. После этого сна исчезли вопросы, мучившие меня так долго: как понять другого, как поставить себя на его место, как узнать, что он чувствует. В том мире, в церемонии Танца мне дали пережить смысл Действия. Через действие лежит путь к миру причин, к познанию истины. Бесполезно раздумывать над чужими действиями - так ты никогда не поймешь их до конца. Бесполезно пытаться объяснить другим тайну своего собственного действия - оно горело и сияло для тебя в момент совершения и превратилось в остывшие угли, как только осуществилось. Нельзя судить людей за их поступки, потому что понять их можно только в совокупности всех обстоятельств. Поэтому - не суди, не требуй от людей слишком многого, прощай им их ошибки или, точнее, свое непонимание их поступков. Хочешь понять другого, хочешь понять тайну его поступков - действуй сам. Собственные ошибки учат больше, чем неделание ошибок. Только через собственное действие лежит путь к ответам. Изменить людей мог только Сын Божий. И Он сделал это, но не проповедью, а действием, актом распятия. Разве Богу было не под силу остановить казнь? Ведь Он мог проповедовать до глубокой старости. Но само действие казни значило больше, чем годы Его проповедей.

Следовательно - не проповедуй. Хочешь понять что-нибудь - не рассуждай, а действуй.

В наше время принято рациональное восприятие мира, и, хочешь ты этого или нет, ты усваиваешь его с рождения. Но как-то я задумался, для чего служат цветы и какая от них польза? Мне очень хотелось найти объяснение, должны же цветы играть какую-нибудь практическую роль в природе. С цветов все и началось. Я сделал что-то вроде открытия для себя самого: цветы созданы для красоты. И вовсе не для того, чтобы человек ими любовался, - ведь это тоже своего рода польза, а просто для красоты, ни для кого и ни для чего. Может быть, чтобы напомнить человеку, что красота существует сама по себе.

Когда со мной стали случаться необычные вещи, я сначала, естественно, усомнился в их реальности. Но когда они стали происходить чаще, у меня поубавилось сомнений. Я пытался анализировать их, ведь, казалось, немедленный анализ помог бы мне как-то объяснить природу нового переживания. Уже то, что при попытке рационально их объяснить и классифицировать они тут же пропадали, убеждало меня в их сомнительной реальности. Но они были так хороши, так необыкновенны, что я прекратил всякие попытки анализа и только пытался удержать их как можно дольше. Я уже стал замечать, почему они исчезают, и по возможности устранять эти причины. "Пусть лучше это будет, - думал я, - если тебе очень хорошо, так ли важно, почему".

Однажды я шел по берегу и остановился у одинокого дерева. Я никуда не спешил и скользил равнодушным взглядом по его ветвям. Дерево было самое обыкновенное. Что-то вдруг привлекло меня в нем, и я стал смотреть внимательнее. Незаметно оно стало более красивым, и я удивленно пытался понять, почему я не заметил этого в первый момент. Дерево как-то ожило, и я почувствовал, что оно "общается" со мной. Оно обращалось ко мне всеми листьями, всеми ветвями. Я пытался найти его сущность, его центр, но там, где останавливался мой взгляд, и была его сущность, каждая и каждый отдельный лист. Сухие ветви и листья в своих линиях излучали ту же красоту и были такими же одушевленными. Я следил взглядом еще и еще, все линии дерева были прекрасны и безупречны, даже сучки были как бы на своем месте и нисколько не меняли общей картины. Я не мог заметить ни одной несовершенной линии. У меня сильно заныло сердце, и на глазах выступили слезы. Я стоял, забыв, кто я, где я и куда собирался идти. Прошло какое-то время, прежде чем я пришел в себя. Видение исчезло, дерево стало самым обыкновенным, и я увидел безобразные сучки и корявые, сухие ветви. Я понял, что до сегодняшнего дня я никогда по-настоящему не видел дерева, а то, что я видел раньше, был всего лишь его условный, привычный для сознания образ.

Обычно, когда нам причиняют боль, мы духовно падаем, но ведь эта же боль может поднять на духовную высоту, и мы будем благодарны человеку, причинившему ее, и самой боли, что она помогла нам возвыситься. Когда бьешь кого-нибудь по щеке, потом становится много хуже, чем когда тебя бьют. Если тебя ударили по щеке, подставь другую. Вот что самое важное: суметь мгновенно посочувствовать ударившему тебя - ведь он точно падает.

