Ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар‑Рашид сказал Абу Исхаку: „Ты непременно должен к нему поехать и привезти его и собак, а иначе – неизбежно твоё убиение“. – „Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, достаточно с нас Аллаха, и благой он промыслитель! – ответил АбуИсхак. – Прав был тот, кто сказал: „Бедствие человека – от его языка“. И я сам навлёк на себя это, когда рассказал тебе. Но напиши мне благородный указ, и я пойду к Ибн Фадилю и приведу его к тебе“.

И халиф написал ему благородный указ, и Абу Исхак направился с ним в Басру. И когда он вошёл к правителю Басры, тот сказал: «Да избавит нас Аллах от зла твоего возвращения, о Абу Исхак!» – «Почему это, я вижу, ты быстро вернулся? Может быть, харадж недостаточен, и халиф не принял его?» – «О эмир Абд‑Аллах, – сказал АбуИсхак, – я возвратился не из‑за недостатка хараджа – он доставлен полностью, и халиф принял его. Но я надеюсь, что ты не будешь с меня взыскивать, – я сделал ошибку по отношению к тебе, и то, что из‑за меня произошло, предопределено Аллахом великим» – «А что произошло, о Абу‑Исхак? Расскажи мне – я тебя люблю и не стану с тебя взыскивать», – молвил ибн Фадиль.

И Абу Исхак сказал: «Знай, что когда я был у тебя, я шёл за тобой следом три ночи подряд, когда ты каждую ночь вставал в полночь и мучил собак и возвращался, и я дивился этому, но мне было стыдно тебя спросить. И я рас сказал халифу о твоём деле, случайно, без намерения. И он обязал меня вернуться к тебе, и вот указ, написанный его рукой. Если бы я знал, что дело так обернётся, я бы не рассказал ему, но это принесла судьба».

И он стал извиняться перед Абд‑Аллахом, и Абд‑Аллах сказал ему: «Если ты рассказал халифу, я подтвержу ему твой рассказ, чтобы он не думал, что ты лжёшь, так как я тебя люблю. Но если бы рассказал кто‑нибудь другой, я бы стал отрицать это и обвинил бы его во лжи. Я поеду с тобой и захвачу собак, хотя бы была в этом гибель моей души и конец моего срока». – «Да покроет тебя Аллах, как ты покрыл моё лицо перед халифом!» – сказал Абу Исхак.

И затем Ибн Фадиль взял подарок, подходящий для халифа, и взял собак, на золотых цепях, и взвалил каждую собаку на верблюда, и они ехали, пока не доехали до Багдада. И Абд‑Аллах вошёл к халифу и поцеловал землю меж его рук, и халиф позволил ему сесть, я Ибн Фадиль сел и велел привести к себе собак.

«Что это за собаки, о эмир Абд‑Аллах?» – спросил халиф. И собаки начали целовать землю меж его рук, и шевелить хвостами, и плакать, как будто ему жалуясь. И халиф удивился этому и сказал: «Расскажи мне историю этих двух собак и по какой причине ты их бьёшь и оказываешь им уважение после побоев». – «О преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – это не собаки, а люди – двое юношей, красивые и прелестные, стройные и соразмерные, и они – мои братья, дети моей матери и моего отца». – «А как же они были людьми и стали собаками?» – спросил халиф.

И Абд‑Аллах сказал: «Если ты мне позволишь, о повелитель правоверных, я расскажу тебе истину об этом деле». – «Расскажи мне, – сказал халиф, – и берегись лжи, ибо ложь – качество людей лицемерных. Будь правдив, ибо правдивость – корабль спасения и черта праведников».

«Знай, о преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – что во время моего рассказа они будут свидетелями. И если я солгу, они обличат меня во лжи, а если я скажу правду, они подтвердят мою правдивость». – «Это собаки, и они не могут говорить или отвечать, – сказал халиф, – Как же они засвидетельствуют против тебя или за тебя?» – «О братья, – молвил Ибн Фадиль, – если я скажу слова лживые, поднимите головы и раскройте широко глаза, а если я скажу правду, опустите головы и зажмурьте глаза. Знай, о преемник Аллаха, – сказал он потом, – что нас три брата и у нас одна мать и один отец. И имя нашего отца было Фадиль, и его назвали этим именем только потому, что жена его отца родила двух сыновей‑близнецов, и один из них умер в тот же час и минуту, а другой остался, и отец назвал его Фадилем[679]. И его отец воспитал его, и дал ему хорошее воспитание, и когда он вырос, женил его на нашей матери, и умер, и наша мать родила сначала этого моего брата, и отец назвал его Мансуром. А потом она понесла второй раз и родила вот этого моего брата, и отец назвал его Насиром, и моя мать понесла третий раз и родила меня, и отец назвал меня Абд‑Аллахом. Он воспитывал нас, пока мы не выросли и не достигли зрелости мужчин, а потом умер и оставил нам дом и лавку, полную разноцветной материи из материй всех сортов – индийских, румских, хоросанских и других, и ещё он оставил нам шестьдесят тысяч динаров.

