Глава 3. Ракана (Б. Оллария)

400 год К. С. 16-й день Зимних Скал

Вокруг вот уже месяц как ставшего Гальтарским дворца горели костры. Двор кипел мундирами и судейскими мантиями, а вот соседние дома ослепли — цивильный комендант запретил открывать ставни. Дикон до такого б не додумался, значит, кто-то подсказал.

— Господин Первый маршал, — молодой цивильник был учтив и курнос, — прошу вас свернуть к подъезду Святого Алана.

— Святого Алана? — переспросил Иноходец. — Куда это?

— Бывший Марагонский, — охотно пояснил офицерик, — от него как раз курьер отъезжает.

— Я понял. — В войне названий и имен Альдо поверг врагов в пух и прах, остались сущие пустяки вроде Кэналлийского моста. — Жильбер, поворачиваем.

Сэц-Ариж выразительно пожал плечами и направил гнедого Изверга к ощетинившейся пиками арке, Дракко без понуканий двинулся следом. Днем дороги короче, а стук подков тише, днем видишь только то, что есть, и кто виноват, если ночные кошмары и те приятней яви?

— Господин Первый маршал, — еще один офицер молодцевато отдал честь, — теньент Родстер к вашим услугам. Цивильный комендант приказал открыть для членов Высокого Суда Бронзовый кабинет. Там горит камин и поданы напитки, но, боюсь, времени на отдых не осталось.

— Хорошо. Его Величество уже прибыл?

— Только что, — сообщил Родстер и заученно добавил: — Но герцог Окделл и полковник Нокс здесь с раннего утра.

— Доброе утро, Монсеньор!

Кракл в не успевшем обмяться зеленом одеянии с массивной цепью на шее вызывал, мягко говоря, недоумение. Раньше головы законников украшали невысокие колпаки с пряжками, сейчас на судейских нацепили венки из туи. Сюзерен как мог переделывал сегодня в позавчера.

— Доброе утро, барон. Вижу, вы наготове.

— Трудное дело, — гуэций многозначительно тронул облепленный печатями мешок для бумаг, — но для юриста чем сложнее процесс, тем почетнее его выиграть.

— А разве его можно проиграть? — невольно скривился Робер. — Простите, не совсем здоров.

— Мои соболезнования. — Кракл остался все тем же извлеченным из-под дорских обломков холуем. — Нет, герцог, в победе я не сомневаюсь, меня беспокоит зазор между древними кодексами и современным правом. Если защита ударит туда, Феншо придется тяжело.

— Я плохо знаю судейский мир, — венок над косыми глазами напоминал о ярмарочных фиглярах, — что представляет собой защитник?

— Мэтр Инголс очень опытен, — значительно произнес Кракл, — и очень хитер. Государь, назначив обвиняемому защитника, чего в старину не бывало, невольно указал на противоречия между кодексом Доминика и позднейшими законами. Боюсь, мэтр Инголс принял указание Его Величества использовать для защиты герцога Алва все возможности слишком буквально.

— Вам следовало сказать об этом раньше, — буркнул Робер, прикидывая, с какой стороны обойти увенчанного туей подлеца.

— Я предупреждал государя. — Один глаз гуэция взмыл к небесам, второй вперился в Иноходца. — Его Величество ответил, что чем безнадежнее дело, тем больше прав должно быть у подсудимого. Справедливость и великодушие государя не знают границ, его слова следует выбить на фронтоне этого дворца.

— Так выбейте, — не выдержал Робер.

Адвокат не может выиграть процесс, но он может затянуть. Создатель, Леворукий, кто-нибудь, пусть этот Инголс протянет до письма Савиньяка!

— Я сегодня же вызову мастеров, — заверил Кракл, — мы сохраним слова Его Величества для потомков.

Здоровенные часы, которым угловой вестибюль был обязан вторым именем, глухо щелкнули, возвещая о своих намерениях.

