Глава 5 проституция

«В наше время так легко и удобно найти любовь у порядочных женщин, что никто не нуждается в услугах нимф» – такое суждение мы то и дело слышим в эпоху старого режима. Казанова пишет: «В наше счастливое время проститутки совсем не нужны, так как порядочные женщины охотно идут навстречу вашим желаниям». Однако эти слова характеризуют лишь всеобщую склонность к разврату и его размеры, а не второстепенную роль проституции в общественной жизни.

В эпоху, когда, как в дни старого режима, любовью торговали оптом, естественно, процветала и торговля в розницу, так как ежеминутно удовлетворяемое половое наслаждение относится к числу важнейших потребностей эпохи. Велико должно было быть число женщин, торговавших собой открыто на улицах и площадях. Не столько, впрочем, потому, что эта якобы наиболее легкая для женщин форма заработка находила свою опору во всеобщей нравственной распущенности, но по другой существенной причине, а именно потому, что тогда вне семьи не было у женщины никакого дела, семья же была для многих недоступной роскошью. Проституция поэтому стала для десятка тысяч женщин просто неизбежностью. Ведь надо же было, да и хотелось, жить!

Огромное количество женщин, торговавших из года в год любовью в розницу, лучше всего характеризуется той видной ролью, которую проститутка играла в общественной жизни.

В маленьких местечках, где тон задавала ремесленная мелкая буржуазия, и в особенности в деревнях положение дел, несомненно, изменилось со времен Ренессанса. Официальные дома терпимости, везде существовавшие в XV и XVI вв., сделались с течением времени здесь редкостью. Это, конечно, не значит, что вместе с домом терпимости исчезла из общей картины этих городков и проститутка. Она существовала лишь тайком и всячески маскировала свое поведение. Если раньше она носила позорящие знаки своей профессии – в виде особой формы шпильки или желтой каймы на вуали – и должна была их надевать, как только выходила на улицу, чтобы всякий мог ее отличить, то теперь в маленьких городках она, напротив, была обязана одеваться скромно и целомудренно и «честно» зарабатывать свой хлеб как швея, вышивальщица, прачка и т. д. Разумеется, внешняя порядочность нисколько не мешала тому, что эти женщины были очень хорошо известны мужской половине населения, знавшей не только, где они живут, но и когда их можно застать дома.

Подобно тому как проститутки вели тайное существование, так и общение с ними было окутано покровом величайшей тайны. Большинство приходило и уходило окольными путями. Зато именно здесь, в маленьких провинциальных городах, их услуги особенно ценились, и, быть может, нигде проститутки не были в такой мере простым половым аппаратом, как именно здесь. Некоторые проститутки должны были принимать каждый вечер десяток или дюжину мужчин. Такое массовое посещение отдельных проституток объясняет в достаточной степени тот факт, что здесь совершенно отсутствовал тип бродячей проститутки. Характерная для мелких городов чопорность – а в Германии еще господство пиетизма – мешали возникновению этого типа, как и возникновению дома терпимости. По улицам шла только воплощенная порядочность.

Совершенно иной характер носила роль проститутки в жизни больших городов, и потому совершенно иной становилась здесь и ее профессия. Чем более скромной и тайной была профессия проститутки в провинциальных местечках, тем откровеннее выступала она в крупных городах. Если проститутка и перестала быть украшением праздников и жизни, каким она служила в эпоху Ренессанса, то все же без нее не обходилось ни одно развлечение взрослых.

Вольнопромышляющая проститутка наводняла улицы и площади, являясь одной из главных фигур в жизни города. В большинстве городов – в Лондоне, Париже, Риме, Берлине и Вене, в центрах тогдашней общественной жизни, – существовали особые корсо проституток, улицы и площади, где в определенные часы, а порой и целый день можно было видеть только их одних. Обыкновенно то были оживленнейшие и красивейшие места города.

Международная известность в XVII и XVIII вв. этих мест зависела даже исключительно от их роли официальных корсо, где проститутки устраивали биржу любви. Всякий иностранец первым делом посещал эти места. Сюда приводили его прежде всего потому, что и сами жители города считали эти излюбленные биржи любви наиболее интересной достопримечательностью. Иностранец не мог гордиться тем, что знает город, если не побывал на этих улицах и площадях и не присмотрелся к их жизни.

В Лондоне бродячие проститутки гуляли по вечерам первоначально только на Сити, так как только здесь улицы были настолько освещены, как того требовала торговля собой. Вместе с введением газового освещения они распространились по всему городу, так как теперь везде имели возможность предлагать себя, выяснить финансовое состояние покупателя и – главное – позволить последнему убедиться в доброкачественности предлагаемого товара.

