double arrow

Евгений Евтушенко 18 страница

*

сматриваются как проявление изнеженности. Напротив, еврейские семьи — преимущественно выходцы из городской, мелкобуржуазной среды, лучше подготовлены к условиям конкуренции и иначе относятся к образованию^. Дело, следовательно, не в различии природных способностей, а в различии ценностных ориентации, сформировавшихся вследствие определенных исторических условий.

Таким образом, те черты, которые мы воспринимаем как специфические особенности национального характера, — это продукт определенных исторических условий и культурных влияний. Они производны от истории и изменяются вместе с нею. А затем, с известным отставанием, меняются и соответствующие стереотипы. Так, в начале XVIII в. в Европе многие считали, что англичане склонны к революции и перемене, тогда как французы казались весьма консервативным народом; 100 лет спустя мнение диаметрально изменилось. В начале XIX в. немцев считали (и они сами разделяли это мнение) непрактичным народом, склонным к философии, музыке и поэзии и малоспособным к технике и предпринимательству. Произошел промышленный переворот в Германии — и этот стереотип стал безнадежным анахронизмом.

Но история каждого народа, в особенности история больших современных наций, сложна и противоречива. По образному выражению одного исследователя, национальный характер каждой современной нации напоминает палимпсест, пергамент, на котором поверх старого, более древнего текста написан новый; стоит смыть верхний слой, и под ним появляется не видная вначале, иногда сильно поврежденная, но эсе-таки сохранившаяся древняя надпись^. Так и в истории народа каждый этап исторического развития оставляет свои неизгладимые следы. Чем длиннее и сложнее путь, пройденный народом, чем больше качественно различных фаз он содержит, тем сложнее и противоречивее будет его национальный характер.

В рассуждениях о национальных особенностях психики часто нарушается логика исследования. Вместо того чтобы начинать с постановки четких содержательных вопросов и формулирования гипотез — существуют ли психологические различия между народами, в чем именно, каковы их индикаторы, возможные методы измерения и т. п., мы продолжаем старые споры об определении таких понятий, как национальный характер, психический склад, этническое

самосознание, и т. д. Разумеется, определение терминов весьма важно, но научные понятия имеют смысл только в рамках некоторой теории, ориентированной на определенную постановку вопросов. Многолетний опыт нашей науки показывает, что дискуссии, начинавшиеся с содержательных вопросов, всегда были более плодотворными, нежели те, которые вращались вокруг определений.

Далее следует сказать о проблемах соотношения описания и объяснения. Вместо того чтобы начинать с констатации фактов, проверки наличия тех или иных этнических различий, мы сплошь и рядом начинаем с теоретических споров о том, являются ли эти (предполагаемые, иногда даже мнимые!) различия и свойства природными или социально-историческими, постоянными или изменчивыми, полезными или вредными и т, д. Причем этим предположительным явлениям дается в основном генетическое объяснение, апеллирующее к их происхождению и истокам. Но, как известно, это вовсе не единственная и уж, во всяком случае, не самая простая форма научного объяснения.

Над учеными-непсихологами, занимающимися проблемами национального характера и т. п., часто господствует житейское представление, что народы, как и индивиды, обладают набором устойчивых качеств, «черт», которые можно измерять и сравнивать более или менее самостоятельно. Тайная «голубая» мечта — составить на каждый народ нечто вроде психологического паспорта-характеристики, который давал бы его индивидуальный портрет. Увы, это неосуществимо даже для отдельного индивида. Единственный индивидуальный элемент наших гражданских паспортов — фотокарточка. Что же касается всех характеристик, которые мы пишем или получаем, то они строго функциональны и отражают лишь степень нашей пригодности или непригодности к определенному виду деятельности.

