Культуре 3 страница

"Есть две вещи, августейший император, которые правят этим миром: свя­щенный авторитет понтификов и царская власть. Из них священнослужители не­сут бремя тем более тяжелое, что им ответствовать перед Господом на суде Бо-жием даже за царей. Тебе должно склонить смиренную главу пред теми, кто печется о божественном... и от них получить пути твоего спасения.

В делах, касающихся общественного порядка, церковные иерархи созна­ют, что имперская власть ниспослана тебе свыше, и сами будут покорны твоим законам, ибо страшит их в мирских делах показаться противником твоей воли".

Согласно формулировке Геласия I, духовная власть Пап и светская власть императоров уравновешивают друг друга за счет того, что император пребывает в Церкви как ее сын и ведом ею в духовных вопросах. Но и Папа пребывает в импе­рии в качестве подданного императора. Говорить о том, кто из них выше и обладает большей властью, вообще в данном случае бессмысленно. Реально вплоть до Гри­гория VII гораздо большая власть, чем у Пап, была у королей и императоров. Но никто из них не заходил в своих притязаниях так далеко, как Григорий VII. По суще­ству, он настаивал на том, что Генрих IV пребывает в Церкви и подчинен Папе в делах духовных, сам же он в империю не входит, а стоит над нею как ее верховный глава. Как же обосновывал Григорий VII свое первенство (супрематию) не только в духовных, но и в светских делах? В соответствии с представлениями того времени царство (светская власть) и священство (власть духовная) неразрывно связаны друг с другом и должны_делать общее дело. Разница между ними только в том, что император каТглава светско7Гв1Шсш^дёйстз^вххз^жиемПапа^^возгпавпяющт

духовную власть, — мечом духовным. В отличие от своих предшественников, Цер­ковь в XI в. заботит не столько разграничение папской и императорской власти, сколько их cooTHOCHTejbTO^flp^IPJJH01"60- Соотнося их, богословы HjiegajDxnJKIj. настаивали набольшем достсо1нстве_меча духовного над^ехским.Расхожим аргументом был тот, что Церковь и Папа пекутся о спасении душ своей паствы, тогда как светская власть и императоры руководят лишь телами своих подданных. Очевидно, что забота о спасении души несравненно важнее, чем забота о теле. Последняя имеет смысл лишь как подчиненная первой, соответственно и император должен подчиняться Папе. С точки зрения последовательно логического мышления, не говоря уже о духе христианского вероучения, аргументация сторонников папской супрематии очень со­мнительна. Конечно же, забота о спасении души не идет ни в какое сравнение с заботой о теле. Но разве отсюда следует, что заботящиеся о душе выше, чем забо­тящиеся о теле? У каждого из них своя миссия, свое послушание. Римские Папы прекрасно это сознавали и были проникнуты вполне христианским духом, когда при­нимали титул "рабы рабов Божьих" или когда совершали публичное омовение ног римским нищим. В этих случаях акцентировалось, что церковная иерархия и власть первосвященников условна, что она у них не самодовлеет, а подчинена служению и любви. Когда дело касалось отношений папства и империи, подобные вещи забыва­лись и отодвигались на задний план, вперед выходило соперничество за первен­ство двух властей.

Что касается Папы Григория VII, то он уже не удовлетворялся папской супрематией в ее умеренном виде, т.е. простым признанием большего достоинства Папы по сравнению с императором. В знаменитом тексте "Диктаты Папы", датируе­мом 1075 г., Григорий VII утверждал: "Он, Папа, один вправе распоряжаться знаками императорского достоинства, одному ему все князья лобызают ноги. Он может низ­лагать императоров. Подданных он может освобождать от присяги негодным влады­кам". Под пером Григория VII император (и тем более все другие светские властите­ли) превращается в подданного папского престола, во всем католическом мире по­является единственный суверенный властелин в делах духовных и светских —рим­ский первосвященник.

