И в щели мира глянул Бог

Вдруг выпит за один глоток.

Душой и плотью.И весь воздух

Мы просто сделались одной

Что были меж тобой и мной.

И даже в стихотворениях, если можно сказать, сюжет которых может быть назван любовным, все равно никогда не покидает тема бесконечности, тема прикосновения к вечности.

Что бесконечность нас соединила.

Смутить, рассечь простор ширококрылый.

И ни единой мысли не дано

И отзовется троекратным эхом.

Достигнет сердца чистый звездный звон

Такое море веющего Духа.

Ничто не станет на пути стеной.

Так пусто, ясно, высоко и глухо.

Понять, что мы – одно.

И нам с тобой дано

Одна – в обоих нас.

В обоих нас вошла она

В свой сокровенный час.

Нас обвенчала тишина

Но самой молитвой были мы.

Лес светлел в преддверьи полной тьмы.

Всем единством стихнувшим своим.

Приближались меркнущие дали,

Мы с тобой молитв тогда не знали,

Вот другое:

Мы ею до краев полны,

Не расплескавши тишины,

Это очень важная строка — "не расплескавши тишины"… То, о чем не пишут наши сексологи. Ну, еще стихотворение:

Такой пробел между тобой и мной,

Вот только кликни, и со всех сторон,

— Ведь невозможна ни одна помеха, —

И потому лишь мы с тобой одно,

И вот упали все преграды,

Уже не близко, нет не рядом,

Прожгли всю ткнать пространства звезды,

Как правило, любовь теряется тогда, когда теряется это вечное ее измерение, когда "расплескивается тишина".

В таком парадоксальном выражении, которое я здесь приводил, "раб Божий", заключена мысль о том новом глубинном измерении бытия, которое обычно человек не замечает и проходит мимо. А между тем, человек, не чувствующий этого, лишен целого измерения бытия. Меня поразила эта мысль у Антония Блюма, который написал, что тот, кто не знает молитвы, тот лишен целого измерения бытия. А молитва — это есть, в сущности, любовное обращение к Богу. Один из архиереев прошлого, кажется, Брянчанинов, говорил, что человек, который идет в монахи, должен иметь роман с Богом. И я думаю, что сквозь обычный роман тоже сквозит Божий свет, только не сквозь икону, а сквозь человека, в котором любовь открывает икону. В любви люди находят икону друг в друге. И привязанность к иконе глубины не противоречит свободе, наоборот, она открывает огромную свободу. Я позволю себе напомнить два евангельских суждения, которые, казалось бы, противоречат друг другу: "творю волю пославшего меня", — значит, человек все делает не от себя; а, с другой стороны, "сказано древним, а я говорю вам", То, что сказано древним Моисеем, считалось Божьей заповедью, голосом Бога. Но полная привязанность к Святому Духу дает полную свободу по отношению ко всем прежним следам прикосновения Духа, ко всем тем словам, в которых отпечатались откровения прошлого.

Само чувство Бога, если оно полно, чувство вечности дает масштабы, которыми можно измерить непосредственно любую ситуацию гораздо более точно, чем приложением к жизни обычных рамок заповедей, законов и т.д. Поэтому было сказано Августином: "Полюби Бога и делай, что хочешь". Потому что непосредственное чувство вечности дает такой масштаб, такой эталон, сравнительно с которым на просвет сразу обнаруживают себя достоинства каждой ситуации, каждого поступка. И ясно, что почем.