В современной психологии проблема выглядит гораздо сложнее. Прежде всего устойчивые личностные ^черты- диспозиции не всегда четко отличимы от временных, текучих психических состояний. Кроме того, даже достоверное знание личностных черт не позволяет предсказать социальное поведение личности без учета специфики тех ситуаций, в которых это поведение развертывается (и наоборот). Сильно усложнилась и проблема постоянства, устойчивости личности. Идет ли речь о тождестве, преемст-

венности, логической последовательности (все это — разные понятия) поведения человека, или его эмоциональных реакций, или стиля его мышления, или его установок, интересов, ценностных ориентации? Проявляется ли это постоянство в разных (каких именно?) ситуациях или на протяжении определенных (каких именно?) отрезков времени? Как варьирует эта предсказуемость в зависимости от индивидуальных свойств? и т. д. и т. п. Без уточнения этих вопросов невозможно корректно поставить проблему. В психологии народов (нарочно беру самый общий, неопределенный термин) дело, обстоит точно так же.

Главная трудность так называемых этнопсихологических исследований состоит в том, что они могут быть либо социокультурологическими, либо психологическими. Первые изучают свойства'общества» культуры, вторые — свойства индивидов, являющихся членами этого общества или группы. Хотя то и другое взаимосвязано, методология и техника этих исследований весьма различны.

Традиционной, классической этнографии методы историко-культурного исследования значительно ближе, чем экспериментально-психологические. Я хотел бы подчеркнуть, что, хотя такие исследования выглядят недостаточно строгими, «импрессионистическими», они дают ценнейшую информацию этнопсихологического свойства. Например, систематическое изучение образов своего и чужого народов, представленных в литературе и искусстве, может дать для понимания соответствующих этнических стереотипов и межнациональных отношений не меньше, а, возможно, даже больше, чем анкетный опрос. Сравнительное изучение мира детства и социализации детей у разных народов неизбежно подводит к проблемам этноспецифиче-ских ценностных ориентации, структуры личности, межпоколенной трансмиссии культуры и т. д. Массовые анкет-но-социологические исследования.также имеют смысл только в определенном историко-культурном контексте. Эта линия исследований у нас более или менее сложилась, речь идет главным образом о повышении их методического уровня, использовании новых семиотических методов, контент-анализа и т. д...

Значительно хуже обстоит дело с психологическими исследованиями, где этнографы полностью зависят от психологии как в том, что касается методов, так и в объяснительных теориях. Существуют две области таких исследо-

11. Кон И.С. 321

ваний. Так называемая кросс-культурна sx психология занимается сравнительным изучением того, как протекают одни и те же психические процессы у представителей разных обществ, культур и групп. Объем уже имеющихся данных этого рода огромен, и для этнографов они исключительно важны. К сожалению, хотя отечественная психология в лице Л.С. Выготского и А.Р. Лурии имеет безусловный приоритет в формулировании ряда важнейших принципов таких исследований, сегодня они занимают у нас весьма скромное место, и, поскольку речь идет о весьма специальных исследованиях, единственный выход — привлекать к участию в этнографических экспедициях психологов, как это было в кавказской геронтологической группе. Ибо эта работа — плоть от плоти соответствующих разделов когнитивной психологии, психологии эмоций, психофизиологии, психологии развития.

Второе направление, собственно этнопсихологическое, изучает психические процессы, непосредственно связан--ные с формированием, осознанием и поддержанием индивидами их этнической идентичности. При: этом в дентре внимания оказываются этнические установки, стереотипы, самосознание и т. д. Это и есть этнопсихология в узком смысле слова. К сожалению, наши психологи в этой области пока что дальше общетеоретических рассу^кдений не идут. Это заставляет этнографов и социологов действовать самостоятельно. Но «перепрыгнуть» через соотв етствующие специальные теории и методы социальной психологии невозможно. Д они далеко не элементарны. Например, этнические предубеждения можно изучать и как свойство личности, и в контексте теории установки, и в рамках психологии социальной перцепции, и в свете теории атрибуции. А в зависимости от выбранного угла зрения меняются: и методический аппарат, и предмет, и логика исследования,

Методологически неискушенному человеку кажется, что для изучения генезиса этнического самосознания достаточно простого вопросника и элементарных сведений из общей и возрастной психологии. На самом же деле для проведения таких исследований нужно хорошо знать психологические теории самосознания и методы его изучения. Чем отличается самосознание от познания других людей? Какие признаки и почему включаются или: не включаются в образ Я? Каковы плюсы и минусы метода свободного самоописания по сравнению с Q-сортировкой: или «Тестом из

