Невроза и психоза

Привлекающему внимание факту, что невротик так или ина­че оставляет нерешенными свои общественные, профессио­нальные и эротические вопросы, скорее отделываясь от нас своими симптомами и оправданиями, придается немаловажное значение. Однако проблема выявится только в том случае, если встать на позицию индивидуальной психологии: в вопросах об­щества, профессии и любви оправданий быть не может! Мы предъявляем непреклонное требование — облегчать и делать краше жизнь другим людям. В ответ же слышим о желании уст­раниться и соответствующие доводы. Мы солидарны с поэтом: «На страшном суде не спросят, какие у вас оправдания!»

Практическое значение индивидуальной психологии заклю­чается прежде всего в уверенности, что из отношения человека к жизни, обществу и общественно необходимым, свойственным всем людям проблемам, из его политики престижа и чувства об­щности можно вывести его жизненный план и жизненные ли­нии. В качестве побуждающего фактора в душевной жизни здо­ровых и нервных людей следует назвать фундаментальный факт «чувства неполноценности», равно как и внутреннюю потреб­ность в постановке цели и в повышении чувства личности, «ком­пенсаторный» акт, а также навязанный индивиду «жизненный план», который должен обеспечить ему достижение целей с помощью разного рода «агрессий», «исключений» и «уклоне­ний», по линии «мужского протеста» или «боязни решений». Кроме того, я могу считать общеизвестным понимание невро­тической и психотической душевной жизни как застревание на «ведущей фикции», в отличие от душевной жизни здорового

* Впервые опубликовано в Zeitlschrift fur Individualpsycholoqie, Вd. 1, 1914, S. 8—16. 112

человека, который воспринимает свой «идеал» только как «при­близительно ориентирующий», как средство объективное, а не субъективное. То же самое относится к общему аспекту невро­за и психоза как «защите» чувства личности.

Чтобы сделать очевидным значение «финала» в душевной жизни и противопоставить его попыткам причинного объяс­нения, можно было бы показать, как непрерывное стремление человека «вверх» приводит к прогрессу культуры и вместе с тем создает метод и технику жизни, в которых находят применение (пусть даже неправильное) все имеющиеся возможности, вклю­чая органические реалии. Несостоятельность так называемой сексуальной психологии особенно отчетливо выявилась с тех пор, как самыми широкими кругами было подхвачено одно из основных положений индивидуальной психологии: половое поведение невротика следует понимать как «иносказательное» выражение его жизненного плана.

Благодаря этим исследованиям стремление к «получению удовольствия» стало известно нам в качестве одной из пере­менных, полностью соответствующих жизненному плану, а от­нюдь не в качестве ведущего фактора. И наоборот, вопреки общепринятым представлениям черты характера, чувства и аффекты оказались испытанными, а потому прочно закреп­ленными, сформировавшимися свойствами, способствующи­ми достижению фиктивной цели превосходства. Это открытие опровергает учение о «врожденных сексуальных компонентах, перверсиях и преступных наклонностях». Всю область пси­хоневрозов мы можем понимать как домен всех тех индиви­дов, которые (либо вследствие органических неполноценно-стей, либо из-за неправильного воспитания или вредной се­мейной традиции) принесли в свою жизнь из детства чувство слабости, пессимистическую перспективу, и вместе с тем все­гда одни и те же или похожие уловки, предубеждения, трюки и экзальтации — такие же, как и при создании воображаемого субъективного превосходства. Каждая отдельная черта харак­тера и любой выразительный жест настолько направлены к цели, предвещающей успокоение и победу, что правомерно утверждать: предпосылками существования невротических яв-

лении можно считать возвышающееся над всем честолюбие и недостаток веры в собственные силы у лишенной мужества лич-ности. Данные невротические явления становятся понятными, только с этих позиций. Самое лучшее определение невроза та­ково: «Да — но!».

