История экономических учений. 3 страница

* Этот пример заимствован у Стиглера (Stigler, 1976). См. также обсуждение системы вознаграждения в науке и связанные с этим проблемы у Мертона (Merton, особенно ч. 4).

Из экономического подхода, следовательно, вытекает, что воз­росший спрос избирателей или различных групп со специальными интересами на те или иные интеллектуальные выводы будет стиму­лировать рост их предложения, если основываться на упомянутой выше теореме о действии повышения цен на объем предложения. Точно так же, если приток средств из благотворительных или пра­вительственных фондов направляется на изучение каких-то, пусть даже самых нелепых проблем, от заявок на их исследование не будет отбоя. То, что экономический подход считает нормальной ре­акцией предложения на изменения в спросе, другие, когда дело ка­сается науки и искусства, могут именовать интеллектуальной или творческой "проституцией". Быть может, это и так, однако попытки провести четкую грань между рынком интеллектуальных и худо­жественных услуг и рынком "обычных" товаров оборачивались не­последовательностью и путаницей (см.: Director, 1964; Coase, 1974).

Экономический подход исходит из посылки, что преступная дея­тельность— такая же профессия, которой люди посвящают полное или неполное рабочее время, как и столярное дело, инженерия или преподавание. Люди решают стать преступниками по тем же сооб­ражениям, по каким другие становятся столярами или учителями, а именно потому, что они ожидают, что "прибыль" от решения стать преступником — приведённая ценность всей суммы разностей меж­ду выгодами и издержками, как неденежными, так и денежными — превосходит "прибыль" от занятий иными профессиями. Рост выгод или сокращение издержек преступной деятельности увеличивают число людей, становящихся преступниками, повышая — сравни­тельно с другими профессиями — "прибыль" от правонарушений.

Таким образом, этот подход предполагает, что условные пре­ступления, вроде краж или грабежей, совершаются в основном ме­нее состоятельными людьми не вследствие аномии или отчужде­ния, а из-за недостатка общего образования и профессиональной подготовки, что сокращает для них "прибыль" от занятия легальными видами деятельности. Подобным же образом безработица в легальном секторе увеличивает число преступлений против собствен­ности (см.: Erlich, 1973) не потому, что она пробуждает в людях тревожность или жестокость, а потому, что она сокращает "при­быль" от легальных профессий. Число и тяжесть преступлений сре­ди женщин возросло по сравнению с мужчинами (см.: Bartel, 1976) потому, что им стало "прибыльнее" участвовать в рыночных видах деятельности, включая и преступную (см.: Mincer, 1963).

Наиболее спорный вывод из экономического подхода к анализу преступности состоит в том, что наказания "делают свое дело", то есть что повышение вероятности поимки преступников и последую­щего их наказания сокращает уровень преступности, потому что доходы от нее становятся меньше. Если преступники правильно предвидят вероятность и тяжесть наказаний, то высокий уровень рецидивизма нисколько но удивителен и по нему нельзя судить о провале карательной системы, точно так же как по доходу от сто­лярного дела при высокой доле безработных или получивших про­изводственные травмы столяров нельзя заключить, что масштабы безработицы или производственного травматизма среди столяров никак не влияют на их численность. Продолжая аналогию, можно сказать, что программы реабилитации преступников в целом потер­пели неудачу (Martinson, 1974) по той же причине, что и программы переподготовки в легальном секторе: если люди избирали свои про­фессии, в том числе криминальные, обдуманно, то на их решения не могут сильно повлиять ни проповеди, ни незначительные измене­ния в перспективах занятости для других профессий.

Наказания сдерживают как преступления "страсти"* вроде из­насилования или терроризма (Landes, 1975), так и экономические преступления, вроде растрат и ограблений банков (Ozenne, 1974). Помимо всего прочего, этот вывод ставит под сомнение ссылки на вменяемость или невменяемость, наличие или отсутствие умысла и другие разграничения, используемые при ведении следствий и вы­несения судебных приговоров преступникам. Экономический под­ход означает, например, что смертные приговоры должны способ­ствовать большему сокращению числа убийств, чем те наказания за это преступление, которые применяются сейчас в Соединённых Штатах и многих других странах Запада (Ehrich, 1975; 1977; National Academy of Science, 1977).