— Монсеньор, — заторопился Кракл, — нам пора. Вы не забыли? Высокие Судьи входят и выходят через Гальтарские двери.

Эпинэ кивнул и пошел сквозь часовой звон за выскочившим откуда-то судебным приставом. Спасибо «приятелям» Марианны — можно засыпать на ходу, корчить любые рожи и огрызаться, незалеченная рана спишет все. Явится ли Капуль-Гизайль на суд? Приглашение ему послали, должен прийти.

— При входе ступеньки, — прошелестело сбоку, — четыре.

— Благодарю.

— Повелитель Молний герцог Эпинэ! — возгласил невидимый крикун, и Робер нырнул в широкую, низкую дверь. Повелитель Молний замыкал шествие эориев, ведь его вассалы были далеко. Они воевали и готовились к войнам, они были верны единожды данной присяге. Все трое, даже опозоренный отцом Ариго.

— Слава Дому Молний! Слава!..

Закатные твари, как громко! Робер поднялся по зеленым от ковров ступеням на судейский помост, алое с молниями кресло не оставляло выбора. Впереди и внизу скалились друг на друга две еще пустые кафедры, между ними присела окруженная гимнетами черная скамья. Она ждала Ворона.

— Встать! Всем встать!

— Слава Чести и Справедливости!

— Слава Великой Талигойе!

— Слава Дому Раканов!

— Слава Его Величеству Альдо Первому!

Зал вспенился и замер, слившись в пестрый, урчащий ковер. Кафтаны горожан, судейские мантии, туники гимнетов, мундиры цивильников, немногочисленные сутаны рябили в глазах, напоминая о коронации. И о Доре.

— Наши возлюбленные подданные, — стремительно вошедший Альдо начал говорить еще на ходу, по словам хронистов, ненавистный Франциск вел себя так же, — господа послы, мы рады видеть вас здесь и сейчас. Вам выпало стать свидетелями торжества истины и справедливости.

Широко шагая, сюзерен поднялся к белому вызолоченному креслу и встал, скрестив руки на груди. Белую тунику украшал золотой Зверь, золотой была и перевязь.

— Четыреста лет Талигойя изнывала под властью узурпатора и его потомков. — Глаза Альдо горели, он верил своим словам, верил себе и в себя. — Мы сбросили отвратительное ярмо, но этого мало. Нужно очиститься от скверны, воздать по заслугам всем — мертвым и живым. Тем, кто не жалел жизни ради победы, и тем, кто обманом, предательствами, кровью пытался остановить неостановимое.

Марагонский бастард, само присутствие которого оскорбляло талигойскую землю, выброшен из древнего храма, превращенного в могилу нечестивца и блудницы. Лицо Раканы больше не уродуют памятники захватчикам и предателям, но погибшие за нашу и вашу свободу не обретут покоя, пока не свершится правосудие живых над живыми. Потому мы, Альдо Первый Ракан, и созвали вас сюда, в Гальтарский дворец. Здесь по законам наших предков, освященным Святым Эрнани и Святым Домиником, свершится суд над человеком, которого проклинают все Золотые земли.

Рокэ Алва родился в запятнанном предательством доме, но он сам избрал свой путь, приведший его на скамью обвинения. Кэналлийский Ворон ответит за все. Сегодня он взглянет в лицо сыновьям, братьям, отцам погибших по его вине, если, конечно, посмеет поднять на них глаза.

Мы понимаем, что нам предстоит тяжелое испытание. Непросто прикасаться к еще не зажившим ранам, непросто окунаться в море грязи и крови, но мы делаем это во имя справедливости. Мы не желаем мести, мы желаем возмездия, но нам четырежды больно, что герцог Алва принадлежит к древнейшему роду, восходящему корнями к великому Лорио Борраске.

