О крестовых походах. Первый крестовый поход

Глава VII

Крестовые походы имеют не только общеисторичес­кий интерес как выражение идей и настроения умов в из­вестный период средневековой истории. По своим моти­вам, а равно по ближайшим последствиям, в особенности же по разнообразным и глубоким влияниям на взаимные отношения Востока к Западу, крестовые походы не лише­ны специального значения для истории восточноевро­пейских народов. Составляя весьма важный отдел в за­падноевропейской истории, крестовые походы обильны внешними фактами и богаты результатами, которые хотя и куплены были весьма дорогой ценой, но могуществен­но повлияли на духовное развитие европейских народов. Западные народы вложили в крестовые походы много своих сил, и материальных и духовных, потому нет ниче­го удивительного, что национальная история французов, немцев, итальянцев и англичан не может не уделять зна­чительного места изложению истории крестовых похо­дов. Для восточноевропейской — в частности, для рус­ской — истории крестовые походы представляют инте­рес с другой точки зрения, именно по соображению мотивов и результатов крестовых походов. Весьма рель­ефно выступающий в новой истории антагонизм между Западной и Восточной Европой, резко выдвигающаяся противоположность интересов и культур романо-германской и греко-славянской в первый раз обнаружилась в эпоху крестовых походов, а нынешнее политическое и религиозное влияние католических стран на Востоке на­чалами своими восходит к той же эпохе. Религиозная и национальная вражда к мусульманству, одушевлявшая первых крестоносцев и поддерживавшая их в перенесе­нии громадных лишений и потерь, скоро уступила место другим побуждениям, которые, однако, оказались ни­сколько не слабее, первых и продолжали увлекать на Вос­ток новые и новые западные ополчения. Когда первона­чальная цель крестоносного движения перестала быть руководящим мотивом, выдвинулись на первое место по­литические соображения. Не об Иерусалиме и не об ос­вобождении Гроба Господня из рук неверных стали по­мышлять вожди крестоносцев, а об основании независи­мых княжений на Востоке, о завоевании Византии, наконец, о торговых преимуществах в областях визан­тийских и мусульманских. Таким образом, с точки зрения восточноевропейской истории, эпоха крестовых похо­дов представляет собой любопытнейший эпизод борьбы между Западом и Востоком, борьбы, которая еще не окончилась и поныне и продолжается на наших глазах, соединив разнообразные интересы, как религиозные, так и политические и торговые, в так называемом Восточном вопросе. Ввиду указанного крестовые походы и с точки зрения русской истории получают важное значение как эпизод столкновения двух миров, разделяющих и поны­не господство в Европе и Азии.

Ближайшие обстоятельства, вызвавшие крестовые по­ходы, остаются до сих пор не вполне ясными. Сильное развитие папской власти, мечтавшей в конце XI в. обра­тить греков к послушанию римской Церкви, глубокое вли­яние духовенства, подвинувшего западные народы к ис­полнению воли Римского первосвященника, тяжкое эко­номическое и социальное положение народных масс, привычка к войне и жажда приключений — вот причины, которыми объясняют начало крестовых походов. Реши­тельным и последним побуждением было обращение ца­ря Алексея I Комнина к папе Урбану II в 1094 г. с просьбой о помощи против турок-сельджуков. Все эти мотивы, ко­нечно, имели значение при возбуждении первого кресто­вого похода, но ни все вместе, ни каждый в отдельности они недостаточно объясняют принятое крестовыми по­ходами направление и на первых же порах обнаруживши­еся недоразумения между крестоносными вождями и византийским правительством. В русской исторической литературе с особенной силой выдвинуто то обстоятельство, что крестовые походы стоят в тесной внутренней связи с тогдашним состоянием Византийской империи и что принятое ими направление может быть выяснено из рас­смотрения политических условий, в каких находилась тогда Византия.

//Само собой разумеется, здесь подразумеваются от­ношения Византии к мусульманскому миру. К VIII в. му­сульмане овладели Азией и Африкой и утвердились на ос­тровах Средиземного моря и в некоторых областях За­падной Европы. В 717 г. они осадили Константинополь с суши и с моря, семь раз делали приступ на столицу вос­точного христианского мира. Но царь Лев Исавр успел со­единить против магометан большие морские и сухопут­ные силы и нанес им сильное поражение под Константи­нополем; это была первая победа христиан, надолго приостановившая победоносный напор мусульманского мира и спасшая от порабощения им Переднюю Малую Азию. Скоро затем (в 732 г.) магометане потерпели боль­шое поражение от Карла Мартела, заставившее их надол­го отказаться от попыток новых завоеваний и в Западной Европе. Несмотря на частные успехи магометан на остро­вах Средиземного моря (Крит и Сицилия), несмотря на опустошения, производимые ими в Италии и Южной Франции, в общем в IX и X вв. они уже не были так страш­ны и победоносны, как ранее. Это частию объясняется внутренними явлениями, наблюдаемыми в самом мусуль­манском мире. Когда ослабел первый религиозный пыл, в магометанской среде начались распри, выразившиеся в политическом дроблении калифата и в религиозном сек-таторстве. Мало-помалу образовалось три калифата: Баг­дадский, Египетский, или Фатимидский, и Испанский, или Омейядский. Багдадский калифат разделился к X в. на множество отдельных княжений; пользуясь его раздроб­лением, византийские императоры Никифор Фока и Ио­анн Цимисхий отняли у него часть Сирии с городом Ан-тиохией и остров Крит. Египетский калифат действовал отдельно от других и направлял свои силы против Сици­лии и Южной Франции. Что касается испанских арабов, то они также заняты были внутренними войнами и борь­бой с вестготами. Магометанство вновь становится опас­ным для христиан в XI в., и притом как на Востоке, так и на Западе. На Востоке магометане приобрели новых прозе­литов в лице туркменов, живших около Каспийского и Аральского морей. Туркмены, получившие потом имя ту­рок-сельджуков, вторглись в области Багдадского калифа-та, подчинили себе мелких властителей Ирана и Месопо­тамии и начали принимать деятельное участие в делах са­мого калифата, занимая место приближенных советников и администраторов калифа и составляя его военную стра­жу. Скоро турки-сельджуки перенесли на себя весь инте­рес истории магометанского мира. Они завоевали почти всю Малую Азию, образовав могущественный султанат со столицей в Иконии и угрожая самому Константинополю. Один из крупных эпизодов этой эпохи сосредоточивает­ся на событиях 1071 г., когда султан Альп-Арслан одержал блестящую победу над византийскими войсками при Манцикерте, в Армении, взяв в плен царя Романа Диогена. Это поражение имело важное значение не для одной Ви­зантии, но и для всего христианского мира. Для сельджу­ков теперь открывался свободный путь к Мраморному мо­рю и Босфору, они могли без особенных затруднений осадить Константинополь. Как бы ни были грубы и дики сельджуки, они и тогда уже понимали, что тот план дейст­вий, который впоследствии осуществлен был османскими турками, мог быть испробован и теперь. Что туркам-сель­джукам была не чужда мысль о завоевании Константино­поля, это доказывается нижеследующими фактами.

Говоря о состоянии мусульманского мира накануне крестовых походов, нельзя оставлять без внимания евро­пейских сородичей сельджуков, хорошо известных из рус­ской летописи половцев и печенегов, которые в конце XI в. распространились по Южной России и, переходя через Дунай, не раз тревожили Византийскую империю. Не далее как летом 1088 г. печенеги нанесли Алексею Комнину страшное поражение при Дристре (Силистрия), захватили в плен много знатных византийцев и самого императора заставили искать спасения в постыдном бегстве. Богатая добыча, доставшаяся печенегам, пробудила алчную за­висть в их союзниках — половцах, которые пришли к ним на помощь. Откупившись золотом от хищных соседей и подданных (печенеги были уже приняты на византийскую землю), Алексей, однако, не мог быть спокоен и за ближай­шее будущее, пока печенеги без страха переходили Балка­ны и нападали на византийские города Адрианополь и Филиппополь, доходя даже до стен столицы. На этот раз опа­сение усиливалось еще и потому, что половцы, не получив себе части из византийской добычи, грозили двинуть всю половецкую орду за Дунай, чтобы отметить печенегам. Правда, половцы в этом отношении могли оказать услугу Византии, но чего было ожидать потом от такого рода слуг и союзников?

