Отданные долги

– Всё же дело у них вряд ли скоро заладится, – рассуждал Эврих. – Так не бывает, чтобы после столетней грызни мирились в один день. Ты только подумай, ведь за каждым такой хвост крови, что представить‑то страшно! На кого ни посмотри, каждый у кого‑то либо отца убил, либо сына замучил… Разве такое прощают? А туда же, общую деревню строить собрались…

Ноги у арранта были длинные, а ослик под ним – малорослый, хотя и крепкий. Оттого сандалии Эвриха (которые он, спустившись с холодных гор, вновь торжественно надел вместо сапог и штанов) то и дело чиркали по слежавшейся пыли большака.

– Одна надежда, место там в самом деле особенное, – продолжал книгочей. – Я так полагаю, если бы не Мать Богов, они бы и нас с тобой, и друг дружку…

У него почему‑то не поворачивался язык назвать Её тем именем, под которым они с Волкодавом знали Её в Нарлаке. Внезапно возникшая мысль заставила Эвриха воздеть руку в жесте красноречия и повернуться к Волкодаву, размеренно шагавшему рядом:

– Вот тебе, друг мой, и ещё вопрос, которым вотще задаются увенчанные истинной мудростью. Почему, скажите на милость, величайшие откровения и чудеса бывают явлены не в святилищах учёности и не тем, кто кладёт жизнь на их постижение? Почему Создавшие Нас предпочитают беседовать с дикими племенами, вряд ли способными осмыслить весть, им ниспосланную?…

Обращаясь к Волкодаву, аррант в действительности вопрошал себя самого; как объяснили ему в немеркнущем Силионе, легче набрести на дельную мысль, если вслух рассуждаешь о том, что занимает твой ум и кажется неразрешимым. Он до того привык, что венн обычно отмалчивался или в лучшем случае ронял слово‑другое, что даже удивился, когда Волкодав вдруг ответил:

– Так они же всё поняли… Ну там… Что Отца Небо, которому они поклоняются, огорчает вражда. Что ещё надо было понять?

Эврих развёл руками:

– Да как тебе объяснить… – Он тут же испугался, что обидчивый венн неправильно истолкует его слова, и поправился: – Это, пожалуй, не их, а нас с тобой скорее касается. Почему мы спустились с Засечного кряжа не в другом каком‑нибудь месте? И дальше… уж очень всё одно к одному… Всадник… младший Близнец непогребённый… Кто же знал, что он Бог, могли бы так и оставить…

– Не оставили ведь, – сказал Волкодав. И неожиданно улыбнулся: – Только, значит, диким племенам чудеса достаются? А учёным вроде тебя, хоть лопни, их не дождаться?…

Эврих фыркнул и рассмеялся, но потом снова впал в задумчивость. Легко рассуждать, как не повезло Достопочтенному Салегрину, безвылазно просидевшему в Верхнем Аланиоле всю свою жизнь. Салегрин ведь в глаза не видел всего того, о чём создал столь мудрую и достоверную книгу. А вот ему, Эвриху, похоже, везло. Он повидал мир и, как выяснилось, сам того не ведая насмотрелся чудес. Ну и как прикажете справляться с подобным везением?…

– Знаешь… вот ещё что, – подумав, сказал молодой аррант. – Жрецы Богов‑Близнецов, они… если проведают… живенько весь Заоблачный кряж к рукам приберут. Те, в Кондаре, они, как я теперь понимаю, сразу заподозрили, что наша Сигина… ну… не такая простая, как кажется… Вот придём в Тин‑Вилену – а вдруг тамошние тоже почуяли… про древний храм и насчёт Младшего Брата…

– Поглядим, – сказал Волкодав.

– Я бы, – глядя на убегающую вдаль дорогу, проговорил Эврих, – на всякий случай не стал никому ничего говорить. Помнишь, сколько было молившихся Близнецам и как они отталкивали Сигину? Вот пускай и приходят такие, кто сами…

Он хотел сказать «сердцем услышат», но убоялся слишком красивого слова, как‑то не вязавшегося с простым величием совершившегося. Волкодав понял его и молча кивнул.

Итигулы проводили их до маленькой порубежной деревни, в которой, отправляясь торговать в Тин‑Вилену, обычно нанимали лошадей и вьючных мулов. В эту осень торговать было нечем. Два племени остались настолько нищими и голыми на пороге зимы, что какие там барыши, – дай Отец Небо возвести хоть плохонькое жильё и скопить мало‑мальский съестной припас, пока не грянули холода!…

Узнав, что торговых караванов нынче не будет, жители деревни обозлились из‑за упущенной выгоды и заломили с двоих путешественников столько, что от мысли о лошадях сразу пришлось отказаться. Решили взять осликов, но и тут всё вышло не слава Богам. Итигулы обычно платили деревенским задаток, а остальное отсчитывали по возвращении. Эврих и Волкодав были люди новые и честности неведомой, а посему с них потребовали все деньги вперёд. Кто их знает, вдруг они, за полцены взяв ослов, не оставят их в Тин‑Вилене на оговорённом постоялом дворе, а съедят по дороге? Или вообще продадут, а выручку прикарманят?…

«Возьмём одного, – сказал тогда Волкодав. – Для тебя. Я пойду пешком».

Аррант возмутился и начал его уверять, что, во‑первых, денег у них вполне хватит, а во‑вторых, он, Эврих, умеет ходить на своих двоих ничуть не хуже венна и уж как‑нибудь обойдётся. Он до сих пор считал, что был прав. Вот только спор с Волкодавом чаще всего был занятием абсолютно бессмысленным. Венн просто упирался на своём и молчал, предоставляя арранту сотрясать воздух неотразимыми доводами. А потом делал так, как с самого начала считал нужным. Уж что говорить – идеальный товарищ для дальнего путешествия!… Эврих сперва был здорово на него зол, потом успокоился. В конце концов, на спине смирного выносливого ослика было лучше, чем пешком. Если приноровиться, можно даже книжку читать. Или заметки какие‑нибудь черновые делать безотказной Тилорновой самопиской, которую не надо макать в чернильницу через каждое слово. Или просто вбирать новые впечатления и подыскивать слова для их описания: это тоже лучше делать, когда разум не затуманен усталостью. А Волкодав пускай шлёпает босыми пятками, если больно охота. Эврих тоже некоторое время был сам не свой после Глорр‑килм Айсаха. И что чувствует человек, готовившийся отречься от жизни, ведал не понаслышке. Вчера венн шёл на подвиг и смерть, сегодня чудит. Ну и пусть его.

Торные тропинки, сбегавшие с гор, ближе к Тин‑Вилене сливались в широкий, плотно укатанный большак. Дорога вилась берегом, и город, поднимавшийся над прикрытой мысом небольшой бухтой, постепенно открывался взгляду.

Когда люди затевают новое поселение, они обращаются за советом к Богам и просят Их указать хорошее место, где можно будет вековать в ладу с Силами небесными и земными. И всегда почему‑то получается так, что самое доброе и праведное место неизменно оказывается и самым красивым. Вот и Тин‑Вилена стояла так, что глаз радовался, издали созерцая её. Глядя вперёд, Эврих про себя жалел только о том, что не довелось приближаться к городу с моря, на быстроходной «косатке», а значит, не придётся и вносить в «Дополнения», как над перламутровым утренним морем неспешно проявляются горы, как рассвет шествует к долинам с вершин и как, наконец, на гребне возносящихся скал делается различима крепость‑храм, выстроенная жрецами с острова Толми…

Между прочим, встречной процессии жрецов, «услышавших сердцем», пока что‑то не было видно.

– Вот послушай, куда мы идём, – сказал Эврих. Развязал сумку, вытащил видавшую виды книгу в навощённом кожаном переплёте, не первый раз похвалился: – Это список со свитка Салегринова труда, нарочно исполненный мельчайшими буквами, дабы не отягощать странствующих… – Открыл на знакомой странице и начал читать: – «Бухта, облюбованная первыми поселенцами, имеет форму подковы. Несовершенные верования жителей края породили предание, повествующее о шо‑ситайнском Боге Коней, чей жеребец якобы коснулся здесь копытом земли. Островные же сегваны, коих с той поры немало осело в Тин‑Вилене, никакой подковы в облике бухты не усматривают. По их мнению, она больше напоминает слегка укороченный силуэт корабля…»

Волкодав молча слушал.