* Даже страсти поддаются исчислению.

Я не утверждаю, что экономический подход используется всеми экономистами при изучении всех аспектов человеческого поведения или хотя бы большинством экономистов при изучении основной его части. В самом деле, многие экономисты не могут устоять перед искушением и прячут свой собственный недостаток понимания за разглагольствованиями об иррациональности поведения, неискоре­нимом невежестве глупости, сдвигах ad hoc в системе ценностей и тому подобном, что под видом взвешенной позиции означает прос­то-напросто признание своего поражения. Например, когда владельцы бродвейских театров назначают такие цены, при которых зрителям приходится подолгу ждать возможности купить билеты, начинают­ся разговоры о том, будто владельцы театров не имеют представления о максимизирующей прибыль структуре цен, а не о том, что исследователь не имеет представления, каким образом существую­щие цены способствуют максимизации прибыли. Когда лишь какая-то незначительная часть вариации в заработках поддается объяс­нению, то необъяснённый остаток начинают приписывать действию удачи или случая,* а не неведению исследователя или его неспособ­ности оценить дополнительные систематические факторы. Уголь­ная промышленность объявляется неэффективной, потому что это следует из каких-то расчетов издержек и объёмов выпуска в ней (Henderson, 1958), хотя не менее правдоподобной альтернативной гипотезой было бы допущение, что сами расчёты содержат серьёз­ные ошибки.

* Крайний случай являет собой Дженкс (Jenks. 1972). Он чудовищно недооценивает даже ту долю вариации в заработках, которая поддается объяснению, поскольку итерирует имеющие важное значение исследования Минцера и других (Mincer, 1974).

Войны, как полагают, развязывают безумцы, и вообще поведе­нием в сфере политики руководят глупость и невежество. Напом­ним хотя бы высказывание Кейнса о "безумцах, стоящих у власти, которые слушают голос с неба" (Кейнс, 1978). И хотя Адам Смит, основоположник экономического подхода, истолковывал некоторые законы и уложения тем же самым образом, что и рыночное поведе­ние, даже он без долгих размышлений неуклюже расправлялся с другими законами и уложениями как "порождениями глупости и невежества".*

* См.: Stigler, 1971. Смит не объясняет, почему невежество властвует при принятии одних законов и бездействует при принятии других.

В экономической литературе нет недостатка в ссылках на сдви­ги в шкале предпочтений, вводимых для удобства ad hoc, чтобы объяснить поведение, которое ставит исследователя в тупик. Обра­зование, как считают, изменяет структуру предпочтений (чего бы они ни касались — всякого рода товаров и услуг, кандидатов на выборах или желательного размера семьи), а не уровень реальных доходов или относительных издержек различных вариантов выбо­ра.* Бизнесмены, как принято думать, начинают вещать о социаль­ной ответственности бизнеса, потому что на их установки влияет публичное обсуждение этих вопросов, а не потому, что вся эта сло­весная шелуха необходима им для максимизации прибылей, если принять во внимание господствующий в обществе климат государ­ственного интервенционизма. Или еще пример утверждают, будто бы рекламодатели наживаются на податливости потребительских предпочтений, однако при этом не делается никаких попыток объяс­нить, почему, скажем, реклама распространена в одних отраслях много шире, чем в других, почему ее значение в той или иной отрас­ли со временем меняется и почему к ней прибегают как в высоко-конкурентных, так и в монополизированных отраслях.**

* Интерпретация действия образования на потребление исключительно в герминах эффекта цен и эффекта дохода предложена Т. Майклом (Michael, 1972).