Когда апостол Павел говорил: "Нет власти, кроме как от Бога", он имел в виду то, что любая власть потому и возможна, что получает сакральную санкцию и не может существовать вне и помимо Божественной воли. Римский Папа, по сути, слова апостола переиначивает. Для него формула "нет власти, кроме как от Бога" распространима только на Папу. В остальных же случаях правильней будет сказать: "Нет власти, кроме как от Папы". Папа становится единовластным наместником Хри­ста равно в делах духовных и светских. До какого уровня хотел бы он низвести светскую власть, становится ясным из его письма к епископу лотарингского города Меца. Письмо имеет очень знаменательное заглавие: "Против тех, кто неразумно утверждает, будто римский первосвященник не может отлучить императора от Цер­кви". Но в нем содержатся вещи почище обоснования права на анафему. В частно­сти, Григорий VII пишет: "И дали тебе ключи царства небесного; все, что свяжешь ты на земле, будет связано и на небе; и все, что развяжешь на земле, будет развязано и на небе". Разве отсюда исключены короли? Разве и короли не принадлежат к тем овцам, которых Господь поручил Петру?.. Кто не знает, что короли и князья ведут свое начало от тех, которые не знали ничего о Боге, но гордостью, хищничеством, коварством, убийством, короче, преступлениями всякого рода приобрели власть от князя века сего, именно дьявола, чтобы слепой страстью и невыносимой неправдой господствовать над себе подобными....Каждый добрый христианин имеет гораздо больше права на королевский титул, нежели дурные князья".

Что-то, наверное, в словах Папы может быть списано на его запальчивость. Письмо писалось в неблагоприятный для него момент затянувшейся борьбы не на жизнь, а на смерть с Генрихом IV. И все же главное в письме Григория VII — это отказ императору и всем светским властителям в праве на власть. Она не только не от Бога, а напротив, от дьявола. Разумеется, Папа вовсе не призывает свою паству к неподчинению всем светским властям. Для него вопрос стоит о том, что они долж­ны получить право быть князьями, королями, императорами из рук Папы, лишь он может освятить ее и сделать властью христианских государей. Тех государей, кото­рые будут ему, Папе, "лобызать ноги". Кем же тогда они станут по отношению к нему и кем он по отношению к ним?

Если мы задумаемся над подобным вопросом, то у нас не может не возник­нуть ассоциация с чем-то уже в истории культуры осуществившимся. Ну конечно, Григорий VII пытался создать на Западе ситуацию, подобную древневосточной, и в частности той, которая сложилась в Древнем Египте. Там фараон был единственным источником власти, наделявшим ею своих подданных в меру, необходимую для выполнения своих повелений. Фараон был наместником богов на престоле Верхнего и Нижнего Египта. Но он был еще и богом в полноте божественности. Ни о какой своей божественности ни один Римский Папа никогда речи не вел. Для католичес­кой, как и любой другой христианской Церкви, такие поползновения абсурдны. Дру­гое дело наместничество. В качестве преемников апостола Петра Римские Папы настаивали на том, что они являются наместниками Христа на земле. Не случайно в начале приведенного фрагмента письма Григорий VII цитирует слова Христа, обра­щенные к апостолу Петру. Для Папы они служат доказательством его абсолютной власти в духовных и светских делах. Эта власть осуществляется не в силу боже­ственности, а в силу нисходящей на Пап благодати, она не принадлежит, а, так ска­зать, препоручается. И все-таки, по Григорию VII, земная власть исходит лишь от Пап, вне их санкции она незаконна, связана уже не с Богом, а'Ъ дьяволом. По этому пункту фигура Папы становится с трудом отличима от фигуры фараона. Фараон же, как мы помним, соотнесен со всеми остальными египтянами, как с рабами, т.е. су­ществами, бесконечно умаленными и самими по себе не бытийствующими. В соот­ветствии с христианскими представлениями все люди — рабы Божий. Григорий VII предлагает им статьеще,и рабами "раба рабов Божиих", т.е. Папы. Не в буквальном, конечно, и не в полном смысле слова, и в"с^таки~требование лобызания ног неслу­чайно. Оно — знак рабства одних и, как минимум, причастности божественному — других. Григорий VII требует манифестации своей рабскости у сильных мира сего. Понятно, что в их лице перед ним должен склониться весь христианский мир, в котором останутся только наместник Бога и его подданные.

