Динамика культуры (культурные процессы) 17 страница

Еще в древнем мире появились специальные должностные маркеры внеш­него вида, по которым легко различались монарх и придворный, глава цер­к­ви и рядовой священнослужитель. По ходу истории должностные маркеры расширяли свою номенклатуру и символическую изощренность. В средневековье появилась и характерная маркировка профессиональной принадлежности к различным цехам и гильдиям. На­­­­­стоящим расцветом маркировки дол­жностной и служебной принадлежности стали последние три века. В XVIII-XIX вв. каждая воинская часть имела униформу своей особой расцветки, тогда же появились и должностные знаки различия. В это же время вводится специальная униформа и знаки различия практически для всех государственных служб. Увлечение служебной маркировкой сохранилось и в XX в.

Параллельно развивалось такое явление как мода, ведущая свою историю тоже из древнего мира. Она тоже преследовала цели поначалу гендерной, а позднее и социальной маркировки. Одеваться модно могли себе позволить только представители высшей аристократии, так что мода быстро стала символом пре­­с­­­­­­­тижности социальной (см.). В XX в. мода стала очень дробной в социальном отношении; сохранилась и особая мода истеблишмента, но появились и многочисленные локальные моды разных молодежных групп, сторонников различных партий и участников социальных движений.

Индивидуальная маркировка в виде татуировок и наколок в XIX в. переместилась преимущественно в уголовную и военную (солдатско-матрос­с­кую) среду, но в конце XX в. опять стала модной среди молодежи.

Для конца XX – начала XXI вв. характерна такая тенденция, как посте­пенное снижение значимости этнической и половозрастной маркировки, ее сво­­­еобразной стандартизации. Это особенно характерно для городского населения, которое в Японии, России и США одевается примерно однотипно; вооруженных сил, которые в полевом обмундировании почти невозможно идентифицировать по национальной принадлежности; значительным стирани­­­ем раз­личий между образцами одежды старшего поколения и молодежи; а так же распространением образцов одежды типа унисекс, в равной мере используемой как мужчинами, так и женщинами (например, знаменитые джинсы).

Таким образом, можно выделить наиболее устойчивую исторически латентную маркировку разных народов, сравнительно устойчивую специально разрабатываемую должностную и служебную маркировку и отчасти стихийную, а отчасти специально разрабатываемую моду, которая трансформировалась из маркера социальной престижности в маркер малых социальных групп и все больше и больше эволюционирует к маркеру индивидуальному.

Следует отметить и еще одну особенность. Способов маркировки культурной сравнительно немного: одежда, прическа, символические знаки, носимые на теле, прикрепляемые к одежде или носимые в руках, и символические знаки, устанавливаемые или нарисованные на зданиях, кораблях, других средствах передвижения. При этом по ходу истории происходит постоянный обмен функциями между разными типами маркеров. То, что еще вчера символизировало целый социальный слой, сегодня превращается в индивидуальную маркировку и наоборот. При том, что уже 60% человечества говорит или в какой-то мере владеет английским языком, формами этнической маркировки остались в основном поведенческие стереотипы.

КУЛЬТУРА ИНТИМНЫХ ОТНОШЕНИЙ – культура сексуальных отно­шений и отношения общества к вопросам секса. Этот вопрос рассматривается как специальный, поскольку на всем протяжении истории человечества именно проблема интимных отношений между полами, разрешенных и запрещенных аль­янсов близости и т.п. являлась одним из основных социальных регуляторов социальных отношений между людьми.

Начиная с эпохи аграрных цивилизаций, религии (а позднее и светская культура) стремились «вытравить» из человека все признаки его животного происхождения или, по крайней мере, предельно ограничить их проявления. Биологичность человека считалась чем-то низким по сравнению с его духовностью. Основной ареной борьбы с биологическим началом в человеке стал секс и система ограничений на него.

