double arrow

XXXV. Бурж. Особняк Жака Кёра. Тимпан. Сокровенная связь деревьев с Магистерием

Масличная и финиковая пальмы — деревья из одного семейства — были известны грекам под именем Φοίνιξ (по-латински Phœnix), что соответствует нашему герметическому Фениксу. Они выражают два Магистерия, и их плоды — белый и красный камни одной и той же природы, которую на кабалистическом языке как раз и именуют Фениксом (Phenix). Смоковница в центре композиции обозначает минеральное вещество, из которого Философы извлекают элементы чудесного возрождения Феникса (renaissance miraculeuse du Phenix). Полный цикл работ по такому возрождению и составляет то, что принято называть Великим Деланием.

Согласно апокрифическим Евангелиям, именно фиговому дереву (figuier) или смоковнице (sycamore) (смоковнице Фараона, figuier de Pharaon) выпала честь дать под свбей кроной приют Святому Семейству во время бегства последнего в Египет, питать его своими плодами и поить прозрачной холодной водой из родника, который по воле Иисуса забил между её корней[373]. Между тем фиговое дерево по-гречески συκή — от слова σϋκον (фига), которое часто употребляется вместо χύσθος (от κύω — porter dans son sein, contenir, иметь во чреве, содержать) с указанием на Деву Марию, носящую в своём чреве Младенца, и на алхимическую эмблему пассивной хаотической водной холодной субстанции, матрицы (matrice) и носительницы воплотившегося духа. Созомен, писатель IV в., утверждаёт, что дерево в Гермополе, которое преклонилось перед младенцем Христом, называется Persea (Hist. Eccl., lib. V, cap. XXI). Мы знаем его как Balanites Ægyptiaca — деревце, встречающееся в Египте и Аравии. Это одна из разновидностей дуба (chêne), которую греки называли βάλανος, жёлудь (gland) — впрочем, как и плод терминалии (myrobolan). Эти различные названия соответствуют субъекту Мудрецов (sujet des sages) и краткому пути Делания, который, судя по всему, практиковал Жак Кёр.

Алхимик, свидетель схватки рыбы-прилипалы и саламандры, вырвавший у побеждённого огненного зверя оба глаза, должен затем постараться соединить их в один. Эта таинственная операция, несложная, впрочем, для тех, кто умеет обрабатывать труп саламандры, позволяет получить некий предмет, напоминающий жёлудь или каштан в зависимости от того, какая его часть покрыта шершавой коркой, от которой он никогда полностью не освобождается. Теперь ясно, почему в герметической иконографии так распространены изображения желудей и дубов, а также каштанов (в частности, в особняке Жана Лальмана), сердца, фиг, фигового дерева (у Жака Кёра), шутовских бубенчиков (grelot), гранатов, груш и яблок, особенно часто встречающихся на символических барельефах в Дампьере и Кулонже. Кроме того, если принять во внимание магический и чуть ли не сверхъестественный характер этой субстанции, нетрудно догадаться, почему некоторые авторы называли герметический плод словом myrobolan [374]и почему этот термин остался в народном сознании синонимом чего-то чудесного, удивительного, редкостного. Египетские жрецы, стоявшие во главе инициатических коллегий, имели обыкновение задавать непосвящённому, претендующему на доступ к священному знанию, такой на первый взгляд нелепый вопрос: «Сеют ли в ваших краях зёрна Халалиджа и терминалии (graine d'Halalidge et du Myrobolan)!» На этот вопрос, ставивший в тупик несведущего неофита, опытный исследователь ответ знал. Зерно Халалиджа и мироболан (плод терминалии) — то же самое, что фига, плод финиковой пальмы и яйцо Феникса (œuf du phénix ou notre œuf philosophique, то есть философское яйцо). Именно из него вылупливается баснословный орёл Гермеса с оперением всех цветов Делания, среди которых преобладает красный, на что, впрочем, указывает само греческое слово φοίνιξ (rouge pourpre, пурпурный цвет). Де Сирано Бержерак не упускает случая упомянуть об этом в своём аллегорическом рассказе, где великий Философ прибегает порою к языку птиц (langage des oiseaux), которым он владеет в совершенстве[375]. «Я уже отходил ко сну в тени дерева, — пишет он, — как вдруг моё внимание привлекла чудесная птица, парившая над моей головой. Её движения были плавные, едва заметные, так что мне несколько раз приходило в голову, что это лист бумаги, колеблющийся вокруг своей оси. Но вот птица спустилась ниже, и, успокоенный, я мог насытиться её созерцанием. Её хвост казался зелёным, живот был весь в лазурных пятнах, а на её пурпурной головке сверкала, покачиваясь, золотая корона, лучи которой исходили из птичьих глаз. Птица долго летала в небесах, и я так внимательно следил за тем, что с ней происходит, что моя душа как бы сложилась, свернулась. Зато слух мой почти бездействовал, и я поначалу не слышал, о чём она говорит мне своей песней. Но постепенно приходя в себя, я стал ясно различать слога, слова и всю её речь. Вот из каких слов сплеталась ткань её песни, такой, по крайней мере, она запечатлелась в моей памяти:

„Вы нездешний, — мелодично просвистала птица, — и родились в том Мире, где и я появилась на свет. Тайное влечение, которое мы испытываем к своим соотечественникам, подстёгивает меня поведать вам о своей жизни.