В зиму 1089/90 г. печенеги расположились в Адриано-польской области, чтобы весной начать свои опустоши­тельные набеги в самом сердце империи. Император за­нимался обучением войска для предстоящего похода и набором новых отрядов. Лето (1090) принесло с собой новые затруднения. Турецкий пират Чаха, воспитанный в Константинополе и хорошо знакомый с положением дел, снарядил собственный флот и составил план действий против империи с моря, когда печенеги будут развлекать ее силы с сухого пути. Все лето император провел в похо­де против печенегов. Чтобы судить об опасности, угро­жавшей Константинополю, достаточно сказать, что воен­ные действия сосредоточивались около Чорлу, т. е. в рас­стоянии одного дневного перехода от столицы. С наступлением осени война прекращалась, но печенеги не думали возвращаться в свои кочевья, а расположились тут же, почти в виду Константинополя. Зима 1090/91 г. прошла в постоянных схватках, которые, впрочем, не имели решительного значения ни для той, ни для другой стороны. // Столица была заперта, из нее не выпускали жителей, потому что за стенами города рыскали печенежские наездники. В трудных обстоятельствах, какие могла помнить Византия из предшествовавшей истории, ее спа­сала возможность морских сношений. Но теперь Чаха за­мышлял отрезать от Константинополя и море. Располагая значительным числом кораблей, он сделался полновласт­ным господином Босфора и Мраморного моря. Стало из­вестным, что его послы переговариваются с предводите­лями печенежской орды и условливаются об общем плане действий. Вообще положение империи в 1091 г. представ­ляется в высшей степени беспомощным. Едва ли ранее уг­рожала ей такая неминуемая и близкая гибель. Император, говорит Анна Комнина, видя, что и с моря, и с суши наше положение весьма бедственно... посланиями, отправлен­ными в разные стороны, спешил собрать наемное опол­чение. Некоторые из этих грамот назначены были в поло­вецкие вежи, другие — к русским князьям; без сомнения, были послания и на Запад, в особенности к друзьям, кото­рые уже доказали раз свое расположение к императору, каким был Роберт, граф фландрский, приславший Алек­сею вспомогательный отряд.

Между тем воззвание Алексея Комнина на Западе долж­но было произвести сильное движение. Не без причины, конечно, первый крестовый поход составился по преиму­ществу из владетельных князей и рыцарей Франции. Ро­берт Фриз, к которому, между прочим, адресовано письмо Алексея Комнина, был авторитетным глашатаем первого похода именно в среде высших классов; притом и посла­ние императора Алексея совершенно ясно и определенно ставило вопрос о цели похода, т. е. именно так, что могло возбудить самые замечательные надежды феодальных рыцарей: берите империю и Константинополь, богатств найдете вы много; пусть все будет ваше, лишь бы не доста­валось печенегам и туркам. Гроб же Господень и Иеруса­лим, оскверняемый неверными, были достаточным зна­менем для верующих в простоте сердца, среди которых действовали другие проповедники, между которыми осо­бенной известностью пользовался Петр Пустынник. Не забудем и того, что в первом походе участвуют сын Роберта Фриза и два его племянника, также немало близких родственников. Первый крестовый поход, таким образом, состоялся бы и помимо папы и имел бы тогда совершенно иное значение и несколько другие цели. Но в октябре, 1093 г. умер Роберт Фриз, чем несколько замедлился ход начавшегося в рыцарстве движения. В латинских летопи­сях того времени сохранились некоторые указания, что уже в 1092 г. были речи о крестовом походе, было движе­ние умов в этом направлении.

(//Пока на Западе происходили переговоры и составлялись соображения, скорому осуществлению которых помешала смерть Роберта Фриза, император Алексей Комнин не только успел пережить мучительные минуты отчаяния, внушившие ему малодушное послание, но и ус­транить опасность, которая угрожала его империи. На весну 1091 г. Чаха приготовлял высадку в Галлиполи, сюда же потянулась печенежская орда. Но его отвлекли от своевременного прибытия к месту сбора греческие мор­ские силы, а потом он был убит никейским султаном. 40 тысяч половцев под предводительством Тугоркана и Боняка и отряд русского князя Василька Ростиславича содействовали тому, что печенеги были уничтожены 29 апреля 1091 г. Половецкие предводители Тугоркан и Боняк оказали громадную услугу Византии. Печенежская орда была ими уничтожена, остатки ее не могли уже воз­буждать опасений, напротив, в качестве легких разведоч­ных отрядов они с пользою служили в византийском врй-ске. Не будь на службе императора этих печенежских конников, ему не так легко было бы тревожить кресто­носные отряды неожиданными нападениями, заставлять их держаться в тесном строе и не расходиться по окрест­ностям для грабежа мирного населения. С победой над печенегами Алексею перестала угрожать опасность со­единения азиатских и европейских турок (печенеги и турки-сельджуки — одного происхождения); раздроб­ленные и враждующие между собой малоазиатские кня­жества турок-сельджуков были для Алексея совсем не так опасны, как норманнское нашествие, как набег печенежский или как остроумный и дальновидный замысел пира­та Чахи. Но к 1092 г. Алексей был уже свободен от томи­тельного страха за судьбы империи, а на Западе только еще знакомились с содержанием его послания и собира­лись в поход, который имел определенную цель — спасти Византийскую империю от печенегов и сельджуков. Здесь, конечно, следует искать причину к объяснению взаимных недоразумений и горьких обвинений, которые направлялись крестоносцами против византийцев и на­оборот. К крайнему изумлению крестоносцев, печенеги и турки оказывались на службе императора и всего чувст­вительнее вредили им быстрыми набегами; византий­ский император не только не сдавал им города и не уни­жался, но еще требовал себе ленной присяги и договари­вался о городах, которые крестоносцы завоюют у турок. Но нужно помнить, что не меньше изумлены были движе­нием крестоносного ополчения и византийцы - они ут­верждают, что это движение на восток не вызвано было просьбами их, а произошло самостоятельно и угрожало пагубными последствиями для греческой империи.//[22]

Движение в пользу крестовых походов было уже доволь­но заметное в рыцарских замках и в деревнях, когда в нем принял непосредственное участие папа Урбан II. Можно даже думать, что первый крестовый поход осуществился бы и без знаменитой клермонской речи, как это показывает ход событий. В марте 1095 г. папа Урбан II присутствовал на Соборе в Пиаченце, где решались вопросы церковного бла­гочиния — о строгости монашеской жизни, о мире Божьем и пр. — и где церковный авторитет обнаружился в некото­рых мерах по отношению к германскому императору и французскому королю. Говорят, что в конце собрания была высказана мысль о крестовом походе. Летом того же года папа был в Южной Франции, 18 ноября состоялся Собор в Клермоне. Действия этого Собора далеко не отличаются характером политических или военных решений, напротив, ограничиваются церковной сферой. Здесь снова выдвинуты были церковные вопросы: о прекращении феды, о Божием, произнесено отлучение от Церкви короля Филиппа. В конце заседания папа произнес ту речь, с которой обыкновенно начинают историю первого крестового похода. Но о содержании этой речи, сказанной под откры­тым небом, ибо огромное стечение народа не могло поместиться ни в одном городском здании, нельзя составить точного представления. Правда, речь эта передана тремя писателями первого похода, которые сами присутствовали на Соборе и были свидетелями всего происходившего, но содержание речи у всех передано по памяти, со значитель­ными личными вставками и такими отличиями в изложе­нии, которые способны внушить мысль, что все они пере­дают не одну мысль, а разные. Само собой разумеется, если бы речь Урбана II имела действительно официальное зна­чение, то она должна бы была сохраниться в каком-нибудь акте, а не в случайном изложении писателей. Точно так же и по отношению к организации крестового похода роль Урбана II сводится к самым незначительным мероприяти­ям. Правда, он обещал принять под защиту Церкви имуще­ство тех, кто отправится в крестовый поход, возобновил распоряжение о прекращении внутренних войн, поручил епископу Адемару произнести отпущение грехов для всех присутствовавших на Соборе, но этим, в сущности, и огра­ничивалось участие папы в деле такой важности для всего европейского человечества, как организация крестового похода. Нужно было иметь мало политического такта и совсем не понимать готовящихся событий, чтобы оста­ваться до такой степени безучастным к организации и на­правлению похода, в котором за отсутствием церковного руководительства должны были получить место несоглас­ные с интересами Церкви влияния.