Как видим, борьба за инвеституру завела папский престол очень далеко, она вывела на поверхность противоположные тенденции в развитии западной куль­туры. Первая из них, связанная с пгтством, была тенденцией к так называемому "папац'езарпзму", к тому, чтобы власть первосвященника стала еще и властью импе­ратора. Другая тенденция заключалась в стремлении максимально освятить и сак-рализоватьГвласть императора, сблизив царство и свя!1^ст1о^"цезарёпапТ1з1йе''. Натграктике шаги в сторбну^'цезарепапизма" императоры делали тогда, когда инспи­рировали смещение одних Пап и избрание других. На доктринальном же уровне сторонники империи и сами императоры таких же радикальных и далеко заводящих шагов, как Папы, не предпринимали. Обыкновенно в ходе борьбы за инвеституру они подчеркивали, что власть императоров древнее папской, что Константин Вели­кий и Каролинги руководили Церковью, что апостол Петр завещал бояться Бога и чтить короля, что монархи как помазанники Божий обладают некоторым подобием священства и т.д. Умеренность императорских притязаний коренится не только в трудности и противоестественности трактовки царя как священника, но и в том, что Генрих IVдлительное время находился в положении обороняющейся стороны. Был момент, когда казалось, что он борьбу за инвеституру и, шире, за статут и достоин­ство светской власти проиграл. Этот момент хорошо запомнили современники собы­тий и их близкие и отдаленные потомки. Он известен как "Каносса". "Идти в Каноссу" и сегодня означает практически полную капитуляцию, сдачу на милость победите­ля.

После анафемствования и смещения Григорием VII Генриха IV, уже весной 1076 г., началось отпадение от короля его светских и духовных вассалов в Южной Германии. 16 сентября того же года в Тибуре близ Вормса светские и духовные феодалы предъявили Генриху IV ультиматум: в течение года возвратиться в лоно Церкви. Если через год отлучение с него не будет снято, то Германия лишается короля и должна будет провести новые выборы. К началу 1077 г. положение Генриха IVнастолько ухудшилось, что он сочень немногочисленной свитой оставшихся вер­ными ему вассалов отправился в Италию с целью помириться с Папой..Григорий VII, поскольку у него не было сведений о реальных силах, которыми располагаётГгер-* манский король, укрылся в Каноссе, замке своей сторонницы маркграфини Матиль­ды Тосканской. "Сюда, к воротам замка, Генрих прибыл в конце января, и здесь развернулись события, которые стали^еслыханным торжествоштапской власти^ После неоднократных переговоров королевских и папских посредниковТёнриху IV было дозволено Папой войти в замок. Вот как описывает дальнейшее современник событий историк Ламперт Герсфельдский: "И вот король явился, как было приказано, и поскольку замок был обнесен тройной стеною, то его приняли внутри второго коль­ца стен, тогда как вся его свита осталась снаружи; там, сняв королевское одеяние, без всяких знаков королевского достоинства, без всякого великолепия, стоял он, не сходя с места, с босыми ногами, не принимая пищи сутра до вечера, в ожидании приговора Римского Пяпи^Тэд.. fimnn м на R-тррй, и ыя..т_рв1ИЙ др-цк Наконец, на_ четвертый_дн был к нему допущен, и после долгих переговоров с него было снято церковное_отпучение на спедую.щ£м..услоиии..Л