– Я тут думаю… – сказал он, когда Эврих решил пропустить интересные, но не особенно полезные в каждодневной жизни сведения и перелистнул несколько страниц, добираясь до сути. – Я тут думаю… Ты помнишь, те, на «косатке» у Астамера… Они ведь ехали в Тин‑Вилену, чтобы поклониться жрецам и вступить в наёмный отряд. Потому что здесь вроде бы учат воинскому искусству…

Эврих даже расхохотался, не отрываясь от книги:

– Только не говори мне, Волкодав, что собираешься ещё чему‑то учиться!… Хотел бы я посмотреть на того, кто дерётся лучше тебя!…

Венн взирал на него без улыбки.

– Может, и посмотришь, – проговорил он затем.

Эврих сообразил, что не в меру обидчивый варвар может снова замкнуться, и, перестав веселиться, прикрыл «Описание», вложив палец между страниц.

– Когда на Засечном кряже я дрался с наёмниками, – сказал Волкодав, – один из них пытался достать меня приёмом кан‑киро, но сделал ошибку. И потом, в Кондаре, я замечал кое‑что… Гарахар тот же… Так, словно набрались у кого‑то, кто сам толком не знал… А здесь, в Тин‑Вилене, есть, стало быть, наставник…

Эвриху показалось, будто солнечное утро внезапно померкло.

– Друг мой, – проговорил он очень тихо. – Я тебя прошу, не забывай об одном. Мы, помнится, предполагали, что в это время уже вернёмся назад. Уже почти осень, а нам ещё предстоит плавание… да и то неизвестно, удастся ли сразу нанять мореплавателя или придётся сначала на Острова…

Волкодав промолчал. А потом за очередным поворотом дороги показались первые дома выселок, и пришлось остановиться у ручейка, чтобы привести себя в порядок. То, что уместно в дальней дороге, на городской улице выглядит неприличием, и все путешествующие это хорошо знают.

Тин‑Вилена Волкодаву не понравилась. Не из‑за каких‑то своих особенностей: по его глубокому убеждению, людям просто не следовало селиться такими громадными скопищами. Всё правильно – в столь посещаемом месте легче предаваться ремеслу или науке и кормиться только ими, не держа поля и огорода. С другой стороны, в больших поселениях скапливаются и сопрягаются не только благие познания, но и самый чёрный порок. Может, потому‑то многие известные Волкодаву мастера и учёные рано или поздно сбегали из хлопотливых людских муравейников в глушь и только там достигали окончательного совершенства…

Когда‑то, годы назад, впервые попав в большой город, он с отвращением оглядывался кругом и не мог взять в толк, отчего же остальные люди никак не поймут того, что было очевидно для него самого, и не переселятся из душной суеты на волю, где можно не спеша разговаривать с Землёю и Небом?… Потом он повзрослел и сам многое уразумел. А именно: что было хорошо для него, вовсе не являлось благом для других. Эти другие, может, жить не могли без того, от чего он, Волкодав, готов был удрать без оглядки. И были по‑своему правы…

Любви к городам у него с тех пор не прибавилось, и неприязнь была, похоже, взаимной. Очередное её подтверждение, способное отравить злопамятному венну посещение прекраснейшей столицы, было получено ещё за городскими воротами. Постоялый двор, куда они привели ослика (выкупанного и вычищенного, как никогда в жизни), назывался «У Ретилла» – по имени владельца. И этот Ретилл наотрез отказался поверить, что они уже заплатили за длинноухого все деньги полностью, а не обычный задаток. Не произвела на него впечатления и деревянная палочка с зарубками и хитрыми отметками калёным гвоздём, привезённая из предгорной деревни. Осанистый нарлак лишь погладил чёрный веник бороды и заявил арранту:

– Вот что, любезный. Либо ты мне не сходя с места платишь ещё четверть овцы серебром, либо прямо сейчас позову стражу – и тогда доказывай сколько угодно, что осёл не краденый и палочка не поддельная.

Двое громил, каждый – полтора Волкодава, ухмылялись у него за плечами.

Эврих не впервые напарывался на этакое наглое корыстолюбие, подвигающее иных людей обижать странников, за которыми не ощущается могучей поддержки вельмож или родни – а подобную поддержку люди вроде Ретилла чуют непонятно как, но всегда безошибочно. Молодой аррант каждый раз чувствовал себя словно дерьмом облитый. И придумывал на будущее десять остроумных способов посадить наглеца в лужу. Но приходило время, и Боги Небесной Горы вновь испытывали его столкновением с тупым бессовестным кровососом… и опять он оказывался беззащитен. Надо думать, появись во дворе самый распоследний итигул, ему поверили бы без разговоров. Себе дороже – связываться со свирепыми горцами! А кто вступится за одинокого странствующего грамотея, явно не брата и не свата обосновавшимся в Тин‑Вилене аррантским купцам?…

Тут Эврих закономерно вспомнил про Волкодава, стоявшего рядом, и успел испугаться. Кто, кто, а он слишком хорошо знал нрав своего спутника, привыкшего вразумлять бесчестных доходчиво и без лишних затей. Учёный даже оглянулся на венна, лихорадочно соображая, как бы удержать его от вмешательства, но удерживать не понадобилось. С самого начала путешествия они договорились в незнакомых местах изображать хозяина и телохранителя; вот и теперь Волкодав безмолвно присутствовал за спиной «господина», устало глядя на потрескавшуюся, давно не мытую половицу у себя под ногами. То ли прикидывался, будто затруднения Эвриха его, охранника, не касались, то ли понимал, как и аррант, что лишние неприятности в чужом городе были им совсем ни к чему. Лучше уж расстаться с деньгами…

И только Мыш, улетевший было погонять под потолком мух, немедленно вернулся на плечо венну и защёлкал зубами, воинственно надуваясь и растопыривая чёрные крылья.

В конце концов Эврих со вздохом решил, что сегодня же вечером протащит Ретилла в своих «Дополнениях», да так, что ни один читающий путешественник больше не пожелает у него останавливаться. Эта мысль немного утешила арранта. Развязав кошель, он отсчитал нарлакского серебра на сумму, соответствовавшую местным понятиям о стоимости четверти овцы, и протянул монеты Ретиллу:

– Узнаёшь чеканку, добрый хозяин? Я недавно прибыл сюда из Кондара и могу засвидетельствовать, что там не принято драть с людей по три шкуры, как это делаешь ты.

Содержатель двора, привыкший чувствовать за собой силу, лишь усмехнулся.

– А вот за это, – сказал он, пересыпая деньги в поясной карман, – ты мне заплатишь отдельно. Ну‑ка, мальчики…

«Мальчики», каждый с плечами не про всякую дверь, радостно заулыбались и одновременно шагнули вперёд. Эврих сообразил, что сейчас его будут бить, и потратил жизненно важный миг на бесплодные колебания: то ли предоставить обо всём позаботиться Волкодаву, то ли самому попытаться сделать что‑нибудь из того, чему венн успел его научить. Позже он так и не вспомнил собственного решения. Только то, как ощутил у основания шеи жёсткие пальцы и таинственным образом перекочевал за спину венну, не растянувшись на полу только благодаря начаткам всё того же кан‑киро. Что до Волкодава – он не стал ни хвататься за меч, ни вышибать зубы мордоворотам, хотя наверняка мог. Он просто подался им навстречу, совсем ненамного, на вершок или полтора. Но сделал это ТАК, что первый их шаг сам собой оказался и последним. «Мальчики» были не новички в потасовках: налитые силой тела замерли прежде, чем с лиц пропали улыбки. Волкодав тоже улыбнулся, показав выбитый зуб. Потом повернулся спиной и направил Эвриха к двери. Он не оглядывался, но нападать на него сзади стал бы только глупец. Ретилловы вышибалы глупцами не были.

Уже перешагивая порог, Эврих всё‑таки не выдержал.

– Не жри в два горла, Ретилл, – сказал он. – Не ровен час, подавишься.

Волкодав поморщился и незаметным тычком выпихнул арранта наружу.

У городских ворот с них снова взяли определённую мзду. В других местах пошлину начисляли с товара, а в Тин‑Вилене, как ни смешно, требовали деньги с тех, кто ничего не вёз на продажу. Делалось это, по словам закованного в кольчугу десятника, по решению умудрённых старейшин, дабы привлечь таким образом в город торговых гостей. Эврих поневоле восхитился, даже несмотря на очередной убыток, а Волкодав про себя отметил, что от него не потребовали завязать ножны.

Портовым городам редко бывают присущи исключительно черты той страны, на чьём берегу они расположены. В таких местах оседают и пускают корни уроженцы самых разных краёв, а значит, город украшается ещё одним творением доселе неведомого зодчества, ещё одним своеобычным языком… храмом ещё одной веры.