Число этих бродячих проституток было, судя по всем сведениям, так велико, что хронисты, по‑видимому, не преувеличивают, говоря о том, что можно было лишь с трудом протискиваться сквозь отдельные группы и что мужчина постоянно находился под перекрестным огнем предложений и более или менее грубого свойства галантных нападений. Архенхольц пишет о Лондоне: «Эти несчастные заговаривают с прохожими, предлагая свою компанию для дома или таверны. Они стоят целыми группами. Высшая категория этих охотниц, живущая самостоятельно, предпочитает ходить по улице и ждать, пока к ним обратятся. Даже многие и многие замужние женщины, живущие в отдаленных кварталах, приходят на Вестминстерскую улицу, где их не знают, и занимаются здесь тем же промыслом или из безнравственности, или от нужды. С удивлением видел я восьми‑ или девятилетних девочек, предлагавших свои услуги».

Разумеется, проститутки не довольствуются обычными фразами вроде: «Добрый вечер, красавец!», «Угости стаканом вина», «Могу я разделить твою компанию?». Таково было только начало торга. Огромная конкуренция вынуждала их делать самые смелые авансы. Циничные слова сопровождались циничными жестами. Каждому заинтересованному разрешалось на соседней скамейке удостовериться насчет самых интимных подробностей, его желания разжигались непристойными ласками и поцелуями, на которые ни одна из них не скупилась. Проститутки к тому же доводили до крайности господствовавшие в моде тенденции. Они всегда декольтировались, а в годы, когда даже и порядочные дамы любили глубокое декольте, проститутка, раз она была мало‑мальски недурна, совершенно оголяла грудь. Или же она набрасывала на декольте легкую шаль, которую при встрече с мужчиной отдергивала с вызывающим замечанием: «Нравлюсь ли я тебе?» Не скупились и на retrousse.

Крупные сводни, работавшие на богатых клиентов и особенно на иностранцев, прогуливали своих «питомиц» или «воспитанниц» – так называли девиц легкого поведения, если они показывались в сопровождении сводни, – часто и в экипажах по публичным местам. Эти экипажи были всегда так же крикливо убраны, как и сидевшие в них жрицы Венеры, старавшиеся обратить на себя внимание мужчин не возгласами, а изысканностью поведения и недвусмысленным разговором при помощи веера.

Порой свобода нравов доходила до последних пределов возможности. Если превращенное в биржу любви место прогулки представляло собой тенистую аллею или находилось недалеко от такой аллеи, то было нередкостью, что состоявшаяся между проституткой и мужчиной сделка осуществлялась тут же на месте.

Существовал, кроме того, целый ряд других случаев и ситуаций, получавших свой особый отпечаток от массового участия проституток. Так, почти каждое значительное паломничество было связано с рынком любви. На входящих снова в XVIII в. в моду курортах проститутки также составляли немалый контингент женского населения. Наиболее значительными рынками любви были, однако, театры и другие места зрелищ в больших городах. Необходимо здесь указать еще на солдатских девок.

В век Возрождения проститутка была составной частью организации войска, так как исполняла те или другие лагерные обязанности и помогала ландскнехту добывать добычу. Вместе с возникновением постоянной армии главная ее роль приходилась уже на мирное время. Так как в мирное время солдат получал слишком ничтожное жалованье, которого не хватало на жизнь, то он часто сходился с проституткой и был ее покровителем‑защитником во время ее ежедневных походов: в награду за это она содержала его или вносила свою долю в общее хозяйство. Впрочем, этот сорт девок считался самым низким. Поскольку проститутка в эпоху абсолютизма сопровождала войско в поход, она служила преимущественно потребностям офицерства. И в самом деле, тогда не было ни одного войска, в котором не находились бы многие сотни таких офицерских девок. Так как проститутки уже не были больше работницами, а исключительно продавщицами любви, то они часто задерживали движение войск... Вызываемые их присутствием галантные развлечения заставляли увеличивать обоз до чудовищных размеров. И это тем более имело место, что каждый высший офицер брал на войну если не жену, то во всяком случае официальную метрессу, со вкусами и потребностями которой необходимо было, по понятиям времени, считаться самым серьезным образом.

Так же открыто, как функционировали в XVII и XVIII вв. в больших городах бродячие проститутки, действовали и дома терпимости. Подобно корсо проституток, и дома терпимости – по крайней мере, более богатые – относились к числу достопримечательностей города, которые каждый иностранец обязан был осмотреть, если желал похвастаться, что видел все интересное в городе. В таких городах, как Лондон, Париж и Берлин, некоторые дома терпимости пользовались прямо мировой славой.