20 предложений» М. Куна? Как сказываются на результатах опроса условия его проведения и образ жизни респондентов? Например, при свободном самоописании индивид, согласно психологическому принципу отличительности, осознает и включает в свой образ «я» не вес признаки, а преимущественно те, которые отличают его от других. Соответственно (это подтверждено эмпирически) и этническое самосознанье развивается у ребенка по мере того, как он оказывается в этнически смешанных ситуациях, делающих его этническую принадлежность отличительным признаком. Далее. Социальные психологи различают «утвердительный образ я», когда внимание индивида сосредоточено на самом себе, что заставляет его яснее видеть свои особенности, и «отрицательный образ я», когда внимание сосредоточено на свойствах других людей, которыми сам испытуемый не обладает, и он определяет себя через такое отрицание. По данным Уильяма и Клер Мак-Гайр, представители этнического большинства чаще определяют свою этническую принадлежность в «отрицательных», а представители этнических меньшинств — в «утвердительных» образах и т. п.

Если известно, что сравнительно-возрастные исследования не воспроизводят реального процесса развития индивида — для этого нужно так называемое «продольное» исследование, то это полностью относится и к изучению этнического самосознания.

Разумеется, этнограф не обязан выполнять работу психолога. Массовые этносоциальные данные неизбежно грубее экспериментальных, но без такого общего фона невозможно идти вглубь. Но все-таки этнопсихология — частный, прикладной аспект социальной психологии и должна подчиняться методологическим правилам и процедурам материнской науки..

Я вовсе не хочу этим сказать, что право на существование имеют только аналитические исследования. Ни в косм случае! Нам очень нужны и социально-философские работы, и синкретические очерки, блестящим образцом которых может служить «О русском» Д.С. Лихачева или «Ветка сакуры» В. Овчинникова. Но для становления профессиональной этнопсихологии особенно нужна забота о качестве описательного материала и методологии его обработки. А здесь может помочь только междисциплинарная кооперация.

я

. t

И* 323

Примечания

1 Объединяет часть одноименной статьи в сборнике «История и психоло-

гия», — М., 1971,и выступление на круглом столе в журнале «Советская этнография», 1983, №3.

2 Философский словарь /Под ред. М.М. Розенталя, П.Ф. Юдина. — М.,

1968. —С. 390.

3 A Dictionary of the social sciences / Ed. by J. Gould, W.L. Kolb. N. Y., 1964.

P. 83.

4 Sorokin P. A. The essential characteristics of the^Russian nation in the

twentieth century // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. March 1967. V. 370.

5 СкосыревЛ. Наследство и поиски. — М., 1961. — С. 18.

6 Мотпень М. Опыты. Кн. 1. — М.—Л., 1954. — С. 265.

7 Von Stackclberg K.G. Alle Kreter liigen. Vorurtcile iibcr Menschen und

Volker. Dusseldorf; Wien, 1965. ■

8 См.: Поршпев Б.Ф. Социальная психология и история. — М., 1966. —

С. ПО. '

9 Lambert, W.E., Klineberg О. Children's views of foreign peoples. A cross-

national study. N. Y., 1967. P. 184—185.

10 Целый ряд примеров такого рода приводится в кн.: Klineberg О. The

human dimensions in international relations. N. Y., 1966. Ch. 13.

11 ЛундквистЭ. Дикари живут на Западе. — М., 1958. — С. 340.

12 Marandon S. Deux dtudes aUemandes sur les prdjugds nalionaux et les

moyens de les combattre // Revue de psychologic des peuples. Annee 22. Havre, 1967. №1. P. 108.

13 См. подробнее: Мосейко А.Н. Об одном из идейных направлений в

современной Африке // Вопросы философии. — 1968. — №3; см. также: Maistriaux R. Formes d'intelligence et cultures africaines // Revue de psychologie des peuples. 22 annee. Havre, 1967. №2.

14 Senghor L.S. Elements constructifs d' une civilisation negro-africaine //

Compte rendu du 2-me Congres des dcrivains et artistes noirs. V. 1. P. — 1959. P. 257—258.

