Глава 9. Ракана (Б. Оллария)

400 год К. С. Вечер 17-го дня Зимних Скал

Лабиринт оживших, сужающихся стен, низкое небо, черно-серо-зеленые пятна на грязной, разбухшей штукатурке, сливающиеся в грубое подобие лошади… Он это видел! Видел, когда умирал и не умер. Пятна плесени обернулись пегой кобылой, но Алва вытащил его из сжимающегося тупика. Нет, кобыла появилась раньше…

— Монсеньор!

— А, это вы, Карваль. Что-то срочное?

— Не очень, Монсеньор. — Никола позволил себе улыбнуться. — Учитель вашей кузины найден.

— Где он?

— Я приказал проводить его к кузине Монсеньора. Я был прав?

— Безусловно. Вы нашли Инголса?

— Да, он принял приглашение и в девять будет у вас.

Значит, Марианне опять придется ждать, ее «висельники» не подскажут, как сорвать процесс, и не справятся с солдатами. Инголс важнее, мэтр готовился к схватке и знает, что делать, так пусть научит! Но в девять уже темно.

— Карваль, — еще немного, и он станет шарахаться от кошек, — вы слышали, что вчера сказал Алва? Не хотелось бы, чтоб мэтра Инголса вытащили из Данара.

Взвизгнули дверные петли. Двери Бронзового кабинета распахнулись — то ли Высокий Суд покончил с легкими закусками раньше, чем рассчитывал Робер, то ли он сам замечтался. В любом случае отступать некуда.

— Монсеньор… — Маленький генерал покосился на цвет Великой Талигойи и отчеканил: — Вчера я принял меры к охране… видных законников, покинувших Ружский, простите, Гальтарский дворец до конца заседания.

— Мой дорогой Эпинэ, — шедший в авангарде Берхайм горел любопытством, — куда вы исчезли? А мы все думаем, что имел в виду Алва? Он намекал на вас?

— Не знаю. — Намекал или предупреждал? О чем, о зеленой луне в колодце? — Боюсь, я был не слишком внимателен. Старые раны… дают о себе знать в самый неподходящий момент.

— Здесь удивительно душно, несмотря на холод. — Придд, как всегда, был сер и любезен. — А духота способствует бреду. Я бы не стал полагаться на сделанные в таких обстоятельствах признания.

— Кэналлиец бредил, — важно кивнул Карлион, — его слова нельзя расценить иначе.

— В таком случае вы, граф, прожили в бреду всю свою сознательную жизнь, — предположил Спрут, — иначе с чего бы вам более сорока лет называть себя бароном. Господин Первый маршал, я пришлю вам кэналлийского. В вашем состоянии оно необходимо.

— У вас осталось кэналлийское? — пошутил Берхайм. — Теперь понятно, почему вы никого не принимаете.

— Я в трауре, — напомнил Придд, — и не только я.

— Конечно, — Маркус натянул на физиономию скорбное выражение, — все мы потеряли близких. Я лишился дяди, но нет победы без потерь.

— С этим трудно спорить, — согласился Придд, — хотя лично я не назвал бы Дору победой.

— Монсеньор Эпинэ. — Кортней был озабочен, как Клемент, пытающийся влезть в сахарницу. — Вы плохо выглядите, не стоит подвергать себя риску.

— Я не могу допустить, чтоб из-за меня перенесли процесс. — Если его не перенесут, он заболеет. Серьезно заболеет. Смертельно.

— О, господин Первый маршал, — гуэций избавился от венка, но след на лбу остался, — впереди сущие пустяки — заслушать показания Штанцлера и свидетелей защиты, буде таковые объявятся, и выяснить, где меч Раканов. Вы смело можете не появляться. Самое позднее к полудню все закончится, и я тотчас же отбуду с докладом во дворец. Приезжайте прямо туда. Высокий Суд собирается в три часа пополудни, к этому времени вы будете знать все.