** Анализ рекламы, согласующийся с предпосылкой стабильности предпочтений, предполагающий, что реклама может быть даже важнее для конкурентных отраслей, чем для монополизированных, см. в работе Стиглера и Беккера (Stigler and Becker, 1977). Полезное обсуждение проблемы рекламы, которое также обходится без сдвигов ad hoc в структуре предпочтений, содержится в работе Нельсона (Nelson, 1975).

Естественно, то, что для экономистов, номинально привержен­ных экономическому подходу, является искусом, превращается в непреодолимый соблазн для тех, кто не знаком ни с этим подходом, ни с научными разработками в области социологии, психологии или антропологии. С изобретательностью, достойной лучшего примене­ния, любое мыслимое поведение приписывается власти невежества и иррациональности, частым необъяснимым сдвигам в системе цен­ностей, обычаям и традициям, неизвестно как действующим соци­альным нормам или категориям "ego" и "id".*

* Категории психоанализа, введенные З. Фрейдом.

Я не собираюсь утверждать, что такие понятия как ego и id, или социальные нормы лишены научного содержания. Мне хоте­лось бы только заметить, что они наравне со многими понятиями из экономической литературы выступают орудиями искушения и ведут к бесплодным объяснениям человеческого поведения ad hoc. Можно к примеру, ничтоже сумняшеся, доказывать одновременно и что резкое повышение рождаемости в конце 40-х — начале 50-х годов было обусловлено возобновившимся желанием иметь большие семьи, и что длительное падение рождаемости, начавшееся бук­вально несколько лет спустя, было связано с нежеланием стеснять себя большим количеством детей. Или утверждать, будто жители развивающихся стран слепо копируют "ответственное" отношение ко времени, присущее американцам, тогда как намного плодотворнее объяснять распространившееся среди них стремление эконо­мить время его возросшей экономической ценностью (Becker, 1965). Высказываются и соображения более общего порядка, согласно ко­торым традиции и обычаи станут искореняться в развивающихся странах, потому что молодежь так совращена американским обра­зом жизни; при этом не обращают внимания, что обычаи и тради­ции крайне полезны в относительно стабильной среде, но часто пре­вращаются в помеху в динамичном мире, особенно для молодежи (Stigler and Becker, 1977).

Даже те, кто убежден, что экономический подход приложим к формам человеческого поведения, признают, что многие неэкономи­ческие факторы также имеют важное значение. Очевидно, что ма­тематические, химические, физические и биологические законы ока­зывают огромное влияние на человеческое поведение, воздействуя на структуру предпочтений и производственные возможности. То, что человеческое тело подвержено старению, что коэффициент при­роста населения равен коэффициенту рождаемости плюс коэффи­циент миграции минус коэффициент смертности; что дети интел­лектуально более одаренных родителей обладают лучшими умственными способностями, чем дети интеллектуально менее одаренных родителей; что люди должны дышать, чтобы жить; что гибридные сорта растений приносят один урожай при одних внешних услови­ях и совсем другой при других, что месторождения золота и нефти расположены лишь в определенных частях земного шара и эти по­лезные ископаемые не могут делаться из древесины; или что кон­вейерная линия действует по определенным физическим законам, — все это и многое другое влияет и на процесс выбора, и на производ­ство людей и вещей, и на эволюцию общества.

Однако признавать это — не то же самое, что заявлять о "неэко­номическом" характере, скажем, коэффициентов рождаемости, миг­рации и смертности или скорости распространения гибридных сор­тов сельскохозяйственных культур на том основании, что экономи­ческий подход не в состоянии дать им объяснение. На самом же деле ценные выводы о численности детей в различных семьях были получены исходя из допущения, что семьи стремятся к максимиза­ции полезности при стабильной структуре предпочтений и при огра­ничениях, которые задаются ценами и наличными ресурсами, хотя при этом и признавалось, что цены и объем ресурсов в определен­ной мере зависят от сроков достижения детородного возраста и про­чих неэкономических переменных (Becker, 1960; Becker and Lewis, 1973; Schultz, 1974). Подобным же образом оказалось, что темп рас­пространения гибридных сортов кукурузы в различных районах Со­единенных Штатов получает вполне удовлетворительное объясне­ние исходя из предпосылок максимизации прибыли фермерами новые гибридные сорта были выгоднее и поэтому осваивались рань­ше в районах с более благоприятными погодными, почвенными и прочими естественными условиями (Griliches, 1957).