15 Fougeyrollas P. Modernisation des hommes. L'exemple du Senegal. P.,

1967. P. 218—219.

16 Fougeyrollas P. Op. cil. P. 104.

17 Strodibeck F.L, McDonaldM.R., Rosen B.C. Evaluation of occupations: A

reflection of Jewish and Italian mobility differences // American Sociological Review. 1957. V. XXII.

18 Strodibeck F.L. Family interaction, values and achievement // McClelland

D.C., a.o. (eds.). Talent and society. Princeton, 1958; Staler M.K. My son the doctor: Aspects of mobility among American Jews // American Sociological Review. 1969. №3. V. 34.

*9. Virtanen R. French national character in the twentieth century // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. March 1967. P. 89.

ДИАЛЕКТИКА РАЗВИТИЯ

НАЦИЙ1

Если судить по прессе последних лет, может создаться впечатление, что на земном шаре сместились центры основных национальных конфликтов. Бурный рост национализма, взрывы национальных чувств, борьба за национальное самоутверждение — все это еще совсем недавно происходило далеко от стран развитого капитализма. В Азии. В Африке. Во всяком случае именно там это было явно, зримо. Но вот ареной бурной схватки — вплоть до баррикадных боев — стали города Северной Ирландии. Противоречия между франкоязычным и англоязычным населением буквально раздирают Канаду. Взрыв национальных чувств фламандцев и валлонов, живущих бок о бок с незапамятных времен, ставит под угрозу единство Бельгии.

В Англии катастрофически усиливается враждебность к «цветным иммигрантам». Уэльская национальная партия, насчитывавшая в 1931 г. всего 500 членов, выросла к 1968 г. до 30 тыс. и активно выступала на парламентских выборах. Шотландские националисты, также одержавшие крупную избирательную победу, не только требуют создания собственного парламента, но в их среде раздаются даже голоса в пользу полной независимости Шотландии. Во всей внутренней жизни Соединенных Штатов Америки центральное место все прочнее занимает расовая проблема и борьба черных американцев за свои гражданские права.

Считать ли этот взрыв национальных чувств в развитых капиталистических странах рецидивом отмирающего прошлого, или отголоском гораздо более мощного национально-освободительного движения в развивающихся странах, или свидетельством того, что индустриальное развитие не ослабляет, как думали многие, национальных различий, а, напротив, усиливает тягу к обособлению?

На первый взгляд подъем национальных движений и чувств в развитых капиталистических странах противоре-

чит ленинской теории наций, поскольку Ленин связывал эту тенденцию с начальной фазой развития капитализма, тогда как «... зрелый и идущий к своему превращению в социалистическое общество капитализме, напротив, усиливает ассимиляцию наций. Но «противоречие» это возникает, только если ленинская мысль вырывается из ее общего контекста, берется вне связи с идеей о неравномерности развития капитализма. Неравномерность развития, наблюдающаяся не только в колониях, но и в метрополиях, затрагивает и формирование наций. Да и сама ломка национальных перегородок осуществляется при капитализме главным образом путем порабощения одних народов другими, а это по мере созревания необходимых предпосылок вызывает усиление первой тенденции — пробуждение национальной жизни.

Рассмотрим это на примере Бельгии, где столкнулись две почти равные по численности нации — франкоязычные валлоны и голландскоязычные фламандцы.

Хотя название «белги» встречается уже у Цезаря, население нынешней Бельгии никогда не было этнически однородным. Начало будущей лингвистической границе положили еще в V в. салические франки. В средние века разрозненные феодальные графства (Фландрия, Намюр, Брабант и другие) соединились в конце концов под властью герцогов Бургундских, а затем в качестве приданого Марии Бур-гунской перешли к Габсбургской монархии. При Карле V Нидерланды («Семнадцать провинций») получили относительную автономию. В итоге восстания против испанского владычества в конце XVI в. северные провинции страны приобрели независимость под именем Соединенных Провинций (будущая Голландия), тогда как южные оставались под властью Габсбургов и были предметом постоянной франко-испанско-австрийской борьбы, причем отдельные провинции то и дело переходили из рук в руки. С 1792 г. территория нынешней Бельгии двадцать два года находилась под французской оккупацией. После падения Наполеона она была отдана королю Голландии. В результате революции 1830 г. голландское владычество было свергнуто. Бельгия стала самостоятельным королевством,