Если таким образом папе Урбану и его клермонской ре­чи нельзя приписывать решительного значения в деле первого крестового похода, то остается рассмотреть со­ставные элементы, из которых составилась крестоносная армия, и в них поискать разгадки движения.

В первом крестовом походе прежде всего выступает на первый план народное движение, оно шло впереди и, по всей вероятности, вызвало движение высших классов. Во главе воодушевленных проповедников, неотразимо дейст­вовавших на простой народ, предание ставит Петра Пус­тынника, или Амьенского. Теперь уже доказано, что сага о Петре Амьенском не имеет фактической достоверности, ибо стало известно, что он не был в Иерусалиме и что рас­сказ об его видении в храме Гроба Господня есть поздней­ший вымысел. Тем не менее участие Петра и подобных ему лиц, красноречиво обращавшихся к массам простого на­рода с проповедью о борьбе с неверными, более всего со­действовало тому, что идея крестового похода стала попу­лярной в народных массах.

Петр Пустынник проповедовал о походе в Северной Франции; вокруг него собралось множество народа с пол­ным доверием к нему как пророку Божию. В то же время некто Вальтер из рыцарского сословия собрал массы на­рода в других местах. К концу зимы он уже имел до 15 000 человек. Готшальк сначала ведет дело вместе с Петром, по­том отделяется от него и сам собирает огромную толпу из франков, швабов и лотарингцев. Проходя Германией, эти толпы нападали на сельских жителей, производили гра­беж и вообще не хотели соблюдать приказаний своих ма­ло уважаемых вождей. В прирейнских городах Трире, Майнце, Шпейере и Вормсе толпы крестоносцев напали на евреев, многих перебили и разграбили их имущество. Означенные вожди и сподвижники их, выступившие в по­ход весной 1096 г., стояли во главе хотя и многочисленно­го, но самого жалкого сброда, к которому приставали пре­ступники, беглые крестьяне и не ужившиеся в монастырях монахи. Эти первые крестоносные толпы не имели с со­бой ни запасов, ни обоза, не признавали никакой дисцип­лины и позволяли себе невообразимые насилия на пути, оставляя по себе самую дурную память. С подобными нест­ройными массами в первый раз знакомятся греки и турки-сельджуки и по ним составляют понятие о целях, средст­вах и силах крестоносцев.

Когда крестоносное ополчение приблизилось к границам Венгрии, там уже знали, с кем приходится иметь дело, и приняли меры предосторожности. Король Коломан стоял с войском на границе и поджидал крестоносцев. Он соглашался не только пропустить их, но и снабдить съестными припасами, если они не будут позволять себе насилий и беспорядков. Первая толпа, пришедшая в Венгрию, имела во главе Готшалька. Здесь услыхала она, о другой отряд, предводимый графом Эмиконом Лейнингеном, был почти весь уничтожен в Чехии князем Брячиславом. Тогда ополчение Готшалька, считая своим долгом отомстить за своих собратьев, начало опустошать страну, по которой оно проходило. Коломан напал на крестоносцев и одним делом решил участь всего отряда. Позже этой же дорогой идут толпы, предводимые Петром и Вальтером. Наученные опытом, они прошли через Вен­грию в должном порядке и без особенных приключений. Но на границе Болгарии их ждал враждебный прием. Петр проходил Болгарией как неприятельской землей и, весьма ослабленный, добрался до границ Византийской империи. Численность крестоносцев после всех потерь доходила до 180 000.

Когда ополчение Петра достигло границы Византий­ской империи, царь Алексей Комнин послал навстречу ему послов и обещал снабжать Петра всеми продовольст­венными средствами, если он без замедления поспешит к Константинополю. На местах остановок крестоносцы действительно находили припасы, и греческое населе­ние относилось к ним с доверчивостью и не разбегалось при появлении их. Только на два дня Петр остановился в Адрианополе и 1 августа 1096 г. прибыл к столице. Здесь присоединились к нему остатки отряда Вальтера, импе­раторские чиновники указали им место остановки и рас­положения. Император отнесся к этой крестоносной толпе со всею гуманностью и состраданием. Он уговари­вал Петра переждать на европейском берегу пролива, по­ка подойдут рыцарские отряды, ибо плохо вооруженная толпа, каково было почти 200-тысячное войско Петра, не в состоянии было вести дела с турками. Призвав к себе Петра и расспросив его, император понял, что он имеет дело с мечтателем, совсем незнакомым с принятыми им на себя обязанностями предводителя. Алексей выразил, однако, полное расположение к Петру, сделал ему пода­рок, приказал раздать деньги и припасы его отряду и про­сил лишь наблюдать порядок и не допускать насильст­венных действий. Крестоносцы бродили по городу, удив­лялись роскоши и богатствам; беднякам нельзя было брать на деньги всего, что им нравилось, они начали брать силой. Последовали неизбежные столкновения с полицией, пожары и опустошения. Благочестивые крес­тоносцы стали жаловаться, что их удерживают против воли на европейском берегу и не позволяют вступить и борьбу с врагами креста Христова. Что оставалось делать византийскому правительству? Не без удовольствия оно вняло ропоту толпы и дало ей возможность переправить­ся на азиатский берег. Здесь при Еленополе, на северо-за­пад от Никеи, крестоносцы расположились лагерем. На неприятельской земле, в виду турок-сельджуков, владе­ния которых простирались тогда почти до самого берега моря, крестоносцам нужно было держаться со всею осто­рожностью и в полном подчинении одному вождю. Но Петр не сумел сохранить своего влияния: толпы располз­лись по окрестностям, грабили селения и опустошали страну, одной удалось даже близ Никеи одержать верх над турецким отрядом. С кичением и самонадеянностью удальцы рассказывали в лагере о своих подвигах; соста­вилась другая толпа охотников, пожелавшая повторить набег. Все это делалось помимо Петра Пустынника, про­тив его советов и предостережений. С огорчением оста­вил он лагерь крестоносцев и возвратился в Константи­нополь поджидать рыцарских ополчений. Затем все кре­стоносное войско постигла самая жалкая участь. Между тем как толпа охотников, запертая в одном укреплении, была уничтожена турками, в Еленопольском лагере рас­пущен был ложный слух, что Никея взята крестоносцами. Все пожелали участвовать в добыче и шумно, без всякого порядка, снялись с лагеря. Путь лежал по гористой местности, которую заняли турки. Нестройная и беспорядочная толпа крестоносцев перебита была в один день, немногие спаслись бегством к Босфору и перевезены на греческих лодках в Константинополь. Это было в первых числах октября 1096 г.

Рассказанные события составляют введение в первый крестовый поход. Большинство участников в этих собы­тиях не возвышались до политических целей и соображе­ний и действовали только под влиянием фанатического чувства: насилия и убийства, совершенные ими в тех стра­нах, через которые они проходили, стремясь к своей цели, — в Венгрии, Болгарии и Константинополе, — казались им вполне благочестивыми подвигами, прямо отно­сившимися к делу. Несчастный опыт, сделанный первыми крестоносцами, послужил уроком для последующих крес­тоносных войск. Как венгры, болгаре, так и сами греки стали недоверчиво относиться к действиям крестоносцев и их целям; по первым толпам они судили вообще о всех крестоносцах. Но кроме этого обстоятельства весьма не­выгодно отозвалось на крестоносцах и то, что несчаст­ный исход октябрьской катастрофы, уничтожив сотни тысяч крестоносцев, вселил уверенность в турок. Как у греков, так и у турок возникли новые планы относительно крестоносцев.

