Единство сущности

Монолит прошлого, настоящего и будущего. — Один как преходящая фигура и вечное сравнение. — Его возрождение в Альтифасе, Эккехарте, Бахе. — Сила для смерти. — Франки в Галлии. — Древняя Германия.

Народ потерян как народ, не существует больше как таковой, если, оглядываясь в его историю и познавая его волю к будущему, мы больше не увидим единства. В каких бы формах не протекало прошлое, но если нация дойдет до того, что и в самом деле отречется от признаков своего духовного пробуждения, она отречется при этом и от корней своего бытия и становления и обречет себя на бесплодие, потому что история не представляет собой развитие из ничего в нечто, из незначительного в великое, преобразование сущности во что-то иное. Первичное пробуждение в расовом и народном плане при помощи национальных героев, богов и поэтов является уже навсегда апогеем. Это первое большое мифическое высшее достижение в основном уже больше не "совершенствуется", а только принимает другие формы. Присущая Богу или герою ценность, является вечной в хорошем так же, как и в плохом. Гомер представлял собой вершину греческой культуры и защищал ее при ее падении. Яхве - это живущий инстинктами

иудаизм, вера в него - это сила какого-нибудь мелкого еврейского спекулянта из Польши.

Это единство действительно и для немецкой истории, для ее людей, ее ценностей, для древнего и нового мифа, для основных идей немецкой народности.

Форма Одина отмерла, т.е. Одина, самого главного из всех богов как воплощения природной символики, объективно преданного поколения. Но Один* как вечное зеркальное отражение древних духовных сил нордического человека сегодня живет так же как и 5000 лет тому назад. Он объединяет в себе честь и героизм, создание песни, т.е. искусства, защиту права и вечный поиск мудрости. Один узнаёт, что по вине богов, за нарушение договора со строителями Валгаллы род богов должен погибнуть. Видя эту гибель, он, тем не менее, приказывает Геймдалу созвать своим горном азов на решающую битву. Неудовлетворенный, вечно ищущий бог, странствует по вселенной, для постижения судьбы и сущности бытия. Он жертвует глазом, чтобы познать глубочайшую мудрость. В качестве вечного странника он является символом нордической вечно ищущей в своем становлении души, которая не может самоуспокоенно вернуться к Яхве или к его наместнику. Неукротимая воля, которая первоначально так сурово звучала в боевых песнях о Торе на нордической земле, уже с самого начала своего появления свидетельствовала о внутренней, устремленной, ищущей мудрость метафизической стороне Одина-странника. Но тот же дух вновь проявляется у свободных великих остготов, у благочестивого Вульфилы. Это проявляется также - совпадая даже во времени - в усиливающемся рыцарстве и у великих нордических западноевропейских мистиков во главе с величайшим из них - мастером Эккехартом. И снова мы констатируем, что когда во фридерицианской Пруссии душа, породившая однажды Одина, снова ожила у Хоенфридберга и Лойтена, одновременно она возродилась в душе Томаскантора и Гёте. С этой точки зрения глубоко оправданным кажется утверждение о том, что нордическое героическое сказание, прусский марш, сочинение Баха, проповедь Эккехарта, монолог Фауста - все они представляют собой различные выражения одной и той же души, творение той же воли, вечные силы, которые сначала объединялись под именем Один, а в новое время нашли воплощение в Фридрихе и Бисмарке. И пока действуют эти силы, живет и творит еще нордическая кровь в мистичес-

* Герман Вирт находит в древнем мире богов также черты упадка. В частности, влияние эскимосской расы. Это может быть и так, но собственно германского народа это не касается.

ком объединении с нордической душой в качестве предпосылки для любого истинно типичного творчества.

Живым является только миф и его формы, и за него люди готовы умереть. Когда франки покинули свои древние родные рощи, и их тела и души лишились корней, постепенно покидали их и силы, которые помогали противостоять сильным и сплоченным жителям Галлии. Напрасно Теодорих пытался обратить короля франков Хлодвига в арианство, чтобы обеспечить по крайней мере национальные предпосылки в отношении к Риму. Подстрекаемый своей истеричной женой вождь сильнейшего в военном отношении германского племени осуществил духовный переход в римский лагерь. И хотя ни он, ни другие франки не думали о том, чтобы отказаться от своего героизма, они поставили его рядом с христианством, чтобы бороться за него, за свою славу и свою власть. Обусловленный первым шагом римский миф заглушил затем древнегерманскую идею крови и смог взять на себя ведущую роль. Теперь все войны происходят под знаком креста. И когда этот крест, наконец, победил, началась борьба внутри "обращенного" мира против еретиков и протестантов, которые со своей стороны также несли знак креста на поле боя. Потом миф о мученическом кресте умер, что сегодняшние Церкви пытаются также утаить, как когда-то германцы утаивали смерть древних богов, потому что за христианский крест нельзя больше втянуть в войну ни одну североевропейскую армию, даже испанскую или итальянскую. Сегодня хоть и умирают также за идеи, символы и знамена (или только за идеи), но ни один из этих эталонов не несет знака, который когда-то победил "благочестивого" Хлодвига. И то, что не наполняет живых огнем настолько, чтобы они отдали за это жизнь, сегодня мертво, и ни одна сила не возродит это к жизни. Чтобы можно было сегодня еще оказывать влияние во имя "креста", Церкви вынуждены прятаться за идеи и символы пробужденного заново мифа. Но это как раз и есть знаки силы, уничтожить которую стремился когда-то "Бонифаций" и Виллибальд, знаки той крови, которая когда-то создала Одина и Бальдура, которая когда-то дала мастера Эккехарта, начавшего наконец сознавать самого себя, когда было произнесено слово Пангермания, когда и Гёте снова увидел задачу нашего народа в том, чтобы сломать Римскую империю и основать новый мир.