Преобладающей силой в новом государстве стала валлонская буржуазия и земельная аристократия. Хотя фламандцев в Бельгии было больше, чем валлонов, государст-

венным языком был французский, которым пользовался весь господствующий класс. Фламандский язык трудящегося населения Фландрии считался мужицким и не употреблялся в официальных документах. В 1866 г. двоих рабочих, не знавших французского языка, франкоязычные судьи приговорили к смерти, даже не дав им оправдаться, и только после казни появились сомнения в их виновности. Не было у фламандцев и собственной интеллигенции, так как старая протестантская элита эмигрировала в Голландию, а новая интеллигенция еще не народилась.

Но вечно так продолжаться не могло. Социально-экономическое развитие Фландрии сопровождалось ростом фламандского национализма. В 1898 г. (68 лет спустя после получения независимости!) фламандский язык, унифицированный по образцу голландского, стал официально вторым языком Бельгии. В 1910 г. фламандцы получили право иметь собственные средние школы. Но только в 1930 г. был «фламандизирован» Гентский университет, и лишь в 1932 г. фламандский язык стал обязательным в начальных школах Северной Бельгии.

Надо ли говорить, что столь медленный прогресс вызывал растущее недовольство фламандского населения? К тому же в последние десятилетия произошло серьезное перераспределение экономических сил. Раньше Валлония была одним из самых богатых индустриальных районов Европы, сильно опережавшим Фландрию. Однако кризис угольной промышленности и некоторые другие обстоятельства затормозили ее развитие. Ныне, напротив, индустриализация Фландрии идет быстрее — тут оказывается более современная техническая база, обилие рабочей силы, близость моря, наличие крупных портов. Еще в 1955 г. доход на душу населения в Валлонии был выше, чем во Фландрии, сегодня дело обстоит наоборот. Неуклонно снижается и удельный вес валлонского населения. В XIX в. в Валлонии жило 3%,ав1961г. — только 33 % населения Бельгии (51,2% — на Брюссель и окружающие его общины со смешанным населением). Заметно уменьшилось и культурно-лингвистическое неравенство, хотя в этом отношении перевес остается на стороне валлонов.

Но именно это выравнивание сил вызывает усиление конкуренции и опасений у обеих сторон. Фламандцы жалуются, что их численное превосходство все еще не нашло

соответствующего признания и они по-прежнему дискриминируются в сфере языка и культуры. Валлоны жалуются на агрессивность и притеснения со стороны фламандцев. Конфликты и споры, доходящие до уличных баталий, охватывают буквально все районы страны и все сферы общественной и личной жизни.

Один только пример. В результате крайнего обострения отношений был принят принцип: все фламандское должно быть сосредоточено во Фландрии, все валлонское — в Вал-' лонии. Но на территории Фландрии находится основанный в 1426 г. знаменитый католический Лувснский университет, где когда-то преподавали Эразм Роттердамский, анатом Везалий, Корнелий Янсен и другие. Две секции этого университета — французская и фламандская — насчитывают больше студентов, чем три других бельгийских университета, вместе взятых. Но «Лейвен» (фламандское название Лувена) — фламандская община, и, следовательно, здесь не место франкоязычному университету. В течение нескольких лет фламандские националисты вели борьбу под лозунгами: «Лейвен фламандский!», «Вон валлонов!» В феврале 1968 г. напряжение достигло апогея. Раскололись по национально-лингвистическому признаку обе главные буржуазные партии и социалистическая партия Бельгия, ушло в отставку правительство, и даже католические епископы (университет-то католический) не смогли договориться друг с другом. В конце концов единственно возможным решением оказалось — вывезти франкоязычную часть университета в Валлонию. Формально университет остается единым, но фактически делится на две части: фламандский «Католический университет в Лейвене» и французский «Лувенский католический университет» где-то в Валлонии. А как делить лаборатории, оборудование, библиотеку?