События 1096 г. должны были ускорить движение ры­царей. Проповедь о крестовом походе нашла привержен­цев и среди высших слоев общества; но она не коснулась тех лиц, которые могли направить движение по одному плану и к одной цели. Ни французский, ни английский, ни немецкий короли не могли принять и не приняли уча­стия в этом движении. Это объясняется тем, что как ко­роль французский, так и германский император стояли в неблагоприятных отношениях к Римскому престолу. Фи­липп I, король французский, навлек на себя гнев св. пре­стола своим бракоразводным делом. Германский король Генрих IV находился в самом критическом положении: он вовлечен был в трудную и опасную борьбу за инвеституру и готовился в это время смыть с себя позор каносского свидания. Но, не принимая личного участия, никто из них не мог и остановить начавшегося движения. Сред­нее и высшее сословия — рыцари, бароны, графы, герцо­ги — были увлечены сильным движением низших клас­сов, к которым пристали также и города, и не могли не поддаться общему течению. Видя массы народа, которые без оружия и без провизии стремились в неизвестные-земли на неизвестное рискованное предприятие, воен­ные люди считали бесчестным оставаться спокойными на своих местах.

Летом 1096 г. начинается движение графов, герцогов и князей. В середине августа снаряжается в поход Готфрид Бульонский, герцог нижнелотарингский (племянник Готфрида Бородатого, который в борьбе за инвеституру был решительным врагом Григория VII). Готфрид Бульонский имел качества феодального государя, он хотел провести в своих владениях меры, противоположные интересам св. престола, и далеко не сочувствовал недавней победе пап­ства над светской властью, словом, не был церковного на­правления. Но как скоро он принял участие в крестонос­ном движении, народная сага придала ему церковный ха­рактер. В этом облике для историка трудно отличить настоящего Готфрида, отделить действительность от фантазии, истину от вымысла. По позднейшим предани­ям, свой род Готфрид ведет от Карла Великого. Он нахо­дится в прямой связи с папами, он их помощник и слуга, он строит, обогащает церкви... Но если отнять от Готфри­да весь фантастический элемент, то он представляется нам в высшей степени несимпатичным, неидеальным. Он желает на Востоке вознаградить себя за те потери, кото­рые он понес в собственных владениях. Чтобы иметь средства для похода, он заложил свои владения епископу Люттиха и Вердюна. Получив за это значительную сумму денег, он собрал вокруг себя многочисленный отряд (до 70 тыс.) из хорошо вооруженных рыцарей и снабдил его провиантом и всем необходимым для дальнего похода. К нему пристают его братья Евстафий и Балдуин, впоследствии король иерусалимский. Готфрид не был главным начальником всего похода, но во многих случаях князья бароны спрашивали его совета и руководились его мнениями. Он держал путь к Константинополю через Венгрию и Болгарию, т. е. шел тою же дорогой, что и ополчение Петра, Вальтера и других.

Наследственные земли тогдашней французской короны выставили отряд под предводительством брата короля — Гуго, графа Вермандуа. Это был еще молодой человек, гордый своим происхождением и рыцарской славой, тщеславный и пустой, по свидетельству Анны Комниной. Поход был для него лишь средством искать славы и новых владений. Он спешил возможно скорее добраться до Константинополя и предпринял путь чрез Италию, чтобы отсюда переехать морем в Византию. Поспешность много повредила ему; он действительно первым попал в Константинополь, но в печальном положении: буря при­била его судно к берегу, и он должен был без особенных почестей отправиться в Константинополь по приглаше­нию императорских чиновников.

На севере Франции оставалось два ополчения: герцог Нормандии Роберт, сын Вильгельма Завоевателя и брат тогдашнего английского короля Вильгельма Рыжего, предпринял поход уже совсем не из религиозных побуж­дений. В своем герцогстве он пользовался весьма ограни­ченной властью и располагал малыми доходами. Большая часть городов Нормандии принадлежала английскому ко­ролю; бароны не оказывали повиновения своему герцогу. Для Роберта поход в Св. Землю казался единственным средством выйти из затруднительного положения, в кото­рое он поставил себя в Нормандии. Заложив английскому королю свое герцогство, Роберт получил необходимую для предприятия сумму и собрал вокруг себя рыцарей Нормандии и Англии. Другое ополчение собралось во Фландрии под предводительством Роберта Фриза, сына известного графа того же имени, пилигрима в Св. Землю, находившегося в дружественных отношениях с царем Алексеем Комнином.

Все три ополчения Северной и Средней Франции на­правились через Италию, где папа Урбан благословил их предприятие, причем Гуго Вермандуа получил из рук Римского епископа священную хоругвь.

Из Южной Франции составилось ополчение под гла­венством Раймонда, графа тулузского. Он уже ранее про­славился в войнах с арабами и обладал всеми качествами народного вождя. 100-тысячный отряд и строгая дисцип­лина снискали уважение графу тулузскому в Греции и и Азии. Он шел через Альпы к Фриулю и потом берегом Адриатического моря через Далмацию. Граф Раймонд С. Жиль играет странную роль среди других предводите­лей крестоносного ополчения. В нем мало энергии, мало предприимчивости: он как бы сам упускал из рук свое гла­венство и отдавал его другим.

Французские крестоносцы, избравшие путь чрез Ита­лию, не успели все переправиться в Византию до наступления зимы. Часть их зимовала в Италии. Этому обстоятельству следует приписать движение, появившееся и Южной Италии в начале 1097 г. Князь тарентский Боемунд, сын Роберта Гвискара, владел маленьким княжест вом, далеко не удовлетворявшим его честолюбию и не соответствовавшим его военной славе. Он вошел в переговоры с оставшимися в Южной Италии толпами крестоносцев и убедил их примкнуть к нему и под его на­чальством начать поход. Значение Боемунда Тарентского усилилось особенно тем, что с ним соединился для похо­да племянник его Танкред, замечательнейшее лицо первого похода. Южноитальянские норманны, самые опас­ные враги Византии, не один раз уже считавшиеся с неп из-за обладания Далмацией, вносили, в лице своих пред­водителей Боемунда и Танкреда, новый элемент в кресто­носное движение — политические счеты и вражду к Ви­зантии. Силы норманнов могли равняться по качеству с силами французских рыцарей. Но предводители их бы­ли, кроме того, чрезвычайно коварны и корыстолюбивы. В особенности Танкред не мог переносить совместничества, держался во всем походе недоверчиво и не хотел подчиняться выгодам общей пользы. Зимой 1096 г. норманны заняты были общим делом — войной с Амальфи. Боемунд воспользовался случаем, сосредоточившим водной местности норманнских рыцарей, и убедил их, что лучше искать счастия в отдаленных землях, чем терять время в осаде Амальфи. Так стал князь Боемунд во главе южноитальянских и сицилийских норманнов, вместе с тем в первый крестовый поход вносился элемент поли­тических счетов с Византиею. Все перечисленные отря­ды преследовали совершенно самостоятельные задачи. Общего плана действия и главнокомандующего не было. Даже части отрядов и отдельные рыцари нередко пере­ходили от одного вождя к другому.

В Константинополе заблаговременно получались све­дения о движении князей, о числе их войска и направле­нии, какого держались они на пути в Азию. Само собой ра­зумеется, точных известий не могло быть: доносили, что крестоносцев более, чем звезд на небе и песку на берегу моря, подозревали у некоторых вождей враждебные наме­рения относительно самой столицы Византийской импе­рии. Царевна Анна Комнина так передает впечатление, произведенное крестоносным движением:

«Разнеслась весть о нашествии бесчисленных франкских ополчений. Император испугался, ибо знал, каков был этот народ — неудержимый в порывах, не­верный данному слову, изменчивый. Не без основания предвидя важные затруднения, он принял свои меры, чтобы быть готовым встретить вождей крестоносно­го ополчения».