"Абсолютная истина", античность и германское мышление. — Народная "полуправда". — Видимость, ложь, заблуждение, грех. — "Знание" расы.

Мыслитель древней Греции предполагал, что раньше или позже разум сделает возможным полное познание вселенной. Поздно, слишком поздно стало ясно, что человеческая сущность заключает в себя невозможность понимания "абсолютной истины", а также предполагаемого смысла событий на земле. Даже если нам искомую "абсолютную истину" провозглашают - мы не сможем ни осознать, ни понять ее, потому что она не будет иметь ни пространства, ни времени, ни причины. Несмотря на это, поток стремления к абсолютному проходил все еще через души людей. Подобно преисполненному надежды древнему миру и сегодняшние корпоративные философы серьезно и по-деловому занимаются поисками или охотой за так называемой вечной истиной. Эту истину они ищут на пути чистой логики, делая выводы все дальше и дальше от аксиомы рассудка. Последнее мнение базируется, таким образом, в основном на первых утверждениях, а значит представляет собой не что иное, как логический анализ, разбор массы идей до мельчайших абстракций идей рассудка. В этой плоскости исследования -с точки зрения рассудка - одной предполагаемой истине противостоит кажущееся вечным заблуждение. Отсюда понятно отчаяние Шопенгауэра при изучении мировой истории, отсюда - капитуляция Хердера при поиске абсолютного "замысла", отсюда - бесконечные попытки представить так называемое создание письменности у всех народов, гуманизацию всех рас, единое человечество в качестве "вечных целей". Идеи чисто абстрактного схоластического характера, которые вытекают из желания их автора, но также из сферы интересов их создателей.

Эта точка зрения владеет и сегодня всем нашим философствованием. Те мыслители, которые хотят передать нам мировоззрение, связанное с народом, видят в этой желанной народной истине только часть "вечной истины", то есть движутся в рассудочно-разумной логической плоскости нашей сущности, как будто она является единственной платформой для изучения человека. Но есть еще и другие.

Если я положу горошину на внешнюю сторону указательного пальца, накрою ее средним пальцем и слегка покатаю ее, у меня возникнет ощущение, что я держу две горошины. В этом и тысяче других случаев истина противостоит иллюзии, а мнение основывается на

чувственном восприятии. В плоскости нравственной воли - это ложь, которая здесь противостоит истине. Во всех этих случаях утонченный немецкий язык располагает достойными внимания оттенками, которые указывают на все новые сферы понятия "я"; общим для всех является только то, что логическая, наглядная, волевая истина всегда представляет собой отношение суждения к чему-то, находящемуся вне его. Поэтому Шопенгауэр считал возможным утверждать совершенно отвлеченно, что "внутренняя истина представляет собой противоречие".

Но это будет не так, если мы кроме трех противопоставлений поймем идею совсем другой истины, которую я хочу назвать органичной истиной и которой посвящено содержание всей этой книги.

Организм живого существа представляет собой форму, т.е. он понимает для себя целесообразность своего внутреннего и внешнего строения, целеустремленность своих духовных и мыслительных сил. Форма и целесообразность органично представляют собой одно и то же (X. Ст. Чемберлен). Первое показывает сущность с точки зрения зрительного восприятия, второе - с точки зрения познания разумом. А что необходимо познать, и что составляет ядро нового взгляда на мир и государство в XX веке? Это то, что органичная истина лежит в себе самой и проявляется в целесообразности жизненной формы. То, что в первой книге было противопоставлено друг другу как бытие и его форма, в углубленном и расширенном смысле оказывается общим критерием во всех областях. Целесообразность определяет жизненную структуру живого существа, нецелесообразность - его гибель. Одновременно здесь содержится средство для облагораживания формы или придания ей уродства. При более глубоком рассмотрении такое вмешательство в образование формы означает двойной грех: грех против природы и грех против развивающихся внутренних сил и ценностей. Покоящаяся сама в себе органичная истина охватывает, таким образом, логические, наглядные и волевые плоскости прямо-таки в трех измерениях; форма и целесообразность при этом являются понятным мерилом не "части вечной истины", а сами являются истиной, пока они вообще могут проявляться внутри наших форм зрительного восприятия.