С этим последним – за вычетом Домов, посвящённых Близнецам, – в Тин‑Вилене, правда, было негусто. У себя по домам жители были вольны молиться кому угодно, но прилюдные поклонения не одобрялись. Предприимчивый народ живо сообразил, как извлечь выгоду из запрета, сулившего, казалось бы, одни неудобства. Содержатели постоялых дворов быстро договорились между собой, и теперь почти всякий заезжий мог найти пристанище, населённое единоверцами, и хотя бы маленькую, но молельню с привычной обстановкой внутри.

Постоялых дворов и харчевен, где можно было на время купить себе комнатку, на первой же улице обнаружилось великое множество. Другое дело, после происшествия у Ретилла Эврих и Волкодав довольно долго не смотрели ни вправо, ни влево: слуги и хозяева, призывно кланявшиеся из дверей, все как один казались обманщиками, и не хотелось никуда заходить даже для того, чтобы поесть. Почти до полудня они блуждали по городу, осваиваясь, присматриваясь и слушая разговоры. Потом, окончательно проголодавшись, купили с какого‑то лотка несколько яблок и по слоёному пирожку с сыром, которые пекли прямо здесь же, в маленькой переносной печи. И почти решили для начала сходить на пристань, разузнать, что там и как… когда Эврих вдруг обнаружил, что Волкодав его вовсе не слушает. Венн напряжённо разглядывал нечто впереди. Аррант тоже посмотрел в ту сторону, но ничего особенного не увидел.

– Ты на что уставился?… – невольно забеспокоившись, спросил он Волкодава.

Тот мотнул головой:

– Вывеска…

Через несколько домов над хлопотливой улицей вправду виднелась вывеска: могучий белый конь, влекущий сани с поклажей.

– Ну и что? – равнодушно спросил Эврих. Ему резное деревянное изображение ничего особенного не говорило.

– Эту вывеску, – сказал Волкодав, – я красил три года назад.

– Во имя прядей Посланника, отгнивших после того, как он подсматривал за Прекраснейшей!… – изумился Эврих. – Ты что, хочешь сказать, будто побывал здесь три года назад?…

Венн пожал плечами:

– Не я. Вывеска была в другом месте. В сольвеннской стране.

– Во дела!… – восхитился Эврих, но его мысль почти сразу повернула на деловой лад: – И что, приличный человек эту харчевню держал?…

– Я тот раз остался должен ему, – сказал венн. По его мнению, лучше прославить корчмаря было трудно. Он только добавил: – Если сюда переехала не только вывеска, надо бы отдать долг.

Первое душевное движение Эвриха при этих словах было совершенно недостойным. Ещё трата!… – застонал он про себя. Но тут же гневно искоренил низменную мысль и сам потащил венна вперёд:

– Обязательно надо зайти!… Может быть, твой знакомый действительно перебрался на новое место!… Опять же, если он, как ты говоришь, не такой сукин… ой, прости… не такой вонючий козёл, как этот Ретилл, чтоб ему завтра же разориться…

Когда они подошли вплотную и присмотрелись к вывеске, Волкодав увидел нечто, ускользнувшее было от поражённого узнаванием взгляда. Возле саней, чуть позади белого тяжеловоза, то ли охраняя, то ли подгоняя его, бежал большой серый пёс.

За стойкой, протирая вышитым полотенцем глиняные кружки, стоял нисколько не постаревший Айр‑Донн. И на голове у него была всё та же вышитая повязка с зелёно‑пёстрым узором, принятым у восточных вельхов. Он поднял голову, когда скрипнула дверь. Опытный корчмарь никогда не пропустит нового гостя, даже если за столами вовсю гомонят и стучат ложками, а возле стойки горланит бессвязную песню ранний пьянчужка.

– Благо тебе, добрый хозяин, под кровом этого дома! – громко сказал Волкодав на языке вельхов, шагая по проходу и отчего‑то сильно волнуясь. – Хорошо ли бродит нынче пиво в твоих котлах?…

Айр‑Донну, похоже, давненько не приходилось слышать вельхской речи от переступавших его порог. Он непроизвольно опустил ладонь на дубовую стойку, защищаясь от возможного сглаза:

– Благодарение Трёхрогому, в нашем доме всё как и прежде хорошо и, по воле Его, солод не переводится… – И только потом ему словно протёрли глаза, и он почти закричал: – Ты!… О, хвала Богине Коней, вот уж кого я никак не ожидал встретить здесь, за морем… Неужели это вправду ты, венн?

Он даже выскочил из‑за стойки, схватил Волкодава за локти и попытался встряхнуть. Тот, немного смущённый таким приёмом, только хмыкнул в бороду:

– Теперь ты видишь, что мы, венны, вправду не забываем долгов и даже пересекаем море, чтобы их возвратить…

– Какие долги!… – замахал руками Айр‑Донн. – Да я озолотился благодаря тебе, Волкодав! Ты видел, я даже вывеску изменил, надеясь хоть таким образом тебе отплатить!…

Хозяйское место за стойкой между тем занял проворный юноша, очень похожий на Айр‑Донна, каким тот был в молодости. Сам владелец уже тащил дорогого гостя в боковую дверь и далее в замечательную маленькую комнату, какие есть во всех уважающих себя тавернах, корчмах и трактирах. Мало ли что случается в жизни – бывает, нужно кому‑то поговорить о важном за кружкой вина и дружеским угощением, да чтобы не смотрели в спину всякие чужие глаза. Вот и у Айр‑Донна имелась подобная хоромина, снабжённая, на случай каких‑либо неожиданностей, неприметным выходом во двор и ещё люком в полу – прямо в погреб. Стены были бревенчатыми, но Айр‑Донн сумел сделать маленький чертог удивительно вельхским: поверх брёвен до самого пола простирались занавеси, расшитые замечательным двусторонним узором, так, как умело только его племя.

Корчмарь всё поглядывал на незнакомца, пришедшего с Волкодавом, и венн представил его:

– Это мой давний друг, учёный аррант, люди называют его Эврихом… – Подумал и с усмешкой добавил: – Он станет расспрашивать тебя, но ты не думай, он не подсыл. Он путешествует и пишет книгу, которую поставят в… в таком месте, где много книг и люди ходят читать…

– В библиотеке, – пояснил Эврих, усаживаясь за стол. – Если наше странствие завершится благополучно, добрый хозяин, я действительно надеюсь увидеть мой скромный труд в библиотеке блистательного Силиона.

Кажется, преследовавшие их беды временно прекратились, и он решил позволить себе невинное хвастовство. Он был уверен, что Айр‑Донн понятия не имел ни о Силионе, ни о том, что такое библиотека, но вельх неожиданно заинтересовался:

– Люди, значит, читают?

– О да! – с жаром подтвердил Эврих. Дурное настроение, вызванное утренним происшествием у Ретилла, улетучилось без следа. – Я сам, прежде чем отправиться в дорогу, перечитал множество различных трудов, а кое‑что даже заказал переписчику, чтобы взять с собой и иметь возможность освежить свою память, прибывая в иную страну…

Вельх торжественно кивнул:

– Спрашивай меня о чём пожелаешь, высокоучёный любимец Богов Небесной Горы. Я про всё расскажу тебе без утайки.

Эврих запоздало понял, куда клонит корчмарь, и расхохотался:

– Я обязательно превознесу в своих записях и тебя, почтенный, и твой щедрый дом, и кухню, откуда достигает моих ноздрей поистине упоительный запах… Так, чтобы все, кому случится прочесть написанное мною, непременно возжелали у тебя побывать!…

Служанки, которым Айр‑Донн успел подмигнуть по дороге, уже расстилали на столе просторную скатерть, украшенную, как и занавеси на стенах, яркой цветной вышивкой. Подобную красоту извлекают из коробов не каждый день – только по особому случаю. Волкодав не стал дожидаться, пока на столе появится угощение. Он расстегнул поясной кошель и одну за другой выложил перед Айр‑Донном пять серебряных монет кондарской чеканки:

– Прими с благодарностью, чтобы этот долг не отягощал более мою совесть.

– Принимаю и свидетельствую, что ты сполна со мной расплатился, – ответил Айр‑Донн и точно так же, одну за другой, подобрал монеты со скатерти. – Хотя, если честно, венн, это я должен был бы уступить тебе половину «Белого Коня», ибо нынешнее благополучие принёс мне ты. Когда ты уехал с Фителой, я про тебя ведь и думать забыл, а потом у нас в Большом Погосте знаешь что началось? Как ни приедут венны, так все только у меня и останавливаются. А галирадские!… Ты там не встречал таких мастеров – Крапиву‑бронника и стекловара Остея?