Византийское правительство упрекают в том, что оно своим недоверием и интригами парализовало действия крестоносцев и одно должно нести ответственность в не­успешности всего предприятия. Вместо того чтобы вмес­те с вождями первого похода идти против турок-сельджу­ков, император Алексей, говорят, довел дело до крайних пределов подозрительности и думал извлечь личные вы­годы из крестового похода. В дальнейшем изложении мы будем иметь возможность судить о взаимных отношениях византийского правительства и вождей крестового похо­да; теперь же заметим, что византийцы и крестоносцы иначе понимали весь ход отношений, из чего возникали крупные недоразумения и промахи со стороны тех и дру­гих. На первых порах Алексей остановился на мысли — пользуясь разобщением вождей и отсутствием между ни­ми такого руководителя, который бы заправлял всем по­ходом, — не допустить, чтобы все отряды в одно и то же время собрались около Константинополя, наблюдать осо­бо за каждым вождем, как скоро явится он в пределах Византии, и стараться по возможности скорее переправить его на азиатский берег. Знакомясь отдельно со свойства­ми и характером каждого предводителя, Алексей вступил с некоторыми из них в приязнь и завязал дружбу, вследст вне чего должен был измениться и взгляд его на поход. Тогда открылась возможность поставить вопрос, чтобы все завоевания крестоносцев у турок переходили к византийскому императору и чтобы вожди предварительно да­ли на это присягу.

Первым, с которым познакомился Алексей, был Гуго, граф Вермандуа. Еще из Италии он отправил к императору два письма, извещая о своем решении принять крест и о том, что высадится на византийскую землю в Драче (Dyrrachium, Epidamnus). На основании этих писем и Константинополе сделаны были соответствующие рас­поряжения. Местные власти получили приказание сейчас же по прибытии Гуго дать об этом знать в столицу и ста­раться без всякой медлительности препроводить его да­лее. Несколько судов греческого флота крейсировало около берега и наблюдало, когда прибудет Гуго. На беду. Гуго не мог встретить торжественного приема: буря, как сказано выше, выбросила его корабль на берег, византий­ская береговая стража нашла его в жалком положении. Сообразно полученным приказаниям Гуго препроводили в Константинополь, где император устроил ему почет­ную встречу. Это было вскоре за поражением турками первой крестоносной толпы под Никеей, приблизитель­но в декабре 1096 г. Император был к нему весьма любезен, оказывал ему почет и внимание и без особенной борьбы убедил его дать вассальную присягу. За Гуго сле­дили и доносили императору обо всем, что он делал и с кем говорил; на Западе из этого распространилась молва, что Гуго находится в плену и что император вынудил его дать ленную присягу.

Готфрид, герцог нижнелотарингский, был уже в визан­тийских пределах, когда узнал, что случилось с Гуго и как он дал византийскому царю присягу на верность. Он от­правил из Филиппополя посольство в Константинополь, требуя, чтобы Гуго дана была свобода, затем начал опусто­шать область, по которой проходило его войско. За день до Рождества Готфрид был уже под самым Константинопо­лем. Император Алексей просил его к себе для перегово­ров; но Готфрид боялся западни и не хотел войти в столи­цу. Однако же крестоносцам отведено было место для стоянки, так как Готфрид желал дожидаться под Констан­тинополем других вождей. Алексею не хотелось иметь в герцоге лотарингском врага себе, и потому он употреблял все необходимые меры предупредительности, чтобы вы­звать его на личное свидание. Особенно когда весной 1097 г. стали подходить к столице остальные вожди, для византийского правительства были совершенно основа­тельные причины бояться единодушного нападения их на столицу. Пересылаясь посольствами с Готфридом, Алексей оцепил его лагерь печенежскими и славянскими наездни­ками с тем, чтобы совсем изолировать его от сношений с вновь прибывшими вождями. Между этими последними особенные опасения возбуждал Боемунд, князь тарентский. Алексей хорошо знал этого вождя по предыдущим войнам с Робертом Гвискаром. Воззрения на норманнов у византийских писателей выражаются так:

«Боемунд имел старую вражду с императором и таил в себе злобу за поражение, нанесенное ему под Лариссой; общим движением на восток он воспользовался с тем, чтобы отомстить императору и отнять у него власть. Прочие графы, и по преимуществу Боемунд, только для вида говорили о походе в Иерусалим, на самом же деле имели намерение завоевать империю и овладеть Кон­стантинополем».

Можно догадываться, в каком тревожном состоянии было византийское правительство, когда Готфрид не по­давал надежды на примирение, а Боемунд приближался к Константинополю. Однако всю зиму Алексей честно вы­полнял свои обязательства, своевременно доставляя при­пасы и предупреждая столкновения. 3 апреля 1097 г. Алексей решился понудить силой герцога Готфрида на уступки. Правда, соображения византийского императо­ра были весьма не гуманны, и византийцы первые начали делать нападения на отделявшихся из лагеря крестонос­цев. Алексей думал, что герцог не решится на борьбу с ним, что, запертый с одной стороны морем, а с другой — цепью византийского войска, он поймет всю невыгоду своего положения и согласится дать требуемую присягу. Но эти расчеты не оправдались: Готфрид поднял весь ла­герь и прорвался через цепь византийских войск. К вече­ру того же дня крестоносцы подступили к стенам города. Больших опасений лотарингцы не могли внушать импе­ратору, но ему и то уже было неприятно, что дело зашло так далеко, что расчеты его оказались ложны. К тому же получено было известие о приближении Боемунда и же­лании его вступить с императором в переговоры. И было чего опасаться: узнай Боемунд о раздоре между импера­тором и герцогом, тогда соединились бы норманны и ло­тарингцы и дали бы ему весьма чувствительный урок. Алексей сделал попытку повидаться с Готфридом и пору­чил вести переговоры об этом графу Гуго. Но герцог су­рово обошелся с Гуго и колко заметил ему: «Ты, сын коро­левский, ставши рабом, хочешь и меня обратить в рабы. Не хочу я ни ленной присяги давать, ни в Азию переправ­ляться». Тогда император приказал вновь теснить кресто­носцев. Ход событий проследить весьма трудно, по по­следующим событиям лишь можно заключить, что крес­тоносцы терпели поражения и что ни Готфрид не узнал о приближении норманнов, ни Боемунд — о затруднитель­ном положении лотарингцев. Герцог согласился наконец принять предложение императора о личном свидании и явился во дворец. Император принял франкского герцога сидя, окруженный толпою царедворцев. Готфрид и его свита приблизились к трону и, коленопреклоненные, целовали руку императора. Алексей поговорил с каждым из свиты Готфрида и, похвалив герцога за его благочестивую ревность, превозносил его военную славу. Затем Гот­фрид дал за себя и своих рыцарей ленную присягу, обещая возвратить императору все города, которые удастся ему отвоевать у турок. Не позже 8 или 10 апреля лотарингское войско переправлено было на азиатский берег Босфора. Пример лотарингского герцога, давшего Алексею ленную присягу, имел значительное влияние на сго­ворчивость последующих вождей, а для императора Алексея служило это прецедентом — от каждого вождя требовать подобной же присяги.

Боемунд шел в Азию с другими намерениями, чем гер­цог лотарингский. Он думал основать на Востоке неза­висимое владение, причем он рассчитывал не на нор­маннские только силы, но и на помощь императора. Боемунду таким образом желательно было прикинуться другом Алексея, для чего он заранее готов был на все ус­тупки. Он отделился от своего отряда, поручив его Танкреду, и поспешил в первых числах апреля к Константи­нополю, чтобы переговорить с императором и войти с ним в соглашение. Переговоры с Боемундом были не­продолжительны: как император, так и тарентский князь были лучшие политики того времени и рассыпались друг перед другом в любезностях. Против ленной прися­ги Боемунд не нашел особенных возражений и спокой­но назвал себя вассалом императора. Ему отведено было роскошное помещение в Константинополе и посыла­лись кушанья с царского стола. Боемунд боялся отравы и отдавал приносимые блюда приближенным; тогда из дворца стали доставлять припасы в сыром виде. В тот день, когда Боемунд дал клятву, император показал ему одну часть дворца, которая ради этого случая украшена была драгоценностями. Золото и серебро лежало здесь кучами. У Боемунда сорвались слова при взгляде на эти сокровища: «Если бы мне владеть такими богатствами, то давно бы я повелевал многими землями». Ему заметили, что эти сокровища назначены ему. Раз Боемунд предло­жил императору назначить его «великим доместиком Востока». Хотя Алексей не дал на это своего согласия, но и не сделал резкого отказа, оставляя Боемунда в надежде получить это важное звание при благоприятных обстоя­тельствах.