Впрочем, даже при войске мы встречаем дома терпимости. Магистр Лаукхарт упоминает в своем описании осады пруссаками Майнца в 1753 г.: «В нашем полку существовал настоящий дом терпимости – палатка, где жили четыре девицы, для вида торговавшие кофе. Самая красивая из них, Лизхен, стоила 45 крейцеров, Ганнхен – 24, Бербхен ‑ 12, а старуха Катарина ‑ 8».

В эпоху старого режима проституция сосредоточивалась в официальном доме терпимости, и поэтому здесь лучше всего обнаруживается крупное ведение дела, его методы и тонкости.

Так как проститутка дома терпимости не могла, подобно вольнопромышлявшей, бегать за мужчинами или навещать их у них в доме, а должна была ждать их появления, то она делала все, чтобы привлечь к себе внимание проходящих мимо. В каждую свободную минуту она сидела у окна. Естественным последствием было то, что «сидение у окна» стало первой характерной чертой профессии проститутки и что такое поведение считалось неприличным для порядочной женщины. Архенхольц сообщает об Англии: «Показываться у окна здесь считается неприличным».

Проститутка не ограничивалась, однако, в большинстве случаев тем, что привлекала к себе ободряющими взглядами внимание проходивших мужчин, а подкрепляла обыкновенно – в особенности в населенных ими кварталах – свои ухаживания возможно непристойным костюмом. Хорошенькие проститутки обычно сидели у окна в бросавшемся в глаза неглиже.

К крикливому и бесстыдному костюму добавлялись недвусмысленные жесты. Там, где конкуренция была очень велика, девицы вели себя особенно цинично. Здесь для проходящих устраивались настоящие эротические спектакли. М. Райан сообщает в своей книге о проституции в Лондоне: «В пользовавшемся дурной славой доме терпимости проститутки стояли у окна голые, делая разные непристойные жесты, принимая разные циничные позы. И то же бывало во многих других лондонских домах терпимости. Такому безобразию пытались помешать постановлением, в силу которого окна должны были быть защищены занавесками разных видов. Но эти последние обыкновенно откидывались».

Бесстыдство иногда доходило до того, что вообще уже ничего не скрывали от взоров проходящих.

Кварталы, где находились дома терпимости, притягивали – особенно по вечерам – массу мужской публики. Каждый день туда отправлялись в одиночку и целыми группами, чтобы насладиться подобными зрелищами если не в качестве активных участников, то по крайней мере пассивных наблюдателей. Не отсутствовала и более чистая публика, хотя последняя отправлялась туда обыкновенно переодетая, то есть в не бросавшемся в глаза костюме, или не желая скомпрометировать себя, или желая обезопаситься от приставаний черни, обделывавшей здесь свои темные делишки.

Такие же грубые нравы царили и внутри этих домов. В тех случаях, когда любовная сделка не совершалась с быстротой простого торгового дела, она была соединена с вакханалией, кончавшейся всеобщим пьянством и часто огромным скандалом.

Посещения домов терпимости кое‑где сделались столь обычными, что никто не видел в них ничего предосудительного, даже, говорят, жены, если туда отправлялись их мужья. О бесцеремонном посещении домов терпимости берлинцами магистр Лаукхарт сообщает: «В Берлине не считается постыдным или зазорным заходить в дом терпимости. Многие даже очень почтенные мужья ходят туда, и никто не порицает их за это, даже собственные их жены. Всем известно, что каждый десятый делает это просто из любопытства или для времяпрепровождения».

В домах терпимости, посещавшихся более состоятельным бюргерством, царили те же нравы, хотя жизнь текла и менее шумно. Такие дома находились обыкновенно в стороне от центральных улиц. Почтенные бюргеры, несомненно, бывали очень не прочь разнообразить супружескую жизнь, но должно было это совершаться без всякого скандала.

В каждом городе существовало несколько святилищ любви, обслуживавших исключительно богатую и требовательную клиентуру. Эти последние отличались, разумеется, во всех отношениях, извне и внутри, от домов второго, третьего или четвертого ранга. Здесь девицы никогда не показывались у окна и, уж конечно, никогда не показывались в бесстыдном костюме. Да и вообще ничто не говорило непосвященному о характере дома. Очень часто, напротив, все имело целью произвести впечатление строжайшей солидности. Даже значительная посещаемость многих из таких домов тщательно маскировалась. Целый ряд дверей выходил в переулки или в соседний дом, так что никто не видел входивших или выходивших посетителей. Все это делалось отчасти в интересах богатых клиентов, желавших сохранить инкогнито, отчасти в интересах специальной категории посетителей, например священников, которым посещение таких учреждений было запрещено.