Не хочет допрашивать Штанцлера в присутствии Эпинэ, а придется. Старому мерзавцу полезно лишний раз вспомнить о пистолете…

— Вы очень любезны. Если лекарь посоветует мне остаться в постели, не стану с ним спорить.

— Это разумное решение, — обрадовался гуэций, — ваше здоровье принадлежит Талигойе.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Спрут. — Герцог, вам следует немедленно отправиться домой и лечь.

— Вы правы, сударь. Господа, прошу меня простить.

Как же здесь холодно, чего удивляться, что фрески пошли плесенью, но в Нохе никаких пятен нет, они были только во сне. Плесень, спящий всадник, девочка за его спиной…

«Папенька, я выбрала!..» Щербатая улыбка, глаза-светляки, бледный язык облизывает губы — в Алати тоже была она! Как он мог забыть?! Взлетающую Лауренсию, два сцепившихся огня, бешеную скачку помнил, а оскалившаяся дрянь соскользнула с памяти, как вода с вощеной тряпки.

— Что-то случилось? Вам не нужна помощь?

— Скажите, Валентин, вам не попадалась на глаза девочка лет шести, щербатая, в короне и со шрамами вот здесь? — Робер коснулся щеки и только тут сообразил, что несет. — Вам, вероятно, кажется, я брежу.

— Неприятный ребенок. — Повелитель Волн и не подумал удивиться. — Мои люди пытались ее поймать, но она сбежала.

— Где вы ее видели?

— В Доре, — задумчиво произнес Валентин, — у фонтана. Ей там было не место.

Значит, хотя бы в Доре маленькая гадина не была бредом… Если только Спрут не издевается, хотя откуда ему знать?

— Вы ее хорошо запомнили?

— Даже слишком. — На породистом лице мелькнула гадливость. — Чудовищный костюм и чудовищное создание… Признаться, я рад, что вы о ней заговорили. Это доказывает, что я нахожусь в здравом уме и твердой памяти, а ведь одеяния судей свидетельствуют об обратном.

— Вы правы, — попробовал улыбнуться Эпинэ и неожиданно для себя добавил: — Сударь, могу я попросить вас об одной любезности?

— Разумеется.

— Не задевайте герцога Окделла. По крайней мере, пока не закончится суд. Ричард находится в непростом положении…

— Вы не находите, что оно несколько проще положения, в котором оказался его эр? — Глаза Придда были ледяными. — Хорошо, я обещаю до вынесения приговора не разговаривать с Повелителем Скал сверх необходимого. Тем более это не трудно, меня сейчас занимают вещи, весьма далекие от терзаний герцога Окделла, если, конечно, он терзается.

— Ему тяжело, — зачем-то повторил Эпинэ и торопливо добавил: — Я благодарен вам за великодушие.

— Право, не стоит, — заверил Придд, — всегда рад оказать вам любезность.

Груда писем и прошений ждала монаршего внимания, но Альдо и не думал их разбирать. Он сидел за столом, вертя в руках нож для бумаг, и о чем-то сосредоточенно думал. Розоватые валмонские свечи заливали кабинет теплым сказочным сиянием, превращая мраморные угловые фигуры в живые тела. Особенно хороша была змеехвостая девушка с виноградной гроздью в словно бы светящейся руке. Дикон улыбнулся и невольно тронул орден Найери. Древние любили изображать возлюбленных в виде спутников богов. Что бы сказала Катари, увидев себя крылатой? Робер говорит, ей хорошо у Левия, но аббатство не место для одинокой молодой женщины.

Катари и раньше слишком много думала о Создателе, теперь это становится опасным. Эти ее слова о долге и верность проклятому Фердинанду порождены эсператизмом, а Левий только раздувает огонь. Катарину нужно у него забрать, но не раньше, чем улягутся разговоры о казни. Сейчас Ноха для королевы самое безопасное место, но к весне Робер должен взять кузину к себе.