В то время больше всего на свете меня интересовали тайны мироздания, а ответы на вопросы я искал в философских системах. Само собой, неразрешимых вопросов было много, а ответы на них тут же вызывали новые вопросы. Я размышлял о времени и пространстве больше, чем о том, что я буду есть (у меня не было больше рубля в кармане), во что одеваться (у меня была одна рубашка) и где буду спать (я часто был бездомным). Моим излюбленным слушателем была кузина Женька - я случайно открыл ее среди многочисленных скучных родственников. Женька видела меня насквозь и читала мои мысли. В ее смеющихся глазах была странная мудрость. Когда она молча смотрела мне в глаза, затаенные или скрытые побуждения моих поступков выплывали наружу, и мне волей-неволей приходилось становиться до конца честным. Я слегка робел перед ней, как перед учителем, хотя она и была намного моложе. Я с жаром выкладывал все, что меня волновало. Она выслушивала с поразительным терпением и пониманием сути дела и, казалось, была всегда со мной согласна, но после двух-трех ее невинных вопросов, а то и одного взгляда мои теории рушились сами собой. Мы не виделись год, и за это время я нашел и надежно опробовал очередную новую философию. Свои знания я добыл в частных библиотеках и рукописях, ходивших среди любителей. (Почему-то к тайному знанию всегда больший интерес и доверие, чем к явному.) Сомнений не было - порядок в мироздании был установлен. Я с нетерпением ждал встречи с Женькой. На этот раз учителем буду я, а она станет моим первым учеником. Приехала Женька, как всегда насмешливая, со своими обычными шуточками, и конечно сразу заметила произошедшую во мне перемену. Она привезла подарок - маленького заводного зайца, он как-то уж очень глупо и смешно хлопал лапками и кивал головой. Этот странный подарок меня удивил: Женька прекрасно знала, что я равнодушен к игрушкам. Я недоуменно поблагодарил ее и хотел отложить зайца в сторону, но она знаком показала, что хочет, чтобы я поиграл с ним. Я уловил какой-то необычный огонек в ее глазах и покорно, хотя и с неохотой взял ключик и стал заводить механизм.

Бывает так, что самые незначительные обстоятельства заставляют тебя вдруг максимально концентрироваться и ты выходишь на другую, высшую ступень понимания, в считанные моменты проходя целые этапы самопознания, перекрывающие твой прежний уровень. Эти моменты безусловно становятся поворотными в жизни и приносят огромное удовлетворение и внутреннюю радость.

В эту минуту я не предполагал, что этот эпизод принесет мне в будущем немалое облегчение и духовную свободу, которой я не знал до сих пор, и что после него уже не буду искать себе новых тюрем - надежных философий.

Я опустил зайца на пол - он смотрел на меня, хлопая лапками. Женька внимательно наблюдала за выражением моего лица. Уже в следующее мгновение я начисто забыл о ее существовании. Со мной случилась странная вещь: мой внутренний мир, так хорошо построенный и идеально налаженный, зашатался и стал рушиться у меня на глазах безо всяких причин. Я чувствовал, как почва опять ускользает из-под моих ног. Так же все оставалось в строгой логической связи, но прежней надежной опоры у меня уже не было. Раньше я был уверен: это так, теперь же откуда-то влезла вороватая частица "если" и стала главным звеном моей философской цепи: это так, если... Нельзя же иметь твердые убеждения с частицей "если".

Завод кончился, заяц замер. Лукавые Женькины глаза смотрели на меня с сочувствием. Я не мог пошевелиться от изумления и неожиданности: этот заяц знал какую-то непостижимую для меня тайну и пытался ее сообщить, а я не мог понять ее, потому что был научен воспринимать все только через слова. Женька тоже знала эту тайну, это было видно по ее глазам. Я смотрел то на нее, то на зайца, как на заговорщиков. Но самое непонятное было то, что я даже не мог ничего спросить, не мог сформулировать ни один вопрос, и, наверное, сам казался со стороны сплошным вопросительным знаком. Женька почувствовала, что мне нужно побыть одному, и неслышно исчезла. Я заводил зайца снова и снова, он хлопал лапками, кивал головой и старался изо всех сил сообщить мне свою тайну, но она по-прежнему ускользала от меня. Я чувствовал ее всем своим существом, тайна будто пульсировала где-то рядом, как живая, но сокровенный ее смысл оставался неуловимым.