Логическую часть этой общей истины, т.е. владение инструментами понимания и разума, представляет критика познания. Наглядная часть общей истины раскрывается в искусстве, а также в сказках и религиозном мифе; волевую часть (в тесном взаимодействии с наглядной) символизируют теория нравственности и религиозные формы. Они всегда стоят - если истинны - на службе у органичной истины, то есть на службе у связанной с расой народности. Оттуда они приходят, туда

они уходят. И решающий критерий они все находят в определении, растут или не растут форма и внутренние ценности этой расовой народности, формируются ли они более целесообразно с усилением жизненной силы или нет.

При этом древний конфликт между знанием и верой, если и не разрешается, то объясняется на его органичной основе, и в результате возникает возможность нового рассмотрения. Поиски "абсолютной вечной истины" воспринимались исключительно как вопрос знания, т.е. дело, если и невозможное в техническом плане, то, тем не менее, постижимое приблизительно. Это было совершенно неправильно. Последнее возможное "знание" расы заключается уже в ее первом религиозном мифе. И признание этого факта представляет собой последнюю собственную мудрость человека. Если Гёте в своей чудодейственной манере говорит, что знание нравится нам как что-то всегда новое, небывалое, мудрость же как "самовоспоминание", то этим сказано - с другой стороны - то же самое. Собственное, наполненное мудростью созерцание мира, и органичное самосовершенствование означают ощущение того потока крови, который объединяет древнегерманских поэтов, великих мыслителей и художников, немецких государственных деятелей и полководцев. Мифическим воспоминанием является тот момент, когда образ саксонского герцога Видукинда представляется великим и родственным Мартину Лютеру и Бисмарку. Сокровеннейшей жизненной мудростью и новым мифическим ощущением является тот момент, когда миф о Бальдуре и Зигфриде оказывается аналогичным сущности немецкого солдата 1914 года, и заново зазеленевший мир Эдды, после гибели древних богов, означает для нас также возрождение Германии из сегодняшнего хаоса.

Самый мудрый человек тот, чье личное самовоплощение лежит на одной линии с жизненным изображением великой германской крови. Величайшим героем нашего времени будет тот, кто в результате мощного мифического преобразования души миллионов отравленных и введенных в заблуждение подчинит этому древне-новому желанию типичного и тем самым заложит основы тому, чего еще никогда не было, но что окрыляло стремление всех наших искателей: немецкому народу и истинной народной культуре. И все это является существенно новым и составляет миф нашего столетия, умея внезапно, жертвуя жизнью, проникнуть в самую небольшую хижину крестьянина, в самое скромное жилище рабочего и даже в аудитории наших высших школ. Так ясно, как здесь, это не было высказано еще нигде. Пришла пора это сделать и нужно суметь извлечь из этого все необходимые выводы.

Только то, что плодотворно, является истинным. —Ценность гипотезы. — Ложь как болезнь германцев, как жизненный элемент евреев. — Единство мифа, сказки, сказания и философии.

Но выводы порой имеют веский характер. Потому что, если изречение Гёте: "что плодотворно, то единственно истинно" - определяет сущность всего органичного, то появляется новый, совершенно не свойственный сегодняшней жизни, критерий оценки. Тогда при познании внутренней истины окажется, что в высшей степени правдивым может быть и впадение в заблуждение, в иллюзии и даже в грех, если такое впадение в соответствии с рассудком, взглядами и волей делает заблуждающегося плодотворным и повышает его творческую силу. Здесь большая ценность основывается, например, на тех естественнонаучных гипотезах, которые в дальнейшем в материальном отношении оказались неверными: они почти всегда побуждали пытливый ум к новым размышлениям, к открытию новых фактов, короче, они улучшали жизнь. Заблуждения в зрительном восприятии привели нас к открытию лучепреломления и т.д. И здесь органичная истина также снова протягивает руки мистике мастера Эккехарта, потому что если он отводил греху и раскаянию всего лишь третьестепенное значение и искал факта возвышения над ними, то это говорит о том, что и он измерял события мерой органичной истины. Непонятливый мог бы из этого заключить, что тем самым и лжи предоставляется свобода действия. Ни в коем случае! Ложь связана с недостатком ощущения чести и мужества, и если каждый человек принимает на себя сколько-то лжи, то ни один германец не считает, что это "хорошо" для него, потому что она противоречит сокровенной ценности характера, которая одна делает нас плодотворными. Ложь, таким образом, является не только волевым, но одновременно и органичным грехом. Она злейший враг нордической расы. Кто безудержно предается ей, тот внутренне погибает и уходит внешне из германского окружения. Он поневоле будет искать общения с бесхарактерными полукровками и евреями. Здесь проявляется интересная контригра, которую можно наблюдать во всех других сферах. Если органичная с точки зрения воли ложь означает смерть нордического человека, то для еврейства она означает жизненный элемент. Парадокс в том, что постоянная ложь представляет собой "органичную" истину еврейской противоположной расы. Тот факт, что истинное содержание понятия чести им чуждо, влечет за собой по законам рели-