Такие же душевные сверхусилия наша школа обнаружила в
фантазиях, сновидениях и галлюцинациях пациентов. Их побуж­
дающий мотив всегда состоял в том, чтобы с помощью подгото-
вительных, пробных попыток, в виде «как если бы» в воображе­
нии проложить путь тенденции к экспансии, стремлению до-
биться личной власти над другими или защитить себя от опас-
ностей. При этом всегда следует иметь в виду, что внешне он
может принимать вид совершенно другого намерения. После­
довательность поведения не обязательно определяется актом
принятия решения, и стремление к признанию часто удовлет­
воряется в собственном воображении (или же бывает достаточ­
но социальных последствий предъявления доказательств болез­
ни). Вместе с тем осуществление в одно и то же время внешне
противоположных действий* (в диссоциации, в полярности, в
амбивалентности), искажение внешнего мира, доходящее до
отчуждения, произвольное, всякий раз тенденциозное форми­
рование сферы чувств и ощущений с вытекающими отсюда вне­
шними реакциями и планомерное сочетание воспоминания и
амнезии, осознанных и бессознательных побуждений, знания
и суеверий показывают, как часто все переживания становятся
для невротика лишь средством или материалом, чтобы благода­
ря его перспективам получить новые импульсы в направлении
своих невротических линий.

Если однажды твердо усвоено, что любое душевное прояв-ление невротика несет в себе две предпосылки — чувство не-зрелости, неполноценности и гипнотизирующее навязчивое стремление к цели богоподобия, то отмеченная еще Крафтом-Эббингом «неоднозначность» симптома никого уже не введет в заблуждение. Эта неоднозначность представляла собой суще-ственное препятствие в развитии психологии неврозов.

* Разве так трудно усмотреть «видимость» в так называемой интроверсии и ее про­тивоположности, понять их как средство, а не как врожденную способность?

Школа индивидуальной психологии принципиально стре­мится к тому, чтобы исследовать систему душевного заболева­ния на тех путях, которые прошел сам больной. Наши работы показали, какое большое значение необходимо придавать ин­дивидуальному материалу, которым располагает пациент, и еще больше — его собственной оценке. Поэтому главным требова­нием для нас было понимание индивида и индивидуальный подход. Построение же жизненного плана и его жесткое требо­вание достижения всеобщего превосходства выражают проти­воречие с требованиями действительности, т. е. общества, ли­шают больного непосредственности в поведении и в пережи­вании и заставляют отвечать бунтом болезни на обычные для общества решения. Тем самым рассмотрение невроза приобрета­ет явный социально-психологический уклон: в жизненном плане невротика всегда присутствует его индивидуальное понимание общества, семьи и отношения полов, этот план дает возмож­ность увидеть некритическую позицию человека, живущего среди других людей. Тот факт, что здесь повторяются общече­ловеческие черты, хотя и внутренне неуравновешенные, уси­лившиеся, свидетельствует о том, что неврозу и психозу не чуж­до своеобразие человеческой душевной жизни, что их следует рассматривать в качестве одного из вариантов. Если бы кто-то захотел оспорить этот факт, то он должен был бы раз и навсегда отвергнуть возможность понимания психопатологических яв­лений, поскольку мы всегда будем располагать для исследова­ния лишь средствами нормальной душевной жизни.

Если же придерживаться линий невротика (которые наша школа считает определяющими), нацеленных «вверх» вслед­ствие чувства неполноценности, то из-за двойственности обо­их эмоциональных состояний мы получим постоянное «колеба­ние», «пятьдесят на пятьдесят», состояние бессильной экзальта­ции, в котором обычно более отчетливо проявляются либо черты бессилия, либо экзальтации*. При невротической мнительности, или неврозе навязчивых состояний, или фобии конечным эф­фектом также является «ничто» или почти ничто, в лучшем слу-

* Наиболее отчетливо Такая последовательность проявляется при маниакально-деп-рессивном психозе.

8* 115

чае подготовка к ситуации, которая представляется трудной, и констатация болезни, с которой иногда (в более благоприят­ных случаях), по-видимому, связано поведение пациента. В силу каких причин — мы увидим.

Этот необычный процесс, который всегда можно доказать во всех неврозах и психозах, при меланхолии, паранойе и сла­боумии, подробно описан мною в виде «нерешительного пове­дения». Пользуясь случаем, я позволю себе остановиться на этом несколько подробнее.

Если проследить жизненные линии пациента в указанном нами направлении и понять, как он характерным для себя об­разом (проще говоря, используя свой индивидуальный опыт и субъективные перспективы) усугубляет свое чувство неполно­ценности, но благодаря этому избавляется от ответственнос­ти, относя его к наследственности или взваливая вину на ро­дителей или на другие факторы, если затем увидеть в его мане­рах и уловках претензию на превосходство и безгрешность, то всегда поражает то расстояние, которое отделяет невротика в определенный момент его экспансии от ожидаемого направления в его поведении.