"Тебе, кажется, понравился этот заяц?" - спросила, вернувшись, Женька как ни в чем не бывало. Я сидел перед зайцем все в той же вопросительной позе и ничего не мог ей ответить.

Потом, уже после того как Женька уехала, я много раз заводил зайца, пока не сломался механизм. Но мне уже не нужно было его заводить, я мог вызвать эту картину в своем воображении.

А тайну зайца я разгадал гораздо позже, когда навсегда простился с Женькой. Вот о чем он хитро кивал головой: в мире нет ничего, про что можно было бы с уверенностью сказать: это так и никак иначе. Судить о чем-либо мы можем, выбрав определенную систему понятий. Но при ее изменении, как при смене угла зрения, меняет очертания и сама истина. Не стоит создавать своих теорий, принимать чужие и, тем более, следовать им. Если ты следуешь определенной системе, над тобой всегда будет висеть "ты должен", и ты никогда не будешь внутренне свободным! Какой бы правильной ни была выбранная философия, в ситуации, когда ты должен реально действовать, у тебя чаще всего нет времени, чтобы обдумать решение в соответствии с ней. Я никогда не буду знать, до самого последнего мгновения, как себя вести, а мои поступки часто удивляют меня самого больше, чем окружающих. Ум нужен для обыденных вещей, например помнить, что нужно купить в магазине, или изучить профессию, чтобы зарабатывать на жизнь. По теории этого зайца, единственная необходимая в жизни философия - мгновенный ответ действием на любой вызов жизни. В этом смысле привлекательна философия-действие дзен или философия-борьба типа каратэ, суть которой - через физические упражнения и духовную концентрацию научиться действовать мгновенно, без размышлений. Книги могут служить только отправной точкой Пути, по которому ты должен идти в одиночку, доходя до всего самостоятельно, действуя так, как если бы ты был первым человеком на земле. Ты должен заново открывать для себя мир, и прежде всего - открывать самого себя.

Но как?

На этом месте, должно быть, завод кончался.

Естественно, я продолжал жить по старым правилам. Я принял решение не принимать заранее никаких решений, пока не появится вызов жизни, а ведь это тоже ошибка. Как ни пытался я подчинять все желания единой воле, все равно из этого ничего не вышло. Разрушительная сила приходила с той стороны, откуда ее меньше всего ожидаешь, хотя источник был всегда один - менялось соотношение вещей в самом сознании.

"Познай самого себя" - конечно, я давно знал это древнее изречение и не раз с умным видом вставлял его в разговоре, пока однажды не обнаружил, что не имею ни малейшего понятия, что оно на самом деле означает.

"Как ложка не чувствует вкуса похлебки..." - начало древнеиндийского афоризма.

Одним из самых важных событий моей внутренней жизни было открытие, что я действительно всего только лишь "ложка".

Приходит время, когда ты достигаешь своего потолка понимания. Тебе уже не удается черпать ничего нового ни из книг, ни из иных источников знания. Ты приходишь к необходимости оставить все это и отправиться открывать незримое, лежащее за пределами фактов. Тебя начинает сжигать жажда эзотерического познания, еще более сильная, чем жажда информации. И тут ты обнаруживаешь, что в своих поисках ты ужасно одинок. Эзотерические тайны мира ты можешь постичь только самостоятельно, на своем собственном опыте, и тут у тебя нет ни друзей, ни помощников. Путь, по которому тебе предстоит идти, это путь концентрации. Его не зря называют "вторым рождением".

Я прочел первую книгу о йоге на первом курсе института. Это было то, что я так долго бессознательно искал.

В йоге была какая-то тайна. Впервые я встретился с чем-то, что нельзя было понять с помощью чтения. Все книги о йоге давали только направление и никакой информации. Йога была для меня такой же загадкой, как Амазонка для путешественников лет сто назад. Те, кто решались идти вниз по течению на плоту или в лодке, бесследно исчезали. А джунгли манили все новых и новых исследователей. В условиях Союза я не мог побывать на Амазонке (а как хотелось!) и вместо этого со всей страстью отправился в путешествие по хатха-йоге. Я вполне мог чувствовать себя первооткрывателем. Моим снаряжением в этом путешествии было полотенце, свернутое калачиком, - стоять на голове, и коврик для упражнений. Я пренебрег напутствием: йога - опасный путь, и не следует ступать на него без учителя. Сказано: "Если ученик готов, учитель приходит". Ясно, что я не был готов, - пришлось стать учителем самому себе.