Остальные вожди прибыли в Константинополь по большей части в мае. Роберт Фландрский и другой Роберт, Нормандский, дали ленную присягу без особенных коле­баний. Только граф тулузский Раймонд не уступил ни просьбам, ни угрозам, ни даже военной силе. Алексей мог добиться от Раймонда только обещания — не предприни­мать ничего против жизни и чести императора. Все отря­ды перевозимы были на другую сторону Босфора. С конца апреля лотарингцы и норманны двинулись к Никее, дру­гие отряды пристали к первым уже в походе. Император озаботился доставкой съестных припасов и обещался лич­но присоединиться к крестоносцам, как скоро сделает предварительные к тому распоряжения.

Алексей мог находить весьма благоприятными для се­бя обязательства, какие дала ему большая часть вождей. Во всяком случае, важнейшие затруднения устранялись, как скоро западные дружины перевезены были в Азию. Ближайшие сношения византийцев с латинянами не мог­ли, однако, склонить их ко взаимному уважению и дове­рию. Император потребовал еще раз торжественной клятвы от крестоносцев, когда они уже переправились в Азию, причем случилось следующее. Один французский рыцарь, принесши императору ленную присягу, сел на его трон, и император ничего не осмелился заметить ему, «зная высокомерие латинян». После того как князь Балду-ин взял рыцаря за руку и указал на неприличие такого по­ступка, рыцарь воскликнул, гневно смотря на императо­ра: «Что за грубый человек, он сидит, когда столь многие стоят перед ним!»

В Малой Азии крестоносцы должны были каждый почти шаг брать с бою. Византийское господство на Востоке во второй половине XI в. было уничтожено турками-сельджуками, которые сделались повелителями всего магометанского и христианского населения в Азии. Широкие полномочия, которыми владели наместники провинций, отсутствие закона о престолонаследии были, однако, причиною, что отдельные части обширного султаната распались на независимые одно от другого владения. Для эестоносцев было весьма важно то, что иконийский эмир, владевший Малою Азиею, не мог двинуть против них больших турецких масс, так как стоял во вражде с соседними магометанскими владениями Сирии и Армении, от султана же был в полной независимости. Император Алексей Комнин, угрожаемый норманнами и печенегами, не имел времени восстановить свою власть на Востоке, хотя внутренние раздоры и усобицы турок не раз давали ему случай без особенного напряжения отнять у них, по крайней мере, Малую Азию. Крестоносцам пришлось вести дело с султаном Кылыч-Арсланом, который утвердил свою столицу в Никее, на восток его эмират простирался до реки Евфрат. Нужно иметь в виду, что магометанского населения, сравнительно с туземным христианским, не могло быть много, что симпатии малоазийского населе­ния всего скорее могли быть в пользу крестоносцев, чем турок-завоевателей.

Как ни искренно было желание крестоносцев добрать­ся скорее до Иерусалима, но прошло два года, пока они прибыли в Палестину. События этих двух лет показывают, как между предводителями различных частей крестонос­ного ополчения развился дух партии, как постепенно из­менились стремления и цели предводителей.

Более выдающуюся роль в крестоносном ополчении играют норманны в лице их предводителя Боемунда, гер­цога тарентского, и провансальцы, предводимые Раймон­дом. Причины возвышения этих двух вождей среди крес­тоносного ополчения различны для каждого из них. Провансальцы были хорошо вооружены и вообще отличались всеми необходимыми качествами правильно устроенного войска. Сам их предводитель, Раймонд, был человек религиозного направления и принял крест, ис­ключительно следуя нравственным влечениям; для рели­гиозных целей он готов был пожертвовать всеми полити­ческими интересами и соображениями. Совершенно про­тивоположного направления были Боемунд и Танкред, представители норманнского элемента, это были князья, видевшие в крестовом походе средство для достижения политических целей. Все их стремления сосредоточива­лись теперь на Сирии, где они хотели основать независи­мое княжение. Боемунд был гениальный человек как в во­енном, так и в политическом отношении.- где нужно было напряжение сил для победы над сильнейшим врагом, где нужны были серьезные соображения и умно составлен­ные планы действий, там крестоносные вожди обраща­лись к уму Боемунда.

Норманны шли впереди всего крестоносного ополче­ния; они первые испытывали натиски турок-сельджуков, они же первые подступили к Никее, тогда как другие отряды крестоносного ополчения, оставшись назади, прибывали постепенно один за другим. Мало есть данных, по которым можно было бы судить о численности всего крестоносного ополчения. Можно думать, что из Константинополя отпра­вилось всего до 300 тыс. военных людей; кроме этого, судя по тому устройству войска, которое было в обычае того вре­мени, нужно предположить, что в ополчении было еще око­ло 300 тыс. чернорабочих, женщин, детей и других лиц, приставших добровольно к ополчению; следовательно, численность крестоносного ополчения доходила во всяком случае до полумиллиона.

Обстоятельства, можно сказать, благоприятствовали крестоносцам. Кылыч-Арслан, уничтоживши толпы крес­тоносцев, предводимые Петром, Фолькмаром и другими, не ожидал новой опасности, был вдали от Никеи, занима­ясь набором новых войск. Город Никея расположен на бе­регу озера, вокруг которого возвышаются крутые горы. На­ходясь в выгодных условиях, данных самою природою для защиты от внешнего врага, и будучи окружен стеной, город мог бы выдержать продолжительную осаду, но город­ской гарнизон был малочислен и слаб. Население, окру­жавшее город, было преимущественно христианское — греки и армяне, которые, естественно, своими симпатия­ми были на стороне крестоносцев. Последние могли тем легче приобрести эти симпатии, что вместе с ними следо­вал маленький греческий отряд, предводимый греческим же стратигом. Первыми подошли к Никее норманны и лотарингцы. Хотя народная сага выдвинула личность Готфрида Бульонского как играющего первенствующую роль в делах первого похода, но не ему, не лотарингцам принадлежит главная заправляющая роль: направление делам да­ют Боемунд Тарентский и Раймонд Тулузский, норманны и провансальцы.

Южная часть города, обращенная к озеру, была плохо защищена; с этой именно стороны крестоносцы и должны были начать свои военные действия. Так как крестоносцы подходили к Никее отдельными отрядами, далеко не до­статочными для того, чтобы окружить город со всех сто­рон, то они и не могли повести правильной осады. Подой­ди в это время к городу Кылыч-Арслан, он мог бы нанести крестоносцам значительный урон и их ошибка осталась бы надолго непоправимою. Боемунд уговорил вождей, не дожидаясь прихода Кылыч-Арслана, дать сражение ему вдали от Никеи. Кылыч-Арслан потерпел поражение и дол­жен был удалиться внутрь страны, предоставив Никею соб­ственным ее судьбам.

После поражения Кылыч-Арслана крестоносцы вос­пользовались лодками, доставленными им по распоряже­нию греческого императора, для военных операций про­тив Никеи со стороны Асканиева озера. На 18 или 19 ию­ня 1097 г. был назначен общий приступ, которым заправляли Боемунд Тарентский и Раймонд Тулузский. Утром того же дня ворота города были отворены, и в го­род вошел византийский отряд. Греческий стратиг, стоя у стен Никеи, вошел в сношения с комендантом и от имени греческого императора потребовал сдачи города. Крестоносцы были возмущены таким ходом дела. Они рас­считывали на богатую добычу, между тем представитель греческого правительства отнял у них возможность гра­бежа. На их заявления он ответил напоминанием о лен­ной присяге и объяснил, что крестоносцы могут требо­вать удовлетворения от царя и он не откажет им, но что они обязаны исполнять обещание, скрепленное прися­гой, согласно которой все отвоеванные у мусульман го­рода переходят во власть греческого императора и, сле­довательно, не должны подвергаться разграблению. Кня­зья должны были уступить и еще раз повторить ленную присягу, от которой на этот раз не отказались и самые упорные, как, например, Танкред. Император со своей стороны обещал впоследствии соединиться с вождями, а в ожидании этого крестоносцам сопутствовал византий­ский уполномоченный Татикий. Истинная цель миссии Татикия выясняется из дел под Антиохией. По-видимому, он играл роль охранителя интересов византийского им­ператора. Внешним образом его миссия мотивировалась тем, что он как представитель греческого правительства мог оказывать большое влияние на православное гречес­кое и армянское население страны и таким образом кре­стоносцы, при его помощи, могли пользоваться всеми те­ми удобствами, каких не могли бы иметь, если бы им при­шлось брать все вооруженной силою. Он обязан был вести крестоносцев к Палестине более краткими и удоб­ными дорогами.