Чтобы показать это нагляднее, я хочу описать модус, состо­ящий из четырех частей, для которого всегда характерно то, что пациент с уверенностью берется за дело, чтобы установить «ди­станцию» между собой и ожидаемым поступком или решени­ем. Чаще всего здесь возникает общее расстройство, подобное стартовой лихорадке, внешне проявляющееся в виде симпто-,ма или невротического заболевания. Наряду с этой тенденци­озной дистанцией, которая довольно часто заявляет о себе и в соматических проявлениях, больной, испытывая сильное напря­жение в связи с социальными проблемами, по-разному отго­раживается от мира и действительности. Любой невролог лег­ко может дополнить эту картину, опираясь на свой опыт, осо­бенно если он помнит о многочисленных оттенках.

1. Движение вспять. Самоубийство, попытки самоубийства; тяжелые случаи страха открытых пространств; обмороки; пси­хоэпилептические приступы; навязчивое покраснение и тяже-

лые неврозы навязчивых состояний; невротическое удушье; мигрень и тяжелые истерические боли; истерические парали­чи; абулия; мутизм; сильные приступы разного рода страха; от-каз от пищи; амнезия; галлюцинации; психозы; алкоголизм; морфинизм и т. д.; бродяжничество и преступные наклоннос­ти, ночные кошмары. Часто встречаются также сны, связанные с падениями и преступлениями, в которых видна чрезмерная предосторожность (что, например, могло бы случиться). Поня­тие внешнего принуждения чрезвычайно расширяется, и лю­бое общественное и даже человеческое требование восприни­мается с непомерной чувствительностью и отвергается. В по­добных тяжелых случаях всякая полезная деятельность оказы­вается парализованной. Разумеется, признание болезни способствует также проведению собственной воли, негативис-тски противостоящей общим для всех социальным требовани­ям. Это относится также и к трем следующим категориям.

2. Состояние застоя. Больной как бы оказывается в закол­дованном круге, не позволяющем приблизиться к фактам жиз­ни, увидеть настоящее, приспособиться, испытать свои силы и ответить на вопрос, что он собой представляет. Как только в качестве жизненного вопроса появляются производственные задачи, экзамены, общественные, любовные и супружеские отношения, они тут же становятся актуальным поводом для раз­вития невроза. Страх, слабость памяти, боли, бессонница с пос­ледующей неспособностью трудиться, навязчивые явления, импотенция, ускоренная эякуляция, мастурбация и совершен­но ненормальные перверсии, истерические психозы и т. д. — все это защитные аранжировки, чтобы не дай бог выйти за рам­ки. Равно как и менее тяжелые случаи из первой категории. Часто встречаются сновидения, в которых человек чувствует себя скованным, не способным ничего добиться, он опаздыва­ет на поезд, сдает экзамены. Эти сновидения нередко наглядно представляют жизненную линию пациента и то, как он в опре­деленный момент ломается и конструирует «дистанцию». «Тщеславие нации, как и личное, стыдится неудачи, свидетель­ствующей об ограниченности силы, сильнее, чем самого боль­шого позора, который навлекает на себя бездействие, связан-

ное с ленью или малодушием: в первом случае высокомерные претензии исчезают, во втором — они продолжают существо­вать и дальше» (Нибур, Римская история, т. III, с. 248).

3. Сомнения и колебания в мыслях и действиях непременно приводят к установлению дистанции и появлению указанных выше заболеваний, часто сочетающейся с ними мнительности или промедления. Явно выражено стремление к пустой трате времени. Плодородное поле для неврозов навязчивых состоя­ний. Чаще всего можно обнаружить следующий механизм: сна­чала создается и канонизируется трудность, затем предприни­маются тщетные попытки ее преодолеть. Довольно часто встре­чаются навязчивое умывание, болезненный педантизм, страх прикосновения (тоже как пространственное выражение аран­жировки дистанции), опоздания, возвращение к проделанно­му пути, уничтожение начатой работы (Пенелопа!) или дела постоянно не доводятся до конца и т. д. Столь же часто обнару­живается откладывание работы или решения при «непреодо­лимом» влечении к маловажной деятельности, к развлечени­ям, пока не станет слишком поздно. Или же непосредственно перед решением возникает, как правило, сконструированное осложнение (например, «предстартовая лихорадка»). Такой об­раз действий обнаруживает явное родство с предыдущей кате­горией, с той лишь разницей, что в указанных случаях решение еще и предотвращается. Распространенный тип сновидений: какие-либо колебания или промедление как пробная попытка жизненного плана. Превосходство и самозащита пациента до­стигаются благодаря фикции, которая часто высказывается или остается не выраженной, однако никогда не осознается. Паци­ент «это говорит, но не знает этого». Высказывания начинают­ся с сослагательного предложения: «Если бы у меня не было... (этого недуга), я был бы первым». Понятно, что, следуя своему жизненному плану, он не расстается с этой жизненной ложью. Как правило, сослагательное предложение содержит в себе не­выполнимое условие или аранжировку пациента, упразднить которые может только он сам.