И когда наш отец умер, мы отмыли его и вырыли ему могилу и похоронили его на милость владыки. Мы устраивали по нем моления и чтения Корана и раздавали милостыню до завершения сорока дней. А потом, после этого, я собрал купцов и знатных людей и устроил для них великолепный пир, и когда они поели, я сказал им: «О купцы, здешняя жизнь преходяща, а последняя жизнь вечна, и да будет хвала тому, кто вечен после исчезновения его тварей. Знаете ли вы, для чего я вас собрал в сегодняшний благословенный день к себе?» – «Да будет хвала Аллаху, знающему сокровенное!» – ответили они. И я сказал им: «Мой отец умер и оставил много денег, и я боюсь, что после него остался долг кому‑нибудь, или залог, или что‑нибудь другое. Я хочу освободить моего отца от ответственности за долги людям, и пусть тот, кому что‑нибудь с него следует, скажет: „Мне с него следует то‑то и то‑то“. И я передам ему это, чтобы освободить моего отца от ответственности». – «О Абд‑Аллах, – сказали купцы, – земная жизнь не обойдётся без дольней жизни, и мы не люди лжи. Каждый из нас знает, что дозволено, а что запретно. Мы боимся Аллаха великого и не хотим поедать имущество сироты. Мы знаем, что деньги твоего отца (да помилует его Аллах!) всегда оставались за людьми, а он не оставлял на своей ответственности ничего, принадлежащего другому, и всегда говорил в своих молитвах: „Бог мой, на тебя моё упование и надежда, не дай же мне умереть, когда на мне будет долг“. Одним из его свойств было то, что, когда он был комунибудь должен, то отдавал это без требования, а если кто‑нибудь был должен ему, он не требовал с него и говорил: „Не спеши!“ Если же это был бедняк, он прощал ему долг и освобождал его от ответственности, а если это не был бедняк я он умирал, твой отец говорил: „Да простит ему Аллах то, что он мне должен! Мы свидетельствуем, что он не должен никому ничего“. – „Да благословит вас Аллах!“ – сказал я. И затем я обернулся к этим моим братьям и сказал им: „О братья, наш отец никому ничего не должен, и он оставил нам эти деньги, и материи, и дом, и лавку. Нас трое братьев, и каждому из нас полагается треть всего этого. Согласимся ли мы не делиться и останется ли наше имущество общим между нами и мы будем есть вместе и пить вместе, или же мы разделим материи и деньги, и каждый из нас возьмёт свою долю“. – „Мы разделимся, и каждый из нас возьмёт свою долю“, – сказали мои братья.

И Абд‑Аллах обернулся ж собакам к спросил: «Было ли это, мои братья?» И собаки опустили головы и зажмурили глаза, как будто говоря: «Да».

И Ибн Фадиль молвил: «И тогда я привёл делильщика от кади, о повелитель правоверных, и он разделил между нами деньги и материи и все, что оставил дам отец. Дом и лавку назначили мне на мою долю, взамен части того, что мне полагалось из денег, и мы согласились на это, и дом с лавкой вошли в мою часть, а братья взяли свою часть деньгами и материей. И я открыл лавку, и положил в неё материи, и купил на часть денег, которая досталась мне сверх дома и лавки, ещё материи, так что наполнил лавку, и сед продавать и покупать. А что до моих братьев, то они купили материи и, наняв корабль, уехали по морю в чужие страны. И я сказал: „Помоги им Аллах, а мой надел придёт ко мне, и отдыху нет пены“.

И я провёл таким образом целый год, и Аллах помог мне, и я стал получать большие доходы, так что у меня оказалось столько, сколько оставил нам всем отец. И в один из дней случилось, что я сидел в лавке, одетый в две шубы, одну соболью, а другую беличью, – так как дело было в зимнюю пору, во время сильного холода? И когда я так сидел, вдруг подошли ко мне мои братья, и у каждого из них была на теле рваная рубашка и ничего больше, губы у них были белые от холода, и они дрожали. И когда я увидел их, мне стало тяжело из‑за этого, и я опечалился из‑за них…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.