От Никеи путь крестоносцев шел через Дорилей, Иконий и Гераклею. Здесь они разделились на два отряда: од­ни направились на юг, к Тарсу, другие пошли на северо-восток, чтобы, обойдя Таврские горы, спуститься к Антиохии. Кылыч-Арслан ожидал крестоносцев при Дорилее, желая преградить дальнейшее их движение. Впереди крестоносного ополчения шел Боемунд со своим отря­дом. Ему и принадлежит честь победы над Кылыч-Арсланом при Дорилее. Позднейшие писатели рассказывают, что Боемунд, отчаявшись в успехе своего предприятия при Дорилее, послал гонцов к крестоносным вождям; Гонцы будто пришли прямо к Готфриду; последний, по­советовавшись с вождями, отправился лично на помощь Боемунду и выручил его из беды. Но дознано, что Готфрид вовсе не участвовал в деле при Дорилее; Боемунд разбил Кылыч-Арслана, соединившись с провансальцами. Делом при Дорилее и заканчивается более сильное сопротивление, которое турки оказывали крестоносцам; Кылыч-Арслан удалился внутрь страны и ограничивался слабыми нападениями на отдельные отряды крестонос­цев. Теперь, когда турки оставили незанятыми области, прилегающие к морю, императору византийскому пред­ставилась полная возможность восстановить свою власть на всем побережье Малой Азии без особенных жертв и затруднений.

Крестоносцы обратили внимание на армян, которые, естественно, не были довольны магометанским господст­вом. Армяне, ослабленные ударами турок-сельджуков, дол­го отстаивали свою независимость; но это удалось только той части их, которые переселились в Месопотамию, Кап-падокию и Северо-Восточную Сирию, по побережью Сре­диземного моря. Крестоносцы дали понять армянам, что если они согласятся действовать заодно с ними, то могут надеяться на освобождение от турецкого ига. Армяне с го­товностью приняли предложение крестоносцев: в самое короткое время они выгнали из своих городов турецкие гарнизоны и турецкое население. Та часть крестоносцев, которая направилась на северо-восток от Гераклеи, имела целью поднять на своем пути христианские народности против турок и спуститься к Антиохии, где был назначен сборный пункт крестоносного ополчения.

На юг от Гераклеи в Киликию направились только Балдуин, брат Готфрида, и Танкред со своими отрядами; они держали путь к Тарсу, занятому слабым турецким отрядом. Крестоносцы и здесь подняли против турок христианское население, как в стране, прилегающей к Тарсу, так и в са­мом городе. Турецкий отряд должен был сдаться кресто­носцам. Здесь возникли пререкания между Балдуином и Танкредом из-за права на владение Тарсом. Честь победы была на стороне Танкреда, между тем Балдуин присваивал себе и победу и право на город. Рассвирепевший Танкред вырезал весь турецкий гарнизон и выгнал Балдуина. Этот факт свидетельствует о том, что в это время у норманнско­го вождя уже созревала идея основания независимого вла­дения. Со своей стороны Балдуин, потерпев неудачу под Тарсом, отправился искать счастия в другом месте. Одер­жав несколько побед над сельджуками и приобрев распо­ложение армян, Балдуин вошел в непосредственные сно­шения с князем Эдессы Торосом и так расположил его в свою пользу, что вскоре был усыновлен им и объявлен на­следником княжества. Не довольствуясь этим, Балдуин убил Тороса и занял его престол. Таким образом, с 1098 г. в Эдессе устраивается первое княжение, во главе которого стоит западный герцог. Это княжение имеет важное значе­ние в том отношении, что оно составляло оплот для всех христианских народностей и защищало христианский элемент Малой Азии от турецких волн, которые шли из се­редины Азии.

К октябрю 1097 г. крестоносцы подступили к Анти-охии, где провели целый год (с октября 1097 по ноябрь 1098 г.). С одной стороны, осада города, с другой — внут­ренние раздоры остановили дальнейшее движение. Этот год составляет целую эпоху в истории крестовых похо­дов. Дело в том, что Антиохия, поставленная самой при­родою в весьма благоприятные условия для защиты от внешнего врага, была укреплена еще и искусственно. Го­род окружали высокие и толстые стены, по которым мог свободно двигаться экипаж в 4 лошади; стены защища­лись башнями (450), снабженными гарнизонами. Укреп­ления Антиохии представляли, таким образом, страшную силу, преодолеть которую, при недостатке осадных ору­дий, при отсутствии дисциплины и главнокомандующе­го, не представлялось никакой возможности. Но и оста­вить позади себя такой важный стратегический пункт, ка­ким была Антиохия, которая служила оплотом всего мусульманского мира, крестоносцы не могли. Правда, в самих мусульманских владениях господствовала анархия, которая была весьма полезна для крестоносцев. Сирия находилась тогда под двойным политическим влиянием, исходившим из Египта и из Багдада. Фатимидский калифат высылал толпы мусульман, которые, завладев не­которыми пунктами в Сирии и заняв Иерусалим, ослаби­ли значительно Багдадский калифат. Эмир Антиохии Баги-Сиан ожидал помощи то от Багдадского калифата, то от Египетского. Все другие мусульманские владения в Си­рии находились также в положении политической раз­двоенности. Ожидания Баги-Сианом помощи со стороны Египетского или Багдадского калифата остались тщетны; правда, несколько раз мусульманские отряды показыва­лись в виду Антиохии, но они были так незначительны, что не осмеливались вступить в бой с крестоносцами и не принесли никакой пользы Баги-Сиану.

Осенью 1097 г. крестоносная армия оказалась в весьма печальном состоянии. Грабежи, отсутствие дисциплины и взаимная вражда заметно расслабляли крестоносное ополчение. Вожди не успели ничего запасти для себя на осень и зиму, между тем в крестоносном войске начались болезни, проявилась смертность, и пред страхом смерти целые толпы и даже отряды, [имея] во главе своих предво­дителей, обращались в бегство.