— Значит, Алва больше не кусается. — Сюзерен, скорее всего, заговорил сам с собой, но юноша ответил:

— Почти нет… После Фердинанда он почти не спорит… Альдо, жаль ты не видел это ничтожество! Ты не представляешь…

— Представляю. — Альдо отбросил нож и с хрустом потянулся. — Жаль, я сразу не показал Ворону его Оллара, не пришлось бы возиться с послами.

— Экстерриор говорит, они успокоились, — напомнил Ричард.

— Они-то успокоились, — скривился сюзерен, — я — нет. Гайифа предала империю, дриксенцы и вовсе пришли из-за моря, а теперь «павлины» с «гусями» разевают клюв на потомка богов. Гайифский сморчок поучает анакса, как какой-то ментор, а я вынужден слушать! Как же, союзники, кошки их раздери…

— Мы их сами раздерем! — выпалил Дик. — Помнишь, как «павлинов» разбили при Каделе? Мокрое место осталось.

— Гайифа воюет золотом, а не сталью, — лицо сюзерена прояснилось, — но вера в победу — это полпобеды. Представляешь, как нам обрадуются в Паоне?

— Уж не так, как Джастину Придду, — хмыкнул юноша.

— Ричард, — Альдо вновь помрачнел, — ваша вражда начинает меня утомлять. Сколько раз тебе говорить, нас слишком мало! К тому же Придду есть чем тебе ответить.

— Чем? — не выдержал юноша, хотя сюзерен был прав. — Напомнит про Ричарда и Джеральда? После них был Эгмонт!

— Нет, напомнит твою службу Ворону, которую легче объяснить по-гайифски, чем по-гальтарски. Вспоминая Джастина, ты бьешь себя.

— Альдо! — Мир обернулся кривым зеркалом и разлетелся на сотни кривляющихся лиловых осколков. — Это ложь! Ты же знаешь… Я…

— Я знаю. И Робер, и Рокслеи, и даже Придд, но ты жил у Ворона. Если Джастин — любовник кэналлийца, почему таковым не можешь быть ты? Я сегодня зря сослался на твои слова о невиновности Ворона. Ты можешь быть уверен, что Суза-Муза не вывернет твое заступничество наизнанку, а после этого не займется уже нашей дружбой? Болтунам нужна не правда, а сплетня, так что про Джастина забудь. Это приказ. Понял?

— Да, — выдавил из себя юноша. — Я могу идти?

— Нет, — отрезал Альдо. — Кто тебя просил вмешиваться в дела Джаррика? То, что вычеркнуто из акта, вычеркнуто по моему распоряжению. Ты меня убедил с выстрелами, но не считай себя вправе указывать прокурору.

— Я только просил убрать из обвинения про… госпожу Оллар.

— Знаю, — сюзерен внимательно посмотрел на юношу, — Джаррик доложил.

— Но ведь она просила, — сюзерен не знает, что такое любовь, его счастье, — при нас просила. Она не хочет рассказывать.

— Ничего, — махнул рукой Альдо, — жена молчит, муж скажет.

— Не надо! — Как объяснить, что позор Катари убьет?! — Она не хочет мести… Алва убил Люра и устроил с Сильвестром Октавианскую ночь, этого хватит…

— Ты не понимаешь, — хохотнул сюзерен, — я обещал избавить Катарину Оллар от мешка с салом, чтобы не сказать хуже, и я избавлю. То есть Фердинанд избавит, когда расскажет, что вынуждал жену к сожительству с другим мужчиной, и признается в своем бессилии. Этого довольно, чтоб счесть брак недействительным. Заодно и зубы Ноймаринену вырвем. Он думает, у него принц. Как бы не так!

— А Катари? — шепотом спросил Дик. — Она… Она этого не переживет!