4. Конструирование препятствий вместе с их преодолением как признак дистанции. Иногда выделяются более легкие слу-

чаи, которые тоже тем или иным образом сказываются на жиз­ни. Порой они возникают спонтанно или развиваются из бо­лее тяжелых в результате врачебного вмешательства. При этом и врачу и пациенту обычно кажется, что все еще имеется «оста­ток» болезни. Этот «остаток» — не что иное, как старая «дис­танция». Разве что теперь пациент использует ее иначе, испы­тывая на себе более сильное чувство общности. Если раньше он создавал дистанцию, чтобы отделиться, то теперь — чтобы ее преодолеть. О «смысле», цели такой позиции догадаться не­трудно: уважение к себе и престиж пациента надежно защище­ны от его собственных суждений и, как правило, также от оце­нок других людей. Если выводы не в его пользу, то он может сослаться на свои трудности и на (сконструированное им са­мим) доказательство своей болезни. Если же он оказывается наверху, то самооценка повышается еще больше: чего бы он только не достиг, будь он здоровым, ведь он так многого до­бился, так сказать, одной рукой — будучи больным! Аранжи­ровки этой категории следующие: легкие состояния страха и навязчивости, фобии, утомление (неврастения!), бессонница, запоры и болезни кишечника и желудка, большие затраты сил и времени, а также педантичное соблюдение нерационального режима, съедающего много времени, навязчиво-невротический педантизм, головные боли, слабость памяти, раздражитель­ность, перемены настроения, педантичные требования, чтобы окружающие подчинялись, и постоянная готовность вступать с ними в конфликты, мастурбация и поллюции с суеверными выводами и т. д. При этом пациент постоянно производит про­верку своей пригодности, однако осознанно или неосознанно приходит к выводу о болезненной неполноценности. Зачастую этот вывод никак не выражается, но его легко можно понять именно в той невротической аранжировке, которая протежи­руется жизненным планом пациента. Если дистанция уже со­здана, то пациент может позволить себе сослаться на свое «иное намерение» или вступить в борьбу со своей собственной пози­цией. В таком случае его линия складывается из бессознатель­ной аранжировки дистанции и тщетной борьбы с ней. Нельзя оставить без внимания и то, что борьба пациента со своим

недугом, а также его жалобы, сомнения и возможные чувства вины на стадии развитого невроза направлены прежде всего на то, чтобы усиленно подчеркивать для самого больного и его окру­жения значимость симптома.

В заключение следует отметить, что при таких невротичес­ких методах жизни как бы нивелируется всякая ответствен­ность за достижения личности. Какую большую роль этот фак­тор играет при психозах, я попытаюсь изложить в дальнейшем. Следует также отметить, что жизнь невротика, в соответствии с его задавленным чувством общности, развертывается главным образом в рамках его семьи. Если же пациент оказывается в большом круге общества, то у него всегда обнаруживается стремление вернуться обратно к семейному кругу.

Это удается выявить лишь с позиций индивидуально-пси­хологической школы, когда на передний план выступает ана­логия с поведением здорового человека. В любом случае пси­хическое поведение в конечном счете следует понимать как планомерный ответ на вопросы, поставленные общественной жизнью. Тогда в качестве имманентных условий и защит мы всегда обнаружим стремящийся к целостности жизненный план, учитывающий тенденциозную самооценку, цель превос­ходства и душевные уловки, которые сами по себе — опять-таки в едином контексте — возникли в перспективе детства.

