Глава V

Xотчкис, разом обмякнув, без сил опустился в кресло и разразился потоком отрывочных слов и бессвязанных предложений; смысл их не всегда был ясен, но основная идея понятна. Она сводилась к тому, что по обычаю, привитому воспитанием и средой, он часто говорил о Сатане с легкостью, достойной сожаления; но это был обычный пустопорожний разговор, и говорилось все для красного словца, без всякого злого умысла; по правде говоря, многое в личности Сатаны вызывало у него безмерное восхищение, и если он не говорил об этом открыто, так то досадная оплошность, но с сей минуты он намерен смело заявить о своих взглядах, и пусть себе люди болтают, что хотят, и думают, что угодно.

Мальчик прервал его спокойно и учтиво:

– Я им не восторгаюсь.

Теперь Хотчкис прочно сел на мель; он так и замер с открытым ртом и не мог произнести ни слова; ни одна здравая мысль не приходила на ум. Наконец он решился осторожно прозондировать почву и начал вкрадчивым улещающим тоном:

– Ну, вы сами понимаете, это в природе вещей: будь я, положим, дьяволом, славным, добрым, почтенным дьяволом, и будь у меня отец – славный, добрый, почтенный дьявол, и к нему относились бы с предубежденностью – возможно, несправедливой, или, по крайней мере, сильно раздутой…

– Но я не дьявол, – невозмутимо молвил мальчик.

Хотчкис не знал, куда глаза деть, но в глубине души почувствовал облегчение.

– Я… э… э… так сказать, догадывался. Я… я… разумеется, не сомневался в этом, и хотя в целом… О боже милостивый, я, конечно, не могу тебя понять, но – слово чести – я люблю тебя теперь еще больше, еще больше. У меня так хорошо на душе, так спокойно, я счастлив Поддержи меня, выпей что‑нибудь. Я хочу выпить за твое здоровье и за здоровье твоей семьи.

– С удовольствием. А вы съешьте что‑нибудь, подкрепитесь. Я покурю, если вы не возражаете, мне это нравится

– Конечно, но и ты поешь, разве ты не голоден?

– Нет, я никогда не чувствую голода.

– Это правда?

– Да.

– Никогда, никогда?

– Да, никогда.

– Очень жаль Ты многое теряешь Ну, а теперь расскажи мне о себе, пожалуйста

– Буду рад, ведь я прибыл на землю с определенной целью, и, если вы заинтересуетесь этим делом, вы можете быть мне полезны.

И за ужином начался разговор.

– Я родился до грехопадения Адама.

– Что‑о?

– Вы, кажется, удивлены Почему?

– Потому, что твои слова застигли меня врасплох. И потому, что это было шесть тысяч лет тому назад, а тебе на вид около пятнадцати.

– Верно, это и есть мой возраст – в дробном исчислении.

– Тебе всего пятнадцать, а ты уже…

– Я пользуюсь нашей системой измерения, а не вашей.

– Как прикажешь тебя понимать?

– Наш день равняется вашей тысяче лет.

Хотчкис преисполнился благоговения. Лицо его приобрело сосредоточенное, почти торжественное выражение Поразмыслив немного, он заметил:

– Навряд ли ты говоришь это в прямом, а не в переносном смысле.

– Да, в прямом, а не в переносном. Минута нашего времени – это 41 2/3 года у вас, по нашему исчислению времени мне пятнадцать, а по вашему мне без каких‑то двадцати тысяч пять миллионов лет.

Хотчкис был ошеломлен. Он покачал головой с безнадежным видом.

– Продолжай, – покорно сказал он. – Мне это не постичь, это для меня – астрономия.

– Разумеется, вы не можете постичь такие вещи, но пусть это вас не волнует: измерение времени и понятие вечности существуют лишь для удобства, они не имеют большого значения. Грехопадение Адама произошло всего неделю тому назад.

– Неделю? Ах, да, вашу неделю. Это ужасно, когда время так сжимается! Продолжай!

– Я жил в раю, я, естественно, всегда жил в раю; до прошлой недели там жил и мой отец. Но я увидел, как был сотворен ваш маленький мир. Это было интересно – и мне, и всем другим небожителям. Сотворение планеты всегда волнует больше, чем сотворение солнца, из‑за жизни, которая появится на ней. Я видел сотворение многих солнц, многих еще неведомых вам солнц, расположенных так далеко в глубинах вселенной, что свет их еще долго не дойдет до вас; но вот планеты – они мне нравились больше, да и другим тоже; я видел сотворение миллионов планет, и на каждой было Древо в райском саду, мужчина и женщина под его сенью, а вокруг них животные. Вашего Адама и Еву я видел всего лишь раз; они были счастливы и безгрешны. Их счастье продолжалось бы вечно, если б не проступок моего отца. Я читал об этом в Библии в школе мистера Фергюсона. Счастье Адама, оказывается, длилось меньше одного дня.

– Меньше одного дня?

– Я пользуюсь нашим исчислением времени, по вашему он жил девятьсот двадцать лет, и большую часть своей жизни – несчастливо.

– Понимаю; да, это правда.

– И все по вине моего отца. Потом был создан ад, чтобы адамову племени было куда деться после смерти.

– Но оно могло попасть и в рай.

– Рай открылся для людей позже. Два дня тому назад. Благодаря самопожертвованию сына бога, спасителя.

– Неужели ада раньше не было?

– Он был не нужен. Ни один Адам с миллиона других планет не ослушался и не съел запретный плод

– Это странно

– Отнюдь нет: ведь других не искушали

– Как же так?

– Не было искусителя, пока мой отец не отведал запретный плод и не стал искусителем: он ввел в соблазн других ангелов, и они вкусили запретный плод, а потом – Адама и эту женщину.

– Как же твой отец решился отведать его?

– В то время я не знал»

– Почему?

– Меня не было дома, когда это произошло, я отлучался на несколько дней и не слышал про отцовское горе, пока не вернулся; я сразу же отправился домой – обсудить с ним случившееся, но горе его было так свежо и жгуче, так нежданно, что он лишь стенал да сетовал на свою судьбу; вдаваться в подробности было для него невыносимо; я понял одно – когда он отважился вкусить запретный плод, его представление о природе плода было ошибочным

– В каком смысле ошибочным?

– Совершенно неправильным.

– И ты тогда не знал, в чем ошибка?

– Тогда не знал, а теперь, пожалуй, знаю. Он, возможно, даже наверняка, полагал, что суть плода в том, чтобы открыть человеку понятие добра и зла, и ничего больше, человеку, а не Сатане, великому ангелу: ему это было дано ранее. Нам всем было дано это знание – всегда. Что побудило отца самому испробовать плод, неясно; и я никогда не узнаю, пока он сам не расскажет, но ошибка его была в том…

– Да, да, в чем же была ошибка?

– Он ошибся, полагая, что умение различать добро и зло – все, что может даровать плод.

– А он дал нечто большее?

– Подумайте над высказыванием из Библии, где говорится: «Но человеку свойственно делать зло, как искрам устремляться вверх» [64]. Это справедливо? Природа человека действительно такова? Я говорю о вашем человеке, человеке с планеты Земля'

– Безусловно, верней и не скажешь.

– Но это не относится к людям с других планет. Вот и разгадка тайны. Ошибка моего отца видна во всей своей наготе. Миссия плода не сводилась лишь к тому, чтобы научить людей различать добро и зло, – он передал вкусившим его людям пылкое, страстное, неукротимое стремление делать зло. «Как искрам устремляться вверх», иными словами, как воде бежать вниз с горы, – очень яркий образ, показывающий, что человек предрасположен к злу – бескомпромиссному злу, глубоко укоренившемуся злу, и ему несвойственно делать добро, так же как воде бежать в гору. О, ошибка моего отца навлекла страшное бедствие на людей вашей планеты. Она развратила их духовно и физически. Это легко заметить.

– Она навлекла на людей и смерть.

– Да, что бы под этим ни разумелось. Мне это не вполне понятно. Смерть напоминает сон. А вы, судя по всему, не выражаете недовольства сном. Из книг мне известно, что вы не чувствуете ни смерти, ни сна, но тем не менее боитесь одного и не боитесь другого. Это очень глупо. Нелогично.