Боемунд, князь тарентский, который и прежде играл видную роль в крестоносном ополчении как опытный вождь, как храбрый, неустрашимый рыцарь, как устрои­тель военных отрядов, под Антиохией отличается уже как искусный политик. Боемунд увидел, что Антиохия, со сво­ими неприступными и несокрушимыми укреплениями, со своим выгодным положением (недалеко от Средизем­ного моря, на реке Оронто, впадающей в море), представ­ляет весьма удобный пункт для основания в ней незави­симого княжества, что составляло главный предмет всех стремлений и желаний его. Дела его в Эдессе и Тарсе только разжигали честолюбие тарентского князя. При достижении намеченной цели ему могло мешать присут­ствие в крестоносном войске уполномоченного гречес­кого императора. Роль Татикия, правда, была двусмысленна, но важно то, что он в походе был представителем и защитником интересов греческой империи. С точки зрения Татикия, и Антиохия, подобно Никее, будучи взята крестоносцами, должна была принадлежать греческому императору, и никому другому. Положение Татикия среди крестоносного ополчения было довольно влиятельное, он умерял честолюбивые стремления отдельных вождей. Раймонд Ажильский, писатель крестовых походов, обви­няет Татикия в том, что он, отчаявшись в успехе осады, подговаривал князей снять осаду с города и расположить войска по окрестным селениям, что он поселил между крестоносцами вражду и измену и скрылся из лагеря. Об­стоятельство это очень важно, но оно не вяжется вообще с положением и ходом дел. Анна Комнина прямо обвиня­ет Боемунда в вынужденном бегстве Татикия. Эти два противуположные известия возможно объяснить следу­ющим образом. Боемунд, преследуя свои честолюбивые цели, тяготится присутствием Татикия. Хотя намерения Боемунда не были ни для кого тайной, крестоносцы вся­кий раз, когда находились в стесненном положении, вру­чали ему командование над союзными войсками, вынуж­даемые к этому, во-первых, необходимостью, во-вторых, насильственными действиями со стороны самого Бое­мунда; Татикий же, представитель византийского импе­ратора, был вполне независим и самостоятелен в среде крестоносцев и в то же время пользовался весьма боль­шим авторитетом и мог оказывать влияние на весь ход дел. Боемунду нужно было во что бы то ни стало устра­нить это влияние. Когда разнеслась весть о приближении 300-тысячной армии мосульского эмира Кербуги, кото­рый шел на выручку Антиохии, Боемунд начал доказы­вать вождям, что Кербуга подослан византийским импе­ратором, что цель участия Татикия в их войске состоит в том, чтобы возбуждать мусульман против крестоносцев. Все это вызвало в крестоносцах такую неприязнь против Татикия, что он принужден был бежать. Бегство Татикия имело важное значение для всего хода событий. Кресто­носцы нарушили клятву, данную византийскому императору, устранили греческий элемент из своего ополчения и начали действовать на свой собственный страх. После бегства Татикия Боемунду открылось свободное поле для его честолюбивых замыслов. Боемунд сыграл здесь роль Ахиллеса под Троей. Обиженный Ахиллес оставляет стан греков, проводит в бездействии целые месяцы, пока на­конец греки, теснимые со всех сторон троянцами, не были вынуждены просить его выручить их из беды. Увлекае­мый честолюбием Боемунд, видя, что при той деморали­зации, которая господствовала среди крестоносцев, нельзя поддержать осаду, и ожидая в то же время с часу на час прибытия сильного мусульманского ополчения под начальством Кербуги, сделал решительный шаг. Он за­явил крестоносцам, что если они не предоставят ему главного начальства над всем войском, если не пообеща­ют оставить за ним это главенство и на будущее время для ведения дела крестового похода, если, наконец, не преда­дут в его власть Антиохии в случае ее завоевания, то он умывает руки и не отвечает ни за что и вместе с своим от­рядом оставит их. Между тем среди крестоносцев день ото дня увеличивалась смертность, бегство целых отря­дов и вождей. Находясь в таком положении, крестоносцы порешили предоставить Боемунду все полномочия для ведения дела и обещали исполнить все, что он требовал. Боемунд еще раньше вошел в соглашение с одним из начальников, защищавших антиохийские стены. Это был Фируз, армянин по происхождению. Фируз, как христиа­нин, не мог не питать симпатии к крестоносцам, освобо­дителям всего малоазиатского христианства, кроме того, он имел личную вражду к Баги-Сиану, эмиру Антиохии. Сношения Фируза и Боемунда держались в тайне, и никто не знал о них. Боемунд назначил на 2 июня общий приступ на Антиохию. В ночь с 1 на 2 июня он подвел свой отряд к башне, которую защищал Фируз; башня была сдана. С дру­гой стороны в Антиохию ворвались другие крестоносцы, и в городе началась резня; большая часть мусульманского гарнизона, не успевшая спастись бегством, была перереза­на и перебита. Сам Баги-Сиан едва спасся бегством, но всего только на несколько дней; его поймали и убили. Таким образом, 2 июня 1098 г. Антиохия была взята. Но немного выиграли крестоносцы, занявши город, обнищавший, из­нуренный голодом, ослабленный продолжительностью предшествовавшей осады.

На другой день (3 июня) к городу подошел эмир мо-сульский Кербуга с 300-тысячной турецкой армией. Кербуга знал и о слабости крестоносного войска, и о том бед­ственном положении, в котором оно находилось: кресто­носное ополчение достигало теперь не более 120 тысяч, остальные 180 тысяч частью погибли в битвах с мусуль­манами и в трудном переходе по опустошенным облас­тям после никейского дела, частью же были рассеяны в различных городах Малой Азии в виде гарнизонов. Но и эти 120 тысяч вошли в город, лишенный всяких средств к пропитанию, притом они были утомлены продолжитель­ною осадою и длинными переходами. Кербуга знал это и твердо решился голодом заставить крестоносцев сдаться. Крестоносцы очутились в самом ужасном, безвыходном положении. Три недели они сидели запертыми в городе, изредка делая незначительные и не имевшие никаких по­следствий вылазки, пользуясь тем, что город не вполне тесно был окружен врагами. Для крестоносцев остава­лось одно средство к спасению: по реке Оронто спус­титься к Средиземному морю, в гаванях которого были венецианские торговые корабли. Но этот путь представ­лял много опасностей, им пользовались, однако, сначала поодиночке, а потом целыми отрядами, были даже слу­чаи, что князья и знатные рыцари сдавались на милость мусульман или спасались бегством к морю.

К этому тяжкому для крестоносцев времени относится появление саг и народных сказаний, которые были про­дуктом болезненного фантастического настроения на­родных масс. К этому времени относится и происхожде­ние саги о Петре Пустыннике. Исторический Петр Пус­тынник, спасшись после уничтожения его армии, участвовал, правда, в первом крестовом походе, но не как вождь, а как простой пилигрим, без особенной силы, авторитета и влияния. Только в весьма немногочисленном кружке простого народа Петр Пустынник пользовался некоторым почетом и уважением, это выражалось в том, что его избирали казначеем. Он был, между прочим, одним из первых, которые решились бежать из Антиохии, и только Боемунд остановил его. В это же время состави­лось сказание о св. копье, Раймонд Тулузский, отличав­шийся религиозным настроением между остальными крестоносными вождями, вполне искренно верил в св. копье. Но уже Боемунд, находясь под Иерусалимом, под­смеивался над Раймондом, доказывая ему, что рассказ о св. копье был вымыслом для поддержания упавшего духа и для возбуждения мужества народных масс. Предание о св. копье появилось следующим образом. Однажды при­ходит к Раймонду Тулузскому один монах и рассказывает, что во время молитвы ему явился св. Андрей и сказал, что в городе есть место, где скрыто копье, которым было прободено ребро Спасителя, что в этом именно копье крес­тоносцы должны искать свое спасение. Добродушный Раймонд поверил этому; объявил народу, начали искать, нашли действительно заржавленное копье; толпы крес­тоносцев были воодушевлены этой находкой. Боемунд, назначенный главным предводителем крестоносного ополчения, решился сделать последнее усилие, чтобы ос­вободить Антиохию от осады. В мусульманском войске между тем происходили раздоры между предводителями, в продолжение трех недель многие из них оставили от­ряд Кербуги, так что осаждающая армия значительно ос­лабела. 28 июня 1098 г. крестоносцы сделали вылазку, прогнали мусульман и завладели всем их лагерем. Спасе­ние Антиохии и славная победа над Кербугой приписана была чудесной помощи св. копья, которое с тех пор сде­лалось палладиумом крестоносцев.

Когда крестоносцы овладели Антиохией, религиоз­ный энтузиазм их вождей значительно ослабел. Целый год они проводят в бездействии, во взаимных спорах и распрях из-за обладания Антиохией; они как бы совсем забыли о главной цели своего предприятия — об освовождении от неверных Гроба Господня. Как только мино­вала опасность от Кербуги, тотчас между сильнейшими вождями — Боемундом Тарентским и Раймондом Тулузским — возник довольно крупный спор, характеризую­щий обоих предводителей. Боемунд напоминал теперь крестоносцам об их обещании, данном ему до взятия Антиохии, и требовал исключительного господства в горо­де. Но у Раймонда Тулузского, представителя законности и рыцарской верности долгу, была многочисленная пар­тия, которая в силу чисто материальных выгод находила требования Боемунда вовсе несогласными с положением крестоносцев. Раймонд и его партия настаивали, ввиду данных византийскому императору обязатель