гии часто даже приказной обман, что изложено в Талмуде и в Шульхан-Арухе (Schulchan-Aruch) прямо-таки монументальным способом. "Великими мастерами лжи" назвал их жестокий правдоискатель Шопенгауэр. "Нация торговцев и обманщиков", подчеркнул Кант. Поскольку это так, еврей не может прийти к власти в государстве, которое является носителем обостренного понятия чести. Точно по той же причине немец не сможет по-настоящему жить внутри демократической системы, быть в ней плодотворным тружеником. Потому что эта система построена на массовом обмане и эксплуатации в большом и малом. Или он преодолевает ее, переболев ядовитой болезнью, в идейном и материальном отношении, или безнадежно погибает в грехе против своей органичной истины.

Жизнь может быть - как было обозначено - изображена по-разному. Сначала это происходит мифологически-мистическим способом. Тут выступают четкие законы мира и заповеди души как индивидуальности, которые обладают вечной ценностью толкования, пока жива раса, которая их создала. Поэтому жизнь и смерть Зигфрида - это вечное бытие, поэтому воплощенное в "Сумерках богов" стремление к искуплению как признанному неизбежному следствию нарушения договора - т.е. как к искуплению после преступления против органичной внутренней правды - это вечное движение германского сознания ответственности. Аналогичное содержание истины обнаруживают и немецкие сказки, которые существуют вне времени и только ждут чистые пробудившиеся души, чтобы расцвести заново. Они в любое время могут перелиться в новую форму нашего толкования мира: в абстрактную. Она означает не развитие в плане прогресса, а только постоянно ищет эпохальные формы воздействия имеющегося уже мифического содержания, выраженного соответствующим времени образом. Мировоззрение, следовательно, будет "правдивым" только тогда, когда сказка, сказание, мистика, искусство и философия смогут взаимно переключаться и выражать одно и то же разным способом, имея предпосылкой внутренние ценности одного типа.

Сюда необходимо приобщить религиозный культ и политическую общественность, как миф, созданный самими людьми. Воплотить это в реальность является целью расового культурного идеала нашего времени. Когда-то высоко поднятое распятие повлияло на внезапную переориентацию тысяч людей, смотрящих на этот символ. Сознательно и подсознательно соединились все ассоциативные факторы - Иисус Христос, Нагорная проповедь, Голгофа, воскресение верующих - и часто сплачивали миллионы для дел во имя господства этого эталона. И

сегодняшнее время упадка имеет свой символ - красное знамя. При виде его и здесь появляется множество ассоциаций у миллионов: мировое братство неимущих, пролетарское государство будущего и т.д. Каждый, кто поднимает красное знамя, оказывается вождем в этой империи. Старые антисимволы пали. Достали и черно-бело-красное знамя, которое развивалось в тысячах битв. Врага немецкой нации знали, что они этим делают. Но что они действительно смогли сделать, то это отнять у почетного знамени 1914 года его внутренний миф. Но уже поднят новый символ, который борется со всеми другими - свастика. Если этот знак развернуть, он будет эталоном старо-нового мифа; кто его видит, думает о чести народа, о жизненном пространстве, о чистоте расы и жизнеобновляющем плодородии. Все еще витают в воздухе воспоминания о том времени, когда свастика в качестве знака благополучия вела нордических переселенцев и воинов в Италию, Грецию, когда она нерешительно появлялась в освободительных войнах, пока не стала после 1918 года эталоном для нового поколения, которое, наконец, захотело стать "единым с самим собой".

Символом органичной германской истины сегодня бесспорно является черная свастика.

Лейбниц как провозвестник органичной правды. — Хердер — "гуманист" и германский знаток души; внутренняя ценность народности. — Ницше, Ранке. — Утверждение и признание. — Центр блаженства.

Как четко прослеживаемое течение, наряду с поиском "абсолютной истины", проявляет себя совершенно иная точка зрения на понятия "я" и "ты", на понятия "я" и "мир", "я" и "вечность". Лейбниц предстает в новом времени как предчувствующий и уже четко осознающий ее проповедник. Вопреки механической атомистике Хоббе, который утверждал, что в результате соединения кусков (которые не являются частями формы) возникает общество, некое целое; вопреки абсолютистской теории о наличии абстрактных "вечных" законов формы и схем, Лейбниц провозглашает, что это объединение отдельного и общего происходит в отдельной личности, формируется живым и непов-

торимым образом. У математического схематизма логически понимаемого неизменного бытия было отвоевано признание становления таинственно формирующегося бытия. Ценность этого становления заключается как раз в сознании возможного совершенствования в результате самовоплощения. Необходимое решение поставленной школьной задачи бытия при помощи атомистики, механизма, индивидуализма и универсализма отрицается и преобразуется в стремящееся вперед приближение к самим себе. Но это обосновывает новую нравственность: душа не получает новых абстрактных правил извне, она также не движется к внешней поставленной цели, она ни в коем случае не "выходит из себя", она "идет к самой себе".