Нам нет особого смысла вникать в это условие, хотя оно и было очень уни­зительным для Генриха IV, так как каносские договоренности не были выполнены королем ни по одному существенному пункту. Оказалось, что Генрих IV сильно пе­реоценил тяжесть своего положения. Вскоре он значительно укрепил его и возобно­вил свою борьбу с Григорием VII. Последнему еще придется в свою очередь испы­тать унижения и бессилие от поражений, нанесенных ему Генрихом IV. Ничего близ­кого к Каноссе уже никогда не придется испытать ни Генриху IV, ни кому бы то ни было из последующих императоров. В конце концов борьба за инвеституру завер­шилась уже после смерти обоих непримиримых противников Вормсским конкорда­том 1122 г. Согласно этому документу, для одних частей империи, Италии и Бургун­дии, выборы епископов и аббатов должны были проходить по каноническим прави­лам, т.е. без всякого, прямого или косвенного, участия императора или его предста­вителей. После выборов следовала церковная инвеститура посохом и кольцом и только через полгода — исходящая от императора светская инвеститура скипетром. Для другой части империи — Германии — за императором оставалось право в слу­чае наличия двух кандидатов избрать одного из них. После этого он давал избран­ному епископу или аббату светскую инвеституру скипетром, за которой следовала церковная инвеститура кольцом и посохом, Вормсский конкордат, хотя и носил ком­промиссный характер, вцеломстал успехом папства. Он существенно расширил влияниеЛап внутри и внеТЦёрквйТНо вТо же время положения конкордата никак не соответствовали тем претензиям папства на светскую и духовную супрематию, ко­торые выдвинул Григорий VII.

1 Несмотря на резко возросшее значение Пап, они не стали "Папами-цезаря­ми" в духе Григория VII, соответственно, и речи не могло идти о наместнике Христа, перед которым склоняются рабы, отдающие ему сходные с Божескими почести. Реально наступившая в процессе борьбы за инвеституру культура Вьюокого Сред-невековья была несовместима ни^паг]а^ез^ризмдм", ни с "цезарепапизмом". В ней и намекаТне найти на ту однородность, которая была бы предзадана культуре, осу­ществись поползновения папской или императорской власти на свое абсолютное верховенство. У этих поползновений и не было сколько-нибудь реальных шансов стать действительностью. Борьба за инвеституру была столкновением тех крайних сил, которые должны были испытать одна другую на прочность, прежде чем они будут уравновешены компромиссом, выразившимся в том числе и Вормсским кон­кордатом. Что же конкретно означало равновесие между папством и империей, меж­ду светской и духовной властью, ставшее результатом борьбы за инвеституру?

Прежде всего то, что стало возможным возникновение рыцарсщалрьщарс-кой культуры. Существование рыцарствгГбазируется, как известно, на вассалитете, ТеТотношшниях вассала и сюзерена. Это отношения верности и служения слуги господину, так же как и господина слуге. Подробнее о них речь пойдет в следующей главе, теперь же отметим, что вассальная зависимость (точнее, взаимозависимость) имеет германские истоки. Она укоренена в отношениях между героем-вождем и _гедпем-дружиыштш Со временем вожди стали баронами, графами, шя^ьямкгдо-ролями^имоараюрами; дружинники — рьщаряшГГОни приняли христианство со мно­гими вытекающими отсвдаПтоследствиями. Но сама исходная основа отношений и связей внутри воинского сословия сохранилась. Та основа, которой "папацезаризм" и "цезарепапизм" равно угрожали смертельной опасностью. Ведь священник-царь, так же как и царь-священник, были бы связаны с подвластными им людьми отноше­ниями исключительно вертикальными. Сверху бы шло санкционированное Богом повеление, снизу же пр1эд1толагаТтась безусловная покорность и преданность. То принципиальное равенство в героизме, в ощущении принадлежности к одному во­инскому сословию и братству, которое было присуще рыцарству, стало бы невоз­можным. Будущие рыцари должны были бы превратиться в воиВДв «ч-добадБ

их,^которые^ видяLcвoeJ^^cгюдшa_нaлxцlькo в Боге, но и в Его наместнике на земле, для которого они тоже мало отличаются от рабов.