Внутри те же контрасты. Неопытный посетитель в первую минуту мог вообразить, что попал в порядочное общество.

Царившие в таких роскошных домах более утонченные формы, конечно, не мешали тому, что здесь были налицо все пороки и капризы, даже больше: более утонченные формы только и делали возможным удовлетворение подобных капризов. И действительно, в этих амбарах любви можно было все найти и все получить: красивейших женщин всех национальностей и возрастов – от невинного ребенка до перезрелой женщины, привлекавшей эксцентрической извращенностью. Здесь устраивались пикантные ужины, за которыми прислуживали нагие проститутки, имелись «комнаты пыток» с самыми изощренными возбуждающими орудиями для стариков и бессильных.

Здесь устраивались афинские вечера и массовые оргии, эротические спектакли, в которых можно было участвовать активным актером или пассивным зрителем. Кто хотел иметь женщину экзотической расы, находил ее здесь и т. д. Содержатели и содержательницы таких знаменитых заведений постоянно старались перещеголять друг друга самыми изысканными новинками.

Наиболее роскошный, по мнению современников, дом терпимости «De Fountein» (Фонтан) в Амстердаме состоял из «ресторана, танцзала, кабинетов, кафе и (на крыше дома) бильярдной, где самые красивые девушки играли нагие на бильярде». Мистрисс Гейс, содержавшая на Ring Place в Лондоне учреждение преимущественно для импотентных развратников, нуждающихся в самых острых возбуждающих средствах, разослала однажды своим постоянным посетителям приглашение такого содержания: «Мистрисс Гейс позволяет себе уведомить лорда... что завтра ровно в 7 часов вечера 12 прекрасных нимф, нетронутых девушек, исполнят один из тех знаменитых праздников любви, какие устраиваются на Таити, по указаниям и под руководством царицы Оберен (каковую роль взяла на себя сама мистрисс Гейс)».

И тот же свидетель сообщает нам об эффекте, которое произвело подобное приглашение: «Явилось двадцать три посетителя, все из высшей знати, среди них пять членов палаты общин. Ровно в семь началось празднество, к которому мистрисс Гейс пригласила 12 молодых атлетических парней, исполнивших вместе с нимфами на глазах восхищенной публики праздник Венеры, по окончании которого был устроен роскошный ужин».

Все завоевания техники, химии, физики, философии – достаточно вспомнить магнетизм – тогда едва ли кем так усердно эксплуатировались, как содержателями роскошных домов терпимости. Казалось, все эти завоевания не имели иной цели, как помочь последним, стремившимся ко все более изощренным формам промысла, придумывать все новые трюки. Классическим примером может служить пользовавшийся всемирной известностью храм здоровья Грахема, не только приводивший многие годы в восхищение всех старых виверов Лондона, но и привлекавший в Лондон многих состоятельных иностранцев со всех концов света.

Наряду с официальным домом терпимости каждый класс, каждый город имели еще свои особые замаскированные дома терпимости. В Швейцарии такую роль играли лечебные грязи: бернские Matten были в этом отношении известны всей Европе. Сюда не только приезжали влюбленные парочки: женская прислуга состояла здесь из проституток, среди которых гости могли выбирать по желанию. Самое купание имело лишь второстепенное значение, главной целью была возможность развлекаться днем в костюме Адама с одной или несколькими проститутками.

Сюда относятся и вышеупомянутые лондонские bagnio – бани, где купание вообще не играло роли. Архенхольц пишет: «В Лондоне существуют особые дома, называемые bagnio, собственно бани. На самом деле их назначение состоит в том, чтобы доставить представителям обоих полов удовольствия. Эти дома меблированы роскошно, иногда даже по‑царски. Все, что может возбудить чувства, или имеется налицо, или может быть доставлено. Девицы не обитают в них, а приносятся в портшезах. Этой чести удостаиваются только такие, которые отличаются хорошим тоном, одеждой и красотой. Если девица не понравится, то она не получает подарка, а уплачивается только за портшез. Так как англичане остаются серьезными и тогда, когда предаются удовольствиям, то дела обделываются здесь так сосредоточенно и прилично, что даже трудно себе представить. Всякий шум и суетня изгнаны. Не слышно даже шагов, так как все углы застланы коврами, а многочисленные лакеи говорят между собой шепотом. Старики и бессильные подвергаются здесь по желанию розгам».

Ту же роль играли еще в большей степени помещения для танцев, всюду открывавшиеся в XVIII в.

Залы для танцев существовали при большинстве домов терпимости, и публика посещала их или чтобы познакомиться с проституткой, или чтобы в качестве зрителей насладиться откровенным кокетством девиц. Аналогичный характер носили и возникавшие в начале XVIII в. кофейни. Многие хозяева сдавали в них комнаты проституткам, и те могли обслуживать гостей, или же знали адрес проституток, так что их можно было по желанию гостей сейчас же позвать.

В Англии существовали учреждения всех видов и рангов. В низкопробных заведениях хозяева привлекали девиц тем, что кормили и поили их даром. В более дорогих хозяин часто прямо давал им все содержание, и они были поэтому обязаны всегда быть к его услугам, чтобы он в надлежащий момент мог их представить гостям. В своей вышедшей в 1788 г. книге «The Adventures of a speculist» Стивене говорит: «После того как компания молодых людей изрядно выпьет, является слуга и докладывает, что «четыре или пять красавиц остановились перед таверной и пожелали узнать, не понадобятся ли они, причем заявили, что зайдут еще раз». Слуга получает приказание пригласить дам, когда они снова появятся. В действительности эти женщины просто живут в гостинице и ждут в маленькой комнате, где они теснятся, как овцы в Смитфилде, пока их не пригласят. В этом заключается ночная работа этих несчастных. А так как им живется еще лучше других, то какова же должна быть жизнь остальных!»

Как ни разнились друг от друга все эти дома и учреждения, как ни разнообразна была маскировка, у них у всех одна общая черта – как можно больше эксплуатировать посетителя. Делалось это не только обычной платой за любовь, но и дороговизной напитков и кушаний, потреблявшихся посетителями, бывали ли они одни или в компании проституток. Впрочем, это были лишь самые невинные формы. Гораздо выгоднее была для содержателей игра, которой предавались с фанатизмом во всех домах терпимости. Чувственно возбужденного мужчину, рядом с которым сидела проститутка с непристойными манерами, было так легко обмануть и ограбить до последней копейки, что и представляло обычное явление во всех святилищах любви.

В квартирах низкопробных проституток не ограничивались шулерством, а прибегали к грубым методам, в особенности к воровству или к ограблению заснувшего или пьяного посетителя, не говоря уже о прямом вымогательстве сутенеров, так что гость часто должен был считать себя вообще счастливым, если ему удавалось добраться домой невредимым и целым.

Не мешает здесь, кстати, заметить, что проституция вообще была тесно связана с преступлением. Большинство вольнопромышлявших девиц занимались вместе с тем воровством.

Огромному войску проституток и не менее огромному спросу потребителей проституции соответствовала в эпоху абсолютизма не менее многочисленная армия маклеров и агентов, снабжавших рынок все новым товаром, находивших для него покупателей и главным образом старавшихся о том, чтобы даже самый утонченный порок мог рассчитывать на удовлетворение.

Нигде, даже в маленьких городках, не было недостатка в профессиональных своднях и сводниках. В крупных городах, где любовь была предметом массового потребления, имя им было легион.

Войско своден исполняло свою профессию под всевозможными покровами, редко открыто и незамаскированно. И не столько потому, что эта профессия и в эту эпоху сопрягалась с опасностями, а скорее потому, что это было выгоднее. Тысячи лиц к тому же становились случайными своднями, так как их профессия предоставляла удобный повод, а выгодность такой деятельности все более побуждала их к постоянному использованию удобных случаев.

Когда, например, в Париже в XVII в. появились извозчики, то даже люди, имевшие собственных лошадей, с особенной охотой нанимали извозчика, чтобы поехать на свидание или в места тайного и открытого разврата, или карета становилась сама местом галантных сцен. Тем более что ввиду полного отсутствия другого сообщения и небезопасности дорог карета была единственным средством более безопасного передвижения.

Казанова десятки раз удостаивался благосклонности дамы именно в карете. И то же известно нам из мемуаров всех других виверов. Так незаметно каждый кучер становился сводником. И уже в XVII в. они были именно на таком счету.

Другой такой фигурой был парикмахер. В эпоху, когда ни мужчина, ни женщина не могли обойтись без его помощи и он каждый день приходил в дом, трудно было найти лучшего посредника незаконных сношений для обоих полов. И парикмахер в самом деле исполнял в большинстве городов одновременно и обязанности сводника.