Герцог Алва — глава Дома Ветра, и с ним обойдутся сообразно его происхождению. Более того, положение подсудимого лучше положения эориев, покушавшихся на Эрнани Святого и Золотую Империю: он получил защитника, он имеет право молчать, и он имеет право оправдываться; он имеет право признать свою вину и право отрицать ее. Вы услышите все: слово обвинения и слово защиты, но по законам величайшей из существовавших в Золотых землях империи, законной преемницей коей является Талигойя, лишь Великие Дома могут признать Повелителя Ветра виновным. По этой же причине их главы не должны выступать свидетелями на суде.

Так вышло, что по вине обвиняемого четверо Высоких Судей потеряли близких, но Честь превыше мести. Герцог Окделл, герцог Придд, герцог Эпинэ и граф Карлион поклялись Честью руководствоваться одной лишь справедливостью, и мы приняли их клятву. Так и будет!

Сюзерен поднял глаза к старинным сводам, засиженным новыми гербами, и медленно опустился в кресло:

— Пусть Высокий Суд делает свое дело.

Меж кафедрами шмыгнул судебный пристав с жезлом, направляясь к покрытому белым сукном столу, и водрузил на него песочные часы. Эпинэ глянул вниз, сквозь зелень туи сверкнула лысина — ярус Высоких Судей нависал над самым гнездилищем Кракла. Кракл был готов к бою.

— Ваше Величество, — протрубил он. — Высокие Судьи, любезные эории, досточтимые послы…

Кракл витийствовал, словно в Совете Провинций, высокий, напористый голос бил в уши, вызывая желание уронить на облеченную высочайшим доверием плешь хотя бы чернильницу. Это было глупостью, детской, нелепой, бессильной глупостью — косой барон ничего не значил и ничего не решал. Альдо ясно дал понять, чего ждет, остальное доделают преданность Дика и мстительность Приддов.

Алву отправят на плаху, и гром не грянет, а ведь вчера у Нохи Эпинэ едва не поверил, что возмездие — не сказки. Не по себе стало даже Карвалю, но не случилось ничего. Гохи, флохи и кабиохи плевать хотели и на клятвы, и на клятвопреступников. Клятвы живут лишь в головах тех, кто поклялся, наверное, это и есть совесть. Ты поклялся спасшему тебя человеку сам не зная в чем, и еще ты хочешь спасти Олларию, Эпинэ, пришедших с тобой южан, Енниоля, Мэллит, Дикона и в придачу заварившего всю эту кашу сюзерена… Не многовато ли? А времени у тебя три дня до приговора и еще четыре до казни…

— … ввести подсудимого, — возвысил голос косой барон, — и да свершится правосудие!

Десятка четыре гимнетов торопливо выстроились в живой коридор, до безобразия похожий на тот, сквозь который прошествовал Его Величество Альдо, и дверь с лязгом отворилась. Стало тихо, словно клубившийся над залом невидимый рой внезапно замерз или сорвался и унесся к холодному небу.

Скрипнуло, звякнуло, снова скрипнуло, кашлянул какой-то законник, и Эпинэ увидел Алву. Он выглядел лучше, чем в Багерлее, и держался очень прямо. Левий все же добился, чтобы с узником обращались по-человечески. Чего добивался Альдо, вернув подсудимому маршальский мундир, Иноходец не знал, но это была не лучшая мысль. Дорогое сукно и скучающая улыбка не вязались ни с преступлениями, ни с самим понятием суда. Казалось, Алва явился на званый вечер, сделав навязчивым хозяевам одолжение.

— Подвести подсудимого. — Визг гуэция утонул в кромешной тишине, словно его и не было.

Ворон шел не медленно и не быстро, бесстрастие на худом лице при виде туник и Зверей сменилось любопытством. Поравнявшись с увенчанным туей гуэцием, Алва слегка приподнял бровь. Роберу показалось, что кэналлиец присвистнул.

Прошедшие олларовские застенки напоминали выходцев, но времена изменились. Альдо не мстил пленным. Месяцы в Багерлее никак не отразились на Вороне, он был таким же, как и раньше, разве что слегка побледнел. Ричард смотрел на своего бывшего эра, пытаясь увидеть на красивом лице хотя бы тень раскаянья. Бесполезно.