Даже небольшие общины со смешанным населением нелегко разделить по языковому принципу. Но еще тяжелее проблема столицы — Брюсселя. Формально Брюссель двуязычен, языковое равенство доходит до смешного: на Северном вокзале информация по радио передается сначала по-фламандски, затем по-французски, а на Южном -наоборот, сначала по-французски, потом по-фламандски. Но фактически это город франкоязычный, причем распространение французского языка усиливается. В 1947 г.

75,8% брюссельцев были франкоязычными, а в 1968 г. это соотношение стало уже 82,3 против 17,7% (в абсолютных цифрах — 886 тыс. против 100 тыс. человек). Если так пойдет дальше, то к 1990 г. число людей, считающих своим языком фламандский, не превысит 13%. Для самих брюссельцев это не создаст особых трудностей: 70% опрошенных сказали, что они лично не испытывают напряженности- из-за языковых проблем, а половина считает сами эти проблемы искусственно созданными. Но фламандцы, приезжающие в Брюссель, нередко чувствуют себя в нем иностранцами. Недовольство и ревность, вызванные сосредоточением в столице материальных богатств и культурных ценностей, неизбежно принимают при этом националистическую окраску,

Как среди фламандцев, так и среди валлонов растут экстремистские организации. В Шотене (недалеко от Антверпена) владелец одного ресторана развесил по стенам виньетки, на которых фламандский лев и валлонский петух пожимают друг другу руки. Этого оказалось достаточно, чтобы толпа шовинистов учинила набег на ресторан, перебила посуду и переломала мебель.

Разные страны — разные проблемы. В Бельгии и Канаде центральным идеологическим символом служит язык, в Северной Ирландии — религия. Но языковые, религиозные, культурные различия, как ни важны они сами по себе, никогда не вызывают массового национального движения, если за ними не стоят более глубокие социально-экономические противоречия, затрагивающие коренные интересы населения. В Северной Ирландии, как показал В.И.Ленин еще на опыте событий весны 1914 г., за религиозным делением (католическое меньшинство, в котором преобладают ирландцы, и протестантское большинство — выходцы из Англии) стоит глубокая социальная проблема: угнетение католического меньшинства протестантскими помещиками и буржуазией. Языковой барьер в Канаде отражает историческое отставание франкоязычной провинции Квебек и глубоко укоренившееся экономическое, социальное и культурное неравенство англо— и франкоканадцев.

Там, где подобных проблем нет, частные культурно-лингвистические трения не перерастают в серьезный конфликт.

Характерный пример — Швейцария, которую Ленин считал образцом максимально демократического решения национального вопроса, насколько это вообще возможно при капитализме.

Во-первых, швейцарское государство всегда строилось как многонациональное, и многоязычие было узаконено здесь задолго до того, как язык стал идеологическим символом формирующейся нации. Уже в средневековой Швейцарской лиге, официальным языком которой был немецкий, свободно употреблялись также французский и итальянский языки. Конституция 1848 г., преобразовавшая конфедерацию суверенных государств в современное федеральное государство, формально установила равенство немецкого, французского и итальянского языков, к которым позже был добавлен ретороманский.

Во-вторых — и это не менее важно, — языковые барьеры не совпадают в Швейцарии с культурными, религиозны-; ми и административными границами. Швейцарские кантоны очень разнообразны по своим условиям, и чувство региональной принадлежности («местный патриотизм») развито у швейцарцев значительно сильнее, чем у французов или немцев. Но поскольку все школьные, религиозные, культурные вопросы подведомственны кантональному, а не федеральному законодательству, это уменьшает вероятность культурно-лингвистических конфликтов. Еще важнее, что экономические различия также не совпадают с лингвистическими границами. Из пяти крупнейших швейцарских городов, насчитывающих свыше 100 тыс. населения, два (Женева и Лозанна) — франкоязычные, три (Цюрих, Базель и Берн) — немецкоязычные. Деление на аграрные и индустриальные районы также не связано с языковым и религиозным. Одна этнолингивистическая группа не пользуется здесь привилегиями в ущерб другой, и это объясняет сравнительно «мирное» развитие Швейцарии..