Продавщица галантерейных товаров могла исполнять такие же функции и потому также часто была и сводней. Прорицатели и гадалки, к услугам которых прибегали в эту столь богатую противоречиями эпоху все без исключения женщины и значительный процент мужчин, были вообще прежде всего своднями и сводниками. О Вене мы узнаем, что здесь очень многие квартирохозяева были сводниками, у которых среднее сословие поселяло своих нимф. Однако сводниками крупнейшего калибра были, без сомнения, агенты по отысканию мест. Чтобы покрыть огромный спрос на девушек, да и вообще на свежий товар для рынка проституции, трудно было найти более удобный случай, тем более что из провинции ежедневно прибывали в большие города толпы служанок, нуждавшихся, естественно, в таких посредниках. Так рано напали на мысль соединить вместе обе профессии или, вернее, пользоваться одной для прикрытия другой. Профессия агента по отысканию мест была с самого начала связана с торговлей девушками. Около местечек, куда прибывали из провинции деревенские телеги, всегда толпились массы подобных человеколюбцев. Архенхольц сообщает о Лондоне: «Негодяйки‑сводни обращают особое внимание на деревенские телеги, ежедневно прибывающие из провинции в Лондон и почти всегда привозящие с собой крестьянок, ищущих в столице место служанок. Такое бедное существо радо, если по прибытии в столь шумный город, где она не знает ни кола ни дороги, встречает человека, делающего ей дружелюбные предложения и разыгрывающего по отношению к ней добрую мать».

Раз очутившись в руках хозяина дома терпимости, такая бедняжка становилась совершенно беспомощной, ибо никто о ней не заботился, а сама она была слишком невежественна, чтобы освободиться из ужасной темницы. Особенно в ходу были подобные методы в Париже и Лондоне.

Таковы, без сомнения, наиболее важные формы, в которые тогда облекалась профессия сводни. Но это еще не все. Мы уже выше упомянули, что многие богатые виверы имели своих собственных сводников, находившихся исключительно на службе у них. Обыкновенно они выступали в роли камердинера или гофмейстера.

Такую же роль часто играла камеристка или компаньонка при знатной даме.

Число лиц, открыто занимавшихся сводничеством, было ничтожно в сравнении с замаскированными агентами проституции. Однако и их число было настолько внушительно, что накладывало известный отпечаток на жизнь крупного города. А именно тем, что большинство содержательниц домов терпимости имели обыкновение выводить своих нимф на прогулку пешком или в колясках. Зрелище тем более бросалось в глаза, что некоторых из таких своден сопровождала полдюжина, а то и более «питомиц». Эти ежедневные парады служили исключительно целям рекламы и потому особенно демонстративно показывался, как правило, свежий товар, который сводня могла предложить клиентам. Во время таких парадов обычно пользовались случаем завязать новые знакомства с мужчинами, упрочить старые и сговориться если не насчет цены, то по крайней мере о часе свидания.

Иные еще способы рекламы были связаны с такими парадами. Если мужчина обнаруживал любопытство при виде шествия, любопытство, которое можно было претворить в деньги, то ему вручались записки и любовные письма, содержавшие, кроме адреса дома терпимости или частной квартиры проститутки, еще описание ее красоты и тех редкостей, которые ожидают посетителя. Такие записки часто раздавались в больших городах и мужчинами.

Все вышесказанное служит вместе с тем и ответом на важный вопрос: какой класс в особенности поддерживал проституцию? Ответ гласит: все классы без исключения. Однако не менее важен второй вопрос: в какой степени каждый класс участвовал в удовлетворении сексуальной потребности путем продажной любви? Ответ на этот вопрос обусловлен теми целями, которые проституция должна была выполнять в жизни отдельных классов. А эти цели были самые разнообразные.

Для имущих и господствующих классов проституция позволяла им прежде всего осуществлять минутные капризы, тогда как для мелкой буржуазии и пролетарских слоев она была прежде всего суррогатом брака, в который, как мы знаем, очень многие в силу стесненного материального положения или совсем не вступали, или вступали лишь поздно. Это обстоятельство объясняет нам в достаточной мере, почему значительно больший процент мелкой буржуазии и пролетариата, чем богачей, посещал проституток. Конечно, это не рисует последних в более выгодном свете.

Если характерная для эпохи абсолютизма всеобщая порча нравов и не нашла именно в проститутке своего высшего проявления, то в ней она, во всяком случае, нашла наиболее яркое выражение. Против проститутки была поэтому направлена в первую голову борьба против безнравственности, исходившая преимущественно от пробуждавшегося к классовому сознанию мелкого бюргерства. Однако борьба велась всегда негодными средствами. Теоретически она сводилась прежде всего к массовой подаче хороших советов, а затем – к яркой разрисовке опасностей, грозивших от общения с проститутками. Среди этих опасностей особенно подчеркивались, как и прежде, нападения на кошелек мужчины, покупавшего любовь.