— Катари после суда станет свободной, причем совесть ее будет чиста. Брак расторгнут не по ее просьбе, а под давлением открывшихся обстоятельств и по согласию с позволения сказать мужа. Если она и после этого в монастырь захочет, так тому и быть, но год на размышление у нее будет.

— Год? — подался вперед Дикон. — Но… Между просьбой и отречением от мира проходят четыре месяца, матушка говорила…

— Твоя матушка — вдова, а святой Игнатий определил всем разные сроки послушания. Изнасилованным и тем, чей брак расторгнут не по их вине, на раздумья дается год. Магнус, даром что эсператист, понимал, что сперва мозги на место встать должны.

За год Катари передумает, особенно если вернуть ей сына, а Карла вернут. Зачем сторонникам Оллара бастард, от которого отказался Фердинанд? Нужно только предложить подходящую цену и написать кому-то не до конца утратившему совесть. Катершванцам?

— Альдо. — Вот оно и настало, время правды, Альдо не только сюзерен, он — друг, он должен знать все. — Я люблю ее, и она станет моей женой!

— Кто? — не понял Альдо. — Ты о чем?

— Катари! — Жаль, они не одни в весенних холмах и нельзя от счастья кричать. — Я люблю ее… Я говорил тебе о ней, а вовсе не о Марианне… Марианна — куртизанка, я был с ней несколько раз. Там все кончено, а Катари… Это — моя звезда, талигойская звезда!

— Катарина? — Глаза сюзерена стали круглыми. — Но… Она же старше тебя и, уж прости, далеко не красавица.

— Ты не понимаешь, — замотал головой Дик. — Катари не роза, она — гиацинт, небесный гиацинт…

— Может быть, — с сомнением произнес Его Величество, и Дикону стало смешно от счастья, — но лично я розы предпочитаю. Женщины должны быть как Матильда в молодости, но о вкусах не спорят… Хорошо, если Катарина Ариго тебя любит, женись, только не пожалей потом. А то увидишь эдакую фиалочку, юную, свеженькую…

— Окделлы любят только раз, — вскинул голову Ричард, — или не любят вообще. Катари в юности была влюблена в моего отца, она боялась за меня, думала, что Алва…

— Так вы встречались? — Сюзерен вновь улыбался. — Вот ведь проказники, а по виду не скажешь!

— Мы говорили два раза. — Королева будет свободна, но как мерзко, что ее тайны узнают все. — Сначала Катари меня предупреждала про Джастина. Потом хотела оправдаться… Я видел ее с Алвой, так получилось. Альдо, а нельзя дальше без свидетелей? Только судьи, и все.

— Дикон, — скривился Альдо, — не говори ерунды. Я не собираюсь тебе мешать, женись и будь счастлив, но для меня Талигойя важнее свадьбы, даже твоей. У Оллара не должно быть законных наследников. Алва будет осужден так, что ни одна мышь нохская не придерется.

Многоопытному юристу пристало юлить и ждать, когда обалдевший собеседник скажет больше, чем собирался, но мэтр Инголс явил собой прямо-таки солдатскую прямоту.

— Итак, Первому маршалу Великой Талигойи и Высокому Судье понадобился адвокат? — в упор спросил толстый законник, отринув не только здоровье, но и погоду. Робер такого не ждал, но придуманная загодя фраза выручила.

— Ваше время и ваша голова стоят дорого, а ваши усилия пропали зря. Во сколько вы оцениваете проделанную работу?

— Вы желаете дать мне денег? — Адвокат удивленно поднял брови. — Для ближайшего друга Альдо Ракана это, по меньшей мере, странно.

— Тем не менее сколько?

— Я не готов отвечать. — Законник слегка передвинул бокал с довольно-таки посредственным вином. — Давайте поговорим об этом после обеда, раз уж вы меня на него пригласили.

— Я предпочитаю сначала уладить дела.