Сексуальную культуру не следует смешивать с культурой любви. Она яв­ляется лишь частью куль­­­­­туры любви. Рассматривая этот вопрос, следует помнить и о том, что в традициях разных народов эта культура может существенно различаться по своим параметрам, и что сексуальная культура прошла значительную эволюцию, гла­в­ным образом по причине изменения социального статуса женщины и ее пос­ледующей эмансипации. Вместе с тем в этой культуре постоянно присутство­вали несколько универсальных компонентов, которые в традициях каждого на­рода, религии и в разные исторические периоды имели разное решение. Это:

- разрешенные и запрещенные формы и способы сексуальной близости;

- разрешенные и запрещенные периоды для сексуальной близости;

- разрешенный возраст начала сексуальной жизни;

- разрешенная и запрещенная степень кровного родства для сексуальной близости;

- разрешенная и запрещенная степень публичности сексуальных отношений;

- разрешенные и запрещенные формы и степень подробности в описании и освещении сексуальных отношений,

а так же ряд иных.

У ближайших биологических родственников человека – челове­кооб­ра­з­­ных обезьян действует только один регулятив их брачных отношений – зап­рет на межпоколенные связи. По всей видимости, и у ранних Homo sapiens только это ограничивало полный промискуитет. Следующим шагом стал запрет на ин­тимные связи внутри родового коллектива, который состоял из срав­­­нитель­но близких родственников. Для решения вопроса биологического воспроизводства между двумя обитающими поблизости родами заключался сво­­­­­еобразный союз – дуально-фратриальный, – в соответствии с которым все мужчины рода А могли быть сексуальными партнерами всех женщин рода Б и наоборот. Такая система возникла уже на позднем этапе существования родо­вой общины. Поскольку персональное установление отца того или иного ребенка в этих условиях было практически невозможным, родившийся ребенок разделял судьбу матери, принадлежал к ее тотему и становился членом материнского рода. Соб­ственно в этом, по современным данным, и заключался весь матриархат.

Перелом произошел с «неолитической революцией» и переходом на «варварскую» стадию социокультурного развития, в ходе которой родовая фор­ма организации была разрушена и возникла племенная. В рамках племени уже не существовало ограничений на браки, наоборот, внутриплеменные браки (эндогамия) стали основными, в то время как брак с представителем другого племени (экзогамия) был затруднен. В это же время возникла и нуклеарная патриархальная семья (поначалу, видимо, гаремного типа). Женщина – до того относительно свободная – стала неотъемлемой принадлежностью мужа (в том числе и как хозяйственный инвентарь). Интимная жизнь была ограничена толь­ко семьей и любые другие ее формы жестко преследовались. Начал складываться тот «двойной стандарт», в соответствии с которым сексуальные возможности мужчины и женщины существенно различались. Довольно яркие кар­тины сексуальной культуры подобного типа представлены в «Русской правде», скандинавских сагах.

Переход к аграрной стадии развития формально не внес никаких изменений в описанное положение дел; напротив, жесткость контроля и санкций в отношении нарушителей дополнилась еще и религиозными нормами семей­ной жизни. Вместе с тем появление городов и городского образа жизни, более закрытого от постороннего наблюдения, чем сельская, фактически способ­­­ство­вало практике нарушения господствующих норм сексуальной культу­ры. Именно в городских ус­ловиях родился такой феномен, как проституция – как реакция на чрезмерную табуированность этой стороны жизни.

Вместе с тем у разных народов сексуальная культура отличалась своими особенностями. Например, в Индии некоторые религиозные учения сак­ра­ли­зо­вали интимные отношения и неизбежно либерализовали их; в Египте в семьях фараонов практиковался столь же сакральный инцест. В аристократической среде негласное нарушение общепринятых сексуальных норм вообще вошло в обыденную практику. Показательно, что европейское Средневековье, будучи эпохой наиболее жестких церковных ограничений, одновременна было и временем наибольшей практической сексуальной распущенности (по крайней мере, в среде аристократии, включая и церковную).