Практически борьба против безнравственности ограничивалась устройством приютов кающихся Магдалин, насильственным заключением заболевших проституток в определенных больницах и главным образом выселением пришлых проституток.

Оба последних способа практиковались чаще всего, тогда как приюты спасения основывались только в некоторых крупных городах. Для более широкой деятельности так называемым комиссиям публичной нравственности недоставало не только более широкого умственного горизонта, но и необходимых денег. Наиболее энергично и систематически велась борьба против проституции в Австрии, при Марии‑Терезии.

Мария‑Терезия назначила постоянно функционировавшую комиссию, известную под названием «комиссии целомудрия». Ее методы скоро достигли печальной известности во всей Европе. Драконовскими мерами, как‑то: обрезанием волос, тюремным заключением, осуждением на роль уличных метельщиц – хотели перевоспитать проституток.

Мужчин старались отпугнуть от общения с проститутками постановлением, в силу которого каждый холостяк, застигнутый в квартире проститутки, обязан был на ней жениться. Женатого ожидало обвинение в прелюбодеянии, однако подобное насильственное «лечение» никаких результатов не достигло. Число проституток не уменьшалось, число посещений не сократилось. Проститутка превращалась официально в горничную или экономку. Значительно увеличилось число преступлений, в особенности аборт и детоубийство, и увеличилось до чудовищных размеров, так как каждая девушка‑мать казалась безнравственной и каралась законом. Увеличение числа таких преступлений было на самом деле единственным положительным результатом охватившего правительство Марии‑Терезии нравственного пыла. Да и не могло быть иных результатов, так как логику вещей нельзя по желанию изменять в ту или другую сторону.

Как ни мало логики было в таком и подобных ему методах борьбы с проституцией, само отношение полиции к проституткам и проституции было совершенно логично. Оно носило чисто абсолютистский характер. Другими словами: полиция обслуживала интересы начальства, а так как это были господствующие классы, то их интересы заключались в беспрепятственной эксплуатации всех возможностей наслаждения. К числу последних принадлежала и проститутка, и потому, естественно, к ее деятельности необходимо было относиться осторожно. Эту задачу и исполняла как нельзя лучше повсюду и везде полиция. А подобное типичное поведение полиции может показаться странным только разве слепому идеологу, верящему в существование независимо от времени и пространства царящей над миром вечной морали и потому усматривающему в полиции облеченную в мундир защитницу этой вечной и возвышенной нравственности, не понимающему, что она не может быть не чем иным, как орудием власти господствующих классов.

Из того, что полиция относилась к проститутке по‑абсолютистски и скорее содействовала, чем препятствовала пышному развитию проституции, разумеется, не следует, что эти женщины обладали какими‑нибудь положительными правами. Если не считать Англии, они не имели решительно никаких прав. Они всецело были отданы во власть полиции. Если последняя часто закрывала на самые дикие оргии не только свои глаза, но и чужие, да еще и чужие рты, то иногда, напротив, по самому невинному поводу она грубо вмешивалась, если господа бывали охвачены капризом ввести в своих владениях строжайшую нравственность. Грубее и нахальнее всего она вмешивалась тогда, когда какая‑нибудь продажная жрица любви становилась неудобной для могущественного покупателя и тот хотел от нее отделаться самым простым способом.

Она же беззастенчиво провозглашала невинную девушку проституткой, если та пробудила желание влиятельного человека и тот хотел наложить на нее свою властную руку. Иными словами, широчайшая терпимость, мирившаяся с долголетним нарушением полицейских постановлений относительно порядка в домах терпимости, была соединена с грубым игнорированием всех человеческих прав. Этот метод имел, однако, еще и более сокровенный смысл. Таким образом, сама проститутка становилась полицией, то есть она становилась союзницей полиции.

А первое, чего требовала полиция, была обязанность шпионить за клиентами и доносить о них. В конце концов полиция знала все частные тайны и держала в своих руках множество людей из всех классов. А это было для нее как органа абсолютизма гораздо важнее, чем всякая воображаемая высшая нравственность. Так же точно проститутка всегда была желанной союзницей милитаризма. Многие решались пойти в солдаты – тогда всюду существовали только наемные войска – лишь в том случае, если голова их была затуманена, а для этой цели вербовщики пользовались услугами девиц. Одним словом, каждая проститутка, а в еще большей степени каждая сводня, ибо к ней приложимо все сказанное о проститутке, была в конечном счете орудием и оплотом абсолютизма. Таков итог.