Хотчкис положил нож и вилку и принялся объяснять разницу между сном и смертью, как человек безропотно приемлет сон, но не может безропотно принять смерть, потому что… потому…

Он обнаружил, что ему не так просто объяснить разницу, как он думал, и наконец, совсем запутавшись, Хотчкис сдался. Через некоторое время он предпринял новую попытку: заявил, что смерть и впрямь сон, но человеку не нравится, что это слишком долгий сон; тут Хотчкис вспомнил, что для спящего время не движется, и разницы между одной ночью и тысячелетием для него лично не существует.

Но мальчик напряженно думал, не слышал его рассуждений и потому не заметил путаницы. Вскоре он убежденно заявил:

– Суть перемены, которая произошла в человеке по вине моего отца, должна остаться: она вечна, но можно отчасти избавить человеческий род от бремени пагубных последствий, и я займусь этим. Вы мне поможете?

Он обратился именно к тому человеку, к которому следовало обратиться с подобным предложением. Избавить род человеческий от бремени страданий было трудным и прекрасным делом и отвечало размаху и дарованиям Хотчкиса больше, чем любое другое, за какое он когда‑либо брался. Он дал согласие с энтузиазмом, немедленно и пожелал, чтобы программа была разработана без проволочек. В глубине души Хотчкис безмерно гордился тем, что его связывают деловые отношения с настоящим ангелом, сыном дьявола, но всеми силами старался не выказать своего ликования.

– Я еще не могу составить определенный план, – сказал мальчик. – Сначала я должен изучить ваш род. Безнравственность и страстное желание творить зло существенно отличают его от всех людей, которых я знал раньше. Это новый для меня род, и я должен досконально его изучить, а уж потом решать, как начинать и с чего начинать. В общих чертах наш план заключается в улучшении земной жизни человека: не нам беспокоиться о его будущей судьбе; она в более надежных руках.

– Надеюсь, ты начнешь изучать человеческий род, не теряя времени?

– Конечно. Идите спать, отдохните. Остаток ночи и завтрашний день я буду путешествовать по всему свету, знакомиться с жизнью разных народов, изучать языки и читать книги, написанные на этой планете на разных языках, а завтра вечером мы обсудим мои наблюдения. Но пока буря превратила вас в пленника. Хотите, вам будет прислуживать кто‑нибудь из моих слуг?

Заполучить собственного маленького дьяволенка! Прекрасная идея! Хотчкис так раздулся от тщеславия, что мог, того и гляди, лопнуть. Он рассыпался в благодарностях, потом спохватился:

– Он же меня не поймет.

– Он выучит английский за пять минут. Вы хотите кого‑нибудь конкретно?

– Мне бы хотелось иметь в услужении того очаровательного маленького плутишку, который замерз и уселся в камин.

Мелькнуло что‑то алое; перед Хотчкисом, улыбаясь, стоял дьяволенок; он держал под мышкой несколько школьных учебников, среди них – французско‑английский словарь и курс стенографии по системе Питмена.

– Вот он. Пусть работает днем и ночью. Он знает, для чего его прислали. Если ему понадобится помощь, он позаботится об этом сам. Свет ему не нужен, так что забирайте свечи и отправляйтесь на покой, а он пусть остается и занимается по учебникам. Через пять минут он сможет сносно объясняться по‑английски на тот случай, если вдруг вам понадобится. За час он прочтет двенадцать – пятнадцать ваших учебников, освоит стенографию и станет хорошим секретарем. Он будет видимым или невидимым – как прикажете Дайте ему имя; у него уже есть имя, как, впрочем, и у меня, но вам не произнести ни одного из них. До свидания!

Мальчик исчез.

Хотчкис одарял своего дьяволенка всевозможными приятными улыбками, давая понять, как ему здесь рады, и думал. «Бедного плутишку занесло в холодные края; огонь потухнет, и он замерзнет. Как бы ему объяснить, чтоб он сбегал домой и погрелся, если замерзнет».

Хотчкис принес одеяла и знаками объяснил дьяволенку, что это ему – завернуться; затем принялся бросать в огонь поленья, но дьяволенок быстро перехватил у него работу и показал, что он – мастер своего дела, и немудрено. Потом он сел в камин и принялся изучать книгу, а его новый хозяин взял свечку и пошел в спальню, размышляя, какое бы ему придумать имя, ведь у такого хорошенького дьяволенка и имя должно быть хорошее. И он назвал дьяволенка Эдвард Никольсон Хотчкис, в честь своего покойного брата.