В период высокого средневековья и Ренессанса начался процесс постепенной эмансипации женщин. Это не могло не сказаться и на определенном изменении характера сексуальной культуры. Основой сексуальных отношений (по крайней мере, в аристократической среде) стала любовь, хотя параллельно существовали и другие стимулы брачных союзов. Этот культ романтической любви и прославление ее в искусстве и литературе неизбежно вли­я­ли на то, что характер взаимоотношений между полами становился более сво­­­­бодным. Формально эта свобода не включала в себя освобождения от цер­ковных регулятивов интимной жизни, но фактически способствовала этому. Вместе с тем «взрыв» сексуальной свободы, характерный для Ренессанса, был быстро подавлен эпидемией сифилиса, привезенного на кораблях Колу­м­ба из Америки, и пуританская мораль, восторжествовавшая в XVI-XVII вв., оказалась еди­н­ственным эффективным способом ограничения распространения болезни.

Тем не менее, тенденция раскрепощения сексуальной культуры получила дальнейшее развитие в Новое время и даже усилилась благодаря феми­нист­скому движению. Либерализации норм интимной жизни способствовали секуляризация общественной жизни, нача­в­шаяся с эпохи Просвещения, и раз­витие искусства. Искусство Ренессанса воз­родило античный культ красоты обнаженного тела, искусство барокко было уже весьма эротичным (по нор­мам своего времени), в литературе конца XVIII-XIX в. появи­лись уже весьма откровенные описания сцен интимной близости.

Новым шагом в легализации сексуальной свободы стало искусство модерна и решительные успехи феминистского движения в течение всего XX в. Модерн и последовавшие за ним футуризм, сюрреализм, экспрессионизм и пр. фактически сдернули последнюю кисею стыдливости с темы секса, как в искусстве, так и в социальной практике. Хотя на протяжении первой половины XX в. институт брака еще сохранялся незыблемой основой личной жизни, продолжали преследоваться нетрадиционные формы секса, изготовление и рас­­­про­странение порнографии и т.п., но фактически свобода сексуальной жи­зни (особенно в молодежной среде) стала уже обыденной нормой. Оставалось толь­ко легализовать эту норму в общественном мне­нии и законодательстве.

Такая легализация в западных странах произошла в 1960-70-е гг. в период так называемой «молодежной революции» (или «революции хиппи»), составной частью которой стала и «сексуальная революция». В результате получили полную легализацию внебрачные сексуальные связи, проституция, гомосексуализм, трансвести­з­м, стриптиз, порнографические издания и кинематограф; стало обыденным включение элементов эротики в любое произведение визуального и сценического искусства, в рекламу и т.п.

Сексуальная свобода наших дней, конечно, имела и своих предшественников – индийский тантризм, периоды, пусть неформальной, но фактической сексуальной свободы в Древнем Риме и ренессансной Италии. Но все это не имело таких масштабов, какие мы наблюдаем сейчас. Представляется, что в по­следние десятилетия сексуальная культура западного мира, и тех обществ, которые ориентируются на него, проходит этап некоторой анархии, отмены «двойного стандарта», агрессивного феминизма и т.п., ко­торая со вре­менем войдет в какие-то регулируемые рамки. Распространение СПИДа – это только первый сигнал необходимости таких рамок. Если секс остается частью человеческой культуры, то культура по определению несовместима с анархией и рано или поздно должна установить какие-то свои регулятивы.

ТАБУ – в первобытной культуре – религиозный запрет на совершение каких-либо действий, посещение каких-либо мест, произнесение каких-либо слов, разглашение каких-либо сведений. Табу принципиально отличалось от ад­министративного запрета, наложенного вождем; при его нарушении, карал сам вождь, чего можно было избежать. В случае нарушения табу – карали ду­хи, что было неотвратимо. Обычно табу на что-либо объявлял жрец, шаман или колдун, но табу мо­гло быть наложено и решением совета старейшин.

Попытки исследовать степень рациональности того или иного табу, пред­принимавшиеся многими антропологами (А.Миклухо-Маклаем, Б.Мали­но­в­ским, К.Леви-Стросом, М.Элиаде и др.), не приводили их к однозначному выводу. В зависимости от конкретных обстоятельств табу могло быть и высоко рациональным решением, и результатом минутного испуга, и нормой традиции, и инструментом обмана. Точно так же не удалось установить, верит ли сам шаман или колдун, объявивший табу, в неотвратимость наказания. Очевидно, это зависело от причины, по которой было объявлено табу.

