Имажинизм

Среди группировок, отстаивающих самоценность искусства, свое место занимали и имажинисты. 30 января 1919 года в воронежском журнале «Сирена» появилась «Декларация», подписанная поэтами Сергеем Есениным, Рюриком Ивневым, Анатолием Мариенгофом, Вадимом Шершеневичем, художниками Борисом Эрдманоми Георгием Якуловым. Декларация ставила перед собой две цели: обосновать появление нового искусства и эпатировать, в лучших традициях дореволюционного футуризма, литературную общественность. Нужно сказать, что последняя задача была решена успешнее первой. «Мы можем быть даже настолько снисходительны, - обращались они к своему гипотетическому адресату, - что попозже, когда ты, очумевший и еще бездарный читатель, подрастешь и поумнеешь, - мы позволим тебе даже спорить с нами». Эпатаж и декларируемое презрение к читателю на деле оказывалось заискиванием перед ним, объяснялось плохо маскируемым желанием быть услышанными, перекричав футуристов.

Так же, во вполне футуристических традициях, имажинисты объясняли факт своего эстетического существования: «Если кому-нибудь не лень – создайте философию имажинизма, объясните с какой угодно глубиной факт нашего появления. Мы не знаем, может быть, оттого, что вчера в Мексике был дождь, может быть, оттого, что в прошлом году у вас ощенилась душа, может быть, еще от чего-нибудь, - но имажинизм должен был появиться, и мы горды тем, что мы его оруженосцы, что нами, как плакатами, говорит он с вами» ^[82] . Футуристическая стратегия, заимствованная имажинистами, подчеркивалась не только ощущением собственной принципиальной новизны, но и радостной констатацией смерти предшественников: «Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился 1909 – умер 1919). Издох футуризм. Давайте грянем дружнее: футуризму и футурью смерть. Академизм футуристических догматов, как вата, затыкает уши всему молодому. От футуризма тускнеет жизнь» ^[83] .

С творческой программой дело поначалу продвигалось не столь определенно, как с эпатажными манифестами. Основным ее пунктом, притом достаточно абстрактным, был образ. Отсюда и название «имажинизм» - от английского image, образ, imagination, воображение. Образ в философии имажинистов представал очищенным от содержания, потому что «всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейки из газет на картины». Представляясь публике «мастеровыми искусства», авторы декларации утверждали себя теми, «кто отшлифовывает образ, кто чистит форму от пыли содержания» ^[84] .

Образ, лишенный смысла, - декларируемая цель имажинистов, которая с неизбежностью превращала их в эпигонов футуристов, приводила к знаменитой зауми Хлебниковаи Крученых, от которой они, правда, безуспешно пытались дистанцироваться, утверждая, что «неправ путь заумного языка, уничтожающего одновременно с содержанием и образ слова». Вадим Шершеневичв статье «2×2=5», сам, кстати, бывший футурист, автор манифеста «Русский футуризм (основы футуризма)»(1914) и «Два последних слова»(1916), теперь, в 1920 году, пытался обосновать не заумь, но очищение образа: «Не заумное слово, а образное слово есть материал поэтического произведения. Не уничтожение образа, а поедание образом смысла – вот путь развития поэтического слова» ^[85] . Этот путь однако приводил Шершеневеча к мысли об упразднении грамматических норм языка и в перспективе – грамматики вообще. Смысл слова, подлежащий уничтожению, по программе имажинистов, заложен в грамматической его форме, а образ слова только в корне. Следовательно, «ломая грамматику, мы уничтожаем потенциальную силу содержания, сохраняя прежнюю силу образа. Поломка грамматики, уничтожение старых форм и создание новых, аграмматичность – это выдаст смысл с головой в руки образа». В итоге Шершеневичформулировал перспективы имажинизма следующим образом: «Победа образа над смыслом и освобождение слова от содержания тесно связаны с поломкой старой грамматики и с переходом к неграмматическим фразам… “Мое фамилье прошумящий веками” – вот образец аграмматической фразы подлинной поэтической речи» ^[86] - констатировал Шершеневич.

Идея самоценности художественного образа, варьируясь, но не эволюционируя, прошла через всю историю группы. С ней, однако, соотносился и другой тезис их эстетической программы, не менее принципиальный. Заявленная в первой же декларации мысль о том, что «тема, содержание - это слепая кишка искусства, не должна выпирать, как грыжа, из произведений» ^[87] , приводила имажинистов к демонстративному отказу от какой бы то ни было общественной функции литературы.

В своих книгах с говорящими названиями «Плавильня слов», «Коробейники счастья», «Буян-Остров» (все изданы в 1920 году), в журнале “Гостиница для путешествующих в прекрасном” (1922-1924) они доказывали приоритет искусства над любыми другими формами жизни, в том числе социально-политическими. Деидеологизация стала знаменем группы. “Рассматривание поэзии с точки зрения идеологии - пролетарской, крестьянской или буржуазной столь же нелепо, как определять расстояние при помощи фунтов” ^[88] , - утверждал А.Мариенгоф. Рассмотрение искусства с классовой или политической точки зрения воспринималось имажинистами как нелепость: «То, что нужно пролетариату в 1924 году, выяснится пролетариатом в 2124 году. История учит терпению. Споры в этой области - прогноз гадалки… Имажинизм борется за отмену крепостного права сознания и чувства» ^[89] . Столь явно выраженная позиция привела к тому, что имажинисты не смогли найти своего места в советском литературном процессе и группировка прекратила существование в 1924 году, когда в редакцию газеты «Правда» поступило письмо за подписью С.Есенинаи И.Грузинова: «Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа “имажинисты” в доселе известном составе объявляется нами распущенной» ^[90] .