Этим уже обозначено совершенно другое понимание "истины": для нас истина это не логическое "правильно" и "неправильно". Истина требует логичного ответа на вопрос: плодотворно или неплодотворно, автономно или несвободно?

И именно Хердер, который искал абсолют на одном пути - "гуманистическом", именно он еще глубже проник в великую идею Лейбница и стал учителем, особенно для нашего времени, как немногие даже среди великих. У Лейбница душа и вселенная противостояли друг другу как совершенно разделенные сущности. "Не имеющая окна" монада могла связаться с другой только предположив, что и здесь происходит автономный очистительный процесс самовоплощения, т.е., что монада '"отражается". Хердер ставит между обеими общее национальное сознание, как наполняющее жизнь событие. За жизнью признается -независимо от всех законов рассудка - собственная ценность. Подобно тому, как полнокровно и своеобразно существует человек и народ, они воплощают также собственную ценность, т.е. проявление нравственной природы, которая не погибает в потоке так называемого "прогресса", а утверждается - и по праву - как форма. Это растущее (органичное) явление обусловлено внутренними ценностями, но и характеризуется также барьерами - если можно употребить это слово - его можно принять или отвергнуть как целое. Давление со стороны абстрактного может уничтожить форму, а вместе с ней продуктивную способность. Хердер сознательно высмеивает так называемых "продвинутых", которые сущность человеческой формы собираются измерить своими просвещенными "детскими весами" и произносит слова, которые в наше время звучат как радостная весть: "Каждая нация имеет свой центр счастливого блаженства в себе так же, как каждый шар -свой центр тяжести". За этот таинственный центр боролись поколения; романтики называли уже совершенно отвлеченно народный дух самым

существенным в нашей жизни; Шляйермахер учил, что "каждый человек должен представлять человечество своим способом, чтобы в рамках бесконечности стало реальным все, что может выйти из его лона"; Ницше со всей присущей ему страстностью, возмущаясь узким схематизмом, требовал в дальнейшем подъема жизни и искал истинное в отдельной личности: только то, что создает жизнь, имеет добродетель, имеет ценность, и жизнь говорит: "Не следуй мне, следуй себе". Ранке* заявляет в деловом представлении, что если в Европе еще раз (после Рима) к власти будет стремиться интернациональный принцип, то против этого мощно прорвется органично национальное, и заверяет в другом месте** почти парадоксальным образом: "Каждая эпоха является непосредственно богом, и ее сущность основывается вовсе не на том, что из нее выходит, а в самом ее существовании, в ее собственном "сама". Это другой - "более правдивый" - поток органичного поиска истины, отличный от схоластическо-логическо-механической борьбы за "абсолютное познание". Полнейшее саморазвитие из "центра счастливого блаженства", а это на языке этой книги означает: из усвоенного мифа нордической расовой души служить в любви к чести народа.

Подобна ли душа Богу и бессмертна ли она? На этот вопрос правдоискатель, который основывается только на логике, взвесит "за" или "против" все возможные доводы рассудка, затем он либо сознает свое бессилие, либо докажет утвердительный или отрицательный ответ; органичный же правдоискатель будет утверждать "да" или "нет" и признавать свою причастность к ним. Вера в неповторимость личности, монады, в ее богоподобие и неистребимость является отличительным признаком христианских и нехристианских нордических германских мыслителей. Эта вера - даже в разных проявлениях исторических эпох - сделала ее плодотворной, но также дала великих художников, героев и государственных деятелей. И эта плодотворность является свидетельством истины, которая нам более ценна, чем умозаключение по аналогии о пути органичной целеустремленности. И в нравственно-метафизической области возникает, таким образом, нечто, что мы признали в области искусства. Полученную соответствующую истинную форму и ее содержание в данном обзоре совершенно невозможно отделить друг от друга. С отказом от соответствующей нам формы в пользу так называемой вечной, абсолютной истины мы не только не приближаемся к этой "истине", но даже отталкиваем от себя возмож-

* "История нац".