Главным моим законом стал один из принципов карма-йоги: "Работай ради самой работы, а не ради плодов ее труда", то есть каждое упражнение - физическое и дыхательное - я выполнял так тщательно, будто это и была самоцель.

О йоге написано очень много, но, судя по всему, большая часть написана людьми, которые сами йогой не занимались.

Если кто-то научился выполнять асаны, то это скорее относится к спортивным успехам - хороший гимнаст без труда может выполнить любую из них. Если кто-то приучил себя не есть мясо и рыбу, то он просто сидит на диете - больным людям также обычно прописывают строгий режим питания. И даже если ученик занимается медитацией, то довольно часто оказывается, что он просто сидит с закрытыми глазами. Один мой приятель купил за большие деньги мантру, повесил у себя в автомобиле портрет бородатого гуру, которого никогда не видел, перестал спать с женщинами и стал есть только в вегетарианских ресторанах.

В одной из первых книг по йоге мне попались слова учителя, обращенные к ученику: "Йогой нельзя просто увлекаться, вот когда ты начнешь сдвигаться на йоге, тогда и только тогда можешь ожидать серьезных результатов". Я вспомнил, как в детстве приятели удивлялись моему терпению, обнаружив, что я могу просидеть с удочкой целый день, смотреть на поплавок и не поймать ни одной рыбки (тогда у меня было только терпение, и я еще не был экспериментатором), и решил, что, пожалуй, подхожу для йоги. Зная о ней, не заниматься ею я уже не мог, независимо от того, добьюсь каких-нибудь успехов или нет.

С момента решения и до момента, когда меня ошеломило первое "самадхи", прошло ровно десять лет. Первые пять лет ничего примечательного со мной не случалось. Я жил своей внутренней жизнью и все свободное время посвящал упражнениям. В течение нескольких лет я выполнял асаны - статические позы.

Я жил в институтском общежитии, нас было пять человек в комнате, места для упражнений не было. Я брал свой коврик и полотенце и шел либо в подвал, либо на чердак, а иногда в красную комнату, если она была свободна. Я предпочитал заниматься в темноте, без одежды, в месте, где было относительно тихо. Я легко мог принять любую позу без предварительной подготовки. Много лет перед этим я увлекался спортивной гимнастикой с элементами акробатики. В то время мастеров спорта было мало, меня называли "железным второразрядником", на соревнованиях я приносил своей команде максимум очков.

Заниматься гимнастикой я стал в общем-то случайно. На первом в своей жизни уроке физкультуры я единственный из класса ни разу не смог подтянуться на перекладине. Преподаватель-атлет поставил меня перед всем классом. "Посмотрите на эту девочку", - начал он. Краска стыда залила мое лицо, и я больше не помню ни слова, хотя он и проговорил, как мне казалось, не менее получаса.

Это нужно было пережить.

Через четыре года я стал лучшим гимнастом школы, через шесть лет наша команда выиграла первенство города, а через семь я вошел в сборную Казахстана. Я встретил своего учителя физкультуры на отборочных соревнованиях, он был судьей. Проделав какие-то сложные упражнения на перекладине, я через сальто опустился на мат. Он узнал меня и весело подмигнул, когда никто не видел. Я участвовал во всесоюзных соревнованиях в составе сборной Казахстана, а через год - в первенстве Вооруженных сил. Мы любили пижонить - стояли на руках на столиках в ресторанах между тарелками и стаканами, на перилах лестниц и балконов, на заборах или на самом краю чего-нибудь, откуда упасть - значило наверняка свернуть себе шею. Тогда я не понимал смысла упражнений. Я принимал очередную позу и оставался в ней, пока не чувствовал неудобства. Я старался сосредоточиться только на упражнениях и дышал так, как советовали в книге с фотографиями и подробным описанием поз, ходившей в самиздате. Я обладал безграничным терпением, не ожидал никаких результатов в ближайшем будущем и получал от упражнений только великолепное самочувствие.

Одно время я совмещал учебу в институте с работой водолазом на спасательной станции. Там я располагал свободным временем и местом - в коридоре на вором этаже, где обычно и расстилал свой коврик. Когда на станции была нужна моя помощь, один из водолазов кричал снизу, сложив ладони рупором: "Йоххх!!" Если я в это время стоял на голове (я стоял по часу), нельзя было сразу вставать на ноги, и я сходил по лестнице на четвереньках. Я шел, не поднимая головы, к своему водолазному снаряжению и продолжал собираться так в течение пяти минут. Иногда у нас были гости, - видя меня, идущего на четвереньках, они вопросительно смотрели на окружающих. Было широкое поле для шуток и невероятных объяснений.

Метод, предложенный хатха-йогой, - один из труднейших, но зато он предполагает всестороннюю психофизическую подготовку. Ученика, если он занимается без учителя, ждут сюрпризы: сверхволнение, перевозбуждение, страх неизвестных ощущений, экстатические и пугающие состояния, не встречающиеся в нормальной жизни. Спросить не у кого, нужных книг не найти, учителей нет, поделиться не с кем - все это ожидает ученика на первых порах. Но встреча с неизвестным предстоит только тем, кто начнет "сдвигаться на йоге", людей умеренных не ждут ни опасности, ни даже беспокойство, и, если не впадать в крайность, можно быть уверенным, что ничего неожиданного не случится.

Подготовительные упражнения включают асаны - статические позы, пранайаму - правильное дыхание и мудры - и то и другое, но на более высоком уровне. Несколько лет я посвятил только асанам и очищающим упражнениям. У меня были благоприятные дни, когда я мог заниматься по несколько часов в день, неблагоприятные - не более двух часов в день и самые благоприятные - до двенадцати часов в день.

Как-то мне пришлось пробыть некоторое время в Севастополе на корабле на территории военно-морской базы. Самое удобное место для упражнений я нашел на капитанском мостике. Но когда мне нужно было стоять на голове, мои ноги высовывались за поручни. В то время по соседству был пришвартован какой-то военный корабль. Моряки, увидев мои ноги, торчащие из-за поручней, сначала терялись в догадках - что бы это могло означать, а потом решили нанести визит. Выяснив, в чем дело, они надумали использовать мои достижения с практической стороны: попросили пронести бутылку водки через проходную базы, что было строжайше запрещено. В проходной стояли две молодые мегеры. Они профессионально оглядывали с ног до головы всех подозрительных, и если у мужчины что-нибудь торчало сверх нормы, эти женщины не моргнув глазом начинали там ощупывать. Пронаблюдав с полчаса обстановку на проходной, я понял, что спрятать спиртное в складках одежды нельзя, и выбрал другой, единственно возможный путь. Я купил две бутылки водки, перед самой проходной втянул живот, вложил обе бутылки, задержал дыхание и появился в воротах с пропуском в руках. Мегеры остановили меня, не глядя на пропуск, и стали внимательно осматривать. Было лето. Я был одет в узкие брюки и обтягивающую безрукавку. Одна из них сказала: "По глазам вижу, что несешь, а где, понять не могу". У меня кончился воздух в легких, и обе бутылки выдавились из живота. Охранницы были так поражены, что даже не отняли ни водку, ни пропуск. После небольшой тренировки перед зеркалом я научился смотреть на проверяющих уже не вороватым, а открытым взглядом и перетаскал немало водки для военных моряков с соседних кораблей.

В одном источнике рекомендовалось начинать упражнения в негативной концентрации, не дожидаясь совершенства в дыхательных упражнениях. Негативная концентрация - это умение ни о чем не думать, постоянно следить за собой, чтобы в голове не было бестолковых мыслей столько времени, сколько этого хочешь. Я посвящал этому упражнению все время, когда ум был свободен: в транспорте, в очереди или в ожидании кого-нибудь.