Компромиссный исход борьбы за инвеституру и теократических поползнове­ний папства и императорской власти не просто сохранил перспективу для рыцарства и рыцарской культуры, но^сдедадг.рвлневековую купьт4дау^1е^^о2одной. Ее рез­кое отличие от предшествующей античной культуры состоит, в частности, в том, что она представляет собой целостность, включающую в себя четыре^убкультуры: ры­царскую, бюргерскукцщестьянскую (щшдую) и кудЫУРУ клириков и_манахов, Каж^~ д~3я""изних по своему типу, безусловно, средневековая, но и различия между ними очень существенны. Если мы обратимся к Античности, то никаких субкультур там не обнаружим. И Греция, и Рим знали резкое имущественное и социальное расслоение свободных граждан, в Риме, к тому же, изначально существовало отчетливое со­словное деление общества. Наконец, Античность — это еще и рабство, а между свободным и рабом была пропасть. Что касается рабов, то никакой особой культуры они не создалил^оздать не могт^вщу^^ештюпо^Шя^Шт^бет^вн^-^лишенных всакогО-ИЗ себя исходяцщшЛытия существ. Все же остальные свобод-ТшёГлюди в первую очередь были гражданами, людьми, соотнесенными со своим полисом, а позднее еще и с космополисом эллинистического государства или все­ленской Римской империи. Ощущение античным человеком своего гражданства и полисности — это ощущение себя человеком как таковым. Человек же как таковой и создавал античную культуру вообще, не дифференцируя ее на субкультуры. В ней могла быть выражена преимущественно героическая позиция, как в гомеровских поэмах, мог подавать голос серединный человек, как в гесиодовской поэме "Труды и дни", или философ с его особой позицией. В любом случае герой, человек "золотой середины", мудрец или философ оставались гражданами и создавали единую по типу античную культуру. Точно так же не имело решающего значения, будет ли ее выходец из среды земледельцев, ремесленников, родовой знати или царского рода. Платон, например, принадлежал к царскому роду, а Аристотель был совсем не знат­ного происхождения. Если этого обстоятельства не знать заранее, то по их произве­дениям никогда будет не определить их принадлежности к очень разным слоям об­щества. Все карты здесь спутает уже то обстоятельство, что почти во всех своих диалогах Платон выступает от лица Сократа. Человека бедного и, к тому же, со­всем не знатного происхождения.

То обстоятельство, что средневековая культура образует четыре субкульту­ры, до некоторой степени противоречит ее христианскому характеру. Христианство в_едь уравняло людей онтшТогичесЖ Для него существует прежде всегоЗ}ё]гювекГ как таковой, раб и сын Божий. Это равенство более глубокого порядка, чем воспри­ятие себя граждан и номТУчтем, однако, что средневековая культура была создана из разнородных элементов. Она так и не стала и не могла стать всецело, а главное — однородно христианской. Если, скажем, в Средние Века на одном полю­се существовашши^п^нтуестЕР, а на другом— высшеесословие, тоГэти^ослсн* вия, оставаясь христианскими, изначально опирались насовсем^азл^чные тради­ции. Когда возникало cocлoвиe.J2gP2кaJ^J^eгq5ogмиgoвaниe в значительной степе-нипротиворечило всему строю рыцарской жизни. Отсюда их противостояние и анта-гонизм^Во всяком случае, у средневековых людей на собственно человеческом уровне не было ощущения своего единства. Они ощущали свое единство в Боге, в соотнесенности с Богом. Тогда становилось неважным, кто ты — клирик, бюргер, рьщадь или крестьянин. В делах же человеческих клирик оставался^ирикомГбюр-гер — бюр^ром и т.д. Никакого1ЩобТ1я~или заместителяТражданственностй срёд^ нё'вёковая культура не выработала.