** Об эпохах новой истории. 1-й доклад.

ность такого приближения. Но здесь также оказывается, что искусство снова сможет стать у нас живым только в том случае, если наше существование станет настоящей жизнью. Наши ученые философы усматривают "абсолютную истину" в "объединении конечного с бесконечным", поэтому "народную истину" следует проверить на то, представляет ли она в этом смысле приближение к "истине". При этом забывается, что у нас вообще отсутствует всякий критерий для подобной оценки, потому что, чтобы здесь действительно иметь возможность оценки, каждый из нас должен полностью владеть условной "вечной истиной". Здесь необходимо, таким образом, переориентировать свое мышление на совсем другой центр, отличный от логически-рассудочного вычисления вероятности, а именно на тот "центр счастливого блаженства", о котором говорил Хердер, видевший, что мы можем стать едиными с самими собой, чего страстно желал мастер Эккехарт. Необходимо отречься от господствующего положения схоластически-гуманистского классического схематизма в пользу органичного расово-народного мировоззрения. Причем критику познания, естественно, презирать не следует.

Но из понимания того, что чистый, соответствующий рассудку конечный результат формалистического типа не является жизнеопределяющим, а может представлять собой только средство прояснения, вытекает также новое отношение к вере арийцев. Одни хотят реанимировать эту веру, прекратившую существование, другие отвергают это дело, указывая на его убожество, или заявляют, что вера настолько мало нам известна, что все, созданное на ее основе, более невозможно. Обе стороны неправы, потому что сам вопрос поставлен неправильно: речь идет не о признании форм веры, а о признании ценностей души и характера. Обусловленные временем внешние формы с их особым ощущением жизни ушли в небытие, расовая душа справилась со старыми вопросами при помощи новых форм, но ее формирующие волевые силы и ценности души остались в их направлении и сущности теми же. Но по ним одним можно судить о сущности и истории нордического человека, после того, как блаженный центр пережил свое возрождение. Поэтому "благородная душа", внутренняя свобода и честь остаются и определяют все остальное, пока родственная кровь течет в миллионах граждан нордической Европы. Поэтому "вечная истина" - это всесторонняя правдивость.

Здесь мы подошли к завершению. Лейбницева монада противостоит другой, такой же богатой личности, "не имея окна". Хердер и его последователи уже искали посредничества народа. Сегодня мы до-

бавляем: то, что их сближало, что побуждало их к аналогичному развитию внутренней формы, была общность духовного слияния крови, которая создала всеобъединяющий поток, представляющий собой часть всей жизни. Эта кровь, обусловливающая родство личности, могла создавать и культивировать новые разновидности, но тем не менее, по отношению к личности совсем другой крови монада по-прежнему "не имеет окна", а одиночество станет беспомощностью; нет моста истинного понимания между ней и китайцем, не говоря уже о сущности сирийского или африканского полукровки. Следовательно, не монада и "человечество" влияют друг на друга, а личность и раса.

Но в результате этого познания в свете полного сознания выступает другая болезнь наших дней: это относительность вселенной. Индивидуализм признается "относительным" как и бесконечный универсализм. Оба вновь стремятся к логически понимаемой сумме своих поисков и разбиваются об это. Здесь в свои права вступает органичное мировоззрение народа, которое с давних пор пробило себе дорогу, когда механический индивидуализм старался заковать мир в свои цепи. Систематики философии инстинктивно прошли мимо этих свидетельств нордического бытия, потому что сущность этого волевого натиска не представляет собой логической системы, а означает только движение души. Сегодня это истинно органичное мировоззрение в рамках рушащейся атомистичной эпохи требует больше, чем раньше: своего права, своего права хозяина. От центра чести как высшей ценности нордического западноевропейского мира оно должно с окрыленным блаженством ощутить свой центр и бесстрашно заново формировать жизнь.

Неосхоластика универсальной школы. — Человечество, культурный круг, народность. — Таинственное "содержание составной части". — Душа расы, народность, личность, культурный круг. Против тирании схем рассудка.

Индивидуалистическое учение, согласно которому отдельное существо существовало для себя, а "человечество" образовалось в результате объединения отдельных особей, сегодня полностью исключено из серьезного рассмотрения. Примечательно и высказанное в первой книге утверждение, подтверждающее, что универсализм - это брат-близнец

индивидуализма, и это проявляется в том, что универсализм страдает той же болезнью, что и его мнимый противник. Оба интеллектуалистичны, т.е. отдалены от природы. Универсалистическая школа (О. Шпанн) успешно опровергла материалистический ограниченный индивидуализм - и впадает в аналогичные заблуждения, которыми он был порожден. Чисто абстрактно была сооружена последовательность духовного, схематично была начата новая структура системы мира, чтобы на основе древних представлений Платона о том, что род предшествует виду, разработать "духовную градацию исторического человеческого общества": человечество - культурная сфера - круг народов -народность - племя - территориальная сфера - представитель народа. Причем категорически подчеркивается, что человечество предшествует культурной сфере, которая предшествует кругу народов и т.д. Эту, даже сегодня несколько подозрительную последовательность стадий и ценностей, пытаются сдобрить, заявляя, что из духовного первенства еще не следует равнозначность составных частей. Это особенно ярко проявляется в народности, в то время как культурная сфера и человечество выглядят беднее и менее понятными. Уже здесь проявляется огромный разрыв в универсалистской теории, которая держится за чисто интеллектуалистическую классификацию и целиком занимается новой схоластикой, стремясь, однако, одновременно при помощи дружеских комплиментов присоединить к себе в качестве второстепенного элемента созревающую теорию о жизненных законах. И это несмотря на то, что со всей желательной четкостью констатируется: "Наднародная Церковь предшествует народной Церкви" и после доказательства того, что религия предшествует государству: "Отсюда следует, что государство как высший институт стоит над специальным институтом "Церкви"; но что оно также находит свой prius в религии, как сама Церковь, а именно: в созданной и сформированной Церковью религии, потому что другой нет"*. Тем самым универсалистическая школа раскрывает тот факт, что она носит свое имя, не из чисто профессионально философских, а из теократических соображений. Но благодаря этому раскрывается также то, что следует понимать под термином "составная часть": в конечном же итоге излияние содержания, которое заключается в "человечестве" или в "сформированной религии", потому что откуда должна происходить эта "составная часть", если народность - это третьестепенная величина, не имеющая органичных предков?