Исследователями фиксировались и ситуации, когда табу нарушалось, а наказания от духов не нисходило. В таком случае нарушителя могли убить и сами соплеменники, тем самым, спасаясь от наказания всего племени, или шаман объявлял, что наказание отложено до наступления какого-то сакрально зна­чимого момента (но через какое-то время нарушителя все равно тайно убивали).

В любом случае табу было и остается одним из самых сильных инструментов социальной регуляции в первобытную эпоху и в современных архаических обществах.

ТОЛЕРАНТНОСТЬ – психологический настрой человека, характе­ризу­е­мый доброжелательным отношением, уважением и интересом к чу­жим культурам, традициям, обычаям, нравам, языкам и т.п.

Толерантность издавна считалась обязательным элементом народных обычаев го­степриимства, как и поведения чужестранца в гостях. Точно так же боль­шинство философов гуманистической направленности с древней­ших вре­мен и по сей день призывают к воспитанию в человеке автома­ти­ческих на­вы­ков и стереотипов толерантности. Идеи интернационализма, до­­­мини­ровавшие в марксист­с­кой идеологии до Второй мировой вой­ны, яв­лялись своеобраз­ной интер­претацией принципов культурной то­ле­рант­но­сти, отчасти компенсировавшие сентен­ции клас­совой борьбы. Особенную актуальность концепция толерантности приобрела в пос­ле­д­ние де­сяти­ле­тия в связи с формированием постиндустриальных обществ и нарас­танием в них тенденций мультикультуральности. В этих ус­ловиях наме­ча­ются процессы постепенного «оттеснения» чувств этни­че­ской самоиден­ти­фика­­ции человека в сферу его приватной домашней жиз­ни, наполненной нацио­нальными традициями уклада жизни и пр.

Сегодня наи­бо­лее показательным примером толерантности в куль­ту­ре является массовая культура, синтезирующая в себе культурные тради­ции и фор­мы многих де­сятков народов. Именно массовая культура, транс­ли­руемая по всему миру посредством электронных СМИ и популярная у молодежи всего мира, в ус­ловиях активизации традиционализма в кризисных социумах играет су­ще­­ст­венную роль в противо­стоянии национал-шо­ви­низму и рели­ги­озному фундаментализму.

Весьма своеобразным является отношение различных религий и кон­фессий к проблеме религиозной и национальной толерантности. Как правило, национальные религии (исповедуемые только одним народом) не одо­­­­бряют­ ре­лигиозную и национальную толерантность, как скрытую лояльность по отношению к другим религиям и народам. Мировые религии (имею­щие интернациональное распространение), плохо относятся к толерантности по отношению к другим религиям, а к национальной – в основном положительно.

КУЛЬТУРНЫЕ ЦЕННОСТИ. Не пытаясь повторять «классические» определения понятия «ценности», выработанные мировой философией, мы по­пы­таемся сосредоточиться на собственно культурологических (антрополо­ги­чес­ких) характеристиках и свойствах этого явления.

Во-первых, под культурными ценностями имеют в виду сумму наиболее выдающихся по своему качеству произведений (шедевров) интеллектуального, художественного и религиозного творчества. В этот перечень входят также выдающиеся архитектурные и иные сооружения, уникальные произведения ремесла, а также весь набор археологических и отчасти этнографических раритетов уже в силу их древности и уникальности каждого экземпляра. Это подход к проблеме археолого-искусствоведческий.

Во-вторых, культурологи понимают под культурными ценностями не­которую квинтэссенцию социального опыта общества, в рамках которой со­б­ра­ны наиболее оправдавшие себя и показавшие наибольшую социальную эффективность принципы осуществления жизнедеятельности: нравы, обычаи, сте­реотипы поведения и сознания, образцы, оценки, образы, мнения, интерпретации и т.п., принципиальные нормы поведения и суждения, которые ведут к повышению социальной интеграции сообщества, к росту взаимопонимания между людьми, их комплиментарности, солидарности, взаимопомощи и пр. Культурные ценности, трактуемые в этом смысле, представляют собой некоторое «ядро» социальной культуры сообщества, квинтэссенцию народной мудрости и высоких интеллектуальных откровений, содержащихся в разнообразных «культурных текстах», за века «наработан­ных» сообществом. Точно так же, и шедевры искусства и литературы являются «ядром» соответствующих специализированных областей культуры.

