Что это было

В сущности вся история Совдепии есть история отказа (с отливами и приливами) от

наиболее одиозных положений породившей её идеологии: от попыток введения

коммунизма по Манифесту (вплоть до поползновений к обобществлению жен) и

немедленного мирового пожара — к «социализму в одной стране» и

квазигосударственным институциям, затем, когда припекло, — к запрятыванию в

карман Коминтерна и вытаскиванию «великих предков», ещё позже к экономическому

стимулированию, наконец, правящему слою захотелось самим изобразить нормальных

людей. Естественно, что всякий раз в выигрыше оказывались властные группировки,

быстрее осознававшие необходимость приспособления к жизни.

Родовые черты советской системы — противоестественность, неэффективность и,

соответственно, неконкурентоспособность не оставляли ей шанса на сколько-нибудь

длительное (по историческим меркам) существование (благодаря некоторым

благоприятным для себя ситуативным обстоятельствам она даже несколько превысила

ожидаемый срок своего существования лет на 10–15). Это в созданной после

кровавой революционной бани обстановке тотального контроля и террора с

неограниченными возможностями безальтернативной промывки мозгов можно было

некоторое время компенсировать неэффективность соцтруда его бесплатностью. Но,

как был обречен (в силу смертности его носителя) сталинизм, так с концом

сталинизма была обречена советская система в своем привычном виде. Дилемма-то

всегда оставалась такой же, как в свое время с НЭПом: должен был кончиться либо

он, либо советская власть. Но тогда, хотя допущенные капиталистические элементы

были настоящие, власть ещё не имела возможности убедиться в маразматичности

своей идеологии и кончился, естественно, НЭП (и задуманный лишь как временное

отступление). Теперь же, когда она вполне в этом убедилась, в роли этих

элементов (за отсутствием настоящих) выступила она сама, отчего он может длиться

очень долго, впредь до полной ликвидации совкового наследия, пока не будут

отброшены и остаточные глупости.

Во всех европейских странах и даже в некоторых осколках СССР процесс возвращения

к формам нормальной жизни после ликвидации коммунистических режимов

сопровождался восстановлением прямого преемства с прерванной коммунистическим

господством прежней государственностью (даже в тех случаях, когда последняя была

весьма эфемерной, как в Прибалтике, где существовала всего 20 лет). В России не

только не произошло чего-то подобного, но и вопрос об этом даже не ставился (и

не ставится до сих пор). Среди нескольких сот лиц, представлявших к 1991 г.

политическую элиту, было достаточно таких, которые остались верны

обанкротившейся идеологии, нашлось множество тех, кто радостно бросился

отстраивать «новую Россию» как бы с чистого листа на базе современного

зарубежного опыта, но не обнаружилось никого, кто бы вздумал обратиться к

отечественному досоветскому наследию и попытаться соединить разорванную нить

преемства от собственной докоммунистической государственности.

Причины, предопределившие невостребованность российской государственной традиции

(которые будут рассмотрены ниже), можно, как представляется, свести к четырем

основным факторам: территориальный распад, сохранение у власти прежней элиты,

состояние общественного сознания и внешнеполитические условия. Однако о действии

этих факторов возможно говорить только потому, что события 1991 г. не были тем,

чем их обычно представляют как сторонники, так и противники «новой России».

Привычный разбор «недостатков» перехода к рыночной экономике, констатируя

некоторые очевидные вещи (поспешная раздача наиболее прибыльных сырьевых

объектов, ваучеризация, незащищенность малого бизнеса и т.д.) как бы исходит из

того, что существовал некоторый сознательный план по возвращению страны на путь

нормального развития с целью увеличения её благосостояния и обретения

пристойного лица при сохранении государственного величия и роли в мире, но вот

«неправильными» людьми были совершены «неправильные» действия, почему так все и

получилось. Однако в стране не было людей, мыслящих подобным образом, и целей

таких на самом деле никто и не ставил. Начавшиеся в конце 80-х процессы

теоретически, конечно, могли иметь разные результаты: сохранение как советского

идейного наследия, так и единства страны, ликвидация этого наследия при

сохранении единства страны, такая же ликвидация, но ценой распада страны. Однако

в реальности, учитывая то, с чем мы пришли к «перестройке», был возможен только

тот, который и осуществился: и страну развалили, и от советского наследия не

избавились.

Никакой революции (вернее, контрреволюции) ни в 1991, ни в 1993 году не

произошло, и не похоже, чтобы кто-то был в ней заинтересован. Обе движущие силы

событий — и «продвинутая» часть советской номенклатуры, желавшая отбросить

некоторые обременительные для себя ограничения (волею которой разворачивались

события изнутри), и лидеры «демократического движения» (обеспечивавшие наружное

оформление этих событий) оставались вполне советскими, не заинтересованными и не

помышлявшими о принципиальном разрыве с наследием советской власти. Первым оно

служило как привычное управленческое подспорье и как средство завоевания если не

популярности, то терпимости к своей власти со стороны большинства населения,

сохранявшего приверженность к вбитым с детства представлениям. Вторые видели в

этом наследии альтернативу «национально-патриотическим» и «реакционным»

тенденциям, которые были им ненавистны гораздо более советско-коммунистических.

Даже заимствование некоторых атрибутов досоветской государственности произошло

достаточно случайно (в наиболее острый момент какой-то символ надо же было

противопоставить прежнему как знак перемен) и их несколько стеснялись (ещё за

год до принятия российского триколора он в этих кругах рассматривался как флаг

«Памяти»; переименование Ленинграда — тоже инициатива вовсе не Собчака, которому

«на волне» событий просто трудно было ей противиться). Более всего они опасались

как раз стихийных антикоммунистических настроений и приложили огромные усилия,

чтобы не дать им развиться. Позже они не стеснялись об этом вспоминать: «Вышел с

авоськой на Тверскую и увидел медленно идущую по осевой к манежу длинную цепочку

людей в Володей Боксером во главе. Первыми в цепочке шли крепкие ребята в

камуфляже без знаков различия. Поздоровался с Володей и выяснилось, что это

отряд защитников Белого Дома идет брать под охрану памятники вождям коммунизма в

центре Москвы, «чтобы их не посносили, как Феликса, а то казаки уже Свердлова

приговорили». (Свердловым, как известно, пришлось пожертвовать, но на том все и

кончилось; в толпах народа тогда шныряли люди, уверявшие, что «уже принято

решение» о Мавзолее и прочем и ничего делать не надо.) Так что победители ГКЧП

менее всего желали разрыва с советской властью и ликвидации её наследия. События

же, развивавшиеся под давлением этих сил, закономерно привели к тому, что вскоре

исчезли и, так сказать, «материальные» основания для обращения к традиции

исторической России, так как рассыпалась само некогда составлявшее её

пространство.