* О. Шпанн. "Общественная философия". Мюнхен, 1928 г. С. 103, 107. 109 и т.д.

Если Освальд Шпенглер хотел конструировать историю личностей как удивительные, спустившиеся с абстрактного неба "культурные сферы", как первые данности, то Отмар Шпанн как современный поборник схоластического средневековья разбавил ее водой с мнимым превосходством организующего "сверху" мыслителя.

Мы устанавливаем следующую структуру, соответствующую законам жизни: 1. расовая душа; 2. народность; 3 личность; 4. культурная сфера. Причем мы предполагаем не последовательность, направленную сверху вниз, а наполненный новой энергией цикл. Расовую душу нельзя пощупать руками, и тем не менее, она воплощена в связанной кровью народности, увенчана и сплочена как эталон для сравнения в великих личностях, создающих творческим действием культурную сферу, которую в свою очередь несут раса и расовая душа. Эта целостность представляет собой не только "дух", а дух и волю, то есть жизненную совокупность. Это органично объясняет "составные части" народности их первопричинами, связанными с кровью и душой, а не лишенными сущности культурными сферами и бескровными комбинациями человечества, из которых не видно причины возникновения признаваемой за ними богатой народной культуры.

При таком понимании органичная философия нашего времени уходит от тирании чисто рассудочных схем, от того изготовления духовных оболочек, в которые снова надеются заключить душу рас и народов с неосознанным или сознательным намерением отдать ее в качестве средства в руки какой-нибудь "последней целостности". Когда Шпанн, вопреки древнегреческой мудрости, утверждает, что Бог - это мерило всех вещей, а религия эта находится только в (католической) Церкви, потому что "другой нет", то это представление оказывается утверждением того, что священник является мерилом всех вещей. В противоположность этому новое мировоззрение нашего времени заявляет: "Связанная с расой народная душа является мерой для наших идей, действий и волевого стремления, последним критерием наших ценностей. Вместе с этим раз и навсегда падают как материалистический безрасовый индивидуализм, так и чуждый природе универсализм во всех его разновидностях в качестве римской теократии или масонской человечности, но также и вся "общая" эстетика последних двух столетий. Убрана куча совершенно бескровного интеллектуалистического мусора, чисто схематичных систем, которые надевали на нас в прошлом, подобно испанскому сапогу, и должны были надеть еще раз в настоящем. Произошло единственное, но все решающее преобразование нашей позиции, и несущественным представляется то, о чем

ожесточенно спорили целые поколения, и новый сверкающий, великолепный, полный жизни центр нашего бытия вступил в свою упоительную деятельность.

Борьба 1914 года. — Пробудившийся миф крови. — Расовая мировая революция. — Идея "Германия". — Знамя. — Воплощение будущего.

Этому новому и в то же время старому мифу крови, многочисленные фальсификации которого мы испытали, угрожали в тылу отдельной нации, когда темные сатанинские силы всюду вступили в действие за побеждающими армиями 1914 года, когда вновь началось время, где Фенрир разорвал свои цепи, Гела с запахом тления пронеслась над миром, и мидгардский змей взволновал мировой океан; но все миллионы и миллионы людей смогли быть готовы к жертвенной смерти только под одним лозунгом. Этот лозунг гласил: "Честь народа и его свобода". Мировой пожар заканчивался, безымянные жертвы были востребованы и принесены всеми, но тогда оказалось, что в тылу армий демонические силы победили силы божественные. Безудержнее, чем когда либо они раскованно бушевали в мире, вызывали новое волнение, новые пожары, новые разрушения. Но в то же время в склоненных душах родственников погибших воинов тот миф крови, за который герои умирали, воспринимался и ощущался заново и более углубленно. Этот внутренний голос требует сегодня, чтобы миф крови и миф души, расы и понятия "я", народа и личности, крови и чести, один, совершенно один и бескомпромиссно проходил через всю жизнь, нёс ее и определял. Он требует для немецкого народа, чтобы смерть двух миллиона героев была не напрасной, он требует мировой революции и не терпит больше другой высшей ценности рядом с собой. Вокруг центра народной и расовой чести должны сплотиться личности, вокруг того таинственного центра, который издавна оплодотворял ритм германского бытия и становления, когда Германия обращалась к нему. Это то благородство, та свобода мистической души, сознающей честь, невиданно широким потоком принесшей себя в жертву, перейдя границы Германии и не требуя никакого "заместительства". Отдельная