– Встречал, – сказал Волкодав.

– Так вот, они в тот же год с чего‑то разбогатели, стали посылать туда и сюда своих коробейников: не надо кому ложечек светлее серебряных, либо же горшков стеклянных – напросвет видно, что варится? И тоже все ко мне во двор… Так и стал я во всём Погосте первый богатей!

– А сюда, почтенный, какими ветрами тебя занесло нам на удачу? – спросил Эврих. – Пересечь море, это не на другую улицу перебраться!

– А я на подъём лёгкий, – улыбнулся Айр‑Донн. – Я ведь родился в повозке, когда мой отец покинул страну предков и ехал на запад, к сольвеннам. Вот и я продолжил его судьбу и не вижу в том ни удивительного, ни зазорного. В прошлом году у меня зимовали два почтенных купца отсюда, из Тин‑Вилены. Уж так звали к себе – место бойкое, город, мол, растёт как на дрожжах… А почему, думаю, не попробовать? Тем более старшая дочь мужа привела, толкового парня… Оставил я им своё хозяйство в Погосте, сына с собой взял, двух кухарок с семьями, нанял в Галираде корабль – и поплыл. Купил вот домишко, радею помаленьку…

Тут он явно скромничал. «Домишко» – добротный сруб на каменном подклете – стоял, между прочим, внутри городских стен и на хорошей улице, а не на выселках, как Ретиллов двор. И если там было почти пусто, то у Айр‑Донна народ теснился за столами впритирку, и ещё столько же, взяв свои миски, устраивалось во дворе, на свежеоструганных скамьях вдоль стен, а кому и там не хватало места – усаживались на землю. Почему так, стало ясно, как только девушки внесли угощение. Айр‑Донн кормил по‑вельхски, то есть умопомрачительно вкусно и в таких количествах, что впору хоть треснуть. Над маленькой жаровней курилась душистым паром свинина на прутьях, нанизанная вперемешку со сладкими перчиками и луком, а в глиняной посудине золотился местный овощ, который он использовал вместо любимой вельхами тыквы. Этот овощ, похожий на непомерно разросшийся огурец, был надрезан вдоль, очищен от семечек, наполнен рубленым сыром с маслом, яйцами и пряной зеленью, вновь сколот деревянными палочками и так запечён. А ещё – варёная свёкла, дышащий ржаной хлеб, квашеная капуста, свежий и солёный чеснок… Желудок Эвриха, отнюдь не удовлетворённый маленьким пирожком, издал отчётливое ворчание, аррант невольно проглотил слюну. Еда выглядела роскошной, но притом чувствовалось – никто не готовил особых блюд для хозяйских гостей, всякий мог купить то же самое, и не втридорога – за вполне пристойную цену.

– У тебя, помню, яблоня росла во дворе, – вдруг сказал Волкодав. – Ты её срубить всё сулился…

– Так и сулился, потому что яблок не приносила, – ответил Айр‑Донн, наливая в стеклянные чары дорогое саккаремское вино. – Сынка моего помнишь, ветку сломал? Ты ещё варом замазывал?… Это ведь он там за стойкой распоряжается… вымахал, наследник. А яблоня с того года, что ни осень – не обобраться!…

Взяв кусочек хлеба, он обмакнул его в жир и угостил Мыша, соскочившего с плеча Волкодава на краешек скатерти. Зверёк охотно взял лакомство и принялся уплетать, помогая себе сгибами крыльев. Волкодав пересадил его со скатерти на деревянную дощечку, чтобы не напачкал.

На другое утро Эврих проснулся поздно и с тяжёлой, как земляной ком, головой. Саккаремское вино было коварным. Умываясь над бадейкой, аррант смутно припомнил, как накануне чуть ли не в стихах излагал радушному хозяину красочные подробности их с венном путешествия. Тогда ему казалось, будто говорил он необычайно легко и красиво, а слова подбирал всё такие, что хоть записывай и выставляй на ежегодное состязание поэтов, подражающих старинному слогу. Теперь он тщетно напрягал память, силясь извлечь из неё хоть одну связную фразу. Не получалось: только голова сильнее болела от напряжения. Эврих уныло сделал вывод, что, видно, ничего путного накануне не изрекал. Нёс, небось, всё ту же чепуху, что и большинство людей во хмелю. И выглядел скорее всего не утончённым ценителем прекрасного, а самым обыкновенным пьянчужкой. Ему вдруг явственно вспомнился неодобрительный взгляд Волкодава, выпившего, кажется, всего одну чашу. Эврих фыркнул и тотчас сморщился от мерзкого ощущения неподъёмной пустоты внутри головы. Временами Волкодав был поистине невыносим. Нет бы повеселиться как следует, от души! Всё телохранителя из себя изображает…

Венна, кстати, не было в комнате, которую они взяли на двоих. Только пустая, опрятно убранная постель. Эврих отодвинул узенькую заслонку, врезанную в два смежных бревна, и, щурясь на свет, посмотрел в маленькое окошко: скачет небось по двору с деревянным мечом, пугая работников и гостей… Волкодава не было видно.

Его не оказалось и внизу, куда аррант спустился через некоторое время, кое‑как приведя себя в порядок и натянув выстиранную служанками одежду. Людей за столами было раз, два и обчёлся. Пекари и подметальщики улиц, приходившие завтракать до рассвета, уже давно трудились в поте лица, а полдень, когда налетали проголодавшиеся молодые ремесленники, ещё не наступил. Айр‑Донн, удивительно свежий и бодрый, стоял за стойкой и беседовал с худым жилистым сегваном, по виду – корабельщиком с Островов. Корчмарь оглянулся на Эвриха, сразу оценил его состояние, понимающе улыбнулся и дёрнул шнурок, уходивший в отверстие кухонной стены. Когда несчастный аррант неверными шагами приблизился к стойке, из‑за дверной занавеси выплыл хозяйский сын и поставил перед ним глубокую миску наваристой янтарной похлёбки и отдельно в плошке – горку варёного мяса. Эврих невольно принюхался. Пахло разварной требухой, пряностями и чесноком.

– Ты кушай, кушай, – засмеялся Айр‑Донн. – На шерх не смотреть надо, а глотать его поскорее.

Шерх, как позже выяснил Эврих, был саккаремским изобретением. Если верить историческим трактатам, саккаремцы первыми научились делать вино, а значит, первыми постигли и муки похмелья. Эврих осторожно взял глубокую миску, отпил глоток ароматной густой жидкости… она оказалась такой обжигающей, что по всему телу тотчас разбежалось целительное тепло. Аррант покрылся испариной и протянул руку за мясом. В голове удивительным образом прояснялось, и мир больше не распадался на части. Когда миска опустела наполовину, молодая служанка, скоблившая столы, показалась Эвриху необыкновенно привлекательной.

Сегван наблюдал за ним с понимающей усмешкой. Должно быть, ему самому не раз приходилось лечиться подобным же образом.

– Айр‑Донн рассказал мне про тебя, – обратился он к Эвриху на хорошем аррантском, когда увидел, что тот вернулся в более или менее приличное состояние и способен понимать разумную речь. – Ты, стало быть, отплыл из страны нарлаков на том пропавшем корабле Астамера?

Несколько мгновений аррант лихорадочно рассматривал морехода, ища в нём возможное сходство с хозяином погибшей «косатки». Явного сходства не было, но как знать? Случается, что и у родных братьев совсем разные лица… Очевидно было только одно: вчера он наболтал‑таки лишнего. И в том числе – про встречу со Всадником. Вот ещё вспомнить бы, что именно он врал Айр‑Донну за бесподобным угощением и роскошным саккаремским, будь оно проклято, вином… Волкодав мог бы выручить, подсказав слово‑другое, но венна до сих пор не было ни видно, ни слышно. И куда запропастился?…

Эврих попробовал спрятать замешательство и довольно правдоподобно сделал вид, будто поперхнулся, дожёвывая крепенький солёный огурчик. Многоопытный корчмарь правильно истолковал его затянувшееся молчание:

– Перед тобой достославный Ратхар Буревестник, владелец трёх кораблей, стоящих у наших причалов. И его и мой братья пали в битве у Трёх Холмов, сражаясь по разные стороны, но мы с Ратхаром сами давно стали как братья. Я навещал его сегодня утром и в двух словах упомянул о твоём плавании сюда.