Не менее убедительным является сходство наших типов с образами мифов и поэтического творчества. В этом нет ничего удивительного. Все они являются образованиями психической жизни человека, созданы с помощью тех же самых средств и имеют такие же формы. В жизненных линиях всех этих худо­жественных образов опять-таки обнаруживается признак «ди­станции», причем наиболее отчетливо — в фигуре трагическо­го героя, куда она вводится в виде перипетии, с которой соеди­няется «нерешительное поведение». Эта «техника» явно заим­ствована из жизни, и идея «трагической вины» с прозорливой интуицией указывает одновременно на активность и на пассив­ность, на «аранжировку» и на победу благодаря жизненному плану. В явлении героя перед нами предстает не просто судьба,

но прежде всего планомерные события, за которые он вроде бы не отвечает, но на самом деле несет ответственность, потому что он игнорирует всегда неотложный вопрос о своем проникно­вении в общественные требования, чтобы возвыситься над ос­тальными* как герой.

Таким образом, каждому, кто пытается найти новый, чуж­дый обществу путь, грозит серьезная опасность утратить кон­такт с действительностью. Противоречивое сочетание честолю­бия и неуверенности в себе, свойственное всем этим типам, вызывает в их жизни перипетию и в итоге загоняет их на инди­видуальную для каждого дистанцию.

* И наоборот, «толпа» представляет собой голос общества, который в последую­щем развитии драмы переносится в уста героя.

О МУЖСКОЙ УСТАНОВКЕ У ЖЕНЩИН-НЕВРОТИКОВ*

Властолюбие начинается со страха оказаться во влас­ти других людей и стремится к тому, чтобы заблаговре­менно захватить власть над другими в свою пользу.

Когда утонченная роскошь поднимается очень высоко, женщина бывает нравственной только по недоразумению и не делает тайны из того, что она больше хотела бы быть мужчиной: тогда она могла бы дать больше простора и сво­боды своим наклонностям; но ни один мужчина не пожела­ет быть женщиной.

Кант. Антропология

Опыт индивидуальной психологии свидетельствует: ни один человек не может спокойно переносить чувство реальной или мнимой неполноценности. Во всех случаях, когда мы можем констатировать наличие чувства неполноценности, мы обна­руживаем также чувство протеста, и наоборот. Более того, сама воля, поскольку она предшествует поступкам (в противном слу­чае это будет лишь видимость воли), всегда движется в направ­лении снизу вверх; правда, иногда это становится ясным толь­ко при рассмотрении контекста.

В ряде работ о механизме невроза я описал общее состоя­ние, которое следует рассматривать как основную движущую силу невротического заболевания, — мужской протест против женских или кажущихся женскими побуждений и ощущений. Ис­ходным пунктом невротической диспозиции является патоген­ная детская ситуация, в которой формирование этого состоя­ния происходит наиболее просто: с одной стороны, сомнение в своей будущей половой роли, с другой стороны, усилившая-

* Введение и случаи 1 и 2 впервые были опубликованы в Zentralblaff fur Psychoanalyse, Вd. 1, 191 1, S. 174-178; раздел 3 здесь (1920) новый.

ся тенденция играть мужскую (главенствующую, активную, ге­роическую) роль, используя имеющиеся средства.

Помимо неуверенности в себе, которой повсеместно мож­но объяснить это отступление в поступках, желаниях и грезах невротика от своих «женских» линий и усиление «мужских», фаза обретения пола у ребенка сопровождается большим на­пряжением, и в этом нет ничего удивительного. Многие паци­енты сообщают, что вплоть до старшего детского возраста у них на этот счет были большие сомнения. Другие же в течение всей своей жизни имеют настолько выраженные черты чрезмерного мужского протеста, что из-за них терпит крушение любая их попытка включиться в социальную сферу, будь то в работе, в семье, в любви или браке. Все определенно высказываются, что всегда стремились к тому, чтобы быть настоящим мужчиной, и это желание проявлялось у них самыми разными способами, однако у невротиков-женщин эта черта выражена еще более отчетливо. Опираясь на собственные данные, я считаю совер­шенно обоснованным следующее утверждение: то, что в этих замечаниях наших невротиков попадает в поле их сознания и практически лишено энергии благодаря тому, что значительно большая энергия остается неосознанной, вызывает у них не­вротические симптомы, поступки и грезы.

Далее я хочу предложить несколько выдержек из проведен­ных мною анализов, которые позволят нам словно со стороже­вой башни взглянуть на мужскую установку у женщин-невро-тиков.