Стоит этим условиям измениться — и картина становится иной. «Благополучная» Швейцария «славится» дискриминацией иностранных рабочих, составляющих почти треть ее рабочей силы и лишенных элементарных гражданских прав; в последние годы у швейцарцев отмечается сильный рост шовинизма и враждебности к рабочим-иностранцам, особенно итальянского происхождения.

щ

ш

*

Вторая проблема Швейцарии — Юра: франкоязычное католическое население этого горного района, еще в 1815 г. присоединенного к немецкоязычному протестантскому кантону Берн, уже много лет требует автономии. Но в горах Юры уже имеется значительное немецкоязычное население/тогда как часть франкоязычных юрасцев живет в других районах. Даже проведение референдума в этих условиях затруднительно.

В национальных отношениях социально-экономические проблемы всегда переплетены с психологическими и имеют много трудноуловимых нюансов. Однако этнические предубеждения и стереотипы не вытекают из личного опыта отдельных людей, это не индивидуально-психологический, в социально-исторический факт. Шовинизм, в. форме смутных общественных настроений и тем более в виде разработанных идеологических систем, распространяется не сам по себе, не просто вследствие неразвитости массового сознания. Его умышленно и целенаправленно насаждают реакционные классы, используя для этого всю мощную систему средств массовой информации.

Тем более нельзя считать только психологическим феноменом расовую и национальную дискриминацию. В своем социальном поведении люди руководствуются не только и даже не столько своими собственными мнениями, сколько требованиями и ожиданиями окружающих. Человек, ведающий подбором кадров в капиталистической корпорации, может сам не иметь национальных и расовых предубеждений, он может даже сочувствовать угнетенным. Но если он знает, что его корпорация, т.е. ее руководство, относится к этой этнической группе враждебно, он никого из них на работу не возьмет. А для спасения своего душевного равновесия он найдет тысячу причин, объясняющих, почему подобная практика необходима и целесообразна. Дискриминация, продолжающаяся длительное время и в массовых масштабах, постепенно становится настолько привычной, что удивляет уже не то, что, скажем, в США пуэрториканцев мало на высоких постах, а то, что кто-то из них туда вообще попадет.

Охватывая самые различные стороны жизни, дискриминация не позволяет угнетаемым меньшинствам сколько-нибудь существенно улучшить свое положение. Сосредоточение «цветного» населения США в гетто порождает

там жилищную скученность, в результате черный американец за гораздо худшую квартиру платит значительно дороже, чем белый. Он лишен возможности отдать своих детей в хорошую школу, а это закрепляет ходячее представление о неспособности негров к образованию. Черных американцев последними нанимают на работу и первыми с нее увольняют. Один американский автор подсчитал, что только прямые убытки, связанные с жилищной сегрегацией, школьными трудностями и профессиональной дискриминацией, обходятся каждому черному американцу приблизительно в тысячу долларов ежегодно. А можно ли выразить в долларах общий социальный ущерб?

Кому выгодна эта система?

Непосредственную выгоду из существования негритянского гетто извлекает незначительное меньшинство белых американцев — домовладельцы, люди, монополизировавшие торговлю в гетто, владельцы земельных участков в этом районе и т.д. Но есть и другие обстоятельства. Комиссия Кернера, изучавшая по поручению президента Джонсона положение американских негров, констатировала, что для того, чтобы ликвидировать расовое неравенство в сфере труда, приблизительно 1300 тыс. «цветных» должны получить более высокооплачиваемую и «престижную» работу. А это значит, что соответствующее число белых рабочих должно лишиться своих нынешних привилегий, разделив с неграми выполнение «грязной» работы. А что будут делать многочисленные белые специалисты, опекающие и I изучающие негров? И ведь так обстоит дело не только в £США и не только с неграми. В обществе, основанном на конкуренции, дискриминация любого меньшинства приносит кому-то прямую, а кому-то косвенную выгоду (отстранение потенциальных конкурентов, получение каких-то привилегий, наконец, просто сознание собственного превосходства над другими). Это создает своеобразную круговую поруку, делает фактическими соучастниками дискриминации даже те социальные слои, которые, казалось бы, не имеют к ней прямого отношения.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: