Итоги эксперимента, предпринятого Парсонсом, можно было предвидеть. Тем более что уже первые шаги в этом направлении вызвали резкую и нелицеприятную критику со стороны гарвардского коллеги Парсонса, русско-американского ученого П. Сорокина, непримиримого к чисто нормативной трактовке культуры. Желанная «золотая середина» между двумя подходами была найдена Парсонсом, как нетрудно догадаться, в ущерб версии «понимания»*.
Несмотря на это, усилия преодолеть взаимную неприязнь «теории систем», т.е. объясняющего, структурного подхода, и «теории действия», склонной к методологии «понимания», регулярно предпринимаются мировым социологическим сообществом. Начиная с 80-х гг. созываются многочисленные симпозиумы и конференции по этой проблеме. Приобретают известность новые научные подходы: теория структурации Э. Гидденса, интеграции действия и теории систем Ю. Хабермаса, методологический индивидуализм Р. Бу-дона, многомерная социология Дж. Александера. Этот перечень достаточно внушителен, однако все упомянутые в нем социологические перспективы склонны решать проблему в инструментальном плане, соотнося человека и социальное пространство — самодостаточное, качественно нейтральное и вбирающее ценности не иначе как в виде норм и правил поведения. Не социальное становится ипостасью человеческого, а человек становится продуктом и характеристикой социального.
|
|
Долго копившееся несогласие с идеями Парсонса бурно изливается в 60-е гг. потоками критики сразу с двух сторон. Представители леворадикального направления в социологии в лице неомарксистской франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т, Адорно, Э. Фромм, Г. Маркузе и др.), с одной стороны, обвиняли Парсонса, а вместе с ним и всю академическую социологию в идеологизации науки. С другой стороны, они доказывали невозможность объективной науки и приверженность Парсонса «буржуазному объективизму», ибо наука, по их мнению, вне «принципа партийности» существовать не может. Симпатии Парсонса к «классическим канонам» социальной науки с их несомненностью и доказательностью полученного знания волновали франкфуртцев гораздо меньше.
В дискуссию с Парсонсом вступают и сторонники феноменологической социологии во главе с австро-американским социологом Альфредом Шюцем (1899—1959). Им было чуждо представление о человеке как о лишенном права грлоса, неспецифическом объекте исследования, так же как понимание социальной среды как незави-
* Интересно, что в современных американских социологических справочниках Парсонс все-таки причислен к прямым наследникам М. Вебера.
|
|
симой от человеческого сознания и опыта. Люди, по Шюцу, приходят не в застывший мир жестких форм, а в незавершенное творение, ежесекундно достраивая его своими поступками. Общество — это не совокупность наблюдаемых фактов, внешних форм жизни, а в первую очередь взаимно разделяемые и совместно творимые смыслы, или интерсубъективность*.
Сфера их обитания — «.жизненный мир» повседневного, обыденного существования людей, наполненный здравым смыслом, т.е. дорефлексивным, очевидным знанием, не вызывающим у них ни малейшего сомнения, замешательства. Именно этот мир является основой всего остального, в том числе научного познания.
Неприятие структурно-функциональной методологии с ее безликим, четко организованным социальным пространством оказывается столь сильным, что оппоненты Парсонса задумываются, нельзя ли «вообще обойтись без требования научной объективности в социологической теории и в то же время не утратить границы, отделяющие социологическое исследование от пустопорожнего резонерства»**. Стоит ли сосредоточиваться на поиске надежных и «строгих» методов социологического исследования и заведомо недостижимого теоретического единообразия?
Где гарантии, что исследователь, принадлежащий к тому же обществу, что и люди, поведение которых он изучает, не искажает действительность самим фактом своего проникновения в нее, а тем более конкретными процедурами? Если Парсонс в принципе не задумывается над тем, как получено наше знание, а стало быть, насколько оно достоверно, то феноменологов эта проблема не оставляет безучастными.
Что же делать науке? Каким образом можно «охватить системой объективного знания структуры субъективных значений»??** И что тогда означает научное познание!
Отвечая на обращенные к самому себе вопросы, Шюц беспощадно разрушает все иллюзии «традиционных» социологических школ относительно неисчерпаемых возможностей науки и доступности социальной сферы. Ни прошлое, ни будущее состояния общества не могут быть сколько-нибудь серьезно изучены, ибо мы никогда не сможем полностью перевоплотиться в наших предшественников или наследников, т.е. осмыслить происходящее так, как это может сделать переживший его человек. Остается настоящее,
* То есть то, что возникает между субъектами в процессе их взаимодействия. ** История теоретической социологии. В 5-ти т. Т. 1. От Платона до Канта — М., 1995, с. 20.