— Видите ли, Монсеньор, — медвежьи глазки стали лукавыми, — я называю цену, исходя из возможностей клиента и важности для него результата моей работы. Сколько стоит герцог Эпинэ, я примерно знаю, но зачем внуку Анри-Гийома платить за Алву? Я теряюсь в догадках, а значит, боюсь продешевить.

— Тогда давайте обедать, — Робер вздохнул и понял, что проголодался, — но без платы я вас не выпущу.

— Я буду звать на помощь, — предупредил адвокат, разворачивая салфетку. — Но, Монсеньор, заданный вами вопрос не стоит обеда. Вы хотели узнать что-то еще, не правда ли?

— Я хочу знать ваше мнение о процессе, вернее, о том, что вы видели.

— Неужели вы думали, что такая судебная крыса, как ваш покорный слуга, не отыщет лазейки? — Мэтр укоризненно покачал головой и взял оливку. — Господин Кракл выпроводил из зала толстого законника в зеленой мантии. Наутро в Ружский дворец вошел толстый негоциант в коричневом платье.

— Тем лучше. — Наглость Инголса вызывала восхищение. — Итак, что вы думаете? Ручаюсь, сказанное останется между нами.

Адвокат бросил косточку на тарелку.

— Альдо Ракан не первый, кто пытается свести счеты с противниками с помощью закона. И не последний. Обычно устроители судилищ выныривают из них, благоухая, как сточная канава, господин Ракан лишь подтвердил это правило. Честная казнь по горячим следам победителя не запятнает. В отличие от попытки сделать убийство законным. Вы со мной не согласны?

Соглашаться было нельзя, спорить не тянуло, оставалось увести разговор в сторону. Робер отломил кусок хлеба. Мэтр ждал ответа, крутя во рту очередную оливку. Эпинэ обмакнул хлеб в горчичный соус.

— Следовало судить не Алву, а Фердинанда.

Законник поморщился, словно оливка превратилась в лимон.

— Позвольте с вами не согласиться. Юриспруденция — удивительная вещь, сочетающая безумие поэта с беспощадностью математика и наглостью кошки. То, что обычному человеку кажется очевидным, для юриста эфемернее радуги, зато откровенная чушь может стоить жизни и имущества.

— И вы посвятили этому жизнь? — Разговор шел не так, как думалось, но прерывать его не хотелось.

Юрист ухмыльнулся:

— Я нахожу в этом извращенное удовольствие. Для меня мои дела — то же, что мыши для кота, — и пища, и забава, но вернемся к вашему вопросу.

Мой дорогой хозяин, вы не можете вменить Фердинанду в вину узурпацию, ведь он не подданный Раканов. В лучшем для вас случае он — иностранец и завоеватель, как его предок, но тогда с ним положено обращаться как с военнопленным.

Если же исходить из худшего, то есть из худшего для Раканов, он — признанный сопредельными державами и Агарисом монарх, связанный кровными узами и многочисленными договорами с династическими домами Золотых земель. В этом случае Оллар тем более вне юрисдикции Альдо Ракана. Я уж молчу о том, что древние кодексы не предусматривают никаких мер на предмет узурпации за пределами августейшего семейства, зачем запрещать то, что попросту невозможно? Вот насчет мятежников там сказано предостаточно.

Не хочу оказаться дурным пророком, но, если вы когда-нибудь окажетесь на месте герцога Алва, ваш защитник должен сделать все возможное, чтоб вас судили по более поздним законам.

— Постараюсь, — пообещал Эпинэ, чувствуя спиной неприятный холодок. — А что думали о мятежниках в Гальтаре?

— О, — показал крепкие зубы адвокат, — при анаксах и первых императорах любое, сколь угодно правое, вооруженное выступление сначала давили, а потом разбирались. При этом в позднегальтарский период случалось, что мятежи поднимали с одной-единственной целью — привлечь внимание анакса к безобразиям в провинциях. Пару раз это себя оправдало: виновным оторвали головы, но их требования удовлетворили. В последнем особенно преуспел сын Эрнани Святого Анэсти Гранит. С благословения святого Адриана, разумеется.

