Учение бл. Августина о двух градах

Прекрасным примером того, о чем мы говорим здесь, являются учение блаженного Августина, признанного общехристианским святым (в том числе и православным). Его основное сочинение -- "О двух градах" ("О граде Божием"). Показательно, что блаженный Августин жил на Западе, в западной Римской империи (г. Гиппон, северная Африка), в юности был манихеем, т.е. гностиком-дуалистом, верившим, что подлинно духовное (небесное) начало жестко антагонистично материальному (земному) миру.

Блаженный Августин противопоставляет "земной град" -- включающий в себя материальную, социально-политическую организацию – "небесному граду", т.е. собственно Церкви. Так складывается теория о том, что создателем первого государства был Каин, а над "земным градом" тяготеет рок первородного греха. Ему противопоставляется "град Божий", т.е. Церковь, понятая скорее как институт, как совокупность клира (жречества). Между двумя градами идет непрерывная война, предопределенная качественно их антагонистической природой. Христианская история и политическая реальность исторического христианства суть выражение битвы "двух градов".

В такой концепции мы имеем дело с последовательной десакрализацией мира, с разделением того синтеза между "градами", на котором основана православная византийская симфоническая модель. Симфония здесь разделена, и ее основные составляющие противопоставлены друг другу.

Западная патристика, крупнейшим авторитетом которой наряду с бл.Августином был Тертуллиан, постепенно извлекала из начал, заложенных учением блаженного Августина, все логические выводы, основывая на них преобладающую в христианской Европе католическую модель богословия, где разделение Церкви как института, с одной стороны, и государства, как "града земного", с другой, было проведено строго и последовательно.

Вместе с тем сами тексты писаний блаженного Августина в православном контексте истолковывались несколько иначе. Учение о "двух градах" воспринималось скорее как аскетическая метафора, как фиксация монашеского отшельнического духовного опыта, а не как религиозно-политическая доктрина. Это учение следовало прикладывать к личной духовной практике, а не к социально-политическому целому. И в таком случае, оно оставалось вполне в рамках догматической и политической ортодоксии. Многие восточные отцы церкви описывали оппозицию между земным и небесным в таких же, а подчас и в более жестких, терминах, но православие помещало эти темы в контекст аскетики, в социально-политической области придерживаясь иного – симфонического подхода. В случае монаха, вынесенного в определенном смысле за скобки православной политической модели, основанной на гармоничном сотрудничестве духовного и мирского в деле всеобщего спасения, оппозиция "градов" приобретает драматический, напряженный характер. Это, на самом деле, битва и битва жестокая. Отсюда цепи метафор и образов. Но как только те же монахи выходили за пределы, очерченные нормативами аскетики, они, как правило, поддерживали и укрепляли общепринятое в православии учение о "тысячелетнем царстве", где между "градами" оппозиция не то, чтобы преодолена, но отложена, корень зла – "дьявол" -- укрощен, закован в цепи, и Церковь торжествует над миром в преображенном пространстве империи*.

Решающая катастрофа заключалась в провозглашении Карла Великого, короля франков, в 800 году в Риме императором, что окончательно разрушило хрупкий догматический баланс христианской эйкумены в его политическом выражении. Тогда же под влиянием Карла Великого происходит искажение католиками Никейского символа Веры – введение знаменитой формулы "Filioque".

Воспользовавшись внутренними византийскими проблемами, Папа Римский помазывает в Императоры короля франков Карла Великого. С этого момента христианский Запад окончательно становится на путь раскола с Византией – по религиозным, догматическим и сакрально-политическим основаниям.

Западная Римская Империя каролингов провозглашает себя саму единственным ортодоксальным выражением христианства, приравнивая Византию к побочному, догматически сомнительному ответвлению – на грани ереси. Провозгласив своего "императора", опирающегося на общепризнанное в Западной Европе верховенство Папы, западное христианство формирует собственную религиозно-политическую модель, приравненную к образцу ортодоксии и принятую за норму.

Таким образом, с VIII века в христианском мире возникает два императора: один православный -- связанный с новым градом, с Новым Римом, а другой – католический, опирающийся на политическую мощь германских князей и поддержанный папским престолом ветхого Рима.