Реально в культуре подлинную значимость и историческую устой­чи­вость имеет лишь социальный опыт; отношение к художественным и интел­лектуальным ценностям при всех их достоинст­вах меняется под вли­янием моды и т.п.

Культурная ценность не является ни обязательной к исполнению нормой, ни теоретически преследуемым идеалом. Она, скорее, некоторый «резерв» уже обретенного и накопленного социального опыта, лежащий в основе исторической и социальной устойчивости данной культуры.

КУЛЬТУРНАЯ КАРТИНА МИРА – условный термин, претенду­ющий на объе­диненную характеристику всей системы миропредставлений, свойствен­ных исследуе­мому обществу, включающих совокупность как рациональных знаний, так и религиоз­ных верований, мифологических ата­визмов, нравов, ментальностей, морали, ценностных установок, политической идеологии, эстетических предпочтений и т.п. Сама претензия на подобную интегративную харак­теристику может вызывать только одобрение, однако ее репрезентативность на на­учно доказуемом уровне представляется весьма сомнительной. Поэтому словосочетание «культурная картина мира» принято воспринимать прежде всего как некоторую метафору, реалистичность которой может быть ограничена исторически сохранивши­мися текстами преимущественно элитарной, религиозной и в незначительной мере хо­зяйственной субкультур.

Следует учитывать, что «картина мира» сословий и социальных групп, не оставивших пространные тексты, излагавшие их миропредставления (мему­а­ров, эпистолярии, художественных произведений и т.п.), может быть реконструирована с большой долей ус­ловности в основном на основании археологических данных (грубо говоря: по костям) или в редкостно удачном случае на основании чудом сохранившегося фольклора и этно­графических обычаев, восходящих к временам позднего Средневековья (в лучшем случае). В Европе и славянской части России это уже почти невозможно, на других кон­тинентах шансы еще сохраняются.

В идеале понятия «культурная картина мира исследуемого народа» и конфигурация культурная (см.) должны совпадать. Невозможность полно­мас­штабного эмпирического описания первой вынуждает нас к моде­лиро­ва­нию ти­пологических ха­рактеристик второй. На самом деле за этой частной проблемой кроется другая – более глобальная: теоретическая невозможность адекватного и полномасштабного опи­сания истории культуры какого-либо народа и, тем более, человечества в целом. Исто­рию культуры в эмпирическом изложении можно рассказать как текст (нарратив), отдавая себе отчет о масштабах вымысла (или домысла за отсутствующие фрагменты), заложенного в существенную часть описываемой фактуры (как самим рассказчиком, так и его предшественниками).

Но история культуры поддается аналитическому моделированию как сис­тема; возможна аргументированная реконструкция ее структурно-смыс­ло­вой и отчасти образ­ной конфигурации. Решением этой задачи в большой мере многие десятилетия занималась философия истории (и прежде всего ее цивилизационистское направление), а ныне специальная отрасль науки – историческая культурология, идеальный результат усилий которой и есть модель «куль­турной картины мира» исследуемого народа. Но только как типологическая модель. Всякое фактурное описание уже явится мифом, легендой, эпосом о культуре данного народа.

Разумеется, в образовательных целях «культурная картина мира» того или иного народа или эпохи в ограниченных пределах описывается преимущественно комплексом черт элитарной субкультуры общества. Главное, чтобы сам преподаватель при этом не заблуждался и не обманывал учащихся касательно пол­ноты, аргументированности и социальной репрезентативности того, что он рассказывает.

СЕМИОТИКА КУЛЬТУРЫ – направление исследования культуры, в рамках которого она изучается преимущественно лингвистическими методами как система вы­сказываний, текстов, языков и т.п. Поскольку естественный язык является неотъемлемой частью культуры и наиболее адекватным аналогом ее целостности, именно семиотиче­ский подход, наряду с социологическим и психологическим, представляется наиболее эври­стичным методом познания культуры.

Не вдаваясь в собственно лингвистический аспект этой проблемы, от­ме­тим, что в культуре не бывает понятия, события, явления и т.п., не име­ю­ще­го названия – имени (собственного или общего). Даже яв­ления, лишенные какой-либо социальной значимости, но попавшие поле зрения человека, все равно получают какое-то название. Кроме того, не следует забывать об огромном числе культурных объектов и событий, не существующих реально, а являющих­ся плодом человеческой фантазии, творчества, предрассудков и т.п., которые тоже имеют свои имена. Для культуры реальность или ирреальность явления или события имеют равную ценность и по некоторым предположениям, мы живем в мире, где фантазии статистически преобладают над реали­ями (Ж. Бодрийяр). В качестве примера можно указать на то, что наши (массово распространенные) знания о реально существовавшем два века назад императоре Наполеоне, столь же фантас­тичны (легендарны) как и знания о никогда не существовавшем короле Артуре. Тем не менее, все в этом мире получает свое название, как символическую «бирку», по которой в процессах коммуникации одно явление дифференцируется от другого.

Таким образом, семиотика культуры – это прежде всего наука об име­нах куль­туры – названиях ее форм, черт, объектов, систем, конфигураций, про­цессов, стилей и т.п. Среди множества познавательных задач, решаемых семи­отикой культуры можно выделить следующие:

- сопоставление взаимодействий имен культурных явлений как линг­ви­с­тических единиц (по законам лингвистики) с такого же рода взаимодействием культурных явле­ний как социальных единиц (по законам социологии, этногра­фии, культурологии, психо­логии) и выявление принципиальной схожести этих двух типов взаимодействий, что дает основания считать эти способы иссле­до­вания релевантными друг другу;

- исследование происхождения имен явлений и событий культуры и ди­намики их смысловой эволюции;

- введение, наряду с пространственно-временным, социальным, мировоз­­зренческим и художественно-об­раз­ным измерениями культуры, также семи­о­тического и информационного как измерений ее символико-смысловой и информацион­ной насыщенности;

- исследование «семиосферы» (Ю.Лотман), как культуры, в особом ракурсе ее понимания, как сферы знаковой деятельности человека и ее результатов в целом, представляющей собой специфическую область куль­турной практики;

- исследование, наряду с вербальными, невербальных языков культуры, выражен­ных в системах мимики и пластики, церемониальном, риту­альном (и любом ином) пове­дении людей, художественно-образных произ­ведениях, опредмеченной в формах и чертах продук­тов и технологий любой человеческой деятельности, во всей системе межчеловеческих отношений;

- введение такой ключевой для культурологии категории, как «куль­тур­ный текст» (см.), фактически применимый к любому культурному объекту и процессу.

Принципиальным достижением семиотики культуры было выявление ее многоканальности и гетерогенности как обязательного условия функционирования. Основная закономерность семиотики культуры заключается в том, что ни одна культура не может существовать при наличии лишь одного семиотического канала или, говоря иначе, – языка культуры; любая локальная культура обладает множеством таких языков, кодов, символических систем (см. языки культуры). В этой связи возникла теория интертекстуально­с­­­ти (Ю.Крис­те­ва), ставящая под вопрос обязательную согласованность языков, кодов и сим­во­лов одной и той же культуры.

Проблема многочисленности языков культуры и их взаимодействия акту­ализировала вопрос об адекватности перевода и понимания любого культу­р­но содержательного сообщения. Согласно теории Э.Беневиста, культурные объ­­­­­­­екты должны бытии семиотически опознаны и семантически поняты. Вме­­­­сте с тем, по Ж.Бодрийару, подавляющая часть сообщений, инфор­миру­ет нас не о реалиях, а об их симулякрах (см.). К этому же проблемному полю от­но­сит­ся и теория нарратива (см.) Ж.-Ф.Лиотара. Все это не ставит под вопрос семи­о­тическую сущность культуры, но активизирует сомнение в подлинности информации, сообщаемой культурными текстами и ее соответствия социальным и историческим реалиям (что для самой культуры не имеет принципиального зна­че­ния).