— Герцог Алва, — прервал молчание Кракл, — вы осознаете, где находитесь и что вас ждет?

Алва оторвал взгляд от рассветного гимнета:

— Здравствуйте, барон. Вы не будете любезны объяснить, что у вас на голове? Выглядит, надо признаться, не лучшим образом.

По рядам пробежал шумок, кто-то, кажется каданский посланник, уронил перчатку. Сверкнула медь — цивильник повел кого-то из зала. Ворон выждал, пока гимнеты скрестят свои алебарды, и осведомился:

— Барон, так что же все это означает? В Талиге наконец вошли в моду мистерии?

Кракл не ответил, кэналлиец небрежно повернулся и направился к своей скамье.

— Алва, вы забываетесь. — Сюзерен не стал ждать, когда судейские придут в себя. — Судьи, делайте свое дело!

— И в самом деле, мистерия, — зевнул Ворон, опускаясь на скамью. Он был скован по рукам и ногам, но цепи были тонкими и легкими, они не мешали закинуть ногу за ногу.

— Рокэ Алва! — потребовал очнувшийся Кракл. — Встаньте пред государем и Создателем.

— Непременно, — пообещал кэналлиец. — Как только появится государь или Создатель, я сейчас же встану.

Это было оскорблением. Хорошо продуманным, преднамеренным оскорблением, на которое невозможно ответить, не попав под новый удар.

В тишине зашуршали бумаги, словно по черепице прошелся ветер. Алва равнодушно разглядывал витражи, не замечая обращенных на себя взглядов. Твердость вызывает уважение, даже если это твердость врага, но Рокэ вел себя, словно он был королем… Неужели исповедь у него? Но тогда зачем ему Фердинанд? Нет, Ворон не знает ничего, он просто в очередной раз наслаждается игрой со смертью.

— Герцог Алва болен, — веско произнес сюзерен. — Мы позволяем ему сидеть.

Да, так и только так! На дерзость следует отвечать величием, и тогда дерзость погаснет.

— Рокэ Алва, — Краклу следовало быть тверже, — вы должны принести присягу.

— Должен? — Ворон даже головы не повернул. — Вам как обладателю огромного количества посвященных моей персоне бумаг следует знать, что у меня нет долгов.

— Хорошо, — председательствующий дернул плечом, — поставим вопрос иначе. Вы находитесь перед Высоким Судом. В него входят те, кто равен вам по происхождению, они и решат вашу судьбу, руководствуясь справедливостью и кодексом Доминика с позднейшими поправками. Вы можете правдиво отвечать на заданные вам вопросы и можете молчать. Присягните, что будете говорить правду и примете вынесенный приговор со смирением и спокойствием.

— Не вижу смысла. — Казалось, Алва сидит за карточным столом. — К тому же здесь собралось достаточно господ, присягавших то мышам, то кошкам, то собакам. Мне с ними не по пути.

Еще одно оскорбление, которое нельзя замечать. Как легко говорить с подлецом, когда на боку у него шпага, но что ответишь пленнику или свихнувшейся женщине?

Рука Кракла метнулась к венку и отпрянула, словно ожегшись.

— Если вы не прекратите оскорблять Правосудие и Закон, — пришел на помощь супрем, — вас лишат права говорить и осудят как «бессловесного».

— Охотно верю, — улыбнулся Ворон, — но тогда вам придется сменить декорации. Гальтарские кодексы запрещают заочный суд. Осуждать и миловать за глаза мог лишь анакс. Это на случай, если сочинители сегодняшней мистерии черпали вдохновение не в хрониках, а в великом Дидерихе. Кстати, клясться или не клясться и чем имено, подсудимый эорий решал сам.

— Вас судят по кодексу Доминика. — Голос Кракла наконец обрел уверенность. — Будете вы говорить правду?