Учет многообразных неэкономических переменных столь же не­обходим для объяснения человеческого поведения, как и использо­вание достижений социологии, психологии, социобиологии, истории, антропологии, политологии, правоведения и других дисциплин. Хотя я утверждаю, что экономический подход дает продуктивную схему для понимания всего человеческого поведения в целом, я не хочу умалять вклад других наук и тем более полагать, что вклад, вноси­мый экономистами, важнее всех остальных. К примеру, предпочте­ния, которые принимаются как данные и предполагаются стабиль­ными в экономическом подходе, анализируются социологией, пси­хологией и наиболее, на мой взгляд, успешно — социобиологией (Wilson, 1975). Как предпочтения стали такими, как сейчас? Как протекала их, по-видимому, медленная эволюция во времени? Эти вопросы имеют прямое отношение к объяснению человеческого по­ведения. Ценность иных научных дисциплин не умаляется даже полным и восторженным принятием экономического подхода.

В то же время мне не хотелось бы смягчать выводов, вытекаю­щих из моих рассуждений, ради того, чтобы обеспечить им быстрей­ший и более благосклонный прием Я заявляю, что экономический подход предлагает плодотворную унифицирующую схему для пони­мания всего человеческого поведения, хотя, конечно, и признаю, что многие его формы не получили пока объяснения и что учет неэконо­мических переменных, а также использование приемов анализа. И достижений иных дисциплин способствуют лучшему пониманию человеческого поведения. Всеобъемлющим является именно челове­ческий подход, хотя некоторые важные понятия и приемы анализа разрабатываются и будут разрабатываться другими научными дис­циплинами.

Главный смысл моих рассуждений заключается в том, что чело­веческое поведение не следует разбивать на какие-то отдельные отсеки, в одном из которых оно носит максимизирующий характер, в другом — нет, в одном мотивируется стабильными предпочтения­ми, в другом — неустойчивыми, в одном приводит к накоплению оптимального объема информации, в другом не приводит. Можно скорее полагать, что все человеческое поведение характеризуется тем, что участники максимизируют полезность при стабильном на­боре предпочтений и накапливают оптимальные объемы информа­ции и других ресурсов на множестве разнообразных рынков.

Если мои рассуждения верны, то экономический подход дает целостную схему для понимания человеческого поведения, к выра­ботке которой издавна, но безуспешно стремились и Бентам, и Маркс, и многие другие.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ КАК УНИВЕРСАЛЬНАЯ НАУКА*

Экономическая теория превратилась в царицу социальных наук. Это единственная отрасль социальных исследований, по которой присуждается Нобелевская премия. Она удостоилась издания фунда­ментального четырехтомного энциклопедического словаря, насчиты­вающего 4 миллиона слов, через которые как нить Ариадны прохо­дит мысль о том, что экономическая наука наконец вышла за узкие пределы ее прежнего царства — царства производства и распреде­ления — и может теперь заявить свои права на обширную террито­рию, простирающуюся от семейных отношений до спорта, от антропо­логии до государственного права (The New Palgrave, 1988; Heilbroner, 1988). Ещё более показательно то, что экономическая наука заслужила честь стать примером для других социальных дисциплин. Строгая манера доказательств, применение математического аппарата, сжа­тость формулировок и точная логика сделали ее образцом, на кото­рый равняются более "вольные" социальные науки. Неудивительно поэтому, что, читая оду "расширению пределов" экономической тео­рии, принадлежащую перу Джека Хиршлайфера, испытываешь скорее шок узнавания, чем шок недоумения:

