2015-03-20
344
столице. Русские продвинулись к Роменвилю. Пруссаки установили батареи на Монмартре. Австрийцы дошли по Сене до Шарантона. 200000 неприятельских войск окружили линию обороны столицы. Защитники иод командованием маршала Мармона, герцога Рагузского, стояли крепко. Отважный Дюрок, потерявший в России ногу, отказался сдаться: «Я сдам вам свои позиции тогда, когда вы вернете мне ногу». Но политики струсили, боясь осады. Граждане не хотели разделить участь Москвы. Талейран послал к царю прощупать почву. 30-го брат Наполеона Жозеф с императрицей покинули город.
Пустившись из Сен-Дезье назад, Наполеон так торопился, что покрыл в своем ландо 120 миль за день, И как за два года до того, когда он летел в санях из Москвы, с ним был министр иностранных дел, верный Коленкур. В 11 часов дня 31-го он менял лошадей в гостинице Cour de France в Жювизи-сюр-Орж, что всего в 8 милях от Нотр Дам; там он встретил офицера и узнал, что Париж капитулировал. Новость была преждевременной. Император пешком отправился в сторону Парижа; но, встречая все больше отступающих, он понял, что опоздал. Тогда он повернул в Фонтенбло, чтобы там произвести перегруппировку, и прибыл туда измученный в 6 часов вечера. Через 3 дня, 3 апреля (в Вербное воскресение) он произвел смотр Гвардии в Фонтенбло. 10000 пехотинцев и 4600 кавалеристов услышали, как он сказал: «Через несколько дней я пойду на Париж. Я прав?» В ответ они загремели одобрением: «A Paris! Vive l'Empereur».
|
|
|
Но император дрогнул и вскоре отказался от планов дальнейших действий. Первым
ударом стало для него известие о том, что сенат империи утвердил без него временное правительство, одновременно предлагая восстановить династию Бурбонов. Потом пришло известие об измене войск под командованием Мармона, так что дальнейшее сопротивление становилось почти невозможным. Во французском языке появилось новое слово raguser [предавать]. Третьим ударом стал совет его маршалов — отречься в пользу несовершеннолетнего сына. Маршал Макдональд сказал ему, что немыслимо обнажить меч против братьев-французов. Маршал Ней объявил: «Армия не двинется. Армия подчинится своим командирам»56. «Храбрейшие из храбрых» больше не хотели сра-
жаться. Наконец, император обнаружил, что союзники больше не соглашаются на условия первого отречения от 4 апреля. В течение страшной недели он корчился от мысли, что теперь возможно только изгнание. Завершился dégringolade [распад].
Впрочем, самую горькую чашу он принял от жены Марии-Луизы: не обращая внимания на его нежные и мужественные письма, императрица с лихвой отплатила ему за пренебрежение и неверность. Сначала она отвечала нерешительностью, а потом и собственным полным пренебрежением. Первоначально предполагалось, что она присоединится к нему в Фонтенбло или где-то на пути, чтобы разделить с ним ссылку. Потом, однако, решили, что она поедет к отцу императору Францу, чтобы защищать мужа. Но выяснилось, что намерения ее были иными: она отправляется в Вену лишь для того, чтобы навсегда порвать с мужем...
|
|
|
Теперь следовало освободить армию от воинской присяги. Маршал Ожеро избрал особенно болезненную формулу. «Солдаты, — заявил он, — вы освобождаетесь от вашей присяги отречением того, кто пожертвовал миллионами ради собственных амбиций и не имел мужества умереть, как солдат»37. Трехцветная кокарда была заменена белой.
Среди этих зыбучих песков был участок твердой почвы — императорская Гвардия. В ночь после первого отречения она собралась на улицах Фонтенбло с факелами в руках и криками Vive l'Empereur! Наполеону пришлось приказать им вернуться в казармы. Он также получил согревшее его душу письмо от графа Винцента Красинского, старшего командира польских полков. «Маршалы дезертируют. Политики предают Вас... Но поляки остаются...»58Впрочем, и польские полки не были едины: одна треть уланов-шеволежеров [ chevau-legers lancier — легкие кавалеристы-иикинеры] осталась с императором. Но другая треть, в основном французы — отпали. Оставшиеся верными уланы (численностью 1384) выступили в Польшу под командованием героя Сомосьеры. Блистательный, надушенный Козетульский на своему черном арабском скакуне простился с императором: «Сир, мы слагаем к Вашим ногам то оружие, которое у нас никто не мог взять силой... Мы, поляки, служили самому удивительному человеку этого столетия... Примите, сир, от