душа умирала за свободу и честь своего собственного возвышения, за свою народность. Эта жертва одна может определять ритм будущей жизни немецкого народа, культивировать новый тип немца. При строгом сознательном отборе теми, кто его изучил и жил им.

Этот старо-новый миф приводит в движение и обогащает уже миллионы человеческих душ. Сегодня тысячью языками он говорит, что мы не "кончились в 1800 году", а с возросшим сознанием и взволнованной волей впервые хотим стать самими собой как целый народ: "единый с самим собой", чего добивался мастер Эккехарт. Миф для сотен тысяч душ является не чем-то, что отмечают в качестве курьеза с ученым зазнайством в каталогах, а новым пробуждением, образующим ячейки духовного центра. "Я х о ч у" Фауста после того, как он прошел всю науку, представляет собой веру нового времени, которое стремится к новому будущему, а эта воля является нашей судьбой. Но эта воля различает не только сущность старых и новых культур, чтобы потом отстраниться, а отвергает с сознанием чувства собственного достоинства высшие ценности наслаиваемых на нас культурных сфер, как оказывающих парализующее действие. То, что наши исследователи останавливаются на истории формирования, не будучи способными к самостоятельному формированию, показывает, что их воля к формированию сломлена. Но ничто не дает им права выдавать свою непродуктивность за общую судьбу. Новый миф и новая типообразующая сила, которые борются у нас за выражение, вообще не могут быть "опровергнуты". Они пробьют себе путь и заявят о факте своего существования и величия.

Сегодняшний миф точно так же героичен, как образы поколений, живших 2000 лет тому назад. Два миллиона немцев, которые во всем мире умирали за идею "Германия", вдруг обнаружили, что могут отбросить весь ХIХ век, что в сердце простого крестьянина и скромного рабочего старая сила, создающая миф нордической расовой души, жива так же, как она была жива в германцах, когда они переходили через Альпы. В повседневности слишком часто не замечаешь, какая необыкновенная духовная сила оживает в человеке, когда в разорванном знамени полка он усматривает самого себя, во всех делах полка в течение многих столетий видит частицу себя и дела своих предков. Матрос, который стоя на киле "Нюрнберга", на глазах врага погружался в воду с развивающимся немецким боевым флагом в руке, безымянный офицер с "Магдебурга", который спрятал на себе тайный шифр и с ним утонул, - это эталоны, мифы, типы, не признанные в сегодняшнем хаосе. Правильно ли мы оцениваем готику, барокко, романтику в

конечном итоге не имеет значения. Важна не эта форма выражения нордической крови, а то, что эта кровь вообще существует, что старая воля крови еще жива. Немецкая народная армия в обмундировании защитного цвета была доказательством готовности принесения жертвы, ради создания мифа.. Но сегодняшнее движение обновления является знаком того, что бесчисленное множество людей начинает понимать, что два миллиона погибших героев - это мученики нового жизненного мифа, новой веры.

Место роскошной униформы заняла почетная одежда защитного серого цвета, прочная стальная каска. Ужасные распятия времен барокко и рококо, которые на всех углах улиц демонстрируют растерзанные члены, вытесняются постепенно строгими памятниками воинам. На них высечены имена тех людей, которые умерли за высшие ценности своего народа как признаки вечного мифа крови и воли, за честь немецкого имени.

Это сила, которая с 1914 по 1918 годы приносила жертвы, хочет теперь формировать. Она борется против всех сил, которые не хотят признавать ее первой и высшей ценностью. Она существует и не позволит больше изгнать себя. Она уже указывает пути, на которые будут вынуждены ступить даже ее сегодняшние заблуждающиеся германские противники.

Бога, которого мы почитаем, не было бы, если бы не было нашей души и нашей крови, - так звучало бы признание мастера Эккехарта для нашего времени. Поэтому делом нашей религии, нашего права, нашего государства является то, что защищает, укрепляет, облагораживает, осуществляет честь и свободу этой души и этой крови. Поэтому святыми местами являются все те, на которых немецкие герои умирали за эти идеи. Святыми являются те места, где надгробия и памятники напоминают о них. А святые дни - это те, в которые они когда-то боролись за нашу честь и свободу.

Святой час для немца наступит тогда, когда символ пробуждения и знамя со знаком возникающей жизни станет единственной господствующей верой в империи.