– Надеюсь, ты не рассердишься, если я сразу заведу с тобой речи о деле, хотя это и против обычая, – слегка поклонился Ратхар. Лицо у него было гончарно‑красное от загара, глаза же, наоборот, светлые, серо‑голубые, с маленькими зрачками, зоркие и цепкие. – Я отплываю послезавтра с рассветом, – продолжал он, – так что время, сам понимаешь, не терпит. Я собираюсь посетить остров Печальной Берёзы: это мой родной остров, но на нём живёт также и семья Астамера. Я хотел бы поведать его родственникам о судьбе сына. Ведь тебе, должно быть, известно, что сталось с его кораблём?

Раздумывать было некогда, и Эврих кивнул:

– Да… Видишь ли, нам, к несчастью, выпало убедиться, что легенда о блуждающей скале по имени Всадник – вовсе не досужие выдумки…

Ратхар поднял брови и некоторое время молчал, а затем резко вскинул руку:

– Хозяин, налей нам вина! О таком следует рассказывать за добрым столом и не спеша!…

От вина Эврих отказался, поскольку один вид и запах его вызывал тошноту. Зато желудок, разбуженный шерхом, внятно требовал плотного завтрака. Айр‑Донн накрыл столик в углу, поставил толстую свечку и подал излюбленную пищу сегванов: хорошо прожаренную салаку с брусникой, вываренной в меду. Подобное сочетание поначалу привело Эвриха в трепет, но, отведав, он убедился: на Островах знали, что делали.

Он обстоятельно изложил Ратхару всю первую часть плавания, не забыв упомянуть ни о любимой корове, ни о том, как заботливо Астамер и его молодцы наставляли в корабельных делах сироту, которого они со спутником отвозили на родину. Мореплаватель время от времени усмехался в бороду и кивал, словно узнавая призраки знакомых лиц в ароматном дымке, поднимавшемся над свечой. Когда Эврих добрался до описания рокового шторма и жуткой скалы, надвинувшейся из пронизанного молниями мрака, – сегван вскинул на него глаза, взгляд стал пронзительным.

– Редко доводилось мне встречать людей мужественнее Астамера, – вдохновенно повествовал Эврих. – Когда последняя волна подхватила «косатку», он всё поминал волосатые ляжки Туннворна и грозил Отцу Храмну, что оттаскает Его за бороду, если Тот забудет приготовить у себя на небесах хлев для его любимицы. Он крепко держал правило, ибо не хотел запятнать себя забвением долга вождя. А его люди облачились в кольчуги и шлемы, запели боевую песню и принялись усердно грести прямо на Всадника, желая встретиться с Ним как можно скорее и так, как это пристало воителям…

Слова лились нараспев, Эврих воочию представлял себе отважных героев на летящей лодье, словно выплывшей прямо из сегванской легенды, и сам почти верил в то, о чём говорил. Ему даже показалось, будто возвращалось вчерашнее хмельное вдохновение, которое он так тщетно силился вспомнить, проснувшись.

Скрипнула дверь, и аррант вскинул глаза: Волкодав?… Вошёл человек в тёмном плаще и войлочной шапке, надвинутой на глаза. Айр‑Донн поспешил к нему навстречу, но человек покачал головой и уселся за пустой стол возле выхода, обратившись к стойке спиной. Корчмарь вернулся на своё место и больше его не беспокоил. Устал путник, зашёл дать отдых ногам, не гнать же его!

– А ты? – неожиданно спросил Ратхар. – С твоим спутником и мальчиком‑сиротой? Как вышло, что вы видели гибель корабля, но сами остались в живых?

– Понимаешь ли… – замялся Эврих. – В то мгновение нас уже не было на «косатке». Мы были рядом, но плыли… как бы это сказать… сами по себе…

– Значит, благородный Астамер дал вам лодку и предложил попытаться спастись, – вновь кивнул Ратхар. – Узнаю его щедрость. Однако и тебя следует похвалить. После нас, сегванов, вы, арранты, без сомнения первейшие мореходы. Увернуться от Всадника, уцелеть в бурю на маленькой лодке, да ещё добраться до берега из самого сердца моря!… Это вам не узенький пролив переплыть.

Эврих скромно опустил глаза:

– Никакой моей заслуги в том нет. Хочешь – верь, хочешь – не верь, но Всадник нас пощадил. Я думаю, это из‑за того, что маленький сирота был Его соотечественником. Всадник принял нас на Своё стремя, и утром мы увидели поблизости берег… Когда вернётся мой товарищ, он сможет тебе подтвердить, что это не выдумки!

– Уж какие там выдумки… – Ратхар Буревестник дожевал рыбёшку и наклонил голову, так что Эврих не мог видеть его глаз. Мореплаватель был немолод: волосы у него начинали редеть, отступая со лба, полуседой пучок на затылке казался хвостом облезлого лиса. – Я вполне верю, – продолжал он, – что Всадник, если пожелает, ещё не такое отмочит. Много дивного совершается в мире по манию Храмна, чья премудрость соизмерима лишь с длиной Его бороды… Я склонен думать, аррант, что тут ты говоришь правду. Зато твоим россказням о погибели Астамера, уж ты прости меня, я не верю ни вот на столько…

Ратхар ткнул пальцем в обглоданный рыбий скелетик и отмерил на нём ногтем один узенький позвонок.

Эврих открыл рот запальчиво возразить, но сегван только отмахнулся:

– Полно заливать, паренёк. Я в два раза старше тебя, и я хорошо знал Астамера. Воители, говоришь?… Да я поспорю на все свои корабли, что в Кондаре он опять набрал к себе всякого сброда, каких‑нибудь переулочных головорезов, ехавших наниматься к тин‑виленским жрецам… А когда появился Всадник, Астамер наверняка решил умаслить Его жертвой, и выбор, конечно, пал на вас, чужаков. Вот тут‑то вас и побросали за борт…

– Не совсем так, – тихо проговорил Эврих. Он глядел в стол, чувствуя, как уши наливаются малиновым жаром. – Когда Всаднику решили предложить нашу кровь, мой спутник велел мне спасать мальчика, и мы сами прыгнули в воду. Он же некоторое время дрался на корабле, чтобы дать нам время, и потом тоже выпрыгнул… сам…

Ратхар снова поймал его взгляд своим, пронзительным и зорким.

– А в какую сторону они гребли, когда их разбивало? – поинтересовался он беспощадно. – Уж прямо так геройски на Всадника? Или, может, прочь, выгадывая мгновение жизни?

Эврих промолчал. Говорить неправду было бессмысленно.

– Я тебе ещё зачем‑нибудь нужен? – спросил он погодя. Мучительно хотелось скрыться подальше и от Ратхара, и от чужого срама, так негаданно зацепившего его самого.

Сегван взял с блюда золотистую тушку салаки, обмакнул её в бруснику и с хрустом сжевал вместе с костями.

– Нужен, – сказал он ровным голосом. – Айр‑Донн тут поминал, вы с этим твоим спутником… венном, кажется? Видел я давеча в городе одного веннского парня… Так вот, вы будто бы хотите добраться на какой‑то остров у Западного берега и подыскиваете попутный корабль. Верно, что ли?

Эврих кивнул.

– Я к тому, – продолжал Ратхар, – что это на самом деле будет раза в два подальше, чем до Печальной Берёзы, но я согласен вас туда отвезти. Только с одним условием. Я уже говорил, я Астамеру земляк и хорошо знаю его семью. А его самого – ещё получше родственников, потому что он вечно шастал по чужим краям и почти не зимовал дома, как это пристало мужчине. Если я тебя приведу к его старикам, сумеешь ты им наврать так же занятно и красиво, как мне? Чтобы они думали, будто он вправду был храбрецом и умер геройски?… Кому будет легче, если все узнают, что Хёгг уже гонит его отмелями холодной реки…

Аррант не спешил отвечать и прятал глаза. Ратхар неверно истолковал его сомнения и добавил:

– Не только туда, но и обратно. Скоро осенние шторма, однако меня, я тебе скажу, люди не зря зовут Буревестником…

– Я к чему, – перебил Эврих. – Кроме нас с Волкодавом, не было других свидетелей гибели Астамера, и мы ни с кем не говорили о Всаднике. Однако ты ведь сам знаешь, сколь неожиданными дорожками порой путешествует правда. Не оскорбится ли семья Астамера, если однажды проведает истину?