С этим итогом как нельзя более гармонировал другой факт: сифилис в XVIII в. снова наводнил гигантской волной Европу. Однако на этот раз он уже не был дерзкой случайной остротой, которую история могла бы и не позволить себе, как прежде, когда в век географических открытий сифилис был случайно завезен из Гаити, нет, на этот раз он был неизбежным роком абсолютизма. Провозглашение галантности высшей целью жизни должно было позволить пышно распуститься оставшимся зародышам сифилиса, так как трудно было найти более удобные условия для его развития и распространения, чем жизненная философия и политические методы абсолютизма.

«Шип на розе», – острили фаталисты, когда жестокая действительность вбила им в голову молотками мысль, что здесь не существует или‑или! Однако то был страшный шип, который снова вонзился в кровь человечества, хотя симптомы заболевания и не были столь ужасны, как двумя столетиями раньше, когда болезнь впервые вторглась в Европу.

Главной рассадницей сифилиса – и, разумеется, других венерических болезней – была публичная проститутка. Каждое половое с ней сношение было тогда равносильно почти неизбежному венерическому заболеванию. Один берлинский врач расследовал с этой стороны жизнь Казановы и пришел к выводу, что «Казанова заболевал каждый раз, когда имел дело с проститутками». Неизбежная тесная связь мелкой буржуазии, и в особенности люмпен‑пролетариата, с проституцией вводила яд сифилиса по тысяче каналов в народные массы. Мюллер говорит в своем «Gemalde von Berlin...»: «Низшие классы совершенно заражены, две трети (сказал мне выдающийся врач) больны венерическими болезнями или обнаруживают симптомы венерических болезней». В Кобленце после вторжения эмигрантов, когда была «предложена бесплатная медицинская помощь, зараженных оказалось семьсот». Так как с начала XVII в. Лондон сделался центром мировой торговли и здесь всегда был огромный наплыв иностранцев, то половые болезни в нем достигли особенно чудовищных размеров, и потому ни один город не возбуждал в этом отношении таких опасений.

Однако и господствующие классы страдали не меньше от этого бича. Напротив, здесь целые семейства были заражены этой болезнью, так как при господстве вышеописанной свободы нравов «галантный подарок», полученный от проститутки или балерины, очень легко передавался светской даме, и прежде всего метрессе.

Многие развратники, любовь которых знатные дамы оспаривали друг у друга, положительно разносили эту болезнь по всем домам. Большая половина правящих фамилий была тогда заражена сифилисом. Почти все бурбоны и орлеанисты страдали или временно, или постоянно этой и другими венерическими болезнями: Людовик XIV, его брат, муж герцогини Елизаветы Шарлотты, Филипп Орлеанский, регент Франции, Людовик XV и другие. И то же надо сказать о всей французской придворной знати.

В Париже, как доказали Капон, а вслед за ним Эрве, большинство балерин и актрис были сифилитичками. Так как именно из этих кругов французская знать преимущественно брала своих любовниц, то заболевание было для большинства неизбежностью. Знаменитая танцовщица Камарго и не менее знаменитая Гимар оставили почти всем своим поклонникам, среди них нескольким принцам и герцогам, такую память о своей благосклонности. Герцогиня Елизавета Шарлотта, которая, впрочем, и сама была заражена мужем, пишет: «Балерина Дешан поднесла принцу Фридриху Карлу Вюртембергскому подарок, от которого он умер».

А сверху зло просачивалось, естественно, также вниз. Милость, оказанная государем женам придворных, вскоре переходила в их кровь, а далее в кровь их детей. Герцог Вюртембергский Карл Александр, вероятно, зараженный балериной, потом заразил весь свой гарем, состоявший из танцовщиц придворного штутгартского театра и известный под названием «синих башмаков», ибо право носить синие башмаки отличало всех фавориток герцога.

Когда на верху общества увидели, что почти все стрелы Амура оставляли после себя отравленные раны и что никто не покидает поле битвы Венеры без того, чтобы рано или поздно не быть отмеченным подобным знаком, то к этой ужасной болезни присоединили жестокое самоиздевательство. Болезнь была идеализирована.

Ее последствия были провозглашены атрибутами истинного благородства. И этот последний итог не менее логичен, как и признание проститутки вернейшей союзницей абсолютизма, так как оба явления были поистине материей и духом, рожденными из его крови и из его души...