К дыхательным упражнениям я приступил на пятый год тренировок, до этого я занимался подготовительными дыхательными упражнениями и много тренировался просто в задержке дыхания. Очищающее упражнение бхастрика сильно укрепило мои мышцы, водолазные погружения (две тысячи часов под водой) и плавание в море в любую погоду расправили мои легкие, и я с трепетом приступил ко второй ступени йоги. До сих пор я не встречал никаких аномальных явлений. Предостережения об опасности в асанах и очищающих упражнениях безусловно справедливы: я чуть не свернул шею, стоя на голове на качающейся палубе во время шторма. Из этого затруднения я нашел выход, вспомнив странствия Одиссея: попросил матросов привязывать меня к мачте вверх ногами, а через час отвязывать. Слишком усердствуя в асанах, я растягивал мышцы и жилы. Однажды я чуть не задохнулся, выполняя довольно сложное очищающее упражнение: бинт длиной в шесть метров застрял у меня комком в пищеводе, когда я тянул его из желудка, пришлось тащить его силой, и он перекрыл горло. Позже я проходил обследование в одной из московских больниц, чтобы принять участие в экспериментах с подводным домом. Медсестра по очереди подходила к больным и помогала заглатывать резиновый зонд. С непривычки это довольно мучительная процедура. Пока она возилась с другими, я быстро проглотил свой.

- У тебя больной желудок? - удивилась медсестра.

-Нет.

- Где же ты научился так лихо глотать зонд?

В йоге есть интересные упражнения для глаз: смотреть в одну светящуюся точку, не мигая, и смотреть на солнце во время восхода или заката. При первом упражнении у меня лопался кровеносный сосуд в глазу от напряжения, а при втором темное пятно закрывало все предметы, и я мог видеть только боковым зрением, быстро поворачивая голову. Были и другие неприятности. Переболев, я неизменно возвращался к тренировкам.

Почти все источники не рекомендуют приступать к интенсивным дыхательным упражнениям без учителя, в противном случае сулят галлюцинации, психические отклонения, помешательство и другие напасти. Эти предостережения сыграли для меня большую роль. Если бы не обещания всех этих интригующих напастей, моего терпения просто не хватило бы и я бы бросил эти занятия. Дыхательные упражнения я выполнял особенно тщательно, отсчитывая ритм ударами сердца, как и полагалось. Каждый раз, начиная упражнения, я молил Учителей там, на небе, чтобы они послали мне хоть малюсенькую галлюцинацию или легкое умопомрачение в награду за усердие. Я сумел пройти самую трудную стадию в дыхании только благодаря своему крайнему любопытству к галлюцинациям и помешательству.

Один случай помог мне продвинуться в попеременном дыхании. Нужно было закрывать то одну, то другую ноздрю большим или средним пальцем, а указательный держать на переносице. Это упражнение я выполнял в боевом танке, приспособленном для гидрологической экспедиции на озере Байкал. Танк швыряло во все стороны на торосах, а мороз был ниже сорока градусов. Конструкторы не запланировали отопления внутри танка (а может, его предполагали использовать в тропиках?), было очень холодно, мы сидели в медвежьих шубах и валенках, а мой указательный палец никак не попадал даже на кончик носа. На озере лед большей частью ровный, а тут мы въехали в поле торосов. Я попробовал обходиться без пальцев, и вдруг у меня стало получаться. Это очень важное упражнение, служащее отправной точкой для других, более интересных.

Дыхательные упражнения лучше выполнять в позе падмасана или, что чуть хуже, в сидхасана. Чтобы выполнить позу падмасана, мне понадобилось пару лет и еще столько же, чтобы находиться в ней без напряжения не менее получаса. Сидхасана служила позой отдыха, чтобы потом опять возвращаться к падмасане. Примерно на девятый год я стал приближаться к главному дыхательному упражнению - незаметному дыханию. Концентрация возможна только на базе этого дыхания. Нужно научиться переводить маятниковое дыхание (вдох-выдох) в вибрационное, в котором легкие остаются неподвижны или почти неподвижны и участвуют в дыхании наравне со всем телом. (Не путать с поверхностным дыханием.) При правильно выбранном ритме дыхания можно постепенно стирать границу между вдохом и выдохом. Тело находится в вибрационном режиме, и в той части тела, с которой начинается вдох, вибрации более заметны. Если вы начинаете вдох с пальцев ног и постепенно ведете вдоль всей ноги до самого бедра, то там, где находится сознание, там и чувствуются вибрации. Легче всего они ощущаются в руках и ногах или сразу во всем теле. Гораздо труднее осваивать вибрации в позвоночнике и во внутренних органах - нужно научиться не только доставать все точки тела, но и утончать вибрации. Это долгая и кропотливая работа третьей ступени йоги, называемая "прана-йама", от слова "прана" - энергия космоса, которой пропитано все живое. Если трясутся руки или все тело от холода, страха или вожделения, то это я назвал бы дрожью, чтобы не путать с вибрациями. Когда немного освоишь технику вибрационного дыхания, то довольно легко жужжать всем телом, как шмель, или жужжать в такт мелодии. На этом уровне вы освоили самые грубые вибрации, а главная работа впереди.