ГЛАВА 32. ВЫСОКОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ. РЫЦАРСКАЯ КУЛЬТУРА

Высокое Средневековье — своего рода классика средневековой культу­ры — началось не ранее самого конца XI в., состоялось же оно во всей своей полно­те уже в XII — XIII вв. Как раз на этот период приходится и формирование в За- ладной Европе рыцарского сословия сего культурой. Рыца£иДьтЕЛВЯ!^|МИ потом­ками или дрювныминас^тедн^ши тех воинов-германцев', которые составляли дру­жи ныхёрманащгушрояей в период исторического безвременья и НаТШеПгСредне-"Шэковья. Реально рыцарское сословие рекрутировалось из разных слоев общества, не только племенной знати, но и слуг крупных феодалов. При определенных услови­ях рыцарями становились выходцы из крестьян. Однако к началу XII в. становится (устойчивым npjjflCjjaanjJH^o pj^

\ нь^бдаго^одствс^уи^натностью происхождения. Рыцари противопоставляли себя / прежде всего простолюдинам и уже потом различались внутри своего сословия. Основнымделением здесь 6ыпд_&епшшл^лвос1ыхрыцаде.йлбаронов. Простые рыцари оставались вассалами баронов, своих же вассалов они не имели. Баронами в СреднТ1¥Века1называли не только тех рыцарей, которые носйлйэтот титул, но и обладателей более высоких титулов: виконтов, графов, маркграфов (маркизов), кня­зей и герцогов. Бавоньггоже: могли наход]4ться^вассальной зависимостйдруг от друга. Собственно бароньи^^онтьх^^у^графов^ графах — у князей йПгёрцогд'в. l^н^ьяTГг¥gyoтй7зa^eJJ^_м^klCJШiQыeJd^1eм, были ва^с^шами королей или ймпёрато-Лра. Опять-таки вредких случая>(^имкодоли могли нaxoдитьJC^J^a^^^пьl^ы)Гoтi^oTlle-'Ушях к императору ОчевищноГчто внут]^эыца]эского сосдов14яхуществовала"'своя /разветвленная~иерархия, в KOTopoJfi^oflMnocb_Mj}CTOjy)bj4a^ му концы сконТЩшГйГмогхщественномукоролю,_илажеимператору. Конечно'же, вершина!)' основание феодальной иерархии очень сильно между собой различа­лись. Но, что не менее важно с позиций культуры, это были_различия внутри одного-

^^ простой рыцарь, и барон, и

королевская особа сознавали себя прежде всего рыцарями, а уже потом нетитуло­ванными, титулованными или монархами.

Здесь уместна аналогия с античным полисомх где все свободцые_люди бьти гр_аад§нам.И. и только потом — крестьянами или царями. Правда, наше сопоставле­ние помогает не только продемонстрировать общность всех членов рыцарского со­словия, но и указывает на коренное отличие рыцарской общности от полисной. Да, в рыцарском сословии и король был прежд^вс^г^тер^1м_р^111а£е]^п<оролевства, как в полисе царь-базилевс — первым^среди граждгэн. Но, с другой стороны, рыцарство было именно сословием среди других сословий средневекового общества: jpiopre-ров, крестьян,"духовенства. Оно представляло собой более или менее замкнутую шрпо^ацТТю",1<от6^ая~час;Тично отождествляла себя с определенной страной и наро- дом, частично же была вненациональна.Долисной прикрепленности граждан к сво­ему отёчеств^Грыцарство не знало. Рыцари служили своему сюзёрёнуГу~йх: сюзере­на моТШт!Гсвой~сюзерен", вплоть до суверенного монарха. Последний, в свою оче­редь, воспринимал себя в качестве главы рыцарской иерархии, ее верховного вож­дя. Скажем, французский король в эпоху Средневековья был скорее королем фран-цузов, чем страны Франции. Причем под французами он понимал почти исключи-■Тёльно"французское рыцарство. Остальные сословия точно бы не существовали для негоГХотя духовенство служило Богу и тем способствовало спасению рыцарских душ, а крестьяне и бюргеры (буржуа) должны были обслуживать интересы рыцар-•ства, выступать в роли его слуг. Самостоятельного достоинства за ними не призна­валось.