— Значит, измена законному государю каралась смертью и только смертью, — кивнул Робер. — Что ж, я так и думал.

— Измена законному государю? — юрист страдальчески вздохнул. — Мой герцог, такой статьи в законах анаксии не было и быть не могло. Измена государству место имела, а измена личности монарха — нет. Разумеется, речь шла о монархе действующем, но таковым в нашем случае является Фердинанд, а ему изменил кто угодно, но не Алва.

Таким образом, мы вновь упираемся в сравнение статусов и прав Фердинанда Оллара и Альдо Ракана, где обвинители изначально были обречены на полный разгром. Кракл и Феншо в своем усердии не приняли в расчет, что обвиняемый заявит о незаконности притязаний Ракана. Кортней и Фанч-Джаррик умнее, но им пришлось бежать по болоту в чужих сапогах. Вы меня понимаете?

— Почти. — Робер сам не понял, когда увлекся допотопными тонкостями. — Если признать Фердинанда завоевателем, то судить его не за что, сдался и сдался. С ним следует обращаться как с пленным хорошего происхождения, но Алва, будучи коренным талигойцем, получается пособником захватчика.

На лице собеседника проступила блаженная улыбка.

— Обвиняя Воронов в пособничестве захватчикам-Олларам, — пояснил мэтр, — вы подписываете приговор себе и своему государству. Потому что выходит, что виновна вся страна поголовно. Разумеется, кроме тех, кто участвовал в мятежах. И что прикажете делать? Судить всех, живых и мертвых? Ах, не всех? Но тогда любой обвиняемый может сослаться на процветающего соседа…

— Советник, — совершенно искренне произнес Эпинэ, — готовить и вести процесс следовало вам, а никак не Краклу. Даже с помощью Джаррика.

Адвокат с достоинством наклонил голову, без сомнения, он знал себе цену.

— Кракл — неуч, а знания Фанча как шкура у леопарда. Пятнами. Что-то он изучил отменно, но достаточно шагнуть в сторону, и нарываешься на полное невежество. Вам не кажется, что на столе появилась крыса?

— Кажется. — Эпинэ сгреб в охапку негодующее Крысейшество. — Это Клемент, я его отбил у кота.

— Это делает вам честь. — Мэтр Инголс обмакнул в соус кусок хлеба и положил на край стола. Клемент расценил это как приглашение и задергался, пытаясь освободиться. Робер разжал пальцы, и Его Крысейшество потопал к подношению.

— Он, я вижу, немолод, — палец адвоката указал на седину, — кстати, в Гальтаре держали ручных крыс. Они отгоняли диких. Считается, что чуму в Варасту занесли домашние любимцы: заразились от степных ежанов, а те, в свою очередь, переели холтийских сусликов.

— Из обвинительного акта изъяли все, связанное с Варастой и Золотым Договором, — вернулся к прерванному разговору Эпинэ, — по настоянию Посольской палаты.

— Естественно, ведь ни один закон не был нарушен, а все разговоры о жестокости отметаются прецедентами Дриксен и Марагоны, Уэрты и Алата, Гайифы и внутренней Клавии. Более того, согласно законам анаксии, хотя мой несостоявшийся подзащитный вряд ли имел это в виду, затопление долины Виры правомочно. Древние всерьез полагали, что власть земная держится на силе четырех стихий, которые анакс и главы домов могли пускать в ход. Разумеется, во имя государственной пользы.

— И вы в это верите?

— Трудно сказать. — Инголс с одобрением глянул на жующего Клемента. — Два серьезных мятежа захлебнулись морскими волнами. Это могло породить легенду о силе Раканов, а могло быть следствием проявления этой самой силы. Впрочем, чем ближе к нашему времени, тем меньше упоминаний о подобном, а те, что есть, скатываются к откровенным суевериям.