*** Schutz A. Collected Papers I: The Problem of Social Reality. - The Haque
1962. P. 35. '
67
но и оно не всецело доступно. Мы не в состоянии проникнуть в
сознание другого человека, его мысли и намерения.' -у;.;
Что же остается? Область опосредованного опыта, анонимного общения (mitwelt), при котором люди воспринимают друг друга как социальные типы, лишенные биографии, непредсказуемости и свободы. Объективное знание, по Шюцу, ограничено «обобщенными типами субъективного опыта»*. Социолог вынужден игнорировать предельные глубины поведения в сознании человека и рассматривать социальные события и явления в их абстракции, за.лределами непосредственных контактов людей друг с другом.:>•-1> <,t* *J
В письме к Парсонсу Шюц признается: «Все науки о действии, таков мой тезис, могут достичь аналитической высоты, где они бы работали исключительно с объектами, созданными действиями и через действия их субъекта, не обращаясь к самому субъекту или его действиям или, другими словами, отбрасывая категории действия как таковые»**.
Казалось бы, и Шюц, и Парсонс, несмотря на исходные непримиримые различия, в конце концов приходят к одному и тому же — наличию обезличенной социальной среды с ее анонимными силами и процессами. Однако есть маленький Нюанс. В гуманитарном знании в отличие от знания точного употребление одних и тех же понятий отнюдь не означает их одинаковое осмысление.
|
|
У Шюца налагаемые на человека культурные рамки, образцы верований и поведения (т.е. «типификации») безупречны лишь в среде опосредованного опыта. Однако парадокс реальной жизни заключается в том, что социальные предписания не столько ограничивают, сколько пробуждают человеческую свободу. Зная нормы и стандарты поведения в обществе, люди не тратят времени на детальное изучение ситуации, но могут, имея общее о ней представление, выказать немалую изобретательность и непринужденность. И если для Парсонса социальные институты — это объективная реальность, эмпирически явленный, непреложный факт, то для Шюца — это общезначимые представления о тех или иных сторонах общественной жизни, наше видение того, что неким образом существует. Оно не фатально.
Более того, любая неясность, проблема заставляют человека отступать от шаблонов и искать выход из создавшегося положения, проводя прямой, непосредственный эксперимент с социальной действительностью, покидая пределы, доступные социологу. Пос-
* Schutz A. The Phenomenology of the Social World. Evanston, III., 1932/1967. P. 181.
** Schutz to Parsons//The Theory of Social Action: the Correspondence of A. Schutz and T. Parsons/Ed. R. Grathoff. Bloomington, 1978. P. 100.
68
ледний видит лишь факт свершившегося, новый отработанный в опыте и соответствующий культурным предписаниям «рецепт», более не требующий проверок и ставший «очевидностью», органической частью нашего жизненного мира. По мнению Шюца, социолог обречен работать с гомункулами, а не с живыми людьми. Ведь как бы мы ни отстранялись от индивидуальных особенностей человеческого поведения, «первое и оригинальное объективное решение проблемы в основном все-таки зависит от субъективного, подходящего к случаю знания индивида»*.
Социологические зарисовки не слишком сильно искажают нашу повседневную жизнь, вслед за М. Вебером утверждает Шюц. Люди привыкли действовать по «рецептам» здравого смысла и не склонны углубляться в собственные мысли и ощущения, не говоря уже о мыслях и чувствах других. Поверхностные, формальные взаимоотношения удобнее и безопаснее. То, что Парсонс принимает хладнокровно, с сознанием дела, Шюц переживает как необходимое, но от этого не менее печальное условие научного действа.
|
|
Пожалуй, чем далее, тем более социология характеризуется нюансами, полутонами, оттеняющими друг друга. Понятия «чуть больше» и «чуть меньше» в теоретической социологии иллюзорны — любое «чуть-чуть» непременно оказывается зримым, весомым перемещением теории в совершенно другую плоскость, систему координат: чуть меньше осторожности, осмотрительности — и социолог начинает задыхаться под грузом собственных притязаний; чуть больше сомнений, колебаний в возможности изучения этого мира — и наука легко превращается в словесную живопись вне общезначимых понятий и научной логики. Такова природа социальной реальности, а значит, такова судьба социологии. Стремление социолога сформулировать общепризнанную теорию всегда будет опережать само человеческое творение, непрестанно обновляющийся, незавершенный мир социального.