С особым самоощущением рыцарства, его замкнутой корпоративности, вы­строенной на началах вассалитета, связано отсутствие государств в Средние Века. Во всяком случае, государств в античном и новоевропейском смысле. Как и в слу­чае послеантичного безвременья, карта средневековой Европы способна здесь ввести в заблуждение. На ней мы увидим Священную Римскую империю германской на­ции, Французское, Английское, Кастильское королевства и т.д. Каждое из них окра­шено в свой цвет и отграничено от другого также, как на карте эллинистических или современных нам государств. По-другому средневековые королевства и не изобра­зить. Другое дело, что они представляли собой такого рода реальности, которые карта не схватывает. Потому именно, что все эти ФранцииТАТнгпий", Кастилии^ Араго­ны на^ыдцчисто территориал!ыными образованиями. То же Французскоекоротким „ 'ствопод взглядом историка дробится и распадается на^вел!1ко^1}тоЗкё1ГТв6"частёи.] -ЕГнем сущёство¥алиТемли королевского домена и владенияПюрТШе^вШйХвасеа-" лов. Это то, что мы можем отразйт!Гна1<арте средневековой ФраТЩш-ГНдТГа^тёе^- и королевский домен, и вaccaльнJыeJ;pJфJCJБa^^^гepцoгcтвa, в своюочередь, включа­ли в_себя земли графов, виконтов, баронов, последние же coctj^tTtom числе и из рьп^арскй)Гземёл1ь. Поп]ро^у^опредёлитьГтеперь7чтд же~все-таки является^ФраТГ цией. Проще всего сказать, что Франция — это собирательное понятие, чк^она включает в себя и юропевскт^омеи^л_земп]л вассалов^рррля^ и владени^явасса-, лов более нйзкого^анга и т.д. Между тем сами французы в XII — XIII вв. Францией! Д/ называлй^отн^^гёТтьнс^узк^ю полоску земли вдоль Луары. Едва ли онаЖшочала""в I

'себя территорииТзанимавШ^еГболее 5^—7% от общей площади королевства. Полу­чается, что не было такого собирательного понятия, как "Франция", прикрепленного ко всем землям французсксй короньцл если она наносится на карту, то фиксирует нечтсниное, чем TeppHTjopj^jjTbjjajjo^atHqcTb. Сказанное станет боле¥^чевйд"ным7 стоит обратить внимание на то, что ряд вассалов французского ко и_землями, независимыми от него или же находящимися в

от^др^гихТо^уд^рейГТакТантийские и арагонск^1е_короли, оставаясь суверенными
правителями своих королевств, длительное время были властителя^ш^земель^ф£§н-
, цузской короньГХорошо извесТ|^что7ЯапримёрТанглийский король ГенрихJ|План-11
таг^ет^лад&г|во_Фра^нции герцогствами Аквитания и Нормандия, графствами Анжу, и Р
Пуату и т.д. Его французские владения в несколько раз превышали размеры французскогсч<оролевского домена~й~занималй~едва тпГнеПполовину всех~зёмель коро- Seicrirarrftffera^eMjij^ ГенрТоГТГсчТгТапся-~ i

З'вассалом французского короля и приносил ему вассальную присягу. Несколько в J

'иноШюлбжении находились бургундские герцоги. Им принадлежапР1Такземлиi фран^
Й цузско£короны (герцогство Бургундия, графства"Невер, Шароле, Артуа, Фландрия),
^"так и обласуи, входившие_в_состав Священной Римской империи (герцогства Бра-
I бант, Люксембург, графства Эно, Голландия и т.д.). В результате бургундскиецэрцр- Л/]
^ ги были вассалами одновременно двух государей. В XIV и XV вв. никого это не
лсмущало. Именно потому, что ни ФранцияТни Англия, ни империя не были государ-
^ ствами в привычном для нас смысле. Ведь это^цостаточно странно, когда, скажем, i
5> герцогство Нормандия входит в состав Французского королевств^л^одновреТлённо \
Ч его сюзерёном~с^Гитается ангтшйск'йй король. В этом случае оно как будто находится \
в^ставе^^цвухТос^дарств. Для Античности подобное не бо*лее возможно, чем при-1
ТГадлёжйость одноГотгтото же кирпича двум совершенно различным зданиям. Но,
чтобы понять французскую ситуацию, Нормандию лучше сравнитынес кирпичом, а,
н а пример, ^одежд о й, KOTopjgjlpjjjja^rjej>KH^ ю Фра н ции. *