Говоря так, он в первую очередь думал о своей книге. В «Дополнениях» всё было изложено без прикрас, поступок за поступком. А ну прочтёт кто‑нибудь, а потом возьмёт да прямиком и отправится на этот… как бишь его?… остров Печальной Берёзы. Правда правдой, но не слишком ли больно ранит кого‑то твоя бессердечная добросовестность… Мелькнула даже мысль, а не переписать ли главу, вставив нечто более возвышенное? Тем более что самое главное, сведения о Всаднике и о чудесном спасении, останутся в неприкосновенности, а кому какое дело до трусов и храбрецов?…

Ратхар криво усмехнулся углом рта.

– Отец и мать Астамера совсем дряхлые и хорошо если проживут ещё две‑три зимы. Отчего бы им не утешиться, думая, что сын хоть и скверно жил, но зато умер со славой? А остальная родня… Я бы на их месте был благодарен тому, кто дал мне сказку и приподнял мой дух, разрешив поверить в смелость и благородство!

Эврих положил ладони на стол:

– Хорошо. Я выполню то, о чём ты просишь, и буду надеяться, что ты также сдержишь своё слово. Когда ты велишь нам подойти к тебе на корабль?…

А может, подумалось ему, действительно переписать страницу, но без вранья: изложить всё чётко и сухо, просто убрав касавшееся чьего‑то поведения перед лицом смерти? Как‑нибудь вроде: «…к тому времени мы уже оказались в воде». Так вот и появляются записи, над которыми тщетно бьются потом поколения учёных мужей. То ли сами выпрыгнули за борт, то ли их выбросили, то ли корабль уже начал разваливаться – поди истолкуй!…

Человек в тёмном плаще не торопясь поднялся и молча вышел на улицу. Почти сразу из‑за двери раздался тяжёлый, мерный перестук конских копыт. Почему‑то Эврих вздрогнул от этого звука.

По словам Айр‑Донна, Волкодав ушёл в город «разузнать» и просил ждать его к вечеру. Эврих сразу вспомнил свой разговор с ним по дороге сюда, догадался, о чём скорее всего «разузнавал» его спутник, и ощущение удачи, воцарившееся после беседы с Ратхаром, мгновенно поблёкло, сменившись предчувствием неприятностей. Исчезло желание сразу бежать наверх и упаковывать вещи, чтобы таким образом по‑детски приблизить желанный момент отплытия. Не состоится оно, это отплытие. Не бывать ему никогда.

Подняться бы в комнату и, как мечтал по дороге, заняться наконец «Дополнениями» – здесь была и скамья, и удобный стол, всё то, о чём он тщетно вздыхал у костров и под кровом не ведающих грамоты племён… Эврих так и не двинулся с места, потому что мысль о работе… не то чтобы внушала отвращение, просто казалась лишённой всякого смысла. Он сам понимал, что дело тут наполовину во вчерашней пирушке, что всё может ещё обойтись, что уныние в любом случае рано или поздно рассеется… Как говорил Тилорн, вспоминая изречение давным‑давно жившего мудреца своего мира: «И это пройдёт». Даже если им придётся застрять в Тин‑Вилене до самой весны, он тотчас усмотрит в задержке некое благо: вот и вынужденное ничегонеделание, долгожданное время привести в порядок рукописи…

Отчего же душа готова была кануть в бездну отчаяния? И разрывалась между желанием немедленно бежать разыскивать Волкодава и более здравыми помыслами, вроде того, чтобы пойти помочь слугам колоть дрова для печи?… Пока аррант переводил взгляд с одной двери на другую, в корчму начал собираться проголодавшийся люд: стражники, мастеровые, торговцы. Свободных мест за столами оставалось уже немного, когда Эврих увидел Волкодава, шедшего к нему по проходу. Гости Айр‑Донна оглядывались на него. Венн в городе, надо думать, был хорошо если ещё один, а уж с летучей мышью на плече…

Эврих так и сидел всё за тем же столиком, перед ещё теплившейся душистой свечой и блюдом с жареной рыбой, которое вдвоём с Ратхаром они так и не сумели осилить. Салака, правда, остыла, но ни вкуса, ни запаха не утратила. Волкодав сел против арранта, угостил Мыша кусочком золотистой поджарки и некоторое время молчал.

– Ты как? Разузнал, что хотел? – с бьющимся сердцем спросил наконец Эврих. Волкодав неторопливо кивнул. К ним подскочила запыхавшаяся служанка, и венн сказал ей:

– Принеси, милая, хлеба и молока. И ещё лишнее блюдечко для моего зверька.

Мыш поднял мордочку, облизнулся и протяжно пискнул, словно присоединяясь к просьбе. Получилось потешно – вельхинка прыснула и убежала. Волкодав проводил её взглядом. Вид у него был задумчивый.

– Надо было мне, наверное, остаться и огород Вароху копать, – проговорил он неожиданно. – А тебе отправляться сюда одному. Лучше всё получилось бы…

– Да что у тебя?…

– Ничего.

Появился хлеб и кружка свежего молока. Волкодав отломил кусок мякиша и стал крошить его в блюдечко для Мыша. Зверёк нетерпеливо наблюдал за приготовлением любимого лакомства: уши торчком, влажный нос так и вбирает вожделенные запахи. Эврих понял, что венн если и заговорит, то не скоро, и завёл речь первым:

– Тут мореход приходил, Айр‑Донн хорошо его знает, доверяет ему… Ратхар Буревестник. Тебя не было, так я за нас обоих с ним вроде договорился…

Волнуясь и утрачивая всегдашнюю связность речи, он поведал Волкодаву про всё: и про отплытие послезавтра с рассветом, и про обещание, которое Ратхар вынудил его дать.

– Хорошо, – сказал Волкодав. Он не стал порицать Эвриха за то, что тот в одиночку договаривался с сегваном, и даже не возмутился необходимостью лгать, обеляя Астамера и его ватажников. Это последнее было объяснимо, стоило вспомнить, как они вдвоём стояли перед Гельвиной, матерью Канаона. Но не выругать за самонадеянность… Разве только случилось нечто такое, что заставило его взирать на окружающее с тем же безразличием, что и Эвриха – на любимые «Дополнения»…

Аррант собрался с духом и спросил прямо:

– Ты что‑то узнал о наставнике воинского искусства, объявившемся в Тин‑Вилене?

Столик стоял в укромном углу, нарочно поставленный подальше от любопытных глаз и ушей. Мудрый Айр‑Донн поистине многое умел предусмотреть.

– Да, – сказал Волкодав. – Это Мать Кендарат. Её заманили в крепость обманом. И заставляют учить воинов для Богов‑Близнецов. Она отказывалась, но ей пригрозили убивать каждый день по человеку. Сжигать живьём у неё на глазах.

Всё это венн произнёс без малейшего выражения, и смутное предчувствие неприятностей, мучившее Эвриха, превратилось в ощущение непоправимой беды. Будь она проклята, Тин‑Вилена, младшая сестра стольного Тар‑Айвана. Будь она проклята во имя всех Богов Небесной Горы. Будь проклят день и час, когда они решили ехать сюда и взошли на трижды неблагословенный Астамеров корабль…

– Тут есть ещё один человек, который нас с тобой знает, – сказал Волкодав. – Брат Хономер. Он там первый ученик Кан‑Кендарат и уже сам учит других. Так что ты до отплытия сиди‑ка лучше у Айр‑Донна и поменьше высовывайся.

Эврих чуть не закричал: а как же ты‑то?… – но вместо этого самым глупым образом спросил:

– Трудно, наверное, было столько проведать?…

Волкодав неожиданно усмехнулся.

– Что ж трудного… Дожидаешься подходящего человека из крепости, потом до бесчувствия напиваешься с ним в ближайшем кабаке…

Эврих растерянно смотрел на него. Он ни разу не видел Волкодава сколько‑нибудь хмельным и только тут учуял, что от его спутника вправду разило, как от бочки с дешёвым вином. Глаза, правда, были совершенно трезвые. И походка, и разговор… Венн вздохнул, не надеясь объяснить так, чтобы он понял.

На каторге случалось: надсмотрщики, забавы ради, нарочно поили невольников допьяна, а потом кнутами гоняли бегом по самым ненадёжным пещерам, где в полу зияли трещины и провалы, а с потолка рушились камни. Когда такое впервые случилось со строптивым щенком Серого Пса, парень про себя свирепо поклялся: я выдержу. Я сохраню ясный рассудок и останусь в живых. И вы ещё увидите, каково иметь со мной дело…

– Я много могу выпить, – просто сказал Волкодав. – Ну да это неважно…

– И что ты… собираешься делать? – отчего‑то шёпотом спросил Эврих. Венн взял за хрустящий хвостик жареную рыбёшку и ответил, как о решённом:

– Я пойду вызволять госпожу.

