Нераскаявшиеся еретики

После того, как Фридрих II принял закон, касающийся ереси, для Ломбардии, костер стал легальным наказанием для нераскаявшихся еретиков. При инквизиции в необходимости такого закона никто не сомневался. Нераскаявшимися или упорными еретиками считали, к примеру, тех, кто признавал свою приверженность ереси, но сопротивлялся всякому усилию инквизиции добиться от них отречения от ереси. Их увещевали, им льстили и угрожали, их сажали в тюрьму и даже пытали, надеясь получить от них не признание в приверженности к ереси, а признание в виновности ереси. Если их сжигали на костре, они в полном смысле слова умирали смертью мучеников за свою идею. А ведь для них до самого последнего мгновения была открыта дорога к спасению. На эшафот представители Святой палаты сопровождали тех, кто отказывался от последнего напутствия смело встретить смерть и от любого духовного утешения. С другой стороны, инквизиторы до последнего мгновения ждали слов раскаяния, а потому даже малейший признак того, что осужденный готов покаяться был знаком к прерыванию казни. Известен даже такой случай в Барселоне, когда осужденного привязали к столбу посреди костра, запалили вязанки хвороста и языки пламени поползли к нему. Когда они лизнули его ноги, осужденный закричал, что готов отречься от ереси. Его немедленно развязали.

Можно добавить, что число нераскаявшихся еретиков было совсем невелико. В громадном большинстве случаев страха смерти и уговоров инквизиторов было довольно для того, чтобы человек раскаялся и отрекся от ереси. Из 42 человек, переданных Бернаром Гуи в руки светского правосудия, лишь восемь были нераскаявшимися; остальные были «возвратными» еретиками, то есть, такими, которые, раз покаявшись в ереси и вернувшись в лоно Церкви, затем вновь становились приверженцами ереси.

Мы уже обсуждали это и осторожно намекали на то, что сжигание на костре считалось подходящим наказанием за ересь. Похоже, по мнению людей того времени, идея поглощения физического тела пламенем была весьма символической; понятно, что костер был выбран не потому, что огонь причинял грешнику страшную боль. Часто жертв душили перед тем, как зажечь костер. Больше того, мы должны обратить внимание на внушительное количество еретиков, которых сжигали уже после смерти. Вероятно, и в те времена высказывались предположения о том, что эта жгучая ненависть, заставлявшая людей преследовать еретиков даже после их смерти, была вызвана лишь желанием того, что Леа называет «побуждением к грабежу», то есть желанием добиться конфискации имущества, что было неизбежно после того, как человека – живого или мертвого – обвиняли в ереси. Мы еще поговорим об этом позднее. Однако можно заметить, что инквизиторы не останавливались на осыпании проклятиями памяти умершего. Они приказывали эксгумировать останки, чтобы их сожгли на торжественной и мрачной официальной церемонии. Это недопустимо, сказали бы они, чтобы останки еретика оскверняли освященную землю кладбища, где должны покоиться только тела верных Церкви людей и куда вход отрекшимся от истинной веры запрещен.

«Возвратные» еретики

Что касается нераскаявшихся еретиков, о них никогда не было двух мнений. Как только светские законодательные власти пришли к выводу, что ересь – это преступление, заслуживавшее смертной казни, упорное стремление к ней могло привести только к костру. Однако с «возвратными» еретиками, то есть теми, кто после воссоединения с Церковью возвращался к еретической практике («ut canes ad vomitum», как изящно выразился Папа Григорий XI), дело обстояло иначе. Церковные соборы в Таррагоне в 1242 году и в Безьере в 1246 году постановили, что если уж «возвратные» еретики «решили сделать покаяние своей профессией», то их стоит только сажать в темницу. Среди приговоров, вынесенных Бернаром из Ко, чье усердие в делах заслужило ему прозвище Молота еретиков, мы находим дела 60 «возвратных» еретиков, ни один из которых не был отправлен на костер. В записях каркассонской инквизиции есть описание допроса одного «возвратного» еретика, который «полюбил» альбигойского «идеального», а потому забыл о крестах, носить которые ему предписывало прежнее наказание. Его приговорили носить двойные кресты и объявить о покаянии во всех церквях города.

Как типичный пример инквизиторской процедуры этого раннего периода, мы можем назвать дело некоего Аламана де Роэ. Вероятно, он был наиболее активным членом семьи, имена членов которой с удивительным постоянством появлялись в записях инквизиторских трибуналов. Все они были богатыми и влиятельными еретиками и, похоже, со всей мощью взялись за проповедование альбигойской ереси и агитацию против Церкви.

Заподозренный в том, что его избрали еретическим епископом, Аламан в 1229 году был осужден папским легатом Романо; признав свои ошибки, он вернулся в лоно Церкви и в виде епитимьи был отправлен в паломничество на Святую землю. Он даже не сделал попытки совершить это паломничество. В 1237 году первый инквизитор Тулузы Гийом Арно и Этьен де Сент-Тибери во второй раз рассмотрели его дело. После допроса Аламан был обвинен в активной пропаганде ереси. Стало известно, что в его доме была устроена штаб-квартира еретиков, что он провоцировал нападения на католических священнослужителей и успешно исполнял церковные обряды. Инквизиция вынесла приговор в его отсутствие, и Аламан был объявлен вне закона. Однако когда в 1248 году он снова решил отречься от ереси и захотел вернуться в лоно истинной Церкви, Бернар из Ко не отправил его на костер, а приговорил к пожизненному заключению.

«Далее мы предписываем, – говорится в судебных документах, – чтобы он обеспечивал Понса, живущего с Раймоном Скриптором, едой и одеждой, пока названный Понс живет на свете, а также выплачивал ему ежегодно пятьдесят солиди. Потом он должен вернуть больнице святого Иоанна то, что украл у нее, а также возместить ущерб всем, кого проклял или ранил».^[134]

1258 год, по мнению мсье де Козона, ознаменовал конец относительно терпимого отношения к «возвратным» еретикам. До этого времени, как нам известно, не было ни единого случая смертной казни путем сожжения на костре по отношению к «возвратным» еретикам, зато после 1258 года такая казнь для них стала общераспространенной. Мы уже обращали внимание читателя на тот факт, что из 42 лиц, переданных Бернаром Гуи в руки светского правосудия, 33 были «возвратными» еретиками. Святой Фома Аквинский сказал, что к «возвратным» и нераскаявшимся еретикам следует относиться с равной суровостью, как и к остальным грешникам. В одном позиция нераскаявшихся еретиков была даже более безнадежной, чем положение «возвратных» еретиков: как только принималось решение о передаче их в руки светского правосудия, их судьба была предрешена. Они не могли избежать смерти, покаявшись в последнее мгновение; их единственной привилегией оставалось лишь получить Святые Дары перед сожжением, если они высказывали желание.

Таким образом, позиция «возвратных» еретиков интересна своей уникальностью. Для них инквизитор был не судьей, а перспективным отцом-исповедником; для инквизитора «возвратный» еретик был не преступником, а перспективным кающимся грешником. Разве он добровольно не отверг наказание матери-Церкви и не погряз в ереси? Разве его первое воссоединение с Церковью не было обманным и не оскорбило снисходительность Церкви? Это было почти святотатством – доказательством нежелания каяться. Больше того, дело доходило до абсурда: с теми, кто пользовался снисходительностью инквизиции и насмехался над ее властью, следовало обращаться так же, кто, пусть и запоздало, искренне раскаивался в ереси. Тот факт, что Святая палата обладала властью назначать епитимью в виде пожизненного наказания, логически указывал на то, чтобы возврат к ереси можно было карать смертной казнью.