— Мэтр, признайтесь, зачем вы этим занимались?

— Любопытство. — Медвежьи глазки совсем сузились. — Простое человеческое любопытство, помноженное на юридическое. Несколько лет назад ко мне обратился некий священник. Его волновали вопросы наследования и то, как с течением времени менялись законы. Я занялся этим и увлекся. Находя один ответ, я натыкался на четыре вопроса. Гальтарцы весьма остроумно соединили свои верования с законом. Забавно, но иногда им это помогало.

— Если б Его Величество знал о вашем увлечении, — заверил Робер, — он остановил бы свой выбор на вас.

— Не думаю. — Взгляд адвоката стал еще острее. — Альдо Ракану нужно не торжество закона, а смертный приговор. Добиться его с помощью древних кодексов невозможно. Разве что поискать прецеденты в области сговора с иноземными державами или их властителями с целью отторжения от анаксии тех или иных земель, передачи их под иноземное управление и удержания в этом состоянии. С точки зрения закона неважно, о каких землях речь — пусть даже о сердце страны или всей стране.

— Прошу прощения, — Робер отложил вилку и схватился за бокал, — я сейчас сойду с ума.

— Прошу вас воздержаться, — улыбнулся адвокат, — и забыть мои умствования, тем более Кракл и Феншо пошли по избитой стезе. Они решили утопить подсудимого в полуправде и вранье, которое невозможно опровергнуть, как бы нелепо оно ни звучало. Надо отдать обвинению справедливость, оно проявило недюжинную изобретательность. Говорю вам как юрист.

— Да, — пробормотал Робер, отпихивая вернувшегося Клемента, — один Оллар чего стоит… «Король Талига не может лгать». Это — конец.

— Как раз этот довод отмести легче легкого. — Мэтр Инголс отложил вилку и поднял палец. — Сильвестр, или, если угодно, Дорак, королем не был, а Фердинанд дает показания с чужих слов и не в состоянии доказать, что кардинал говорил правду. Другое дело, что обратного тоже не доказать.

Не доказать, но ведь Алва и не доказывает.

— Закатные твари! — Ярость молнией рванулась из каких-то закоулков души. — Алва не дурак! Он не просто маршал, он все ваши дурацкие договоры знает, так за каким змеем он молчит?

— Самое простое объяснение — это болезнь, — предположил Инголс. — Вы обратили внимание, как герцог держит голову? Готов поклясться, она раскалывается. В таком положении не до защиты, тем более итог суда очевиден.

— Болезнь — повод отложить суд. — Против этого не возразит даже Альдо, особенно если за дело возьмется Левий, а он возьмется.

— Если подсудимый отрицает свою болезнь и находится в здравом уме и твердой памяти, а он находится, вы ничего не добьетесь. У Алвы были все возможности требовать отсрочки, он предпочел отказаться от защитника, а теперь и от защиты.

Отказался. Но Ворон не из тех, кто сдается. У него остается последнее слово, может быть, дело в этом, но врач ему нужен. Настоящий врач, а не коновал и не придворный лизоблюд. Левий должен найти подходящего…

— Прежде чем нам подадут горячее, следует покончить с делами. Вы определились с ценой?

— Монсеньор, давайте поговорим об этом после процесса… Я намерен окончить свои дни в Западной Придде. Надеюсь, изгнание из Ружского дворца послужит мне хорошей рекомендацией при вступлении в палату судебных защитников славного города Хёксберг. Как видите, определенные дивиденды я получил, и немалые. Тем не менее я не откажусь и от ваших денег. Кстати, вы не хотите передать письмо вашему кузену по матушке? Я имею в виду графа Ариго.

В этом есть свой смысл. Что бы ни натворил Жермон в юности, он стал торским бароном и генералом. Такое даром не дается.

— Я отвечу вам вашими же словами. После процесса.