Алва сосредоточенно намотал цепь на левое запястье:

— Я не имею обыкновения лгать и уж тем более не стану лгать сверх необходимого. Придется вам удовлетвориться этим.

— Итак, вы признаете настоящий суд и вверяете себя его справедливости?

— Признаю? — В ленивом голосе позвучало удивление. — Господа, если на вас бросится десятка три убийц в масках, вы станете драться, но разве это дуэль? Ваша затея напоминает суд в такой же степени, но это ваши сложности. Я вас выслушаю и, если сочту нужным, отвечу.

— Что ж, — Кракл развернул желтоватый свиток, — дерзость обвиняемого не должна уводить нас от нашей цели, а цель эта есть торжество Справедливости и Закона. Господин обвинитель, вы готовы?

— Да, господин гуэций.

Граф Феншо неторопливо поднялся на кафедру. Полный и спокойный, он ничем не походил на стремительного Оскара. Что ж, законник и генерал и не обязаны походить друг на друга. Гуэций зазвонил в колокольчик, требуя тишины.

— Господин Феншо, — Кракл был одинаром, но торжественность происходящего чуствовал в полной мере, — готовы ли вы перед ликом Создателя и государя обвинить присутствующего здесь герцога кэналлийского Рокэ Алва в преступлениях против короля, Великой Талигойи и всех Золотых земель?

— Да, господин гуэций. — Голос прокурора был низким и уверенным.

— Клянетесь ли вы, что не испытываете к подсудимому личной вражды и обвиняете его лишь по велению долга и во имя торжества справедливости?

— Да, господин гуэций.

— Высокий Суд с вниманием слушает вас.

— Бывший Первый маршал Талига Рокэ Алва, — спокойно сказал Феншо, — привлекается к настоящему суду по обвинению в государственной измене, покушении на убийство Его Величества Альдо Первого, оскорблении королевской власти, множественных убийствах талигойских подданных и подданных дружественных Великой Талигойе стран, злоупотреблении властью, подделке документов, клевете, возведенной на достойных и благочестивых людей и приведшей к их гибели, а также в присвоении чужого имущества, изнасиловании, демонопочитании и ряде других, не столь значительных преступлений.

— Отвечаете ли вы за ваши слова?

— Ваше Величество, Высокие Судьи, я отвечаю за сказанное своей Честью. Не скрою, мне и моим помощникам было невыносимо тяжело вникать в подробности деяний этого человека, но мы исполнили свой долг до конца. Клянусь, что все обвинения достоверны и подтверждены доказательствами, кои будут представляться по мере необходимости. Наша совесть чиста. Мы просим у вас не отмщения, но справедливости.

— Мы благодарим вас. — Разве это должен говорить Альдо? — Мы доверяем дальнейшее гуэциям.

Все верно. Сюзерен не из тех, кто забывает, когда нужно говорить, но что знает Феншо о Катари? Или изнасилована была другая женщина?

— Высокий Суд благодарит графа Феншо. — Кракл немного выждал и обернулся к обвиняемому. — Рокэ Алва, понятно ли вам обвинение и признаете ли вы себя виновным?

Ворон и бровью не повел. Если бывшему маршалу и было не по себе, виду он не показал.

— Рокэ Алва, — Краклу хватило ума сохранять спокойствие, — отвечайте на вопрос. Повторяю, понятно ли вам обвинение и признаете ли вы свою вину?

— Чего ж тут не понять? — Подсудимый досадливо поморщился. — Меня обвиняют в том, что я родился в семье Алва и дожил до тридцати семи лет, ни разу не подняв руку на сюзерена, которому присягнул. Кроме того, я не принадлежу одновременно двум церквям, не проиграл ни одной битвы и ни разу не позволил себя убить. Да, все так и есть, Феншо прав. Только виной я это не считаю, напротив. Здесь мы с вами, как это ни печально, расходимся.