Я вижу, вам самому не терпится узнать, кто я такая. У вас меня зовут Фениксом. В каждом мире есть только один Феникс, и он живёт сто лет. Когда же его век подходит к концу, на одной из аравийских гор он сносит огромное яйцо прямо на угли костра, который он соорудил из веточек алоэ, корицы, ладана, и улетает, держа курс на Солнце, отчий край, к которому его всегда тянуло. Он давно хотел туда улететь, но из-за большого веса яйца, скорлупа у которого была такая твёрдая, что высиживать его приходилось целое столетие, отлёт всё время задерживался.

Вряд ли вам удастся самому понять, что это за чудесное создание (miraculeuse production), поэтому объясню: Феникс — гермафродит, но среди гермафродитов есть и другой совершенно замечательный Феникс, так что[376]…“

Птица на четверть часа замолкла, потом заговорила вновь:

„Вижу, вы мне не верите. Но если я солгала, пусть я никогда не возвращусь на вашу Землю и пусть меня заклюёт орёл“».

Другой автор[377]распространяется о мифогерметической птице ещё более подробно, сообщая некоторые детали, о которых обычно умалчивают. «Кесарь птиц, — говорит он, — есть чудо естества [378], пожелавшего на этом примере показать, на что оно способно, и, само представ Фениксом, породило Феникса. Оно волшебным образом его украсило, сотворив ему королевское оперенье, роскошный хохолок и такой яркий гребешок, что кажется, будто у него на голове серебряный полумесяц или золотая звезда. Тело и пух у птицы как бы позолоченные и переливаются всевозможными цветами. Перья алые, лазурные, золотистые, серебристые, огненно-рыжие. На шее словно ожерелье из драгоценных камней, многообразием окраски превосходящее радугу. Хвост цвета неба усеян блёстками, словно звёздами. Контурные перья и вся спина как будто усыпаны разноцветными примулами. Глаза Феникса сверкают, пылают — вылитые звёзды, ноги золотые, а когти ярко-красные. У Феникса гордая осанка, и весь его вид говорит о том, что он понимает, сколь высоко его положение, и даёт всем почувствовать своё императорское величие. Даже плоть у него царская — источает лишь капли фимиама и елей. Ещё когда он был в колыбели, небо, по словам Лактанция, изливало на него нектар и амброзию. Феникс — единственный свидетель всех мировых эпох, он видел, как золотые души золотого века превращались в серебряные, потом в медные и, наконец, в железные. Он единственный не покидал небо и землю. Он единственный смеётся над смертью, делает её своей кормилицей и матерью, заставляет её порождать жизнь. Когда он чувствует себя обременённым годами, одряхлевшим, удручённым долгой чередой лет, он уступает естественному желанию возродиться к новой жизни посредством чудесной кончины. Тогда он готовит себе место, которое одно на свете не имеет названия: это не гнездо, не колыбель, не родильная, так как здесь он прощается с жизнью, но это и не могила, не гроб, не погребальная урна, так как здесь он вновь обретает жизнь. Таким образом, я не знаю, что оказывается ещё одним неодушевлённым фениксом, который одновременно гнездо и могила, матка и склеп, жертвенник жизни и жертвенник смерти, предназначенные для Феникса. Как бы то ни было, там, на дрожащих ветвях пальмы (palme)[379], он укладывает стебли коричного дерева и ладан, на ладан кладёт кассию, на кассию белоус, затем с несчастным видом вверяя свою судьбу Солнцу, своему убийце и отцу, взбирается на этот благоухающий костёр, дабы сбросить с себя бремя лет. Идя навстречу законным желаниям птицы, Солнце зажигает костёр, который, расточая аромат, обращает всё в пепел и тем самым возвращает Птицу к жизни. Бедное естество, содрогаясь от мысли, что потеряет своё место в этом великом мире, приказывает всему замереть. Тучи не осмеливаются уронить ни одной капли ни на пепел, ни на землю, и даже самые злые ветры страшатся дуть. Властвует лишь Зефир, верх берёт весна, а пепел по-прежнему недвижим. Тогда естество убеждается, что всё благоприятствует возвращению к жизни его Феникса. О великое чудо божественного провидения! Почти тут же холодный пепел, не желая больше видеть естество в скорби и страхе, согревается не знаю каким образом жаркими золотыми лучами Солнца и превращается в червячка (petit ver), затем в яйцо, и, наконец, в Птицу в десять раз прекраснее прежней. Можно подумать, что всё кругом возродилось, так как небо, пишет Плиний, возобновляет своё вращение, свою нежную музыку, и четыре стихии вдруг весело затягивают мотет во славу природы, чтобы воспеть воскрешение Птиц и мира» [XXXVI].


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: