Рассказ о Дамре и его возлюбленной (ночи 693–695)

Рассказывают также[577], о счастливый царь, что Харун ар‑Рашид однажды ночью томился бессонницей. И он послал за аль‑Асмаи и Хусейном‑аль‑Хали и, призвав их, сказал: «Рассказывайте! И ты, о Хусейн, начинай». – «Хорошо, о повелитель правоверных, – ответил Хусейн. – В каком‑то году спустился я в Басру, чтобы похвалить Мухаммеда ибн Сулеймана арРабии касыдой[578], и он принял её и приказал мне оставаться в Басре. И однажды я вышел на Мирбад[579]и выбрал путь по улице аль‑Махалия, и поразила меня сильная жара. И я подошёл к большим воротам, чтобы попросить напиться, и вдруг увидел девушку, подобную качающейся ветви, с томными глазами, вытянутыми бровями в овальными щеками, и была она в рубашке гранатового цвета и плаще из Сана, и великая белизна её тела одолевала красноту её рубашки, из‑под которой поблёскивали две груди, подобные гранатам, и живот, точно свёрток коптской материи со складками, похожими на свитки белой бумаги, наполненные мускусом. И на её шее, о повелитель правоверных, была ладанка из червонного золота, которая спускалась между грудей, а на блюде её лба был локон, подобный чёрной раковине, и брови её сходились, глаза были огромны и щеки овальны, а нос – с горбинкой, и под ним были уста, как кораллы, и жемчужные зубы, и благовония как бы одолели её. И была эта девушка смущена и растеряна и расхаживала в проходе дома, то уходя, то приходя, и ступала по печени влюблённых, и её ноги делали немым звон её ножных браслетов. И была она такова, как сказал о ней поэт:

Все частицы её прелестей нам

Присылают красоты образец.

И я преисполнился к ней почтения, о повелитель правоверных, и приблизился к ней, чтобы её приветствовать, и вдруг почувствовал, что и дом, и проход, и улица пропитаны запахом мускуса. И я пожелал ей мира, и она ответила мне неслышным голосом, с сердцем, сожжённым пламенем любви, и я сказал ей: «О госпожа, я – старик, чужеземец, и меня поразила жажда. Не прикажешь ли ты дать мне глоток воды, за который ты получишь небесную награду?» – «Отстань от меня, о старец, – ответила девушка, – мне некогда думать о воде и пище…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.