Все, что я делал до этого, можно назвать гимнастикой, акробатикой, диетой, но только не йогой. С этого момента начинается самая трудная, самая опасная, с точки зрения учителей, но и самая интересная часть. Нужно добиваться утончения вибраций и держать йоговскую форму так же, как спортивную, потому что без практики она теряется, но зато и быстро возвращается, если снова начинаешь заниматься. Я провел один эксперимент в бассейне. Надев пояс с грузами, я ложился на край бассейна, приводил тело в вибрационный режим, затем, соскользнув осторожно в воду, ложился на дно и продолжал дышать в этом режиме. Я легко выдерживал четыре минуты, думаю, что, потренировавшись, мог был довести время под водой до пятнадцати минут. Никакой разницы нет, но нужна длительная тренировка. Чем тоньше вибрации и глубже расслабление, тем дольше можно находиться под водой.

Упражнения в утончении вибраций требуют аскетизма. Чтобы удерживать форму, нужно продолжать выполнять асаны, очищающие упражнения и сидеть на строгой диете, перемежая ее полными голоданиями по десять-двенадцать дней. И само собой, нужно учиться расслабляться все глубже и глубже. Утончение вибраций и расслабление, может быть, даже и есть один и тот же процесс, один шаг в расслаблении тут же ведет к утончению. Кофе и алкоголь, как я заметил по опыту, вызывают заметное огрубление вибраций. Я не пробовал никаких наркотиков, кроме марихуаны, не знаю, как влияют другие, но курение марихуаны необыкновенно глубоко утончает вибрации, недаром какой-то учитель предложил своим ученикам один раз попробовать покурить марихуану, чтобы прочувствовать, чего нужно добиваться с помощью упражнений йоги.

Примерно в это же время я первый раз столкнулся с паранормальным явлением.

Я жил на острове Ольхон, уединенно в лесу, в избушке, в стороне от поселка. Я работал на местной метеостанции инженером-гидрологом. Мои обязанности были несложными - собирать информацию с тринадцати метеостанций, разбросанных у северной части озера Байкал.

Люди жили в первобытных условиях, по две-три семьи на каждой станции. Вместо того чтобы проводить научные наблюдения, они предпочитали нарубить дров в лесу, растопить печь и сварить суп хотя бы один раз в день. Летом было трудно добывать воду ведром из-за штормов, а зимой нужно было долбить лед в полтора метра толщиной. Мужья сами принимали роды у жен. Болели редко, наверное потому, что в сотне километров не было ни одного доктора. Ближайшая больница была на острове Ольхон в нашем поселке. А в Иркутске, в центре информации, ученые-метеорологи ломали головы над мистикой цифр, делали феноменальные открытия, а потом, одумавшись, посылали запрос ко мне, чтобы я пробрался на станцию (по суше дорог не было, а морем или через лед добираться очень трудно) и еще раз проверил все наблюдения на месте. Я пытался обучить своих сотрудников прогнозировать данные, но их головы были так забиты дровами, детьми, стиркой, починкой, ревностью и еще бог знает чем, что я предпочел сам получать от них цифры, проверять и посылать их в научный центр. Чтобы хорошо справиться с этой работой, достаточно было уметь считать до десяти. Мой ум был свободен, что очень важно для практики йоги, моему уединению никто не мешал. Я вставал в пять утра и выполнял упражнения до восьми тридцати. С девяти до пяти я должен был сидеть за рабочим столом, где заодно занимался дыхательными упражнениями. С пяти тридцати до девяти я снова упражнялся дома, в девять ложился спать, еще час тренировался в вибрационном дыхании во время глубокого расслабления и примерно в десять засыпал. Спал я на медвежьей шубе, расстеленной на полу, - в избушке у меня ничего не было, кроме этой шубы и двух чемоданов.

На этот раз я обратил внимание, что ветер усиливается