Молодой аррант так и представил себе Волкодава лезущим в ночи на отвесную стену, крадущимся между крепостными зубцами… После побега из итигульской деревни он нисколько не сомневался, что у венна получится. Не может не получиться!

– У жрецов отличные воины, – словно подслушав его мысли, пробормотал тот. – И глаз с госпожи не спускают. Ты вот что… Ты не мог бы завтра скрытно устроиться поблизости от ворот и встретить Мать Кендарат, если она вдруг выйдет наружу? Ты, наверное, сумеешь о ней позаботиться…

Эврих нагнулся к нему через стол и яростно прошипел:

– Как это выйдет наружу?… Говори толком, варвар! Что у тебя на уме?!

– Завтра я пойду туда и брошу ей вызов, – всё тем же ровным голосом проговорил Волкодав. – Они увидят, что я лучше дерусь и больше достоин быть их наставником. Они возьмут меня вместо неё. А её выпустят. Пускай только попробуют не выпустить.

– Тилорн! – со злым отчаянием сказал Эврих. – Тилорн нас ждёт, чтобы подать весть в свой мир! Сколько лет он там не был?… А ты что же, значит, хочешь всё бросить? Забыл, что мы ему обещали?…

Волкодав неожиданно улыбнулся. Прежде он так улыбался только когда Мыш принимался ластиться к нему и щекотать крыльями шею, да когда Ниилит звала его вместе почитать саккаремскую книжку… да ещё иногда – глядя, как играет хрустальная бусина на вплетённом в косу ремне.

– Я же говорил, надо было тебе одному… Может, оно и к лучшему, что без меня с Ратхаром поплывёшь…

Тут учёного арранта захлестнуло тёмное бешенство, которое в нём, как он прежде наивно считал, было давно побеждено светом разума и больше не могло смутить его чувств. Захотелось швырнуть об стену блюдо с салакой, перевернуть стол и броситься на Волкодава с кулаками. Нельзя исключать, что именно так он и поступил бы (к немалой досаде хозяина заведения), но в это время уличная дверь распахнулась с таким треском, что все глаза невольно обратились ко входу. Стража!… За нами!… – тотчас пронеслась в сознании Эвриха необычайно отрезвляющая мысль, и ярость опала, задутая ледяным ветерком опасности. На фоне окутанной ранними сумерками улицы действительно замаячили фигуры двоих здоровенных парней, но, судя по непокрытым головам, это были не стражники. И они вовсе не имели в виду никого забирать: наоборот, они волокли с собой человека. Рослого, дородного, чернобородого мужчину, в котором мало что осталось от наглого и самоуверенного Ретилла. Он всхлипывал и норовил согнуться в три погибели, прижимая что‑то к груди. Парни втащили его внутрь. Оба в кожаных безрукавках, оба нарлаки. Они пинками гнали Ретилла по проходу между столами, направляя его туда, где сидели Эврих и Волкодав. Когда он приблизился, стало видно, что его зверски избили: губы опухли, под носом и на щеках кровавые разводы, один глаз заплыл тяжёлым фиолетовым синяком. Он судорожно сжимал двумя руками замшевый мешочек, перевязанный пёстрой тесьмой. В мешочке позвякивало.

– Этот сын вшивой овцы пренебрёг справедливостью, – сказал один из парней. – Мы хотим, чтобы он исправил содеянное.

– Чтобы другим неповадно было драть втридорога за то, за что им уже заплатили, – добавил другой. Посмотрел на стоявшего за стойкой Айр‑Донна и показал в ухмылке все зубы: – Вот бы у нас на выселках были трактиры вроде твоего, вельх!… Перебирайся к нам, а? Или ещё один такой же открой…

Эврих начал догадываться, что происходило. Нарлаки. Могучие, мускулистые, вооружённые парни. Вроде Тормара. И тех троих, которых Волкодав размазал по стенам в глухом кондарском заулке…

Первый ухватил Ретилла за шиворот и бросил его перед столиком на колени, сопроводив пинком в копчик:

– Давай, гнида, верни добрым людям то, что ты против всякого закона у них отнял…

Несчастный трактирщик, утирая сопли, слёзы и кровь, протянул трясущуюся руку и уронил к ногам Эвриха свой мешочек. Можно было не сомневаться: деньги, востребованные за осла, все до гроша лежали внутри. Молодой нарлак тут же оказался рядом, припал на колено якобы затем, чтобы поднять мешочек и, отряхнув, положить его на край стола. Выпрямляясь, парень подмигнул арранту и тихонько шепнул:

– Друзья великого Сонмора – наши друзья.

Снова схватили плачущего Ретилла под микитки и безжалостно потащили его наружу. Эвриху поневоле стало жалко его. Обидно, конечно, было платить лишние деньги, но какие деньги стоят того, чтобы… Он покосился на Волкодава и увидел, что венн наблюдал за происходившим с полным безразличием. Так, словно суета этого мира уже не имела к нему отношения. Потом Волкодав перевёл взгляд на курившуюся свечку. И вдруг сделал некое движение одними плечами. Эврих явственно видел, что он не поднимал рук и вообще не прикасался к свече. Однако та слетела со стола, словно сбитая мощным, резким ударом. Стукнула в стену и погасла, падая на пол…

Крепость стояла поодаль от города, там, где окаменевшими волнами вздымались последние утёсистые отроги Заоблачного кряжа. Дорога шла вверх, и Эврих время от времени оглядывался на хлопотливый муравейник тин‑виленских улочек и пристаней, заполнивший оба берега изогнутой бухты. Дальше было море; горный хребет без раздумий шагал в него с берега, превращаясь в отдельные острова и наконец совсем исчезая, словно шипастый хвост дремлющего дракона. Бесчисленные острова зеленели и кое‑где на высоких местах уже вспыхивали осенними красками, а под отвесными обрывами скал во множестве сновали мелкие кораблики и юркие лодки. Рыбы там, как говорили, количество было неимоверное, не говоря уж о крабах, водорослях и съедобных моллюсках. Ещё два дня назад Эврих полной грудью пил бы ясный морской воздух, превозносил суровую красоту, дарованную здешним местам, и заранее подыскивал слова, чтобы достойным образом её описать. Сегодня он смотрел вокруг с недоумением: зачем?… Красивый, работящий и зажиточный город, где каждая улица упиралась в причал; утреннее море и благодатные острова – зачем?…

Волкодав молча шёл рядом с аррантом, полуседая грива распущенных волос мела его по лопаткам. Вдоль спины пролёг Солнечный Пламень и при нём два тяжёлых деревянных меча, Мыш сидел на плече и время от времени тихо попискивал, прижимаясь к шее хозяина. Два пешехода уже миновали знаменитые яблоневые сады, где для зверька наверняка была уйма всякого интересного и заманчивого, но маленький любопытный летун так ни разу и не отлучился. На другом плече венна висела котомка с самыми необходимыми пожитками. Запасная рубашка, вязаная безрукавка, миска с ложкой и кружкой, мыло, гребешок и Зелхатов трактат… чего ещё?… Прочее немногочисленное имущество осталось на сохранении у Айр‑Донна. Когда Волкодав вернётся, он его заберёт. То есть – если вернётся.

Накануне вечером Эврих употребил всё своё красноречие, пытаясь убедить венна отказаться от безнадёжного предприятия. Перед рассветом, когда плохо спавший аррант придумал уже вовсе неотразимые доводы и вылез наконец из‑под смятого одеяла, Волкодава в комнате не оказалось. Эврих не без труда отыскал его у Айр‑Донна на кухне. Венн, успевший посетить баню, сушил волосы у огня, и перед ним, само собой, тоже курилась душистым паром мисочка шерха. Он, может, в самом деле способен был не пьянея проглотить жбан сивушного трактирного пойла, но головную боль следовало лечить. Эврих встретился с ним глазами, и тщательно приготовленная речь умерла нерождённой. Всё было уже решено.