Семиотика культуры дала мощный толчок развитию культурологических иссле­дований, и прежде всего формированию таких направлений, как структурализм и постмодернизм (см.).

ЯЗЫКИ КУЛЬТУРЫ – очень важная категория в изучении и понимании куль­туры, отчасти связанная с методами семиотики культуры (см.), отчасти раз­виваю­щаяся как самостоятельная область познания ку­ль­ту­ры, не ограничивающая себя лин­гвистической методологией.

Со времен сложения эмпирических и теоретических представлений о культурном многообразии мира (XVI-XVII вв.), стало понятным, что культура ни­когда не бывает «ничья»; это всегда культура какого-то конкретно-истори­ческого объединения людей (см. локализация культурная). Но совершенно очевидно, что такое объединение технически не может су­ществовать без системы комму­ницирования, обмена информацией, согласованных пред­став­ле­ний о тех или иных явлениях и событиях, их названий и оценок и т.п. При­чем, со­вер­шенно очевидно, что речь идет о чем-то большем, чем просто вер­бальный язык пря­мого межличностного общения.

В качестве особых языков в куль­туре задействованы и акты человечес­кого поведения, имеющие высокую информативную значимость; и худо­жест­вен­ные образы в разных видах искусств; и специальные церемониальные, ритуальные и обрядовые ситуации, совершаемые по особому сценарию; и особые смыс­ловые конструкции, заложенные в тексты философских, религиозных и ли­тературных сочинений (не сводимые к непосредственному смы­с­лу слов, кото­рыми они изложены); и символические черты любых продуктов материальной деятельности чело­века; и т.п. Все, созданное руками и интеллектом человека, по определению наполнено символическим содержанием, представляет со­бой определенный текст культуры (см.), изложенный на том или ином культурном языке.

Этих специфических языков культуры не просто много (по видам и типам), они еще обладают и более или менее выраженной локальной или социальной специфично­стью, которую обычно называют «национальной или сословной самобытностью куль­туры» того или иного народа или сословия. Разумеется, в этих невербальных языках культуры есть много интернационального, схожего по основаниям либо общности хо­зяйственно-культурной типологии или единства цивилизационных черт культуры. На­пример, только узкий специалист сможет отличить символику нанайского орнамента на одежде от не­нецкого; пожалуй, лишь местный житель или историк архитектуры безоши­бочно различит французскую готику с фламандской и т.п. В отличие от вербального языка, различия в невербальных языках культуры имеют преимущественно стилевой ха­рактер, поэтому наибольшими корифеями в этом вопросе, как правило, являются искус­ствоведы, особенно специалисты по художественным стилям, орнаменту, декоративно-прикладному искусству, истории костюма, мебели и т.п., а также, разумеется, архео­логи (специалисты по языкам куль­тур древности) и этнографы (специалисты по языкам народных культур).

В этой связи возникает проблема перевода, во-первых, с одного языка культуры на другой в пределах одной национальной системы языков и, во-вто­рых, с какого-либо языка культуры одного народа на соответствующий язык дру­гого народа. Степень адекватности перевода в большой степени зависит от близости принципов означения (символического выражения) и означаемого, при­нятых в данных языках, и всегда ведет к большему или меньшему смысловому искажению.

Другой важной проблемой функционирования языков культуры является их понимание. В процессе коммуникации неизбежно присутствует определенная неадекватность понимания (обусловленная различием индивидуаль­ного опыта, общей эрудиции, степенью знакомства с языком, с предметом сообщения и т.п.) и интерпретация (переосмысление), искажающие исходный смысл. Понимающий, как правило, обладает определенным представлением о предмете сообщения, ожидает соответствующего смыслового наполнения сообщения и интерпретирует его в соответствии с этим представлением.

Языки культуры, безусловно, являются не статичными феноменами, а вы­соко динамичными, изменяющимися по ходу времени. Если в прошлые эпохи эта динамика изменений была не очень высока, то уже в ХХ в. масштаб изменений стал отчетливо виден даже на уровне межпоколенной коммуника­ции.