"По существу, четко очертить сферу экономической науки, сопре­дельной с другими общественными дисциплинами, но имеющей свою собственную обособленную территорию, невозможно. Экономическая теория пронизывает все социальные науки точно так же, как эти последние пронизывают ее саму. Социальная наука едина. Эконо­мическая теория обязана своими возможностями захвата чужих территорий тому, что используемые ею аналитические категории — ограниченность ресурсов, издержки, предпочтения, выбор — являют­ся по сфере своего применения подлинно универсальными. Не ме­нее важна и присущая нашей науке структуризация этих понятий в рамках отдельных, хотя и взаимосвязанных процессов оптимиза­ции на уровне индивидуальных решений и равновесия на уровне всего общества. Таким образом, экономическая теория — это поис­тине универсальная грамматика общественной науки" (Hirshleifer, 1985).

* Автор — Р. Л. Хейлбронер.

По мнению Хиршлайфера, экономическая наука имеет высокий статус благодаря тому, что она составляет часть "образцовой" соци­альной теории. Другую её часть составляет социобиология. Объеди­нение этих двух наук и даёт ту единую общественную науку, в которой "некоторые исходные принципы, например ограниченность ресурсов и учет издержек упущенной выгоды, а также универсаль­ные биоэкономические процессы конкуренции и отбора имеют непре­ходящее значение для анализа и предсказания человеческого пове­дения и хода развития социальной организации" (Hirshleifer, 1985. Р. 66).

Не знаю, многие ли экономисты согласятся с этой смелой фор­мулировкой Хиршлайфера, но совершенно несомненно, что импер­ские амбиции или несколько менее агрессивная, но не менее само­надеянная установка на универсальность собственных принципов отчётливо прослеживаются в современной неоклассической теории.*

* В работе "Экономический подход к человеческому поведению" (в альманахе THESIS) Генри Беккер пишет: "Я пришёл к убеждению, что экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всякому человеческому поведению" (Беккер, 1992. С. 29).

Вопрос, который я собираюсь здесь рассмотреть, заключается в том, являются ли эти амбиции или установки обоснованными, иначе говоря, действительно ли экономическая теория располагает столь широкими возможностями анализа и прогноза и обнаруживает неко­торые фундаментальные атрибуты, которые ставили бы её выше других социальных наук? Я считаю, что это не так. Как я писал в одной из своих работ, многие считают экономическую теорию пер­вой дамой среди общественных наук, однако, возможно, её следует разжаловать в валеты (Heilbroner, 1980).

Первобытное и командное общества

Я намерен начать рассмотрение имперских притязаний экономи­ческой науки с изучения её места и роли в изучении тех соци­альных формаций, на которые приходится большая часть человече­ской истории, а именно: с первобытного и командного общества. Главная моя мысль может быть сформулирована кратко: в этих обще­ствах предмет нашей науки, то есть экономика как таковая, отсут­ствовал. На протяжении большей части своей истории человечество прекрасно обходилось без всякой экономики.

Попробуем, например, обнаружить экономику в укладе жизни племени кунг, населяющего пустыню Калахари в Южной Африке. Разумеется, мы без труда обнаружим у них производство и принципы распределения. Внутри племени и между соседними племенами воз­никают и отношения обмена — пусть в незначительных масштабах. Решения по текущим делам, а также по более важным вопросам, например о том, не пора ли сменить место охоты, принимаются на общем сходе (Thomas, 1959; Shostak, 1981).

Но даже если мы досконально изучим обычаи охотников и соби­рателей, их взаимодействие в обыденной жизни и разговоры вокруг костра на общих сходах, будет ли это означать, что мы исследовали "экономику" народности кунг? Это очень "неудобный" вопрос. Если ответить на него отрицательно, то где же тогда её искать? Если ответить положительно, то в чём же состоит эта экономика? Какой аспект изученных нами обычаев и занятий позволяет отнести их к сфере "экономики", а не просто к общей ткани общественной и поли­тической жизни племени? Чтобы разобраться в жизни племени, желательно иметь подготовку в области этнологии, антропологии и политологии, но сомнительно, чтобы нам пригодились знания по эко­номической теории. Труды таких авторов, как Элизабет Маршал Томас, Маршалл Салинз и Мортон Фрид,* были бы, наверное, необ­ходимы, что вряд ли можно сказать про учебник Пола Самуэльсона.

* Э. М. Томас, М. Салинз и М. Фрид — известные этнографы и антропологи.

Давайте теперь несколько расширим постановку проблемы, об­ратившись к обществам с командной экономикой, примерами кото­рых являются Древний Китай и Римская империя. Была ли у этих империй экономика? Была ли она у их более современных, высоко-централизованных аналогов, в частности у доперестроечной Рос­сии? Нужна ли экономическая теория, чтобы понять механизм функ­ционирования командных систем?

На первый взгляд этот вопрос кажется более простым, чем в случае с первобытным обществом. Обнаружить экономику в Рим­ской империи ненамного сложнее, чем в Америке; расчётливость, без сомнения, присуща и жителям Древнего Китая с его развитой внутренней и внешней торговлей. Панорама промышленных предприятий, железных дорог и фабрик в Советском Союзе ассоцииро­валась с тем, что принято считать экономикой.

Но если приглядеться повнимательней, то и тут начинают закра­дываться сомнения. Принципиальное различие между этими более высоко структурированными обществами, основаны ли они на обро­ке или на плане, и первобытными племенами заключается в том, что в первом случае значительная роль отводится централизованному распределению труда, тогда как во втором случае оно просто отсутствует. Таким образом, если допустить, что в централизованных обществах имеется экономика, то она должна быть неизбежно свя­зана с ролью государства.

Однако здесь возникает больше вопросов, чем ответов. Каким образом расширение роли государства связано с возникновением сферы экономики? Точнее говоря, разве не является политическая власть главным элементом централизованного распределения тру­да и разве не социальные изменения, выражающиеся, в частности, в возвышении бюрократии, являются характерными признаками этой новой "экономической" сферы? Эти вопросы показывают, что одно­значно очертить границы собственно экономической сферы в ко­мандных системах не так-то просто, во всяком случае, ничуть не легче, чем в первобытном обществе. Кроме того, они ясно показыва­ют, с чего следует начать при выяснении обоснованности имперских притязаний экономической науки — нужно выделить то, что мы назы­ваем "экономикой", из всех прочих сторон общественной жизни.

При решении этой задачи я буду исходить из той предпосылки, что сохранение общества как стабильного целого предполагает на­личие структурно оформленных институтов обеспечения социаль­ного порядка. Эти институты включают в себя широкий круг фор­мальных и неформальных явлений, начиная от устоявшихся тради­ций и повседневных привычек до официальных институтов охраны правопорядка. Говоря об этом спектре явлений, я буду различать явления социальные и политические. Термин "социальный" я буду использовать в несколько нетрадиционном смысле — применитель­но ко всем способствующим утверждению порядка влияниям, кото­рые имеют место в частной жизни. Главным из этих явлений, не­сомненно, является прессинг социализации, оказываемый родите­лями на своих детей, — давление, направленное на то, чтобы обу­чить их правильно вести себя, когда они станут взрослыми. Второй термин — "политический" — я буду употреблять в обычном смыс­ле, то есть применительно к тем институтам, посредством которых некоторая группа людей или класс могут навязывать свою волю другим группам или классам, входящим в общество. Точное опреде­ление этих терминов не так важно; главная моя задача — описать защитную броню соглашений, формирующих поведение, — отчасти неофициальных и частных, отчасти официальных и государствен­ных, ограждающих общество от действий, представляющих угрозу его стабильности.

Как социальные, так и политические элементы этой защитной брони связаны главным образом с тем аспектом общественного по­рядка и внутренней согласованности общественной системы, о котором обычно упоминают лишь вскользь. Этот аспект — общая сте­пень законопослушности и умения подчиняться, без которой весь арсенал прав и привилегий, определяющий любой общественный порядок, можно было бы сохранить только силой и открытыми ре­прессиями. Адам Смит со свойственной ему прямотой назвал этот необходимый аспект всякого общества "субординацией". "Граждан­ское правительство — писал он, — предполагает некоторое подчи­нение" (Смит, 1962. С. 513). Мы неоднократно будем еще возвра­щаться к этой теме, но проблема, по-видимому, уже ясна. Это — "неудобная" мысль о том, что экономика — всего лишь скрытая со­циализация* или субординация.

* См.: Heilbroner, 1985. Ch. 2, 3. Я не касаюсь здесь социобиологии, которая лишь вскользь поминается в статье Хиршлайфера и не имеет прямого отношения к нашей теме.

Я вижу два разных контраргумента, которые мог бы выдвинуть защитник истинной веры в ответ на этот вызов. Прежде всего меня можно было бы обвинить в том, что я проглядел ключевой аспект проблемы общественного порядка, который присутствует как в пер­вобытных, так и в командных обществах, а именно, что поведение в этих обществах — будь то организация охоты, получение и исполь­зование государством дохода или какой-нибудь другой, более от­влеченный вид деятельности — само "заключает" в себе элемент понуждения к порядку.

Этот аспект можно определить как стратегию действий, диктуе­мую ситуацией, как логику выбора, если говорить на языке эконо­мики. Эта логика заставляет всех нормальных людей действовать определенным образом, если они хотят (а так оно, вероятно, и есть) получить благодаря этим действиям максимально возможную пользу. Одно из достижений экономической теории заключается как раз в том, что ей удалось доказать, что для достижения такого "опти­мального" состояния необходимо взвесить предельные издержки и выгоды всех возможных действий и выбрать такое их подмноже­ство, для которою предельные издержки будут равны предельной полезности. Элемент, понуждающий к дисциплине, о котором здесь идет речь, заключается в негласном присутствии этой логики, уп­равляющей поведением отдельных людей независимо от того, со­знают они это или нет. Элемент субординации при этом не отменя­ется — он просто переносится в иную плоскость и предстает теперь не как результат действия социальных сил, а как свойство челове­ческой природы — и как таковой не заслуживает специального рас­смотрения.

Таким образом (я продолжаю говорить от имени своего воображаемого оппонента), если выделить или идентифицировать "экономическое" поведение в чистом виде не удается, то это еще ничего не значит. Оно все равно существует и воплощается в каждом приня­том решении независимо от того, как эти решения называть — со­циологическими, политическими или экономическими. Иными сло­вами, большинство, если не все человеческие действия можно объяс­нить в терминах единой логики, которая накладывает на них свой универсальный отпечаток — отпечаток расчета и оптимального вы­бора, который и есть "экономика". С этой точки зрения экономика не есть какое-то особое множество поведений, но внутренний пове­денческий принцип. Это образ мышления, который нетрудно обна­ружить даже там, где все на первый взгляд подчинено лишь соци­альным и политическим факторам; он пронизывает все стороны об­щественной жизни. Если вновь повторить слова Хиршлайфера, "эко­номическая теория обязана своими возможностями захвата чужих территорий тому, что используемые ею аналитические категории — ограниченность ресурсов, издержки, предпочтения, выбор — являются по сфере своего применения подлинно универсальными поня­тиями".

Но верно ли, что за решениями любого рода стоит логика выбо­ра? Идея о том, что организующая сила, управляющая человече­ским поведением, заключается в расчете на собственную выгоду, имеет веские права на нашу симпатию. Адам Смит называл это стремлением "улучшить свое положение" и утверждал, что подоб­ный расчет, как правило, сопровождает нас на протяжении всей жизни, а благодаря смягчению некоторых требований теории макси­мизации полезности современным экономистам удалось подвести под нее широкий спектр альтруистических и социально ориентиро­ванных типов поведения.*

* См.: Смит, 1962. С. 253. По поводу "гуманизации" теории выбора см.: Frank, 1988. Детальный разбор этого подхода дается в работе (Evensky, 1990).