Король может носить эту~одёжду сам, отдавать в пользование другим, не имеющим одежды лицам, а может предоставить ее другому владельцу собственного гардеро­ба — королю Англии. Последний, хотя и сам раздает свою одежду тем, кому считает нужным, одновременно носит и французское платье. Тем самым оно имеет двух хозяев — владельца и пользователя, вступающих по поводу одеждыд^пределен-/-ныеотношения^ Последние м^дс^впяют^с^а£ство.^нд^щешв^е1_в Средние // "Века кшТотношенйя лиц. Причем вот этого конкретного лица с этим конкретным ди-// Тдом. ^HjQ^njj^g^^^T с РичаРД°м Львиное Седдц^ГЛюдовика XI — с КгГрлом Смелым и т.д. Когда кто-то из_них_умирает, его npejgMH^K^OBb устанаштивает инди­видуально-личностные связи со своим вассалом или сюзереном. У Нормандии или "Ёургундий нет связейк: Францией как у частей с цел^м..^стьТолько связь опреде-л?ннь1х герцогов с определенными королями. Понятно, что герцог Карл Смелый — эиГнёГчасть, а Людовик XI — не целое. Еще и поэтому Карл может установить личностные, т.е. вассальные, связи еще и с императором Священной Римской империи. Почему бы и нет, если он хочет узаконить свое обладание другой, поми­мо Бургундии, "одеждой" — какой-нибудь Голландией или Зеландией, это его лич­ное дело.

S

rocyflap£rjoj<aj^B^3^j<cjHKpeTHbix лиц, как межличностные отношения пред­
ставляет собой Т^е^нто^шш^^ в котором люди соотносятся на основе
безличных законов. С точки зрения закона совершенно неважно, кто конкретно вы-
пошяёТилРГн^вьтолняет его требования. Важно только, соответствуют или не соот­
ветствуют ему действия лица. В Средние Века тоже существовали законы и юрисп­
руденция. Но все же решающее значение^мел^\^_ом\лсашщосе6е, а то, принима­
ло ли данное лицо на себя обязательство исполнять или не испощ^хь^нный закон.
К прим"ё^у7оТношенияТассала и~сюзерена регулировались определенными закона­
ми, которые обязан был выполнять тот или другой. Однако оер^вично^десь не испол­
нение или неисполнение законов, а обязательство лица, которое по своей воле, доб-
ровольно берется или не берется исполнять законы. Если некто согласился на пос­
леднее, то этим он не просто обязуется быть законопослушным, но прежде всего
дает обет верности лица лицу. Эта верность состоит в данном случае в соблюдении
реТу/тирующих вассальные отношения законов, в подчинении их необходимости. И
все-таки необходимость остается производной от свободы.J3 свободе как^ичжшт-
ном начагЧе~сохраняется источник безшчн^ого_начала. А это, в свою очередь, озна-
^ает7что~вГверности законам первична верность^^зна скрепляет собой межчелове­
ческие узы, создает иерархию власти и управления, господства и подчинения, рас-
п6^жёТГй^1Т"йТ;ТТо7Гне^нйя!ГНе менее значимо в верности и то, что она связывает
между собой людей свободных и в этой связи сохраняет их свободу. Рыцарство в
ф^еномене вассальных отношенийзнаетгосподина и слугу как сюзерена и вассала,
но это госгюдин и слуга, вравнои степени свободные. Разница междУТПТмРГтолько"в*
том. чтсГодин изТжхТвЪбод¥|н"йТбира1ксшгу,^другой же — своб_одно служить. Такая
свобода, несомненно, укоренена в германско-героической традиции (см. главу "Гер­
манско-варварский элемент в средневековой культуре"). Вместе с тем в рыцарской
культуре она получила углубленное развитие. Толькоры царство впервые ощутило,
что слугой-вассалом быть не MeH^ejT£4ejjHOj_4jM^c5ofl5HO^cro3epeHOM. Служба,