Крепость – овеществлённая песнь во имя Близнецов – была выстроена на славу. И её создателей явно не волновало, что в Тин‑Вилене, управлявшейся советом кончанских старейшин, царил крепкий порядок, а могущественных и жадных народов, способных покуситься на процветающую «Младшую Сестру», поблизости просто не имелось. Замок был возведён даровитыми зодчими, определённо понимавшими толк в войне и осадах, и деньги на строительство, по‑видимому, тратили не жалеючи. Твердыня Близнецов как бы венчала собою крутой каменистый холм, вырастая из неприступной скалы и возносясь к небу башнями и зубчатыми стенами. Измерив их взглядом, молодой аррант затосковал ещё больше. Думать о скрытном проникновении в подобное место было поистине самонадеянно…

Пустынная дорога между тем подобралась к последнему повороту. Зоркие глаза сторожей, смотревших со стен, наверняка уже ощупывали двоих путников, шедших из города. С этого расстояния, впрочем, ещё нельзя было различить лиц, и Волкодав остановился:

– Всё, хватит меня провожать…

Эврих стоял молча и только кусал губы, но, видно, на лице у него было написано столько всего разом, что Волкодав вдруг виновато развёл руками:

– Ты меня прости… Ну не могу я её бросить.

Учёный аррант быстро шагнул к нему и обнял что было силы, уткнувшись лицом в плечо.

– Брат… – выговорил он задыхаясь.

Он ещё хотел добавить что‑то нелепое, глупое и совершенно ненужное, вроде того, чтобы Волкодав уж как‑нибудь поберёгся и дал слово, что уцелеет в предстоявшем ему деле… горло перехватило окончательно, и венн заговорил первым. Он сказал:

– Я про этого Ратхара слышал только хорошее, но ты всё равно… поедешь, береги себя по дороге. Вы, учёные… вечно во всё впутаетесь…

Эврих кое‑как оторвался от него, поднял ставшие почему‑то мокрыми глаза. Волкодав был выше ростом и смотрел на него сверху вниз. Действительно как брат на брата. Старший на младшего. Наверное, всему виной была их долгая привычка друг к другу, помноженная на близкое расставание и понятный страх Эвриха перед внезапной необходимостью путешествия в одиночку… в общем, полуграмотный венн, молчун и порядочный самодур, с его приводящими в ужас понятиями о чести и справедливости – этот венн отчего‑то вдруг показался Эвриху самым близким и родным существом на свете. Старшим братом. Мудрым пестуном и защитником юного умника, который только и способен кичиться книжной премудростью, а на самом‑то деле…

Перед внутренним взором проплыла улыбка Сигины, он вспомнил Засечный кряж и свой тогдашний страх потерять Волкодава. И почему мы пристальнее вглядываемся в ближних и начинаем по‑настоящему ценить их только когда судьба готовится разлучить нас навеки?… Почему только у последнего края вспоминаем всё недосказанное, спохватываемся о доброте и участии, которых не проявили, пока времени было в достатке?… А если несчастья всё‑таки не происходит, почему мы тут же забываем собственные горячечные обеты и начинаем вести себя совершенно по‑прежнему?… Мысль о том, что вот сейчас они расстанутся и, очень возможно, не увидятся более никогда, оказалась невыносимой. Эврих снова притянул к себе спутника и с трудом протолкнул пересохшим горлом слова:

– Прости меня, Волкодав…

– За что? – удивился тот. – Это ты на меня не сердись… я тебя всю дорогу, по‑моему, обижал… а теперь вот бросаю.

Лицо у венна выразительностью не отличалось, но Эврих посмотрел ему в глаза и увидел в них всё то же, о чём только что думал сам. Впрочем, длилось это недолго. Волкодав оглянулся на крепость и убрал руки с плеч Эвриха:

– Рассмотрят ещё… Ты иди… брат.

Цепляться друг за дружку и оттягивать расставание – это не для мужчин. Эвриху понадобилось немалое напряжение воли, чтобы повернуться к Волкодаву спиной и начать идти назад по дороге. Правду сказать, он мало что видел перед собой, дыхание сипело в груди, и слева за рёбрами глухо давила какая‑то тяжесть. Неожиданно в воздухе перед ним возник Мыш. Против всякого обыкновения зверёк повис у арранта прямо перед лицом, а потом вытянул мордочку и смачно лизнул его в нос. Заверещал, взвился над головой и исчез.

За поворотом дороги, когда крепость уже скрыли рослые густые кусты, с обочины навстречу Эвриху поднялись два дюжих молодца. Они явно дожидались здесь именно его, и слезливая скорбь, только что заслонявшая для арранта весь мир, вмиг улетучилась: Эврих живо встал в стойку, рука потянулась к мечу, губы сами собой приготовились растянуться в зловещем оскале. Волкодав, наверное, ещё и до ворот не дошёл, пронеслось по закоулкам сознания, а я без него уже…

Старший из парней примирительно поднял ладони:

– Мы здесь не за тем, чтобы нападать на тебя, почтенный… Младшая семья великого Сонмора рада послужить его друзьям, приехавшим из‑за моря. Ты позволишь нам сопровождать тебя и, если понадобится, ограждать от ненужного любопытства?…

Со стен замка хорошо видели, как два человека прощались у поворота дороги, после чего один, спотыкаясь, поплёлся обратно к городу, второй же решительно прошагал прямо к воротам, а подойдя – взялся за увесистое бронзовое кольцо и трижды гулко бухнул им в проклёпанную дубовую створку.

Сразу же заскрипели мощные петли, и половинка ворот приоткрылась, ибо гласит одна из заповедей Близнецов: «Если к тебе стучатся – открой». Следует неукоснительно соблюдать эту заповедь, по крайней мере когда стучащий одинок и опасности для целой крепости с воинами уж точно не представляет.

– Святы Близнецы, прославленные в трёх мирах, – сказал Волкодав и вошёл внутрь, отчётливо понимая, что делает, может статься, последние вольные шаги по земле.

– И Отец Их, Предвечный и Нерождённый, – ответил молодой стражник, стоявший, как полагается стражнику, в кольчуге и застёгнутом шлеме. Чувствовалось, что наняли его совсем недавно: почётный долг службы ещё не превратился для него в опостылевшую обязанность, а начищенный доспех оставался предметом гордости и заботы, ради которого стоило терпеть неудобство. – Что за дело привело тебя, добрый человек, в Дом Близнецов?

Возраст вошедшего было непросто определить. Когда‑то русые, а теперь изрядно поседевшие волосы, безобразный шрам на лице, сломанный нос, сивая борода и такие же усы… очень спокойные серо‑зелёные глаза, в которых не было ни волнения, ни боязни, ни любопытства. В общем, прирождённый убийца. И оружия более чем в достатке. Молодой воин, повидавший немало наёмников, сразу решил, что раскусил, с кем имеет дело. Знаем‑знаем, мол, мы эту породу. Правда, отнюдь не у каждого наёмника висел за спиной такой замечательный и определённо очень дорогой меч. И не у каждого на плече, настороженно озираясь, сидела большая летучая мышь.

– Я слышал, – сказал Волкодав, – будто Прославленные в трёх мирах прислали в этот свой Дом учителя, умеющего сделать воина непобедимым…

– А‑а, – понимающе кивнул стражник. И окликнул своего товарища, стоявшего по ту сторону толщи стены: – Скажи там, пусть разыщут Избранного Ученика, это к нему!… – И пояснил Волкодаву: – Сейчас придёт Избранный Ученик, брат Хономер… то есть, конечно, если он уже закончил наставлять новичков… Он посмотрит, на что ты годишься, и решит, можно ли тебе будет остаться. Ты пока проходи… Отдохнёшь немного, если придётся подождать, хорошо?

Избранный Ученик, брат Хономер. Кивнув, Волкодав вошёл в передний двор замка и огляделся. Вот так и поймёшь, почему крепости, первоначально выстроенные от врагов, неизбежно превращаются в тюрьмы. Он уже чувствовал себя почти в заточении. Ощущение было жутким. Зачем его вообще выстроили, этот замок? От кого тут спасаться? Или это на всякий случай, на будущее?…

– А мы уж думали, ты в храмовую библиотеку идёшь, – блеснул молодыми зубами стражник, нёсший службу во дворе. Вооружённые молодцы, как раз подошедшие сменить его, дружно захохотали.

– Большая библиотека‑то? – не обидевшись, спросил Волкодав. Парень ожидал совсем другого и не смог сразу придумать остроумный ответ. Только буркнул что‑то, дескать, за всю жизнь не прочтёшь. И замолчал.

Над внутренними воротами красовались резные, чудесной работы, образа Близнецов. Обняв друг друга за плечи, божественные Братья ласково улыбались входящим. Старший, в красных одеждах – он выглядел чуть суровее, – притом ещё как бы заслонял и оберегал Младшего, облачённого в нежно‑зелёное. Прекрасные, полные достоинства юные лица, золотое сияние, лучащееся от рук и голов… Волкодав поймал себя на том, что пристально вглядывается в лик Младшего, ища в нём черты сожжённого на Харан Киире. Потом ем